«Жил–был король Пер Скверный,
Зазнайка и заика.
Нечесаный, немытый,
Он к людям выходил.
— Фу, как нехорошо! – проговорил Софус».
Поздним летом тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, незадолго до того, как ученики Хогвартса кто со вздохами печали, а кто с возгласами радости принялись готовиться к новому семестру, в гости к Родольфусу Лестрейнджу, студенту четвертого курса Слизерина, приехал его товарищ по переписке – некто Антонин Долохов из Дурмштранга. Корреспонденция между молодыми людьми завязалась после одной интересной статьи в подпольной темномагической газете; статью эту, написанную заключенным впоследствии в Азкабан дядюшкой Долохова, Руди ночью прятал под подушку, а днем всюду носил с собой. От многосуточных перелетов сова старшего Лестрейнджа страшно исхудала и в конце концов сдохла, рухнув с посланием молодого Долохова на слизеринский стол – студенты только что сели завтракать. После этого инцидента Руди решил пригласить товарища погостить.
К счастью, господин Лестрейндж, отец Руди, именно в это время собирался на охоту в джунгли Амазонки вместе с закадычным другом Абраксасом Малфоем. Старший сын пораскинул мозгами и благоразумно решил, что визит Долохова лучше хранить в тайне. Это оказалось не так просто, ведь с начала июля месяца над фамильным замком на прибрежных скалах то и дело кружил крупный холеный коршун с запечатанным свертком, привязанным к лапе. Через пару недель Антонин стал обладателем полноценного портключа, а Руди получил подробнейшие инструкции по его активизации.
Двадцатого августа тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, такого сложного года для всего магического мира – ведь если повернуть вторую цифру на сто восемьдесят градусов, получалось… тут «Ежедневный пророк» суеверно и многозначительно умолкал – так вот, двадцатого августа, в восемнадцать часов и тридцать пять минут Бертольд Лестрейндж выволок за ворота охотничий инвентарь, зыркнул на сыновей, погрозил кулаком младшему и дезаппарировал, забыв при этом ружье (охотиться с волшебной палочкой Малфой считал дурным тоном). Дождавшись, пока отец аппарирует обратно, с потоком страшных ругательств заберет двустволку и снова исчезнет в теплом соленом воздухе, Родольфус присел перед братом на корточки и вытер ему сопли.
— Раба, — вкрадчивым тоном заговорил старший Лестрейндж, — я хочу тебе кое‑что сказать, — вихрастая голова кивнула, из‑под челки блеснули шальные черные глаза.
— Завтра, — продолжал Руди, — ко мне приедет гость. Это мой друг, но пока я видел его только на колдографии. Его зовут Тони, он пишет очень интересные письма.
— Ого! – выдохнул младший, распахивая глазенки. – А па не зна?
— Отец не знает… это секрет.
— Здолово! А он длака пливезет?
— Рабастан, послушай меня внимательно! – строго перебил Родольфус. – Не вздумай проболтаться отцу! И я не хочу, чтобы ты нам мешал! Долохов взрослый, ему неинтересно общаться с малявками, — лицо маленького Рабы сморщилось, он приготовился зареветь. – Но если ты будешь себя хорошо вести, он расскажет тебе про дракона и про Тремудрый Турнир.
— Холосо… – смирился младший, — лаз лассказет, тада…
— Обещаешь? Будешь послушным… воспитанным мальчиком? – со слабой надеждой в голосе спросил Лестрейндж. Рабастан радостно закивал и повесился брату на шею; чумазая мордашка расплылась в хитрой улыбке.
Двадцать первого августа, в десять часов и двадцать пять минут Родольфус Лестрейндж вышел за ворота, свернул с подъездной дороги в хвойный лес, и ровно в половину одиннадцатого активизировал созданный Долоховым портключ. Спустя несколько секунд кроны сосен заколыхались, хотя над владениями Лестрейнджей царил штиль; воздух завертелся вихрем, который медленно опускался на землю и, наконец, словно выплюнул из себя растрепанного юношу в бордовой мантии и с чемоданом в руке. Руди сразу узнал своего приятеля – длинное желтоватое лицо Тони светилось радостью; он бросил чемодан в песок и крепко пожал Лестрейнджу руку.
