Сареван не считал себя провидцем. Этим даром обладала его мать и в меньшей степени — его отец. Они могли вызвать свою силу по желанию или по необходимости, и иногда она покорялась их воле. А у него такого дара не было. Ему лишь часто снился один сон, который казался удивительно реальным. Он мог несколько изменяться, но его суть оставалась одной и той же. Все начиналось спокойно. Тихий зеленый край, залитый солнцем, мирный и благодатный. Но мало-помалу Сареван начинал понимать, что эта безмятежность — иллюзия и мираж. Зелень увядала, земля ссыхалась, а прекрасное, благосклонное и не знающее усталости небесное светило убивало все вокруг. Ни одна тучка не осмеливалась затмить его лик. «Смотри, — пело солнце, — как я прекрасно, как я великолепно и как милостиво. Ночь никогда не придет сюда, чтобы мучить мой народ. Холод никогда не опустошит мои земли». Солнце пело, день не знал конца, беспрерывная жара сжигала все до самых корней, весь мир погибал.
Этот сон преследовал Саревана с той поры, когда он превратился в мужчину. Этот сон мучил его и сводил с ума.
Время и учеба подарили ему если не умение побеждать свой страх, то по крайней мере способность стойко переносить невзгоды. Но от этого острота его зрения не притупилась, и то, что было скрыто, проступало еще яснее. То, что началось как просто ночной кошмар, превратилось в яркое пламя пророчества. Солнце принимало облик его отца, а неведомый край превращался в его родной Керуварион. Сареван видел разрушенные города, убитых жителей, стервятников, кружащих над опустошенными владениями. А его отец возвышался над мертвым краем и улыбался, простирая свою руку. Он смотрел на запад, где садилось солнце, где царил мир, пусть и неправедный, и где был смертный человек в золотой маске, пожилой и непреклонный.
Такое искажение правды о существующем мире сводило Саревана с ума. Мир в краю потаскухи Асаниан вместе с тысячей ее лживых божков невозможен; руки Солнцерожденного не созданы для разрушения.
Даже находясь на пороге смерти, Сареван видел этот сон. Он прятался от кошмара, он спасался бегством, но повсюду обнаруживал лицо своего отца и отшатывался в безумном страхе. Вовсе не Мирейн выиграл битву за его жизнь, и не Вадин, подаривший ему свое имя и свою любовь, и даже не Элиан, объединявшая души их обоих. Его вернул назад Красный князь Хан-Гилена, заново научивший его терпеть боль предвидения. Но прежде князя Орсана был кто-то другой. Он не помнил его лица, не знал, как звучит его голос; но этот кто-то боролся, не давая беспамятству овладеть Сареваном. Эта воля без имени и без лица заставила принца повернуться к свету, толкнула его в раскрытые объятия Мирейна.
Всего он вспомнить не мог. Он боролся. Он обрушил на отца всю свою ненависть. Он обозвал его лжецом, убийцей и еще похлеще. Он в полной мере раскрыл свое видение — и был побежден. Мирейн оказался сильнее.
— Я не допущу этого, — клятвенно заверил Солнцерожденный. — Не допущу. Я принесу народам мир и процветание и одержу победу над древним мраком. — А как же Асаниан?
— Асаниан мудра, она признает мою правоту. Она не слепа от рождения, а ослеплена. Но я подарю ей ясность моего видения.
Это обещание было истинным. Сареван жаждал его. В своем стремлении поверить он уступил доводам отца и наконец погрузился в исцеляющий сон.
И снова пришло видение. На этот раз Сареван не испытывал ужаса, но все же сон был зловещим и слишком похожим на воспоминание. Нечто столь же ясное, как пророчество, привело его в заросли кустарника на границе Карманлиоса, где он нашел раненого ребенка, который по воле судьбы, по рождению и по необходимости должен был стать его величайшим врагом. И тем не менее прежде всего это был ребенок, к тому же опасно раненный. Хирел так никогда и не узнает, как близко он подошел к смерти и какой трудной оказалась борьба за жизнь его тела и разума. В нем не было магии, однако он обладал упорно сопротивлявшейся волей или силой, имени которой Сареван не знал.
Эта неведомая сила каким-то образом вмешалась в исцеление Саревана и помогла ему. Кажется, Хирел умел распоряжаться ею. В ней сплетались жестокость, безрассудство, дерзость и в то же время мягкость. Эта сила не знала и не заботилась о том, куда направлены ее удары, но обладала умением мгновенно залечивать ею же нанесенные раны, хотя бы ради собственного спокойствия. Она оформилась перед глазами Саревана в лицо молодого человека, возможно, лицо Хирела, избавившееся от юношеской нежности. В этом лице крылось больше силы, чем Сареван мог ожидать, в нем были королевское величие и гордость. Саревану оно не нравилось, он не мог доверять ему. Но вот любить — да, полюбить его было нетрудно. Точно так же Сареван не знал, нравится ли ему его отец и можно ли ему доверять. Мирейн стоял выше подобной простоты.
Золотые глаза открылись, подбородок приподнялся. О, конечно, это был Хирел. Никто другой не обладал таким пылким нравом.
— Я ключ, — сказало видение. Голос был низкий и все же бесспорно принадлежал Хирелу. — Я ключ к тайне или к миру Запомни это.
— Вероятно, ты никогда не избавишься от своей самонадеянности, — заметил Сареван.
В ответ на его легкомысленные слова видение нахмурилось — Я не заложник. Я — загадка. Запомни. Запомни. Запомни.
— Запомни!
Пробуждение Саревана было внезапным. Его разум помутился. Он отчаянно цеплялся за ясность. За память. Лицо Хирела пропало. Сны и пророчества с их ложью и безумием растворились в свете ясного дня. Принц видел свою собственную кровать и свою комнату с высоким потолком, ощущал свое полуизлечившееся тело. Его сила…
Ничто. Молчание. Пустота, граничащая со страданием. Как бы ни был ужасен его сон, но все-таки в нем он полностью владел своей силой.
Сареван с трудом поднялся и, шатаясь, подошел к восточному окну, в котором пылала утренняя заря. Перед ним простирался город его отца, его собственный город. Над его крышами, на другом берегу Сувиена, неясно вырисовывалась скала, подарившая этому городу имя: Эндрос Аварьян, Трон Солнца. На ее вершине возвышалась башня, которую Солнцерожденный возвел при помощи песни и силы и которая принадлежала ему, его императрице и его побратиму. При свете миллионов звезд они стояли лицом к лицу и взывали к Аварьяну, накрыв город сверкающим куполом магии. Всю ночь скала была окутана облаком света, а когда встало солнце, его лучи осветили настоящее чудо. Высокий холм казался еще выше, а его вершина блестела как черное стекло, ограненное и превращенное в башню с четырьмя выступами, похожими на рога. Пятый рог вздымался из центра, и на его вершине, словно солнце, сиял кристалл. Ровность отвесных стен не нарушалась ни окнами, ни воротами. Эта башня казалась не чем иным, как миражом, видением, изваянным в камне скалы.
Но это было не простое видение, не крепость и не памятник во имя имперской гордости. Это был единственный в своем роде храм, возведенный, чтобы свидетельствовать о могуществе бога. Согласно легенде, пока стоит храм, город Солнцерожденного не падет, а его род не прервется. Его потомкам, еще не родившимся на свет, здесь обещаны защита и покой.
Сареван стоял возле окна, прислонившись к раме, и глядел на черную башню. Даже в столь ранний час, когда первые лучи Аварьяна едва окрасили небо, кристалл сиял так сильно, что мог ослепить человека. Сареван не мигая уставился на него. Единственное, что у него оставалось, так это умение смотреть, не сощуривая глаз, на режущий свет солнца. Прежде он мог пить этот свет как вино, чтобы его тело служило ему в течение многих лет.
