Поезд отправился по расписанию. Моим соседом на этот раз оказался чувак из торгового флота. Оказывается, финская фирма «Вяртсиля» строит ледоколы для СССР. В частности, для работы в Финском заливе. И он утрясал различные вопросы с финнами.
Я, молодой парень без вещей, с одним рюкзачком, вызвал у него жгучее любопытство. Мы оказались тезки. То есть, он-то — Николай Федорович. А я — просто Коля. Очень приятно. Ему хотелось поболтать, а я как-то был не настроен. Так что отделался дежурным — гостил у родственников. На что он только крякнул.
А я смотрел в окно и думал, что все через жопу. И если поначалу я был готов даже прорываться через границу, то сейчас подуспокоился. Чего суетиться? С другой стороны, все становится сложно и непонятно.
К примеру, что делать с Софьей Игоревной. План предполагал, что она еще год будет жить у себя. Пока меня — невозвращенца, не лишат гражданства, и не выпишут из домовых книг. Выселить или уплотнить, ее никто не может. А потом уже, она переедет. Разменявшись с сурковской сеструхой. Но теперь это все обретало какой-то фантасмагорический вид, с чертами вороньей слободки. Разве что товарищ Каверзнев будет счастлив.
По просьбе соседа, проводник принес чай. Мои мысли свернули в другую сторону.
Я совсем не жалел что подергал КГБ за усы в Антверпене. Я много читал про то, что товарищ Чебриков — человек крайне эмоциональный и обидчивый. Чрезмерно для должности, что занимает. И рассчитывал, что панибратское хамство его взбесит. От этого он все же вникнет в суть. И, хочешь — не хочешь, успокоившись, примет меры. Достаточно ли будет этого, чтобы предотвратить аварию? Кто знает. А искать — пусть ищут. Это не самый главный, но плюс в пользу возвращения. Нехай по Европе бегают в поисках.
Занятый этими мыслями, я сам не заметил, как задремал, привалившись к окну. Разбудила меня поездная трансляция, советующая приготовится к паспортному контролю.
Финский миграционный офицер был другой. И говорил по-русски получше. И я не стал умничать с английским. Да и вопросов ко мне у него не было. Шлепнул штамп, и пожелал счастливого пути.
Когда в купе зашел прапор-пограничник, запахло Родиной. То есть гуталином и одеколоном Шипр. Ну и суровость во взгляде. Не враг ли посягает на рубежи? Ясное дело, что с точки зрения тридцатилетнего прапорщика, я — крайне подозрителен, даже на первый взгляд. А уж когда он пролистал паспорт, то и вовсе. Шведская виза, датская виза. Отметки прибыл-убыл. Хотя, чего там подозрительного? На выездной визе ясно написано: выезд и въезд в СССР — через п/п Бусловская.[9] А где я там был за границей — не его дело. Но он считал явно по-другому, и вышел с моим паспортом в коридор.
Товарищ майор, видимо, старший наряда. Ражий мужик лет сорока, с красной мордой и сталью во взгляде. Именно он решил оценить исходящую от меня степень опасности для страны. Я встретил его строгий прищур хмурым взглядом. Я и вправду что-то подустал за эти мои каникулы. И не верю, что у него есть основания для моего задержания. Просигнализировать — скорее всего. А задерживать? За что?
— Вы, гражданин Андреев, выехали в Финляндию с какой целью? — тем не менее, заговорил майор.
— К родственникам.
— А почему покинули страну пребывания? — блин, дурдом, он и есть дурдом. Со своим дурдомским языком.
— Никаких ограничений в ОВИР мне не устанавливалось. Я и поехал.
— С какой целью?
— В смысле? — я и вправду не понял.
— С какой целью, и на какие средства вы направились в Швецию и Данию?
— Это была туристическая поездка, организованная моими финским родственниками, — отбарабанил я. Нужно только что-нибудь еще эдакое добавить, чтоб отстал. — Они надеялись, что я, насмотревшись на заграницу, у них и останусь, товарищ майор. Старенькие уже, а по дому работы много. Сами не справляются.
— Эту поездку, товарищ Андреев, могут расценить как утрату бдительности с вашей стороны, — слава богу, товарищ а не гражданин. — Вы могли стать объектом провокаций.