— Милости прошу… в наш лес! – смущенно поприветствовал товарища Руди. Без пяти минут выпускник Дурмштранга тут же принялся вежливо озираться и бормотать: «Чудесный лес, чудесный! Какие сосны! Из тех двух получились бы отличные грот–мачты! Великолепно!»
— Ты, наверное, проголодался! — гостеприимно спохватился Родольфус. – Эльфы уже накрывают на стол. Пойдем, замок совсем недалеко!
На протяжении короткого пути Долохов не переставал восхищаться всем, на что только падал его взгляд: «Чудесный песок, ах, какие кусты… какие колючки! Как хорошо вымощена дорога! О, ворота – это же шедевр кузнечного дела!..» итд. При виде мрачного темного замка с окнами–бойницами Антонин чуть не взвизгнул от восторга:
— Он так похож на Дурмштранг! Глазам своим не верю! А где твой отец, я хотел бы сразу засвидетельствовать свое почтение хозяину столь…
Руди покраснел и тут же засомневался: а стоило ли держать все в тайне? Наверняка господин Лестрейндж был бы не против принять такого воспитанного молодого человека, как Тони – отец вечно ругал Руди за то, что у него «не те друзья». Но не успел Родольфус открыть рот, как в бойнице над парадным входом показалась и тут же исчезла растрепанная голова Рабастана. Долохов не мог его не заметить.
— Кто это? – полюбопытствовал он, опуская тяжелый чемодан. Руди нахмурился: он оставил младшего брата в своей спальне, свалив на полу в кучу все книжки с картинками и игрушки, которые смогли найти домовики. Видимо, Рабе пришлись не по вкусу чтение и возня с поломанными солдатиками; мелкий хитрец нарушил свое первое обещание – не выходить из комнаты без разрешения.
— Где? А, в окне? Это мой младший брат, он… готовится к Хогвартсу и… подтягивает хвосты по Трансфигурации… – на ходу сочинял Руди, пока он и Долохов поднимались по крутым ступенькам, высеченным в скале. – А потом он должен перечитать Зельеварение… за весь год, так что он не будет мешаться под ногами…
— Он, наверное, такой же способный, как ты! – предположил Антонин; Руди еле сдержался, чтобы не фыркнуть.
— Да, конечно. Семи пядей во лбу, — буркнул он, отпирая тяжелую дверь. Родольфусу самому не помешало бы повторить Трансфигурацию и хоть раз открыть учебник по Зельеварению.
Несмотря на раннее для обеда время, широкий дубовый стол ломился от еды, а невидимые слуги продолжали нести новые кушанья. Показав Антонину его комнату, отрядив в услужение бойкого эльфа и пожелав располагаться поудобнее, Родольфус бросился к себе в спальню. Там его глазам предстала очаровательная и даже трогательная картина: паинька–Рабастан сидел по–турецки на полу и, закусив губу, сосредоточенно разглядывал картинки с рыцарями в книге отца. Все выглядело бы прекрасно и убедительно, если бы не то, что книга оказалась перевернутой вверх ногами, Руди был не слепой, а Рабастан – не паинька.
— Пливет! – почти ангельски улыбнулся Раба, осторожно закрывая старинную книгу. – Я тут вот… интелесно… тока кусать хоцеца…
— Рабастан, еще раз высунешься в коридор — я тебе уши надеру!! – загремел Родольфус. – Тут высоко, между прочим – хочешь из окна упасть и кости переломать?!
— Не оли на меня, — спокойно ответил младший Лестрейндж, сгребая в кучу солдатиков. — Я есть хоцу.
— Хлеборезка! Только что ведь завтракал! Сиди тут, сейчас эльфы принесут!
— Хоцу за стол, мне скуcно… – гнул свое Раба.
— Ужинать придешь за стол, если будешь тихо себя вести! И умойся — таких грязнуль только в Азкабан сажают! – подытожил Руди перед тем, как закрыть за собой дверь. Он прекрасно понимал, что между умыванием и дальнейшим заточением в спальне братец выберет второе.