Теперь это был просто свет, яркий, но не раздражающий глаза. Земля стала всего лишь землей, прекрасной, но бессловесной, воздух — всего лишь воздухом, простым и скучным, напитанным ароматами лета. Живые существа, в том числе и люди, стали всего лишь телами, внешней оболочкой, и не более: руки, голоса и глаза, в которых не отражалось ничего, кроме его собственного лица.
Юлан прижался к нему и замурлыкал. Сареван взглянул на него: серый мех, гибкое кошачье тело, узкие зеленые глаза. Понимая печаль своего хозяина, бессловесная тварь старалась утешить его как могла. Он Посмотрел на свои пальцы, зарывшиеся в густой мех. Они были очень тонкими. — Завтра, — сказал он, — я прикажу принести мой меч. Его голос, как и глаза, изменился мало. Он звучал почти так же, как до болезни.
Сареван выпрямился. Ему пока еще не хватало сил, но он уже мог стоять и ходить, а все остальное возвращалось к нему достаточно быстро, чтобы изумить простого человека. Он сделал несколько шагов. — Мой господин звал меня?
Сареван, захваченный врасплох между окном и дверью, чуть не упал. Он напряг ноги, его лицо застыло. Это нервное юное создание в белой форме не было ему знакомо. Новенький, судя по его виду, только что прибыл из семейки какого-нибудь вождя дикарей, живущих в пустыне.
Сареван никогда не мог понять, как ему это удавалось: наверное, это была вспышка разума, и только, но в результате он всегда узнавал имя незнакомца, его происхождение и бегло прочитывал мысли, которые невозможно было скрыть от его силы. Он делал это, сколько помнил себя, по велению инстинкта; так при первом знакомстве человек оценивает другого, лишь мельком взглянув на него. И сейчас Сареван снова поддался инстинкту, потому что еще не научился сдерживаться. Почувствовав на этот раз пустоту, а вслед за тем резкую боль, он почти обрадовался.
Во всяком случае, урок он усвоил и сумел не потерять сознания, хотя мальчик в отчаянии закричал: — Мой господин! Может, мне принести… — Нет. — Сареван заставил себя выпрямиться. Боль утихала. Он с усилием улыбнулся и приветливо сказал: — Должно быть, я возвращаюсь к жизни. Я докатился до того, что мне оставили одну-единственную сиделку. Чем ты заслужил такое наказание?
Смуглые исцарапанные щеки мальчика зарделись, однако в узких черных глазах заплясал веселый огонек. — Мой господин, прислуживать тебе — высокая честь. — Честь высотой в двести ступенек.
Тем самым Сареван определил путешествие, которое намеревался совершить. Оруженосец отошел в сторонку, может быть, чересчур поспешно. Сареван взглянул на площадку лестницы и вниз, на длинную спираль из ступеней. Он знал, что заставило его жить в башне. Высота, свежий воздух, юные мускулы и сила, которая могла подарить ему крылья, если он в них нуждался. Не раз он взлетал прямо в высокое небо, и не всегда из башни. Один из садовников расхаживал по округе, настороженно поглядывая вверх, чтобы озорной юный чародей не мог налететь на него внезапно и отобрать шапку.
Сареван взглянул на дикого кота, на крепкого юного оруженосца и вновь пересчитал ступени. Двести две.
Вздохнув, он словом и жестом приказал двигаться своим компаньонам: кот шел впереди, а мальчик — рядом с принцем. Они прошли все двести две ступени, и Сареван ни разу не оперся на своего спутника. Внизу ему пришлось остановиться. Колени подгибались, ноги и руки дрожали, в глазах потемнело. Но он заставил себя собраться.
Мальчик, ростом на голову ниже его, глядел ему прямо в глаза, нисколько не запыхавшись. Его черные брови нахмурились.
— Ты плохо выглядишь, мой господин. Не отнести ли тебя наверх?
— Как тебя зовут?
Мальчик смущенно моргнул, сбитый с толку вопросом и тоном, которым он был задан, но ответил довольно спокойно:
— Шатри, мой господин. Сын Тиштри. Мне известно твое имя, мой господин, — простодушно добавил он, не сумев, однако, скрыть озорства во взгляде.
Сареван пристально посмотрел в блестящие глаза, которые сначала широко раскрылись, а потом смущенно опустились. Шатри снова покраснел. Когда Сареван дотронулся до него, он вздрогнул, словно необъезженный жеребенок.
— Успокойся же, парень. Я тебя не съем. Какое из моих имен тебе известно?
— Э, господин, я знаю их все. Мы должны их знать. Но мы обязаны называть тебя мой господин и мой принц. — Почему?
— Потому что мой господин. Потому что так и есть. — Какое простодушие!
Но Шатри вовсе не был простаком. Он шел, подстраиваясь под нетвердый шаг Саревана, он подставлял ему плечо, однако, когда принц заговаривал с ним, он подавлял дрожь. Такое часто случалось с новичками, которые не испытывали ужаса, прислуживая магам, но ужасно боялись общества королей.
Они остановились во дворе конюшни возле самой большой каменной кормушки. Сареван присел на ее край. Долгое время он просто сидел и возносил молчаливые благодарственные молитвы за то, что ему больше не требуется делать ни шагу. Его зрение то прояснялось, то затуманивалось, а тело не переставало дрожать. И все же он улыбнулся Шатри и нашел в себе силы сказать:
— Ты знаешь моего сенеля? Это просто чудо, жеребец с голубыми глазами. Приведи его ко мне.
Мальчик замешкался, возможно, вспомнив наконец об указаниях, полученных не от Саревана. Однако он поклонился и ушел. Юлан остался с принцем. Сареван уселся на мокрую траву, которая росла возле кормушки, и привалился к теплому надежному боку кота. Юлан снова принялся мурлыкать.
К ним подходили и увещевали принца. Сареван лишь улыбался в ответ, но не двигался с места. Потом раздался чей-то крик, и огромная черная тень вырвалась из дверей конюшни.
Брегалан был не просто сенелем — он был потомком Бешеного. Он обладал разумом человека, брата, родственника, и это сочеталось с телом и мудростью животного. Он не выносил глупцов с их веревками и замками, которые пытались разлучить его с его двуногим братом, и лишь однажды позволил чужаку оседлать себя — ради спасения Саревана.
Как и его предок, Брегалан был черным. Он был прекрасен и отлично знал об этом. Он действительно был чудом, как указал о нем Сареван. В отличие от других сенелей с их серыми или зелеными глазами и даже в отличие от Бешеного и его потомства, чьи глаза сверкали как рубины, Брегалан смотрел на мир голубыми глазами. В спокойные минуты они напоминали о голубизне осеннего неба. В моменты ярости в них вспыхивал тот ясный сухой синий огонь, который живет в самом сердце пламени.
Брегалан увидел Саревана. Вращая глазами, он разбросал в разные стороны нескольких самонадеянных дураков, стоявших у него на пути. Одного из них, который не сразу отступил, он едва не затоптал.
Расчистив двор, он подошел к Саревану с большим достоинством, которому вредило только злобное фырканье в сторону Юлана. Кот отозвался ленивым ворчанием. Брегалан не снизошел до того, чтобы услышать его, и склонил голову перед хозяином, внимательно и осторожно рассматривая его. Сареван протянул руку и запустил пальцы в гриву сенеля. Брегалан опустился на колени. Прежде он никогда этого не делал. Прогнав набежавшие слезы, Сареван собрал остатки силы и взгромоздился на знакомую спину.
— Вставай, — прошептал он в настороженно приподнятое ухо.
Ехать верхом оказалось намного проще, чем идти. Поступь Брегалана с рождения была легкой. Но теперь он сотворил настоящее чудо, сделав ее мягче шелка. Жеребец обуздал свой бешеный нрав, хотя и не смог удержаться от легкого пританцовывания, пробуждая в Сареване чувство, очень похожее на радость. Он снова мог общаться с братом, и они начали бессловесную и бесконечную беседу двух тел. Сареван перестал быть калекой, инвалидом, бесценным сокровищем, вырванным у смерти. Он стал обычным человеком. — Это привилегия магов?