Майор окинул купе взглядом. Сосед дисциплинированно выложил рядом с собой двое джинсов Ли Купер в пакетах, и коробку с магнитолой Шарп. Потом посмотрел на мой открытый рюкзачок. И зацепил взглядом лежащий там томик Ильина. Протянул руку, и без разрешения его взял.
— Вот, к примеру, книжка. «Ильин. Философия бытия», — прочитал он название сборника. — Вы там купили?
— Да, товарищ майор. По просьбе кафедры марксизма-ленинизма моего института купил. Для критического изучения студентами буржуазных философов.
Это я влип по полной. Майор держал в руках пять лет лагерей в Мордовии. А то и десять. Провоз через границу, владение. И распространение пришьют. Как бы не десятка. Ильин, по спискам КГБ, проходил как махровый антисоветчик. Пойманный с ним на руках, по-любому имеет срок. Я вдохнул-выдохнул, и начал прикидывать, как буду вырываться. Здесь — точно не выйдет. Лучше всего, когда будут вывозить из Выборга. А майор-пограничник между тем продолжал:
— Вы уверены, что под обложкой — действительно заметки по философии, а не какая-то антисоветчина?! — пограничник бегло пролистал томик и перевел на меня строгий взгляд.
— Я тщательно проверил, товарищ майор, — признался я. В случае разбирательства, это признание — уже срок. Но я впал в полнейший ахуй. Потому что Ильин майора не заинтересовал.
Он увидел блеск внутри рюкзака. И, совершенно беспардонно, полез в него, положив Ильина на купейный столик. И вытащил на свет божий стальную флягу. В нулевые такая изогнутая стальная фляга будет у каждого половозрелого россиянина.
— Подарок родственников, — пояснил я без вопросов. — Коньяк.
Флягу я купил и наполнил ещё в Антверпене. Рассуждая про мало ли, как бегать по лесам может понадобиться. Да так и не достал ни разу.
Не дожидаясь приказов, взял флягу из рук майора, открутил крышку, и налил в неё. На весь вагон одуряюще запахло хорошим коньяком. Сосед потянул носом. Глаза пограничника мечтательно увлажнились.
— Дисциплина хромает у вас, товарищ Андреев! Нужно работать над собой, — проворчал майор. Потом собственноручно поставил в моем паспорте печать, и вернул его мне. Пожелал счастливого пути и вышел из купе. Тут же раздалась невнятная команда, и, судя по звукам, пограничная группа покинула вагон. Я так и стоял с налитой рюмкой в руке.[10]
— Николай Фёдорович! Не составите компанию? А то, что я, один буду?
Протянул соседу крышку-рюмку. Чокнулся с ним фляжкой, и отпил парой глотков с треть объема. Взял сигареты и пошёл курить в тамбур.
У страха глаза велики. Десятку мне бы конечно не дали. Максимум трёшник. Но посадили бы точно.
Я курил и злился. Глянув в рюкзачок, перед тем, как выйти к такси, я видел томик Ильина. И даже подумал, что будет что полистать в поезде. Просто забыл, как в Союзе относятся к такого рода книжкам. И вспомнил, лишь увидев в руках пограничника. Расслабился я в зарубежах.
Хорошо, что самое лучшее советское образование, состоит из сплошных пробелов.
Выйдя из вагона на платформу Финляндского вокзала, я про себя ругнулся. Родное Гадюкино, форева! Даже мороз был градусов на пять больше, чем в Хельсинки. Натянул поглубже вязаную шапку, замотался в шарф и пошел к вокзалу.
Главная причина моего возвращения стояла на выходе с платформы. Рядом топталась причина номер три, то есть Сурков. Мороз не позволил Вике сиять великолепием, и, кажется, она этим расстроена, пряча нос в шарф. Рядом с ними мемориальный паровоз, что когда-то привез Ленина.
Вынырнул из толпы пассажиров прямо к ней. И сказал:
— Девушка! Моя подружка, эта шаболда, меня бросила. И уехала в Ригу. Я теперь страдаю от одиночества. Давайте дружить?
Она просияла глазами, пискнула, и повисла на шее. Я закружил ее, отыскав своими губами самые вкусные в мире губы. Краем уха услышал как Сурков кому-то говорит:
— Чего вылупились? Его в Сигуранце пытали, жена думала, без ног вернется. А он, видишь — ходит. Вот она и радуется.