Когда Родольфус спустился в малый обеденный зал, гость уже был там; при виде товарища Антонин почему‑то занервничал и поспешно поставил на место серебряный кубок с фамильным гербом. Руди занял место отца, с некоторым замешательством оглядел изобилие блюд, большую часть которых составляли мясо, птица и дичь, приготовленные различными способами, и сделал неловкий приглашающий жест рукой:
— Э–э–э… оленина жареная, оленина тушеная, почки заячьи с чесноком… гречневая каша… с луком… и все остальное. Угощайся!
Дурмштранговец не заставил упрашивать себя дважды – он набросился на еду как волк, в перерывах между глотками расхваливая кушанья. Спустя десять минут усиленной работы челюстями Долохов будто очнулся и удивленно посмотрел по сторонам.
— А где твой младший брат? Он, поди, тоже не отказался бы от… – Тони осушил бокал сока, — … тушеной оленятины! Хватит ему учиться, он, наверное, и отдохнуть хочет…
— Ничего он не хочет, — отмахнулся Родольфус, ковыряясь в каше и зыркая на подозрительно скрипевшую дверь. – Будешь еще сок?
— Э–э–э… у меня есть идея получше, — подмигнул Долохов, доставая из складок плаща небольшую бутылку с какой‑то прозрачной жидкостью. Руди пнул под столом возмутившегося старого домовика, вспыхнул по уши и протянул Антонину свою чару – не мог же он выглядеть слабаком перед бравым товарищем! Но не успело горлышко бутылки мелодично звякнуть о край серебряного кубка, как на пороге появился сопливый мальчишка в грязной рубахе и продранных на коленях штанах. Рука Антонина застыла в воздухе, напиток переполнил кубок и расплылся пятном на старинной скатерти. Длинное лицо гостя вытянулось еще больше.
— Кто… ты такой? – выдавил Долохов, созерцая чумазого незнакомца: тот широко улыбнулся, продемонстрировав щели между зубами.
— А сто вы пьете? Я па сказу! – ехидно ответил грязнуля, обращаясь к Родольфусу. – Ты тлуп, Луди!
— Что он говорит? Это… это кто, твой брат? – обомлев, спросил Антонин; старший Лестрейндж сидел красный как рак.
— Д–да… это он, маленький грубиян…
— Но ведь это же прекрасно!! – воскликнул гость, да так, что эльфы под столом вздрогнули и запищали. – А я уже испугался, что он какой‑нибудь книжный червь! Иди, иди сюда! – ласково поманил мальчишку Долохов. – Не бойся! Меня зовут Антонин, можно просто Тони, а тебя как звать?
— Лабастан! Пливет! – радостно заявил грязнуля, залезая на высокий стул с резной спинкой; Родольфус тяжело вздохнул.
— А как тебя называют друзья? Стан? Стэн? – малыш отрицательно помотал головой. – Неужели Басти?
— Лаба! – улыбка младшего Лестрейнджа стала еще шире.
— Очень приятно! Сколько тебе лет? – воспитанный Долохов вел себя так, будто не помнил глупого вранья Родольфуса. Рабастан задумчиво почесал за ухом и поднял грязную растопыренную пятерню.
— Целых пять лет? Да тебе скоро в Хогвартс поступать! – невозмутимо продолжал Тони. – Знаешь, что такое Хогвартс? – Раба кивнул и сделал большие глаза. – На какой факультет ты хочешь попасть?
— Где Луди уцится. На Слизнелин! – Антонин поперхнулся и громко рассмеялся.
Старший Лестрейндж сдался – он поднялся со своего места, подхватил брата под мышки и усадил на стуле, пододвинув его ближе к краю стола. Недолго думая, Рабастан схватил с блюда пончик с повидлом и вгрызся в него так, что начинка брызнула во все стороны. Долохов и младший Лестрейндж переглянулись и захохотали с набитыми ртами.
К шести часам вечера Родольфус Лестрейндж понял, что битва проиграна по всем фронтам. Рабастан не отходил от Долохова ни на шаг, сопровождая его и в столовую, и в библиотеку, и в конюшню. Руди уныло плелся следом, мысленно ставя крест на беседах у камина, обсуждениях запрещенных заклятий и остальных занятиях, связанных с Темной магией, о которых он так мечтал. Рабастан без устали молол ерунду, то и дело дергая Тони за край плаща, чтобы привлечь к себе внимание.