Сареван посмотрел и встретил взгляд больших золотистых глаз, лишенных белков, как у льва или сокола. Единственный из всех в Эндросе, детеныш асанианского льва оказался достаточно храбр, чтобы ступить на площадку, которую расчистил Брегалан. По-видимому, он и сам не осознавал своего мужества. В нем говорил голос крови, о чистоте которой так тщательно пеклись в Асаниане в течение тысячи лет. Его надменность была столь же великолепной, как высокомерие Брегалана. И жеребец, как когда-то до него Юлан, понял и принял это. Юлан был очень обрадован. И, судя по блеску глаз, Брегалан был обрадован не меньше. Сареван улыбнулся.
— Каждый может научиться верховой езде. Так же как и искусству любви, с которым, я готов признать, это имеет нечто общее.
Хирел мало-помалу избавлялся от загара, приобретенного им в скитаниях, и к нему снова возвращалась его благородная бледность оттенка слоновой кости. Теперь даже легкий румянец ярко проступал на его коже. «Странно, — подумал Сареван, — такое образование и такое воспитание, но стоит ему услышать хотя бы намек на грубое слово, и он краснеет как девица». Но надменность всегда служила Хирелу защитой. — Я прекрасно умею ездить верхом, но только с уздечкой — А, — сказал Сареван, — без уздечки скачут только потомки Бешеного. Это сын его дочери.
Хирел положил руку на шею Брегалана. Жеребец не воспротивился этому, не набросился на наглеца и не прогнал его прочь. Сареван почувствовал мгновенный укол ревности. Перед ним был чужак, надменный ребенок, не обладающий силой, однако рогатый брат Саревана не только мирился с его обществом, но и всем своим видом показывал, что принимает его. А этот дурачок даже не понял, какая ему оказана честь.
Сареван соскользнул с седла, что явилось для него первой половиной наказания за идиотские мысли. Вторую половину он выразил в словах:
— Хочешь научиться? Брегалан поможет тебе, если ты обещаешь не оскорблять его, думая о нем как о безмозглом животном.
Асанианец оставался холоден, но Сареван заметил, как озарилось его лицо, прежде чем он успел скрыть радость. — А кто же он, если не животное?
— Он родственник и друг. Он разумное существо, хотя у него нет языка, чтобы сказать тебе это. — Сареван взмахнул рукой с изяществом истинного принца. — Так ты садишься в седло?
Брегалан был самым крупным потомком Бешеного, и, хотя для жеребца японских кровей высокий рост — обычное дело, принцу старинного асанианского рода пришлось довольно высоко подпрыгнуть, чтобы взобраться в седло. Хирел проделал это с отточенной грацией танцора, присущей всем его движениям, и сверху вниз взглянул в лицо Саревана. Сареван улыбнулся.
— Ну, начинай. У тебя нет ни узды, ни поводьев, но у тебя есть твое тело. Используй его. Твое тело должно говорить с телом сенеля. Да, вот так, осторожно. Теперь слушай, он отвечает. Да. Да, вот так.
Сареван вновь улегся на траву рядом с Юланом и повысил голос так, чтобы его было слышно без усилий. Собралась толпа: конюхи, грумы, вездесущие праздные зеваки. То, что чужак осмелился сесть на спину одного из этих демонов, было большой редкостью. А то, что он оказался асанианцем, да в придачу именно этим асанианцем, делало зрелище достойным созерцания.
А кроме того, неохотно отметил Сареван, все пришли посмотреть на него самого. И ради них он сел, скрестив ноги и выпрямившись, одетый в теперь уже не слишком чистую рубашку, и прислонился к Юлану ровно настолько, чтобы не было заметно, как он ослабел. Другой голос заполнил наступившую паузу.
— Нет, не пригибайся к седлу. Сиди прямо и не направляй его ногой. Всей ногой, господин. Удары пятками его только раздражают.
Каким же тусклым стал для Саревана этот мир, если Мирейн Ан-Ш'Эндор выглядел в нем просто невысоким человеком в королевском платье и с очень темной кожей! Сияние исчезло; в мозгу Саревана больше не звучал звенящий певучий голос, знаменовавший присутствие Солнцерожденного, а ведь это был его отец, источник его сил и его опора, притяжение которого может сравниться лишь с притяжением земли. Даже когда он подошел и обнял сына за плечи, тот почувствовал лишь прикосновение теплой плоти, родной, но все же чужой Нить, связующая их, порвалась.
Сареван уцепился за него и не заплакал. Это уже случилось после того, как закончилось его долгое ужасное путешествие от границ страны смерти, когда он проснулся и понял, что превратился в калеку. Сила исчезла, остались лишь пустота и боль. Он расплакался как ребенок и рыдал до тех пор, пока не взглянул своими опухшими затуманенными глазами на отца и не увидел на его лице печаль и тревогу. И тогда он поклялся: больше ни единой слезы. Он жив, он поправляется, и этого достаточно.
— У него неплохо получается, — сказал Мирейн, поддерживая Саревана и милостиво воздерживаясь от замечаний по поводу его состояния.
Брегалан демонстрировал Хирелу, как дерется боевой сенель Керувариона. Юноша потерял свою напускную надменность и издал леденящий душу боевой клич. Вместе они представляли великолепное зрелище: огромное черное животное с голубым пламенем в глазах и всадник, словно сделанный из золота и слоновой кости, слившийся с широкой спиной сенеля и поющий таким пронзительным и чистым голосом, какого не бывает у обыкновенных людей.
Но голос сорвался, и Брегалан, только что демонстрировавший безупречное послушание, сбросил Хирела прямо в кормушку. Тот встал на ноги, задыхаясь, скорее потрясенный, нежели разгневанный, и вдруг взлетел в прыжке над острыми, как копья, рогами и вновь оказался на той спине, откуда только что был сброшен. Поднялся неимоверный шум: смех, одобрительные возгласы и даже звон копья о щит одного из стражников. Мокрый Хирел восседал в седле и ослепительно улыбался. Брегалан задрал голову и радостно заржал.
Сареван не жалел о содеянном. Почти не жалел. У него не осталось сил на подъем по лестнице, и наверх его отнес отец, не обращая внимания на слабые возражения. Пока слуги раздевали и купали Саревана, он стоял рядом, а потом сам уложил его в кровать.
— Запомни, ты должен находиться здесь, — сказал Мирейн, отправляя Шатри на сторожевой пост за дверь.
Оруженосец, откровенно благодарный за пустяковый выговор, слишком серьезно отнесся к поручению. Стоило Саревану пошевелиться, как Шатри уже оказывался возле него, бдительный и грозный.
Кстати, Саревану вовсе не хотелось шевелиться. У него ныли кости и болели мускулы, о существовании которых он и не подозревал. А кости, казалось, вонзались прямо в плоть.
Он немного поспал, а затем поел, чтобы успокоить своих сиделок. Они пытались напоить его вином, но даже его ослабленное обоняние различило аромат сон-травы, и кубок полетел через всю комнату. Этот каприз, недостойный принца, доставил ему огромное удовольствие. И убедил наконец Шатри, что принца необходимо оставить в покое.
Сареван проснулся. На него спокойно, без всякого выражения смотрел асанианский принц. На мгновение Сареван растерялся, не в силах отделить действительность от воспоминаний сна. Это лицо, казавшееся изваянием из слоновой кости, было чуточку нереальным: безупречно прекрасное, без единого изъяна, лицо ребенка и мужчины. В платье и покрывале из него вышла бы восхитительная девушка; в кафтане и штанах он был потрясающе красивым юношей. Саревану всегда хотелось погладить его, чтобы узнать, так же ли это приятно, как смотреть на него. Хирел отвел глаза и нахмурился.