А я поставил ее на землю, и мы уставились друг другу в глаза. Мне не хотелось что-то говорить, а она, похоже, не знала с чего начать. Как всегда, выручил Сурков. Похлопал меня по плечу, и сказал:
— Господин иностранец. Меня зовут Сурков. Я на сегодня назначен вашим водителем и гидом. Еще страна вам предоставляет девушку-переводчика, чтоб по сторонам особо не пялились. Зовут Вика. Если не злить, очень милая.
Я отдал ему свой рюкзачок, и сказал:
— А вам, гражданин водитель, разрешено рот открывать в присутствии высокого гостя? Или надеетесь, что я вас жвачкой награжу?
Мы повернулись и пошли в вокзал. Проходя главный зал, Вика так и молчала, вцепившись мне в руку, и иногда заглядывая в лицо.
— Ты эгоист и жмот! — отмахнулся Сурков. — Откуда у тебя жвачка? Ты даже своей девушке ничего не привез, жлобяра.
Я смущенно крякнул. Действительно, я в заграницах расслабился. Забыл, что хоть что-то но нужно привезти. Вика фыркнула.
— Я думаю, Дух, — не останавливаясь трещал Серега. — Ты еще и за это получишь от Вики.
— А за что еще? — поинтерсовался я.
— Я так понимаю, ты решил от нее уйти, не выяснив подробно обстановку.
— Обстановку?
— Ха! А ты знаешь, что у нее есть охотничье ружье? Честно предупреждаю тебя, Дух. Если вдруг, решив с ней расстаться, услышишь металлический щелчок за спиной, сразу резко бросайся в сторону чтобы сбить прицел. Меня спасла только отличная выучка и мастерство.
— А ты с ней расставался. Или приставал?
— Я ее пытался утешить!
— А она?
— А она хотела пристрелить любого, кто помешает ей остаться безутешной!
Вышли из вокзала и повернули направо. Сурков открыл свою Волгу и завел двигатель. Мы с Викой уселись на заднее сиденье.
— Серега, покури пока, ладно?
Он повернулся, окинул нас взглядом и вылез из машины. По-таксистки присел на капот спиной к нам, и закурил. Я посмотрел ей в глаза:
— Ты от меня ушла.
— Ты хотел меня бросить!
Мы целовались как в последний раз. Но она вдруг вырвалась, и начала стучать мне в грудь кулачками:
— Не смей меня больше бросать, понял! Я пропаду без тебя, скотина!
Снова сгреб её в охапку, жалея что Волга — вовсе не удобная кровать. А тут и Сурков постучал в окно, а потом и уселся за руль.
— Граждане! Во-первых, вы рискуете остаться без водителя. На улице минус двадцать три, вообще-то. Во вторых, я конечно знаю, что иностранцы, увидев русскую девушку, сразу теряют остатки мозгов. Но вы могли бы хоть немного держать себя в руках!
— Да ладно тебе, Сурков! Красивые девушки везде есть, — прерываться как-то не хотелось.
— Вика, думаю, тебе стоит у него спросить, что это за красивых девушек он встретил за рубежом?
Вика беззвучно смеялась, уткнувшись мне в плечо. Все ей про меня ясно. Никуда не денусь и не собирался. Но женская вредность требовала, и она сказала:
— Да, Коля. Расскажи, где ты видел там красивых девушек, — и удобно положила голову мне на плечо. Сурков тронулся.
— Скажу честно, на туманных улицах ночного Копенгагена, я однажды решил, что увидел принцессу. Тоненькая, изысканная фигура, стильное платье выглядывающее из-под манто. Но приблизившись, разглядел кадык и легкую небритость. И решил не смотреть там в сторону девушек.
Давно стемнело. Мы ехали по промерзшему Питеру, и я чувствовал себя удивительно уютно. Я рассказывал, как посмотрел заграницу, и дал ей посмотреть на себя. Теперь твоя очередь, Сурков. Я все подготовил. Тебя не испугаются, и потерпят.
— Не, Дух. Не могу.
— Огласи причину.
— Ну, в общем. Я стану папой.
Я совершенно не удивился. Насколько я понимаю, Сурков с Иркой, если не учились или ругались, то трахались, не отвлекаясь на ерунду.
— Я ее знаю? — Вика снова фыркнула.
— Да какая тебе разница, Душина? Тут теперь столько всего, не до Финляндии.
— Нет, позвольте! Ты через неделю поедешь в Хельсинки, понял? На три дня!