— А тут лосади! Остолозно, Калаюсий оцень злой – на нем только па ездит. Это Фулия, она мамка Калаюсего, — пояснял маленький хозяин, тыкая пальцем в серебряные таблички с именами лошадей. – Тут ланьсе стояла Зозефина, но ее плодали. Это Последний Вальс, па его выиглал в калты. А тут мой конь, его зовут Личалд Тлетий! – Рабастан распахнул дверцу стойла и потянул за холку толстого серого пони, который протестующе заржал и попытался цапнуть мальчишку за руку. Антонин отвлекся от полированной серебряной пластинки и с улыбкой перебил мальчика:
— Раба, ты очень интересно рассказываешь, но понять тебя крайне сложно! Надо произносить слова как следует, а не как ты привык! Скажи: Р–р–ричар–р–рд Тр–р–р–ретий!
— У меня не полуцается, — уныло опустил голову младший Лестрейндж.
— А ты попробуй, порычи! – подбодрил его Долохов. – Р–р–р–р!!
Родольфус созерцал эту сцену с таким чувством, будто он попал в сюрреалистичный кошмарный сон. Рабастан сжал кулачки, зажмурился и издал хриплый звук, похожий на рычание медвежонка.
— Молодец! Давай еще – Авада Кедавр–р–ра! – эльф, сунувший нос в конюшню, бросился прочь с воплем ужаса; мальчишка захохотал.
— Авакавла! – выпалил он.
— Нет, ты снова за свое! Кедавр–р–р–ра…
Руди в который раз за день обреченно вздохнул. Уж о чем, а об Аваде он бы предпочел говорить с Долоховым наедине в библиотеке, разложив на столе ценные манускрипты из шкафа, который отец в шутку называл «Нашей запретной секцией». Антонин должен был привезти любопытное письмо, или скорее листовку – их тайно распространили в Дурмштранге той весной. Некто Лорд Волде…
— Луди!! Посли облатно, тут комалы! – завопил Рабастан, пихнув брата к выходу. – Тони, ты идес?
— Ничего не понимаю! – откликнулся Долохов из глубины конюшни.
— Ну сто тут непонятного? Посли узинать!
После сытного угощения Тони стал похож на довольного ленивого кота: он развалился в кресле, щурясь на трещавшие в камине поленья и с трудом сдерживая зевоту. У Родольфуса тоже слипались глаза, но он еще робко надеялся на ту беседу, ради которой, собственно говоря, и пригласил Долохова. Но минуты текли, а дурмштранговец даже не показал Руди заветную листовку. К восьми часам вечера Антонин уже начал клевать носом и заснул бы прямо в кресле, но тут в каминный зал ввалился Рабастан – за собой он волоком тащил что‑то завернутое в мягкую тряпку.
— Тони! Сто это такое? – воскликнул он, взгромоздив сверток на колени Долохову. – У тебя в цемодане было – сто это?
— Ну ты хорош, брат! – моментально пришел в себя Родольфус. – Роешься в чужих вещах! Тебе не стыдно?
— Нет! Ты зе книзки берес, которые па пряцет! – запальчиво возразил младший; Руди покраснел. – Тони, это сто? Ой, какая стука! – в восторге завопил Раба; Долохов осторожно снял ткань, и в свете камина блеснул лаком невиданный музыкальный инструмент.
— Это балалайка! – ответил Тони, сдунув с деки пылинку и легонько коснувшись струн – те забавно тренькнули.
— Балала? Ой, какая она! Сыглай сто‑нибудь, позалуйста!! – Раба от волнения прыгал на месте. Антонин ухмыльнулся и близоруко склонился над колками, подкручивая струны; младший Лестрейндж тем временем залез в кресло напротив, устроившись под боком у брата – на щеках у него играл румянец, глазенки блестели. Спустя, кажется, целую вечность Долохов разогнулся, подхватил инструмент и, лихо ударив по струнам, запел что‑то веселое на непонятном языке. Отбивая такт ногой, он то и дело выкрикивал залихватское «эх!» и «ох!», подмигивая братьям и выводя на балалайке причудливую мелодию. Рабастан не выдержал, вскочил и пустился в пляс перед камином, подражая возгласам Тони и хлопая в ладоши; Руди смеялся от души, позабыв свои обиды. Музыка оборвалась одним аккордом – младший Лестрейндж в изнеможении бухнулся на ковер.