— Тебе нельзя так переутомляться. Я должен был проследить за этим.
— Ты все равно не остановил бы меня. Хирел ответил ему долгим взглядом. Внезапно он сказал: — Ну-ка повернись.
Удивленный и подстрекаемый любопытством, Сареван повиновался. Проворные руки сбросили одеяло с его тела, и он слегка поежился. Краем глаза он заметил, как замешкался Хирел, как расширились его золотые глаза. — Не слишком привлекательно, а? — Да уж, — прошептал Хирел.
Его руки нащупали один из сотни ноющих мускулов. Сареван задохнулся от боли и напрягся. Хирел делал что-то неописуемое: боль растаяла, исчезла, а на смену ей пришли расслабленность и удовольствие. Грубеющий мальчишеский голос произнес над самым его ухом: — Нет, ты вовсе не привлекателен. Ты прекрасен. Щеки Саревана запылали. Слава Аварьяну и японским предкам, что на его коже это незаметно. А его язык всегда знал, что сказать. Он беспечно произнес:
— Что это ты задумал, мальчик? Хочешь сделать меня тщеславным?
— С таким же успехом можно солить море, — ответил Хирел.
Он взгромоздился на кровать, оседлав ноги Саревана. Его руки творили чудеса, порхая по спине и плечам принца.
Сареван глубоко вздохнул. Это было почти как грех. Чистейшее животное удовольствие.
В руках этого ребенка соединились мастерство и невинность.
— Из тебя получился бы замечательный прислужник для купания, — заметил неисправимый Сареван.
Руки Хирела скользнули вниз, даря блаженство каждому участку спины. Потом они опять устремились вверх, и с бесцеремонностью, на которую у него не было права, асанианский принц перевернул своего пациента на спину. На его щеках играл слабый румянец. Кудри, ставшие довольно длинными, падали на лоб. Сареван не мог побороть себя и протянул руку, чтобы дотронуться до них.
Мальчик уже усвоил урок. Он напрягся, но не пошевелился. Двигались лишь его руки. Вверх. Сареван рассмеялся и сказал: — Ну же, смелее!
Хирел очень медленно распрямился, отодвинулся и сел на край кровати. Его взгляд скользнул по животу Саревана и ушел в сторону. Сареван не желал прикрываться. В особенности после замечания Хирела: — Так много, и пропадает зря! — Как дитя! Неужели завидуешь?
— Это оскорбление. — Хирел подобрал под себя ноги и нахмурился. Когда он станет старше, между его бровями наверняка останется складка. — Солнечный принц, вот что я должен тебе сказать… Сареван ждал.
Хирел ударил кулаками по коленям.
— Этого вообще не должно было случиться с тобой и со мной. Тебе следовало бы убить меня еще до того, как я проснулся у твоего костра. Я должен был отнять твою жизнь, когда ты беспомощный лежал возле Лунных Озер, или просто подождать, не отправляясь в путь, пока ты сам не умрешь. Мы не можем быть теми, кем мы стали. Мы не должны. Из-за того, что я слышал и видел в Кундри'дже и Эндросе. Я знаю, что двумя ликами мира правят два императора; но когда наступит наше время, лишь один из нас сможет получить трон и власть. А это время наступит очень скоро. Твой отец не скрывает этого. Мой намерен опередить его. И уже понемногу опережает. Разве ты — не доказательство этого? Горло Саревана сжалось от боли. Он с трудом произнес: — Я — всего лишь доказательство моей собственной глупости.
— И это тоже, — охотно согласился Хирел. — А ямоей. Твой отец утверждает, что его бог не позволит мирного союза наших империй. Мой отец заявляет, что мы не должны допустить варварского натиска с востока. И тем не менее мы с тобой — это мы. Признаюсь, мне будет нелегко смириться с твоей смертью.
— С чего ты решил, что тебе это предстоит? — Тогда покорись мне. Покорись мне сейчас и поклянись, что будешь служить мне, когда я стану императором.
Сареван подскочил и уселся на кровати. Истома, сковавшая его тело после священнодействий Хирела, полностью исчезла. Отметина на его руке вспыхнула сильнейшей болью. Но он засмеялся, хотя это было больше похоже на вопль.
— Ты кое-что забыл, львенок. Ты забыл, кто я такой. Аварьян не только бог моего отца. Он и мой бог, и он управляет мной. Он… все еще… управляет мной.
Все еще. Сареван засмеялся громче и непринужденней, успокаивая боль, которая вела его через безумие к благословенной милосердной ясности. Аварьян. Пылающий Аварьян. Никакому магу не под силу разлучить его с единственным сыном его единственного сына. Он был здесь. Он был этой болью. Он…
Щеки Саревана обожгло. Он качнулся от ударов Хирела, моргая, но продолжая улыбаться. — Ты что, сошел с ума? — заорал на него Хирел. — Нет, — сказал Сареван. — Я безумен не более, чем когда-либо.
Юноша зашипел как кот, сунул руку в карман своего кафтана и вытащил ее, дрожа и сверкая глазами. — Знаешь, что это такое?
Смех, радость и даже безумие исчезли. Предмет в ладони Хирела светился не только от падавших на него солнечных лучей, но в его середине прятался мрак, который корчился и извивался, словно зверь в агонии. Еще это было похоже на медленный смертельный танец. Это притягивало Саревана, заставляло опускаться все ниже и ниже, призывало, шептало, обещало: «Иди ко мне, и я снова сделаю тебя сильным. Иди ко мне, бери меня, владей мною. Я твоя сила. Во мне все волшебство, которое ты потерял. Возьми меня — и исцелишься». Сареван натужно выдохнул: — Убери это… убери…
И предмет исчез. Медленно, очень медленно он исчез в складках расшитого кафтана.
— Нет! — закричал Сареван. — Не туда! — Он с яростью выхватил камень и отшвырнул прочь. Камень упал как звезда, продолжая шептать. Сареван стиснул запястья Хирела. — Как часто это касалось твоей кожи? Как часто? Мальчик испуганно заморгал.
— Только сейчас. И когда я впервые взял его в руки. Мне не нравится держать его. Но…
— Никогда, — сказал Сареван, задыхаясь от гнева. — Никогда больше не трогай его. Это смертельно.
— Но ведь это всего лишь драгоценность. Хотя и связанная со смертью. — Это орудие черной магии.
Сареван с трудом поднялся, волоча за собой Хирела, пока не догадался отпустить его. Схватив первую попавшуюся одежду, он упал на колени. Камень пел ему: «Сила. Я несу в себе силу». Глаза Саревана сузились. Он шарил по полу, его правая рука трепетала.
Он повалился вперед. Его рука безвольно упала на камень. У него не было сил управлять ею. Приблизить вплотную. Взять — или отбросить.
Золото встретилось с топазом. Песня превратилась в пронзительный крик. Боль выросла до страдания, стала нестерпимой, превратилась в сумасшедшую муку и наконец подарила ему благословенное забытье.
— Вайян. Вайян!
Сареван застонал. Опять? Неужели ему так и не дадут умереть спокойно?
— Саревадин. — Это была его мать, и ее тон не терпел возражений. — Саревадин Халенан, если ты не откроешь глаза…
Он выругался про себя, но глаза открыл. Он снова лежал в постели, и все собрались: мать, отец и смертельно бледный Хирел с расширенными от ужаса глазами.
— Бедный львенок, — сказал Сареван. — Нелегко тебе с нами, безумцами.
— И впрямь безумец! — взорвалась Элиан. — Не нашел другого оружия, кроме своего Касара, чтобы разрушить Глаз Силы.
Сареван заставил себя сесть.
