-Что? - вскинулась Альгеда, - Только попробуй! Он добрый, только странный какой-то... Мне его жалко.
-Тебе волю дай - ты бы всех прижалела! - сказал парень жестко, вспомнив разговор купца с мастером Годаром.
Девушка молчала. Элиот почувствовав острое раскаяние, мягко взял ее за локоть:
-Ну, прости... Война кончится - увезу я тебя от тятеньки. Далеко-далеко, чтобы не сыскал.
Они замерли, прислушиваясь к стуку сердец. Между ними шел тот молчаливый разговор, который доступен только влюбленным, и больше никому. Мастер Годар осторожно, чтобы не было слышно, вернулся на ступеньки крыльца. Взял себя за жесткий подбородок, задумался.
-Всегда одно и то же, - пробормотал он, - Всегда одно и то же.
XII
Элиот стоял на крепостной стене, кутаясь в легкую кожаную куртку. Здесь хозяйничал холодный порывистый ветер: надувал слезы в глаза, острой бритвой сёк кожу щек. Рядом с ним, справа и слева, толпились зеваки, снедаемые общим любопытством: каковы они, эти подольники, что за народ?
-Орудино запалили, - негромко говорили рядом.
-Нет, это не Орудино... Орудино правее бери, пальца на четыре. Это Сельцы, точно говорю! - возражал какой-то знаток.
-Погоди, скоро и до твоего Орудино доберутся! - вылетали из толпы зловещие слова.
И снова - тягучее молчание, покашливание, и облачка пара, вырывающиеся из ртов.
Элиот шмыгнул носом и заглянул вниз, в ров. Ров, в котором еще месяц назад громоздились друг на друга кучи золы и мусора, щетинился заостренными кольями, между них поблескивала вода. Дальше шла полоса выгоревшей земли: по приказу Малого Совета все слободы, прилегающие к стенам, предали огню. Еще дальше начиналась болотистая равнина, кое-где скрашенная пучками жухлой осенней травы. Слева в эту равнину длинным языком врезался желтеющий заповедный лесок, уцелевший от топоров только потому, что давным-давно был взят под охрану городом. В мирные времена сюда частенько любили наезжать кравники - устроить пирушку под открытым небом, или разрешить спор в честном поединке. И вот из-за этого-то леска вывернули в одночасье шесть всадников, и шагом поехали вдоль стен, переговариваясь между собой. Над головами их развевались красные перья, а вместо привычных копий болтались у пояса диковинного вида железные крючья.
-Это чтобы с седла стаскивать ловчее было! - сообразил кто-то.
Народ на стенах заволновался, рябой парень, стоявший рядом с Элиотом, крикнул весело:
-Эй, жабоеды, гребите сюда, погреться дадим!
Ветер снес крик в сторону, и всадники ничего не слышали. Побеспокоил их только пронзительный вой боевой трубы, раздавшийся с башни слева. Разведчики остановились, приподнимаясь в стременах. Прошло несколько томительных секунд и - с протяжным стоном раскрылись ворота. Имперцы, повернув коней, начали уходить наметом - за ними с воплями и улюлюканьем неслись десятка три кандских наемников. У этих над головами болтались волчьи хвосты, привязанные к кожаным шлемам, мохнатые северные лошадки вытягивались струной в желании достать рослых коней имперцев.
-Всыпьте им! - кричали со стен, - Пусть знают, как к нам соваться!
Кандцы, нагоняя, стали стрелять из луков. Крайние потекли влево - отсечь красноперых всадников от леса. Элиот видел, как один из разведчиков нелепо вскинул руки и упал с коня. Из сотен глоток скопившихся на стенах зрителей исторгся общий неистовый рев. Кравники орали, обнимались, скакали, словно дети. Рябой парень сгреб Элиота в охапку, и вопя что-то, оторвал его от земли. Элиот не знал, радоваться ему вместе со всеми, или печалиться. Только что был убит один из его соотечественников, но он служил людям, которые упекли его, Элиота, в рудники, и с тех пор неустанно преследовали, словно зайца. Одно он знал точно: ему придется увидеть еще много смертей: и кравенских, и терценских. Война есть война.
Разгоряченные погоней, кандцы не спешили возвращаться назад. Несколько наемников проскакали ввдоль стен, подбрасывая и ловя на лету копья. У одного в поводу скакал чужой конь редкостной в этих местах саврасой масти. Через седло его было перекинуто тело разведчика с торчащей между лопаток стрелой. Окружавшие Элиота зеваки вдруг ужасно заторопились: каждому хотелось взглянуть в лицо убитому и пожать руку удальцу, его сразившему.
Элиот остался один. Раньше он бы непременно пошел вместе со всеми. Но с некоторых пор любопытства заметно поубавилось в нем : ну в самом деле, что интересного может быть в мертвеце? Он вспомнил, как бегал в Терцении в трактир "У моста" - послушать застольные небылицы, и ему стало смешно и грустно. Нет ни птиц с женскими головами, ни чудных зверей Ом. Мастер Годар оказался прав. Мир был и проще, и много сложнее того, который рисовал себе прежний Элиот.
Да, он на многие вещи стал смотреть по-другому. Например, Ангел... Раньше это было существо иного порядка, столь же недосягаемое, как это бледное осеннее солнце. Теперь он знал, что Ангел ничем не отличается от того же Сильво Персона, с той лишь разницей, что кравенский голова не пытается строить из себя наместника бога на земле. Учитель правильно поступает, что не вмешивается в политику: после всех этих полупьяных разговоров на вечеринках у Рона Стабаккера Элиот перестал верить людям, подобным Сильво Персону. И, в конце концов, его совершенно не касается свара между Кравеном и Империей. Это не его война: свои счеты он отплатил сполна. Будь его воля, он бы давно уже уехал отсюда. Уехал...