— На фига? Мне на следующей неделе в Днепропетровск лететь!
— Эх… не хотелось при Вике. Но слушай. Меня взяли директором по фотомоделям, для Каннского фестиваля. Вы задумывались хоть раз, кто те прекрасные девушки, что заполняют фестивальные кулуары? А все не просто. Дело организовано и налажено. И мне доверили его возглавить. Я договорился, что ты у меня будешь замом. Летом поедем на отбор претенденток.
— Вик! — озадаченно сказал Сурков. — Он, правда, не знает, что у тебя есть ружье? Или бессмертный?
— Он закомплексованый, Сереж. Такое счастье как я, его пугает, и он в это счастье не верит. Защитный психологический механизм.
— Знаешь, Виктория, как ни странно, но микроскопическая доля здравого смыла в твоих речах есть. Про механизм. Ведь когда все узнают, от чего я отказался, ради некоей Лишовой, ей останется только страдать. Потому что столь грандиозные жертвы ей не искупить. Нет.
— Вика! — заявил Сурков. — Делай с ним что хочешь, хоть расчленяй. Но после нашей с Иркой свадьбы. Он у меня свидетелем.
— Да ну нафиг. Не будет этого! Ты, Сурков, хоть и знаком уже с нашими барышнями, но не знаешь главного. Штатная свидетельница на нашем потоке — Галя Беридзе. Большая и толстая девушка. А поскольку, по традиции, свидетель должен переспать со свидетельницей — бери Ивика. Он справится.
Вика залезла мне подмышку и уютно там тряслась от смеха. Я потер запотевшее боковое окно.
— Сурков! Ты куда меня везешь? Решили с Викторией меня грохнуть и прикопать в сугробах?
— Вик, ты на него действуешь лучше любого наркотика. Он только заметил. Я везу тебя к твоей маме, Дух. Татьяна Николаевна распорядилась однозначно. Чтоб были здесь! Я решил не накалять. Ты лучше скажи, ну вот съезжу я в Финку и что дальше?
Я закурил, и помолчал. Вика тревожно уставилась мне в лицо.
— Дальше мы с тобой, Сурков, поедем в Обнинск. Найдем Валеру Татищева.
— Вик, у меня для тебя плохие новости. Это муж его бывшей. Ты будешь носить ему в тюрьму передачки? Он же его грохнет, в надежде сбежать к ней от тебя.
Вика всхлипнула.
— Хватит уже. Я не могу столько смеяться.
— Нет, Сурков. А вот Валера нам сваяет-изобретет пару приборов. А потом и установку. Которую я намерен продавать буржуям. А потом, может, и нашим. И здесь у тебя, Сурков, ключевая роль. Ты должен будешь его запугивать…
Мама не только была дома. Я втянул носом запах. Штрули и королевский пирог! Чисто кубанские блюда, которые я ел только там. Ну, или мама готовит. Она вышла из кухни. И в воздухе повисло напряжение. Мамуля смотрела на Вику.
Увидев этот взгляд, было удивительно легко поверить, что прожженные полковники военно-строительных войск, уходят из маминого кабинета, глотая валидол, и утирая лысины платком. Я взял Вику за руку, и попробовал задвинуть себе за спину. Да только зря. Потому что и Вика смотрела на мою мамулю точно таким же взглядом. Рядом хихикнул Сурков:
— Ну ты и попал, Дух.
— Мама! — сказал я. — Это моя девушка Вика. Вика! Это моя мама Татьяна Николаевна.
Если бы я сам не видел этот обмен взглядами, я бы никогда не поверил, что он вообще возможен. Настолько ослепительно, и доброжелательно заулыбались друг другу главные для меня женщины.
— Очень приятно, Вика, — сказала мама. — Мне кажется, мы поладим.
Конец книги.
Больше книг на сайте - Knigoed.net
На выездной визе из СССР всегда указывался пограничный пункт, через который гражданин должен выехать. Через другой не выпускали. Для этнических (или по другому обмену) туристов типа ГГ, дополнительно вписывался пункт возврата. Пишущей машинкой! Через другой его бы не то, что не впустили. Не знаю. Но приняли бы какие-то меры.
За давностью лет, я не очень хорошо помню диалог, что у меня случился в этой ситуации с пограничником. Но основные детали — томик Ильина, фляжка с коньяком, и фраза «Дисциплина хромает у вас» — абсолютно подлинные.