— Он исчез? Я сделал это? Он требовал, чтобы я взял его. Он обещал мне… обещал…
Все разом накинулись на него, укладывая, поддерживая, пытаясь успокоить. Но он овладел собой и сам улегся обратно, удерживая в своих руках руки всех троих. Одна из них высвободилась: ладонь его матери, сильная и гибкая. Элиан была разгневана, как всегда, когда гордость не позволяла ей расплакаться.
— Неужели ты никогда ничему не научишься? — Скорее всего, нет.
— Молокосос! — Ее оплеуху можно было назвать ласковой. — Да, он исчез. На расстоянии отсюда до самого Хан-Гилена кое у кого теперь болят головы, но Глаз разрушен. А тебе это едва не стоило жизни.
— А я бы хотел, чтоб это случилось! — выкрикнул Сареван с внезапной страстью. — Хотел бы, чтоб меня убили в Шoн'ae. Какая от меня польза? Искалеченный, беспомощный, слабый как младенец — кому я нужен?
— В данный момент, — холодно произнес Мирейн, — не слишком многим. — Он тоже высвободил руку и обернулся к Хирелу. — Принц, как ты себя чувствуешь? Здесь прокатилась громадная волна силы, и ты был почти накрыт ею. Если ты позволишь…
Хотел этого Хирел или нет, но Мирейн осмотрел его глазами, руками и силой. Вялый и уставший Сареван все-таки смог почувствовать эту силу и понять, как и почему она повинуется отцу.
Однако он забыл о данной им клятве. Проглотив невыплаканные слезы, он сел в кровати. На этот раз его никто не стал останавливать. Сареван поставил ноги на пол, собрал остатки сил и поднялся. Его колени подгибались. Он напряг их, заставил себя подойти к восточному окну и наполовину сел, наполовину привалился к крепкому подоконнику. Он и не знал, что наступила ночь. Воздух был холодный, а его тело обнажено, как в день появления на свет. Он поежился.
Его окутала теплая ткань. Это оказался плащ, накинутый на его плечи руками матери. Ее быстрая рассеянная улыбка была известна всем матерям и их великовозрастным широкоплечим сыновьям. Она нахмурилась, увидев выступающие на этих плечах кости. Сареван быстро поцеловал ее в щеку, пока она не увернулась.
— Я буду сильным, — сказал он больше самому себе, нежели ей. — Буду.
Ax ты, маленький потаскун! — раздалось из-за двери, ведущей в Зеленый двор.
Сареван узнал и этот голос, и другой, вступивший вслед за первым.
— Желтый варвар. Ты не мог просто убить его, да? Тебе нужно было заставить его страдать. Вмешался кто-то третий.
— Но мы все знаем. Мы видим, что ты пытаешься с ним сделать, пока он не в состоянии защищаться.
— Да, любовничек, — насмешливо продолжал первый, — давай, продолжай в том же духе. Посмотрим, куда это тебя заведет.
Сареван отодвинул засов и на мгновение ослеп от яркого солнца. Ему пришлось сощуриться, чтобы разглядеть, что происходит. Ощерившийся Хирел стоял в окружении молодых людей, одни из которых были в форме императора, а другие — в одежде лордов, каковыми они и являлись. Сареван знал их всех. И некоторых даже любил.
Что бы там Хирел ни чувствовал, он скрывал это под своей императорской асанианской маской. И только губы, плотно сжатые и побелевшие, выдавали его.
Третьим говорил Старион, и его слова звучали особенно угрожающе. Теперь он снова открыл рот. Казалось, он плачет или близок к этому.
— Вчера я видел принца во дворе конюшни. Я заметил, как его относили на руках наверх. Это твоя работа, твоя и твоего дьявола-отца. Ты заманил его в ловушку, которая чуть не убила его. Ты хитростью заставил его привести тебя сюда. Именно ты вложил колдовской камень в его руку. И все-таки тебе удалось втереться в доверие к императору. Но мы-то знаем, кто ты есть на самом деле.
— Шпион и предатель, — сказал сын князя из Байяна, и его добродушное круглое лицо помрачнело. — Вполз сюда как червяк, чтобы изгрызть сердце Керувариона. Ты что, принимаешь нас за дураков, скотина?
— Да что с ним разговаривать, — заявил здоровенный детина из Янона, не самый высокий среди них, но самый крепкий. — Он асанианец. Он родился со змеиным языком, только вот нас он считает недостойными беседы. Правда, пока что он еще не добрался до императора, чтобы шипеть в его уши. Ну что ж, маленькая гадюка, я укорочу тебе язык. Хирел плюнул ему в лицо.
Едва услышав громовой рев и увидев, как все разом бросились на Хирела, Сареван мгновенно оказался в самой гуще потасовки, щедро раздавая удары и получив по крайней мере один удар, который чуть не поверг его на землю. И тут кто-то пронзительно закричал: — Вайян!
Дерущиеся в смятении отпрянули в разные стороны. Глядя на их лица, Сареван еле удержался от смеха. Он медленно положил руку на напряженные плечи Хирела и сказал: — Ах, вот ты где, брат. А я искал тебя. Старион взорвался.
— Ты что, не знаешь, кто он такой, Вайян? — Конечно, знаю, — ответил Сареван и опять обратился к Хирелу: — Пойдем со мной. Я хочу тебе кое-что показать.
— Как ты еще можешь ему что-то показывать? Как ты можешь доверять ему? Он явился сюда, чтобы погубить всех нас, а тебя в первую очередь. Сареван глубоко вздохнул.
— Какой он худой, — прошептал кто-то слишком тихо, чтобы можно было распознать, чей это голос, а Сареван не отводил глаз от Стариона. — Какой он слабый. О Вайян!
Сареван проглотил горький ком в горле и как можно спокойнее произнес:
— Родственники, меня согревает ваша озабоченность. Но я буду вам очень признателен, если вы прибережете свой праведный гнев для тех людей, которые действительно мне вредят и к числу которых этот принц не относится. Если вы еще хоть раз дотронетесь до него, будете ему угрожать или скажете о нем дурное слово, я лично призову вас к ответу. — Он подтолкнул Хирела вперед. — Пошли.
— Это было не слишком умно, — сказал Хирел. Сареван рассмеялся, хотя ему было так больно, что на глаза наворачивались постыдные слезы.
— А что умно? Я и раньше указывал этой компании идиотов на их место. Хотя нет, — признал он, — таких резких стычек у нас не было. Боюсь, тебе это только повредит. — Как и тебе самому.
— Ерунда. Некоторое время они будут дуться и отворачиваться от меня, но потом все вернется на круги своя, словно ничего и не произошло. Так бывает всегда. — До тех пор, пока они не зайдут слишком далеко. — Этого не случится, — сказал Сареван с убежденностью, которой на самом деле не испытывал. Он открыл запертую дверь, снова выйдя из полумрака в жару и ослепительный свет буйного лета, и был вознагражден: у Хирела захватило дух. — Это мой собственный сад. Отец и мать сотворили его для меня при помощи своей силы. Он не такой большой, как кажется.
— Пруд такой огромный, как море! — воскликнул Хирел, превратившийся в восторженного мальчишку, каким и был на самом деле. — Море, лес и зеленая равнина. А что это за гора?
— Дворцовая стена, покрашенная и заколдованная таким образом, чтобы она напоминала пик Зигайяна, который возвышается над озером Умиен.
Сареван сбросил килт и шагнул в воду. После долгих раздумий Хирел последовал за ним. Сареван легонько стукнул его по плечу, вызывая на соревнование:
— Давай наперегонки до острова!
Хирел выиграл, но с большим трудом. Они упали на траву, восстанавливая дыхание, и улыбались друг другу и сияющему небу.
Хирел первый перестал улыбаться. Он снова нахмурился. — Солнечный принц, мне не угрожала опасность. И напрасно ты ввязался в драку.