...Если бы не два человека: учитель, и Альгеда, которые были ему дороже всех других на свете. Но мастера Годара удерживала в Кравене больница, которой он отдавал теперь все свои силы. А Альгеда не могла покинуть родителей.
Элиот тряхнул головой, гоня тоску, которая, подобно коварному змею из Библии, оплела его мысли. Он посмотрел на равнину. Далеко-далеко, у самого горизонта по ней передвигались черные точки. Это подходили передовые части вражеской армии. Отсюда они казались кучкой суетливых букашек. Голова говорил вчера при посещении больницы: больше сорока тысяч идет из Империи. Обозы растянулись на сотню километров, от самых Шарп. И командует будто бы всей этой армией сам Ангел.
Элиот верил, и не верил. Но теперь, когда увидел полки имперцев воочию, ему показалось, что их гораздо больше, чем сорок тысяч.
-А ну, пошел отсюда, чего не видал? - заорал на него косматый солдат, пробегавший мимо.
Только сейчас Элиот сообразил, что он один здесь такой: все остальные были людьми воинского сословия. Неподалеку остановились два офицера, показывая кольчужными рукавицами в сторону неприятеля, стали что-то горячо обсуждать. Над башней слева курился дымок: видимо, солдаты разложили костер, чтобы погреться. Элиот подхватил тяжелую суму, стоящую у него в ногах, и поспешно спустился по каменным ступеням.
В городе уже все знали о подходе подольников. Элиот шел по кривым кравенским улицам, и не узнавал их. Кравен был тот же, но и что-то новое появилось в нем, чего прежде не было. Еще час назад повсюду мелькали подавленные лица, звучали смутные тревожные речи. Женщины запирали ставни и волокли с улиц ревущих детей. Мужчины копились на перекрестках; своими согнутыми спинами они живо напомнили Элиоту воробьев, попавших под дождь. И даже солнце, разбавленное серой мутью, зависшей в небе, не грело, а только нагоняло дурную тоску. Город слабо корчился от пытки ожиданием, и само ожидание это было хуже смерти.
Но вот, огненной искрой проскользнула по домам весть: враг у ворот! И распрямились плечи, засеркали глаза. Улицы заполнились людьми. Все куда-то ужасно спешили: тащили мешки, лестницы, сталкивались, орали друг на друга. В руках у многих были топоры и дедовские мечи с потемневшими от времени деревянными рукоятями. Уличные шавки, которым передалось настроение людей, с лаем носились под ногами. Вся эта, в общем-то, бестолковая суета, говорила об одном: кравники готовы были с оружием в руках защищать себя и свою свободу. Элиоту невольно вспомнилась Терцения такой, какой он покидал ее: притихший, замерший в ужасе, огромный город. Нет, с Кравеном у молодого Ангела такой номер не пройдет.
Элиот быстро, безо всяких приключений, добрался до больницы. С тех пор, как в ней обосновался мастер Годар, она заметно похорошела. Двухэтажное здание оделось красной черепицей, по углам - чтобы стены не обрушились, - появились четыре больших каменных столба. Новые ворота белели свежей древесиной, и сверху красовалась вывеска, возвещавшая прохожим, что перед ними не что иное, как "ДОМ ИСЦЕЛЕНИЯ ТЕЛОМ СТРАЖДУЩИХ И ДУХОМ БЕДСТВУЮЩИХ".
Когда вошел Элиот, мастер Годар прощупывал распухшее колено какой-то женщины. Он покосился на ученика, но и не подумал прервать свое занятие.
-Тут больно?... Так... А тут?
Женщина охала и держалась скрюченными пальцами за стул.
-Это ревматизм. Мёд в доме есть? Разведешь с перцем, один к одному и втирай в колено три раза на день. Вот так: берешь деревянную лопаточку, и втираешь. Слышала? Рукой не втирай: толку не будет. На ночь ставь компрессы на колено из рыжей глины. И с кровати чтобы не вставала. Ясно?
-Да где же мне не вставать, когда у меня хозяйство такое? - спросила женщина удивленно.
-Дети есть? Вот пусть и помогут.
Женщина ушла, и только тогда мастер Годар повернулся к Элиоту.
-Принес? - спросил севшим от усталости голосом.
-Два горшка пороха, банка купороса, спирта три банки, два отреза ситца, - говорил Элиот, выкладывая покупки на стол.
-Мало! - вздохнул лекарь, - Было бы больше денег... Скоро к нам десятками пойдут раненые, а лечить их нечем.
Элиот, наморщив нос от жалости, смотрел, как лекарь пробует на вкус качество пороха. У того от постоянного недосыпания припухли веки, и вокруг глаз появились черные круги. И ничего удивительного: ведь днем он торчит в больнице, а на ночь запирается у себя, и всё что-то пишет и пишет...
-Вы бы о себе лучше подумали! - сказал Элиот.
-Что? Да ты...
-Смотреть на вас невозможно: одни глаза остались! - смелея, продолжал Элиот, - В городе за мешок муки пять коронеров дерут, а вы на последние деньги порох покупаете!
-Неважно, неважно...
-Вам, может, и неважно, а мне важно! - крикнул Элиот, - Имперцы под стенами стоят! Что мне с вами делать прикажете?
У мастера Годара от такой наглости рот перекосило, и он забегал по комнате. Затем резко развернулся на одном каблуке.
-Да ты, юноша, совершенно от рук отбился! - сказал он деревянным голосом, - Мои проблемы предоставь мне решать самому!