На плавбазе меня и штурмана принял командир дивизиона. Он подробно проинформировал нас об обстановке на море в районе позиции, куда предполагалось послать нашу "Малютку". Затем Хияйнен задал несколько вопросов штурману и, видимо, удовлетворенный ответами, отпустил его.
- Подготовку к походу вы провели хорошо, - сказал мне Лев Петрович, когда Глоба вышел из каюты, - личный состав вашей лодки прошел большую школу...
- Академию, говорят, - вставил я.
- Пожалуй, так. Во всяком случае экзамены были настоящие. И вас... немножко подергали, правда?
- Я ведь тоже экзаменовался...
- А вы хотели, чтобы вас обошли? Нет уж, с командира спрос должен быть повышенный. Иначе нельзя.
- Я не в претензии.
- В общем, теперь все зависит от вас. Экипаж подготовлен для действий в любых условиях. Последние выходы в море показали высокую выучку личного состава и хорошее состояние механизмов. Сегодня с наступлением темноты боевой выход. Точное время в документах. Их вам вручат в шестнадцать часов. Провожать придем.
Выйдя из каюты комдива, я встретил фельдшера плавбазы, главстаршину Нину Тесленок и понял, почему многие подводники заглядывались на нее. Нина была очень хороша.
- У вас есть свободное время? - спросил я ее.
- Смотря для чего, - улыбнулась Нина.
- Я хочу пригласить вас на подводную лодку...
- Что вы! Матросы разбегутся: "Женщина на корабле - быть беде"...
- Вот потому-то я и приглашаю вас. Надо же бороться с суевериями. Мои подводники не разбегутся, не бойтесь. Я им скажу словами грузинского поэта: "Женщина, как мать, украшает общество, она, как благодетель, приносит счастье".
Мне долго пришлось убеждать девушку посетить "Малютку" в день нашего выхода в море.
Каким путем проникали различные суеверия в среду советских моряков, объяснить трудно, но факт оставался фактом. Только во время войны эти суеверия получили особенно широкое распространение и приносили определенный вред. Я знаю случаи, когда срывались выходы в море, назначенные на понедельники и тринадцатые числа.
Хотелось внушить подводникам, что успех зависит только от их выучки, воли к победе, настойчивости. Мне казалось, что бытовавшие среди части моряков суеверия, вера в приметы могут в отдельных случаях привести к фатализму, который в решающую минуту может нарушить контакт между командиром и подчиненными.
Подойдя к трапу, я пропустил вперед Нину Тесленок. Провожаемая удивленными взглядами подводников, она проворно вскочила на палубу "Малютки".
- Добро пожаловать! - забыв о субординации, расплылся в улыбке Каркоцкий и протянул руку девушке.
- Здравствуйте... здравствуйте! - запнувшись, ответила Нина, и на ее щеках выступил румянец смущения. - Меня подводники не заругают? Женщина на корабле...
- У нас суеверных чудаков мало, - парторг глянул на удивленные лица окружающих и добавил: - Вернее, нет совсем.
- Я же вам говорил, - поддержал я Каркоцкого, - народ у нас сознательный. - И я громко произнес запомнившееся мне изречение грузинского поэта.
- Поэту не воевать, дай бог ему здоровья, - буркнул кто-то, вызвав этим общий смех.
- Главстаршина Нина Тесленок сегодня наша гостья. Будем же гостеприимны! заключил я, вглядываясь в лица моряков.
Мы пригласили Нину пообедать с нами, и когда после обеда прощались с нею, многим, вероятно, не очень хотелось, чтобы она уходила с корабля. Во всяком случае своей непосредственностью, острым умом и веселым нравом Нина сумела оставить о себе хороший след в сердцах моряков.
А когда спустились вечерние сумерки и из-за старых чинар, перекрывавших узкую протоку, на лодках стало совсем темно, "Малютка" бесшумно отдала швартовы и развернулась носом к выходу в море. Вскоре темнота поглотила провожавших нас начальников, товарищей и друзей. Подводная лодка двигалась по протоке при полном затемнении.
Но вот и чинары оказались позади, и "Малютка" закачалась на волнах открытого моря. Теперь о близости берега свидетельствовал только вой шакалов, которые в ту ночь особенно усердствовали по обоим берегам протоки.
На море был полный штиль. Яркие южные звезды щедро усыпали темное небо. Ничто уже не нарушало тишину, кроме легкого шороха волн и мерного постукивания судовых двигателей.
- Ну как, товарищ Фомагин, хороший вечерок?
- Так точно, товарищ командир! - ответил матрос, не отрываясь, как это положено сигнальщику, от ночного бинокля.
- У вас в Бизяевке такие бывают?
Иван Фомагин был влюблен в свою Бизяевку, деревню близ Казани, на Волге, и по его рассказам получалось, что лучше Бизяевки на земле места нет.
- Нет, товарищ командир. Там, конечно, не такие, но... не хуже... Товарищ командир, - переменив вдруг тему разговора, сказал сигнальщик, - Поедайло... и некоторые с ним тоже соглашаются... Плохое у них настроение...
- Почему?
- Говорят: тринадцатого вышли... девушка была перед выходом, буйволов в воде не было под вечер... Плохие, мол, приметы.
- Кто это говорит? - спокойно спросил я.
- Поедайло. Остальные вслух не говорят, но... тоже так думают...
- А буйволы при чем здесь?
- В этих местах буйволы всегда в воде находятся, а перед нашим выходом они все ушли. Поедайло и болтает, что это плохая примета.
- Поедайло в этих местах впервые, откуда же он взял такую примету? Не иначе, как сам придумал. Буйволы ушли, потому что к вечеру похолодало.
- И комсорг так говорит, но... Поедайло упорно твердит: а девушка, а тринадцатое число?..
- А у меня свои приметы, товарищ Фомагин, причем мои приметы проверены в бою.
- Какие же это? - заинтересовался Фомагин.
- Вот придем на позицию, утопим фашиста, повернем курсом на базу, тогда и раскрою... А сейчас скажу только, что мои приметы благоприятствуют нашему успешному походу.
Я знал, что от Фомагина весь экипаж узнает о том, что у командира лодки есть какие-то свои особые приметы. Так оно и получилось. Не прошло и двух часов, как на мостик поднялся Каркоцкий.
- Товарищ вахтенный офицер, разрешите выйти покурить! - громко произнес он, высунув голову из люка.
- Добро!
Каркоцкий вышел из рубки с зажженной папиросой и, прикрывая ее рукавом, начал жадно курить.
- Вы очень много курите, старшина, - заметил я, - это вредно.