— Неужели? А со стороны мне показалось, что они затеяли во имя меня настоящую войну. — Что-то в лице Хирела заставило Саревана напрячься, перевернуться на живот и лечь, опершись на локти. — В чем дело? Ты чего-то недоговариваешь? — Это не так.
— Не лги мне, львенок. Лгать нехорошо! — Ну ладно, помесь. Я скажу тебе. Они действительно собрались начать войну против тебя. И не они одни. По всей вашей империи и за ее пределами распространились слухи, будто бы мой отец и я затеяли заговор с целью погубить тебя и благодаря этому уничтожить отца и всю вашу империю. Твой народ взывает к отмщению. Твои лорды и князья вооружаются для войны. Мудрецы призывают к спокойствию, но их никто не слушает.
Несмотря на жару, Саревана пробрал озноб. Он прибыл в Эндрос ради спасения отца, чтобы предупредить его о том, что войны с Асанианом необходимо избежать. Его согревала робкая надежда, что ему удастся остановить назревающий конфликт. И вот он потерпел неудачу, даже более страшную, чем мог предположить. Прибыв домой в таком ужасном состоянии, почти на краю гибели, он еще сильнее раздул искру, которую намеревался погасить. Теперь она превратилась в яростное всепожирающее пламя, и все это из-за его неисправимого безрассудства.
— Нет, — сказал он. — Пока еще нет. У моего отца достаточно здравомыслия. Он остановит это. Хирел горько рассмеялся.
— Твоему отцу лучшего и желать не надо. У него есть ты, живой и достаточно здоровый, и у него есть война, которой он так долго ждал. Он поклялся, что к следующей Вершине Лета будет сидеть на Золотом троне.
— Нет, — не смог удержаться Сареван. — Ради меня он того не сделает.
Лицо мальчика приблизилось к нему. Он выглядел испуганным, хотя и пытался не показывать этого. Сареван потерял остатки здравомыслия. Он встал на колени и ударил кулаками о земле. А потом нырнул в воду.
Сареван чуть не забыл одеться. Его косичка расплелась, и длинные волосы сохли на ветру. Впервые после того как он окинул Шон'ай, его тело подчинялось ему. Ноги несли его, а куда — ему было все равно.
В конце концов он оказался в своей башне, чтобы надеть платье принца и массивное ожерелье жреца и явиться на пир, на который его не пригласили.
Из-за того что Шатри — будь проклято его усердие? — оставил его немного отдохнуть, Сареван опоздал. Все уже сидели за столом: император, императрица, властелин Северных княжеств, лорд канцлер Юга, их жены, их слуги и даже некоторые из их детей. А на почетном месте, застывший, словно золотое изваяние, сидел Хирел Увериас.
Их взгляды угнетали Саревана. Большинство из присутствовавших видели его впервые с тех пор, как он вернулся. На их лицах читались ужас, печаль и еле скрываемая жалость. А также гнев, глубокий и нерушимый, который наиболее сильно пылал в сердцах молодых людей, братьев и друзей принца. Он одарил их широчайшей улыбкой и произнес: — Добрый вечер, господа. Я слышал, что вы собрались на войну, а меня с собой не берете.
Никто не проронил ни слова. Сареван не смотрел ни на отца, ни на мать, хотя знал, что она привстала со своего места. Он сел рядом с Хирелом и потянулся за наполненным до краев кубком. Подняв его, он провозгласил: — Выпьем за смерть!
Он заплатил за это, и недешево. Не то чтобы Мирейн упрекал его. Император ничего не сказал, и это было намного хуже. И Саревану пришлось сидеть, есть, пить и доказывать всем, что он по-прежнему остается Сареваном Ис'келионом.
Он проснулся, что было неизбежно, но не в своей постели. Теплым комочком рядом с ним свернулся Хирел.
— Будь они все прокляты, — прошептал Сареван. — Будь прокляты. — Это ты про кого?
Сареван вскочил, поморщился, схватился за желудок и снова упал на подушки, разрываясь между гневом и весельем. — Львенок! А я думал, что ты спишь. — Как видишь, нет. — Хирел устроился поудобнее, подперев рукой голову. Его глаза все еще были затуманены сном. — Так кого ты проклинаешь? — спросил он. — Да всех!
Хирел удивленно поднял брови. Вторая попытка удалась Саревану лучше. Он широко развел руки.
— Они сделали меня точкой приложения ярости и жалости, мое имя красуется на их военном стяге.
— Я знаю, — сказал Хирел. — Меня изумляет, что ты не такой, как они. Ведь ты действительно попал сюда при смерти и в моей компании. Так разве могло все кончиться по-другому?
Слышать собственные мысли из уст другого человека оказалось еще больнее. Сареван занес руку для удара, но усилием воли заставил ее опуститься.
— Ты должен бы радоваться, — продолжал тем временем юный демон. — Ты получил войну, то есть возможность покрасоваться в полном боевом облачении, помахать мечом и заслужить имя героя. Разве не эта мечта скрывается в сердце каждого добропорядочного варвара?
— Может, я и варвар, — процедил сквозь зубы Сареван, но я не желаю быть причиной этой войны. И не буду ее причиной.
— Не поздновато ли для подобных заявлений? — Может, еще и нет. — Сареван осекся и сжал зубы. — Нет! Этого еще не хватало.
Удивительно, но Хирел промолчал. У Саревана зачесался подбородок. Он поцарапал пальцами щетину, скорчил гримасу и медленно поднялся. Он твердо стоял на ногах. Волна дурноты прошла. Все дело было в вине, а не в слабости. Он расправил мускулы, каждый из которых повиновался ему, вспомнив наконец о былой гибкости. В моменты подобного гнева и безумия Саревану хотелось петь.
Он воспользовался ванной Хирела и его слугами, а затем послал за своей одеждой. Пока ее несли, он поел, потому что в нем проснулся дикий голод, и это являлось превосходным знаком, даже лучшим, чем та легкость, с которой он двигался. Когда принесли его одежду, он облачился со всей тщательностью, любуясь на свое отражение в высоком бронзовом зеркале. Чистый, гладко выбритый, с причесанными и убранными, насколько это было возможно, волосами, Сареван остался доволен собой. А царственная простота его обуви и штанов и элегантность кафтана в сочетании с массивным красновато-золотым ожерельем на шее делали его просто великолепным. На исхудавшем лице глаза казались слишком большими и блестящими, но с этим ничего нельзя было поделать. И все же кое о чем он сожалел: если бы он не потерял сознания, то не позволил бы сбрить бороду.
Сареван вздохнул и пожал плечами, а затем улыбнулся Хирелу, отражение которого возникло в зеркале за его спиной. Хирел оглядел его с ног до головы и подмигнул. — Собираешься кого-нибудь соблазнить? — Весь Керуварион, — ответил Сареван. Мальчик наклонил голову и удостоил его одной из своих редких улыбок. Он выглядел как кот около сметаны. Сареван сглотнул ком в горле. Что-то его беспокоило. — Хирел… — осторожно начал он. — Насчет прошлой ночи. Почему я…
— Ты был просто великолепен, — сказал Хирел. — Ты был воплощением жизни и души в едином теле. Ты был светом и пламенем и всех их держал в кулаке.
— Ну разумеется. Для того я и пришел. Но почему я… — Выговорить было трудно, а Хирел, теплый и коварный, с маслеными глазами, не пытался облегчить его задачу. Он играл в собственную игру и наслаждался ею все больше и больше. — Как, в конце концов, я оказался в твоей кровати? — Разве ты не помнишь?
Изумление было отлично разыграно, но Сареван разгадал притворство. Он угрюмо уставился на Хирела.
— Ну ладно, львенок. Что я сделал, и почему так все произошло?
Хирел сбросил маску придворного льстеца, сменив ее на личину избалованного принца, слегка надутого и оскорбленного.