— Тони… ха–ха–ха! – задыхался он, держась за бок; Родольфус схватил брата в охапку и закружил его по комнате. – Ой–й–й–й, Ру–у–у–уди–и–и–и!! – взвыл мальчишка, захлебываясь смехом и молотя воздух руками. – Р–ру–уди–и, пр–р–рекр–р–ратии–и–и!! Ой, у меня полуцается р–р–р–р!!
Старший Лестрейндж рухнул обратно в кресло; Раба уткнулся ему в плечо, сдавленно рыча и кашляя от хохота. Лицо Долохова приняло отстраненно–задумчивое выражение – он снова склонился над балалайкой и тихо заиграл простой мотив. В этот раз Антонин не пел: он чуть покачивался из стороны в сторону, смотря перед собой грустным задумчивым взглядом, и братьям Лестрейнджам отчего‑то тоже стало одновременно грустно и спокойно на душе. Родольфус с сожалением вспомнил, что завтра утром Долохову придется возвращаться домой.
«А ну его к драклам, этого лорда…» — подумал Руди, бессознательно взъерошивая вихры брата. – «И Аваду туда же. Хорошо‑то как!..» Он заметил, что Рабастан уснул, только когда стихла музыка.
— Руди, уже поздно. Я, пожалуй, пойду спать, — сказал Долохов, бесшумно заворачивая балалайку. – Отнести его, — он кивнул на посапывавшего Рабу, — или сам справишься?
— Сам, — улыбнулся старший Лестрейндж, — не впервой. Доброй ночи!
Проснувшись на следующий день, Родольфус в ужасе обнаружил, что продрых до половины одиннадцатого; глухо ругаясь, он прямо в пижаме сбежал на второй этаж, но гостевая комната была пуста. Дурмштранговца не было ни в каминном зале, ни в столовой, где эльфы наводили порядок после поспешного завтрака. Руди показалось, что домовики были чем‑то недовольны или даже напуганы: дряхлый Вейси пересчитывал серебряные приборы и хмурился, сердито прижимая уши.
— Долохов… он отбыл? – расстроенно спросил старший Лестрейндж.
— Точно так, молодой хозяин, — отозвался Вейси. – Изволили сходить в конюшню, сэр, и дезаппарировать, сэр. Один, два, три, четыре… — эльф снова принялся считать ножи с выгравированным фамильным гербом.
— Как дезаппарировал? Разве он умеет? – изумился Родольфус. – И зачем ему лошади?
— Почем Вейси знает, сэр? Я домовой эльф, не могу покидать замок. Вейси рассказал, что сам видел, только и всего, сэр, — раздраженно буркнул домовик, почесывая лысую макушку и с недоумением разглядывая ножи. Руди бросился в конюшню.
На двери стойла Ричарда Третьего вместо серебряной таблички красовался плотный конверт, приколотый маггловской кнопкой. Карающий встревоженно фыркал, и когда Лестрейндж в замешательстве остановился возле его стойла, принялся злобно ржать и бить копытами. Зажав конверт в кулаке, Родольфус вышел во двор, где сновали туда–сюда хмурые слуги.
— Марси! – позвал Руди старую эльфийку, жену кухонного надзирателя Вейси. – Скажи, только правду – Долохов ничего не просил передать мне… на словах?
— Никак нет, сэр, — печально откликнулась домовиха, смотревшая на Лестрейнджа не то с жалостью, не то с подозрением. – Только уж простите меня, сэр, да я скажу как есть – очень странный был этот ваш гость, сэр. И кубок пропал, и два ножа, сэр, и даже пластинка эта, с кличкой пони, сэр…
— Я знаю! – огрызнулся Родольфус. Разве могли жалкие эльфы понять, что он отдал бы все серебро мира за настоящую дружбу!
— По плохой дорожке он пойдет, сэр, и вас потянет… — осмелев, добавила Марси; Лестрейндж побледнел и сунул письмо в карман.
— Не твое дело! – рявкнул он не своим голосом. – Пошевеливайтесь – скоро вернется хозяин!