Нас покачивала пологая и довольно сильная океанская волна, хотя ветер едва достигал трех баллов.
- Здесь часто так бывает, - пояснил Паластров, - ветер хотя и небольшой, а волна свое достоинство сохраняет...
Наш выход из базы прикрывали корабли советского Северного флота. В воздух поднялись истребители.
Никогда не видел я такого скопления кораблей, транспортов и авиации.
- И так всегда. Когда союзники входят в базу или выходят из нее, наши создают такое прикрытие, что фашисты ни разу еще не посмели на них напасть. И капитан-лейтенант указал на неуклюжие "Либерти", двигавшиеся в разных направлениях.
Потребовалось более четырех часов, прежде чем конвой был готов начать движение по маршруту. Транспорты выстроились в восемь колонн с интервалом между колоннами по полмили. В каждой колонне, на расстоянии одной мили друг за другом, следовали пять-шесть "Либерти". Центральное положение в конвое занимал крейсер противовоздушной обороны, сопровождаемый двумя эскортными авианосцами.
"Джоном Карвером" командовал, как я уже говорил, Мейер, американец немецкого происхождения. Чтобы познакомиться с ним и уточнить некоторые вопросы, связанные с нашим пребыванием на транспорте, мы с Паластровым поднялись на мостик.
- Очень приятно иметь на борту подводника, - Мейер проткнул мне сухую, костлявую руку, изобразив на лице нечто похожее на улыбку. - Теперь мы вместе с вами будем подвергаться Подводной опасности.
- Только что, мистер капитан, я прочел в журнале "Лайф", что немецкие подводные лодки уже не опасны, - заметил я.
- Правильно! Для журнала не опасны, - при этих словах американские моряки, стоявшие на мостике, рассмеялись и подошли поближе к нам. - Знаете, как говорят об этом журнале?
- Нет.
- "Эх, и лайф! Лучше бы смерть".
И снова на мостике раздался дружный смех.
- "Лайф" пишет, а немецкие лодки воюют, - вставил высокий американец, посасывавший длинную, словно по росту подобранную трубку.
- Для ваших немецких коллег даже вот такое охранение, - Мейер описал рукой круг, - нипочем... топят нас - и все...
- Да, для хороших подводников охранение... только помеха, - согласился я, - но в журнале говорится, что немецкие подводники деморализованы и... плохо воюют...
- Журнал сам деморализован! - перебил меня капитан, поджав свои бескровные губы. - Немцы чувствуют себя хорошо...
С Мейером мы легко договорились по всем вопросам. Он разрешил матросам и старшинам небольшими группами выходить на верхнюю палубу, пользоваться санитарными узлами наравне с экипажем "Джона Кервера", осмотреть корабль, провести вечер самодеятельности. Но когда вопрос коснулся транслирования в кубрике последних известий из Москвы, возникли затруднения.
- Зачем матросу политика? - с заметным раздражением сказал капитан. Молодому человеку нужны музыка, танцы, девушки, вино. Музыку мы транслируем, танцевать разрешаем, а вино и девушек они найдут в Англии.
- Простите, у нас другие порядки, - продолжал настаивать я, не обращая внимания на улыбки американских моряков.
- Мистер командер, я не могу разрешить транслировать московскую станцию, решительно заявил Мейер. - Вы лично, если хотите, можете слушать через офицерский приемник в штурманской рубке. И то... я бы на вашем месте не, тратил на это время. А матросы... давно известно: чем меньше матросы знают, тем лучше для них и для дела... Я бы развлекал их как-нибудь иначе.
Мне пришлось удовлетвориться возможностью самому слушать сводки Совинформбюро, чтобы потом информировать матросов и старшин.
Идя со средней скоростью девять узлов, конвой держал курс на остров Медвежий, с тем чтобы на его траверзе повернуть на запад и обойти Норвежское побережье, оккупированное фашистскими войсками.
К исходу четвертого дня конвой находился уже в районе этого каменного острова, расположенного в Северном Ледовитом океане, на полпути между материком и архипелагом Шпицберген.
После очередной беседы с матросами и старшинами мы с Пал Астровым вышли из кубрика и направились к себе в каюту. На палубе нас догнал Свиридов.
У матроса был явно озабоченный вид.
- Товарищ капитан третьего ранга, - Свиридов понизил голос до шепота, эти... вон тот...
- Кто?
- Джон Берна... все время агитируют наших матросов ехать в Америку. Расписывает, какое там райское житье. Говорит, он сам чех, Иваном его звали, а теперь Джон...
- Так чем же Джон лучше Ивана? Вопрос этот оказался для Свиридова неожиданным, и матрос растерялся.
- Он оскорбляет нас, товарищ капитан третьего ранга!
- А вы отвечайте тем же...
- Чем? - Свиридов вопросительно посмотрел сначала на меня, а затем на капитан-лейтенанта.
- Доказывайте, что у нас лучше, - вставил Паластров, - и агитируйте его ехать к нам.
- Такого гада к нам нельзя, товарищ капитан-лейтенант. У него нет родины! - возразил матрос.
- Вот вы ему и объясните, что люди, которые изменяют родине и уезжают в чужие страны только потому, что сегодня там картошка стоит на две копейки дешевле, - изменники и гады. Он тогда поймет, что вы его тоже считаете гадом.
- Мы ему без намека... прямо говорим, что он гад, изменник, предатель и ... еще крепче... говорим кое-что... но... он не оскорбляется... Вот если бы вы разрешили...
- Что я должен разрешить?
- Бока немножко... намять ему.
- Вы с ума сошли! - рассердился я. - И это вы, комсорг, говорите такие вещи?
- Мы ему за дело. Он ведь про фашистов говорит, что они вроде не такие уж плохие люди... Даже некоторые американцы возмущаются... Они только вдвоем такие... А таких только кулаками можно образумить...
- Кто же второй?
- Вот Берна и тот... его друг Чарли! Но тот меньше болтает. Тот по-русски не говорит, а этот знает язык...
- Неужели в кубрике у вас происходят такие споры? - удивился Паластров.
- Не-ет, в кубрике он не посмел бы. А вот как назначат рабочим по камбузу какого-нибудь матроса, Берна сразу к нему и...
- А что Берна: постоянный рабочий на камбузе?
- Не поймешь, кто он такой, только он все время там... Да он вообще везде...
- Мистер команде, - услышал я голос капитана, - вы, кажется, хотели видеть остров Медвежий? Вот он, к вашим услугам!
Оставив Свиридова на палубе, мы поднялись на мостик.