— Ты не сделал ничего, кроме того, что опился вином, поверг всех в остолбенение своим буйством и повалился в постель. В мою постель. Потому что, сказал ты, двести ступеней — слишком много, а людям хочется поговорить и ты намереваешься дать им повод для разговоров. Думаю, ты об этом помнишь.
— Смутно, — признался Сареван. — Ну а теперь расскажи мне все остальное. — Нет.
Сареван взял этот упрямый подбородок и приподнял его. Он сопротивлялся. В гневном порыве Сареван наклонился и запечатлел долгий и крепкий поцелуй. Достаточно крепкий, чтобы остался синяк, и достаточно долгий, чтобы воспламенить их обоих. Затем он так быстро отстранился, что Хирел покачнулся. — Этого ты и добивался?
Хирел обнажил зубы. Это была скорее улыбка, нежели злобный оскал.
— Неплохо для начала, — сказал он. Гнев Саревана утих. Он осторожно встряхнул Хирела за плечи.
— Это всего лишь кучка ревнивых детей. Несмотря на всю их болтовню, они знают правду так же хорошо, как и мы. — Но в чем заключается правда? — спросил Хирел. — А как ты думаешь?
Хирел быстро и нервно тряхнул головой, словно отбрасывая назад свои некогда винные великолепные кудри.
— Правда заключается в том, — взорвался он, — что я — потаскун и шпион, я был твоим пленником и замыслил твое убийство, и стоит тебе сказать слово, одно только слово, как я окажусь в твоих объятиях. — Он уставился пылающим взглядом в лицо трусливо молчащего Саревана. — Да, я ничего не могу с собой поделать. И меня это вовсе не радует! Я — худший из дураков. Я воспользовался тобой и управлял тобой, потому что, кроме тебя, никого не было. А потом я доверился тебе. Я понял, что не могу ненавидеть тебя, даже когда мне казалось, что ты предаешь меня. И теперь я пропал окончательно. Я мог бы стать твоим любовником, я с радостью стал бы им, не требуя даже вознаграждения, положенного шлюхе. Но в конечном счете я остаюсь тем, кем рожден. Высоким принцем Асаниана. И твои родственники это знают. Они все прекрасно поняли. Я мог бы любить тебя без оглядки — и предать с глубоким сожалением, пусть даже это стало бы причиной твоей смерти.
— Аварьян, — тихо сказал Сареван. — Милосердный Аварьян. Я и не предполагал…
— Как же ты наивен! — сказал этот не похожий на ребенка ребенок, стряхивая слабые руки Саревана со своих плеч. — Ты что-то замышляешь, и я знаю, что это должно быть. Мне кажется, что это совершенное безумие. — Но ты не можешь остановить меня. — Даже если бы и мог, то не стал бы этого делать. Я сделал бы все, что в моих силах, чтобы помочь тебе. Но хочу предупредить тебя: я не стану предавать свою империю, и бог, которому ты дал обет, для меня ничего не значит. Внезапно Сареван рассмеялся.
— Я воспользуюсь представившимися мне возможностями. Если я выиграю этот ход, в предательстве не будет необходимости. Если меня ждет поражение, то вряд ли я останусь в живых, и тогда меня ничто не будет волновать.
— Вот в этом-то и суть, разве нет? Лишившись своей силы, ты не видишь цели в жизни?
— Нет, я вижу одну цель и преследую ее. Позволь мне идти, господин? — насмешливо спросил Сареван.
Хирел так же насмешливо наклонил голову. Улыбнувшись и блеснув золотой меткой на руке, Сареван покинул его.
Это было бегство, но бегство от плохого к худшему. Накопленных Сареваном сил было пока недостаточно, чтобы добраться до того места, куда он хотел попасть. Он задержался в боковой комнатке возле покоев отца, устроившись в потайной нише, где мог спокойно передохнуть. Людской поток не докатывался сюда, хотя слуги сновали повсюду, спеша по своим делам.
Он уже собрался идти дальше и вдруг застыл в своей нише, скрытой гобеленами. Торопливые шаги, звук задвигаемого засова, приглушенный смех, рассыпавшийся на два голоса: низкий мужской и нежный женский. Остальное было понятно — пара любовников пребывала в неземном блаженстве.
Сареван не знал, смеяться ему или громко вздыхать. Перед ним не было других дверей, кроме той, за которой скрывалась парочка, и чтобы выбраться, ему пришлось бы пройти мимо них. Ему не хотелось подслушивать и подсматривать за их возней. Они были слишком счастливы. Он заткнул уши и зажмурился. Перед его внутренним взором стоял улыбающийся Хирел, превратившийся в девушку, нежную и бесстыдную. Сареван поспешно начал читать первую из Молитв Наказания с ее девятью заклинаниями телесной боли.
Возня любовников закончилась раньше молитвы. Отняв руки от ушей, Сареван услышал лишь тишину. Он подождал, затаив дыхание. Ни малейшего движения. Ни единого слова. С величайшей осторожностью он отвел завесу в сторону.
У него захватило дух. Они все еще были там, в гнездышке из ковров. Голова женщины лежала на плече мужчины; его рука запуталась в ее волосах. Если бы она встала, то волосы упали бы до колен, заливая спину огненной волной, такой же яркой, как у самого Саревана.
Он отпрянул назад в свое убежище, зажав руками рот. Вот так любовники! Ситуация была пикантной: император и императрица Керувариона, женатые уже двадцать лет и назначающие друг другу тайные свидания, словно дети, и их сын, оказавшийся в ловушке и ставший невольным свидетелем их встречи. Узнай об этом Элиан, она пришла бы в ярость. Саревану хотелось все же надеяться, что в конце концов она рассмеялась бы.
Она что-то сонно и нежно пробормотала. Сареван, собравшийся было выйти из своего укрытия и обнаружить себя, замер.
— Здесь никого нет, — сказал Мирейн, — и у нас еще достаточно времени, прежде чем меня начнут искать. Я сказал им, что намерен прогуляться вместе с Бешеным. Элиан тихонько засмеялась.
— Тебя-то никто не осмелится побеспокоить. В этом я всегда завидовала тебе. Потому что в поисках меня они прочешут все коридоры.
— Ну и пусть. — Это прозвучало повелительно, но со скрытой улыбкой. — И куда же ты так торопишься?
— Ты не даешь мне времени объяснить. Ты горяч как мальчишка, а ведь тебе уже достаточно лет, чтобы образумиться.
— Бросьте, мадам. Разве седобородому старцу не дозволяется получить то удовольствие, на которое он еще способен? Элиан фыркнула.
— Даже если бы у тебя была борода, которой, к моей радости, у тебя пока нет, в ней не нашлось бы достаточно серебра, чтобы купить ночь в армейском обозе.
— Этим утром, — сказал Мирейн, — я обнаружил серебряную нить. — Где? — Здесь.
— Я не вижу… — Она осеклась, и вновь началась веселая возня, полная его смеха и ее притворного негодования. — Ах мошенник! Это же серебро из твоей мантии.
— Другого у меня нет. Я старею не слишком изысканно, любовь моя. Я все еще думаю, что молод. — Так и есть!
В ответ на ее неистовство Мирейн улыбнулся. — Еще никогда в тебе не было столько страсти. Чего не скажешь о твоей красоте. Элиан зарычала, и он рассмеялся.
— О тщеславие! В молодости ты ничего собой не представляла по сравнению с тем, кем стала в пору зрелости. Тогда мужчины вздыхали по тебе. А теперь в твоем присутствии они теряют сознание.
— Действительно, — пробормотала она. — Все эти идиоты лежат у моих ног в ослеплении. Хотя один или двое… если бы ты не был так бешено ревнив… — Да когда это я…
— А когда ты не ревновал? Один только Вадин у тебя вне подозрений: мир не знает другого мужчины, столь верного в браке и столь безупречного по отношению к названой сестре. Но стоит кому-то другому хотя бы краешком глаза взглянуть на меня, как ты начинаешь метать громы и молнии.
— Это было всего один раз, — сказал он, — и очень давно. К тому же у меня был повод. — Он помолчал и спросил вполголоса: — Элиан, ты жалеешь? Ты жалеешь о том, что сделала именно такой выбор и осталась со мной, а принц вернулся в Асаниан?
Ее голос звучал еще тише, чем голос Мирейна. — Иногда я удивляюсь своему выбору, но еще ни разу не пожалела о нем. Ты — воплощение всех моих желаний. — И даже мой проклятый характер? Даже наши ссоры? — А чего стоила бы жизнь без доброй драки? — Возможно, пару раз он бы тебя и шлепнул. Он никогда не был таким пресным, каким казался.
— Он вовсе не был пресным! Он был очень мягким. В тебе этого качества нет, Мирейн. Ты проявлял нежность ко мне и к Саревану, когда он был маленьким, но мягкости в тебе не было никогда.
— Зиад-Илариос так же мягок, как спящий лев. Его сын гораздо больше похож на него, чем можно предположить, хотя мои глаза и разум подсказывают мне, что он не столь изнежен. Жизнь оставила шрамы на этом ребенке. Он получил свежие раны, но есть и старые, очень глубокие. Он будет сильным императором, если не сломается до того, как взойти на трон.
— Если бы ему суждено было сломаться, то это уже случилось бы. Ты знаешь, чего ему стоило доставить к нам Саревана?
— Я знаю, что это произошло не совсем по его воле, — сказал Мирейн.
— Ни он, ни другие даже не представляют себе, как мало зависело от его воли. На нем и на его отце лежит одно проклятие: они оба честны.
— Вряд ли можно назвать честным поступком то, что он принес в Эндрос Глаз Силы. — Он не знал, что делает.
— Неужели? Он скрыл его от нас. Он принес его Саревану, когда тот был страшно слаб, и чуть не погубил его.
— По незнанию, — настаивала Элиан. — Он ничего не знает о магии, но кое-что знает о доверии. Саревану он верит, хотя и неохотно. Эта вещь испугала его, и он принес ее единственному человеку, который, по его понятиям, знал, что с ней делать.
— Если я соглашусь с тобой, то примешь ли и ты мои доводы? Во всех его действиях крылся умысел. Может быть, и не его собственный. Но он нашел место черного жертвоприношения (заметь, асанианского черного жертвоприношения) у самых стен моего города и пронес в самое сердце моего дворца то, что там добыл.
— Ловушки внутри ловушек, — медленно произнесла Элиан. — Хитро закручено. Это слишком очевидно. Словно кто-то пытается, обдуманно и в открытую, настроить тебя против Золотой империи.
— Неужели для этого нужны такие сложности? Асаниан вооружается по всем фронтам. И это дело рук Гильдии Магов. — А разве Юлан тут ни при чем? Ведь это он вложил Глаз в руку мальчика.
— О, прошу тебя, — сказал Мирейн с оттенком нетерпения. — Ты и сама в состоянии найти этому разумное объяснение. Юлан почувствовал зло; к нашему сыну он испытывает удивительную привязанность. И он доверил Хирелу распорядиться насторожившим его предметом.
— Мне кажется, ты недооцениваешь Юлана. Если когда-то он и был простым животным, то теперь перестал им быть. Он сделал свой шаг в магию. — И чья в том вина?
— Во-первых, Вадина, который охотился на королеву диких кошек и принес сюда ее детеныша. Во-вторых, твоя и моя, потому что мы надолго потеряли из виду нашего собственного детеныша. В-третьих, самого Саревана, который нашел дорогу к клетке, при помощи магии сломал замок и дал клятву побратима дикому коту. Разве мы могли подумать, что в пять лет у него хватит сил для этого и что он отдаст свое сердце самому опасному из хищников мира?
— Что сделано, то сделано, — сказал Мирейн. — К тому же я не думаю, что это принесло вред. Зверь не единожды спасал мальчику жизнь. Он не может участвовать в заговоре. Но вот в том, что Асаниан объявил войну, сделав это в своем обычном утонченном и коварном стиле, — в этом я уверен. Они выбрали мишенью моего сына. И они заплатят. — Его голос зазвучал глуше. — Все они, до последнего человека, заплатят за это.
— А вдруг кто-то хотел добиться именно этого? Ведь любой знает, что единственная твоя слабость — принц Саревадин.
— Он мой сын. И он — единственное, что у меня есть. — Мирейн… — начала Элиан.
Он остановил ее поцелуем, который, судя по звуку, длился очень долго и закончился весьма неохотно. Когда Мирейн вновь заговорил, его голос был тихим и печальным.
— Я много чего совершил на своем веку, но жалею лишь о том, что дал тебе всего одного сына. — Мне вполне достаточно Саревадина. — Конечно. Но я мог бы подарить тебе и дочь. — Мне не надо больше того, что ты дал мне. — Ее голос прозвучал странно. Сареван, который слушал их как завороженный, не мог определить, в чем эта странность. Стоило ему заметить ее, как она тут же пропала. — Мне не нужно больше, чем я имею. Но я не хочу, чтобы ты уничтожил целую империю только ради его безопасности.
— А разве для этого может найтись более веская причина? — Для этого вообще не может быть причин! — закричала Элиан. — В том, что он страдает, виноват он сам, и ему об этом известно. Он не хочет мести. Он не хочет войны.
— Он получит и то и другое. — Чтобы прекратить это, он умрет. — Не умрет.
— Откуда ты знаешь? — Волна ее гнева докатилась до Саревана, заставила его слиться с собственной тенью и прижаться к холодной каменной стене. — Я носила его в своем теле и все еще чувствую его там. Весь он — сплошная открытая рана, и он сделает все что угодно, лишь бы положить конец этим мучениям.
— Ему ничего не придется делать, — снова сказал Мирейн, суровый как камень. — Я отомщу за него. Он будет править миром вместе со мной, а тем, кому вздумается пойти против нас, не жить.
— Послушай, человек! — Если бы Сареван не оцепенел от того, что услышал, он улыбнулся бы ее негодованию. — Для тебя существует что-нибудь кроме силы? Ты намереваешься уладить это дело мечом, ни во что не ставя желания сына, да еще ждешь от него благодарности.
— Но как еще можно распутать этот узел? Когда Илариос взошел на трон, я мог бы выселить против Асаниана. Но я был осторожен, я был милосерден. Я оставил их в покое, вел себя как дурак. Видишь, чем теперь мне приходится платить: в опасности мой собственный сын. Если он погибнет в зависимости от того, как кончится война, я клянусь тебе, в Асаниане не останется камня на камне. Я сровняю его с землей.
— Не раньше, чем я это позволю. — Она была так же сурова, как и он. — Но это будет тебе стоить не только жизни Вайяна. Это будет стоить тебе моей жизни. — Нет.
Воцарилось молчание, словно перед этим над ними прогремел гром. Рука Саревана сама собой потянулась к гобелену и отвела его в сторону. Они не видели сына. Они стояли лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза.
— Я иду со своим богом, — сказал Мирейн. — И он подарит мне победу.
Элиан тряхнула головой. Все возражения Саревана огненным вихрем промелькнули в ее глазах. Она занесла руку — Мирейн стоял не двигаясь — и прижала ладонь к его щеке.
— Я люблю тебя, — сказала она еле слышно. — Я люблю тебя больше всего на свете.
Он повернул голову, чтобы поцеловать ее руку. Их глаза встретились; они долго смотрели друг на друга, а потом отвели взгляды. Не сказав ни слова и так и не заметив того, кто наблюдал за ними, они вышли из комнаты.
Сареван, спотыкаясь, выбрался из ниши. Забытые смятые ковры лежали перед ним. Он стоял над ними и дрожал, не в силах остановиться. У него вырвались слова, с которых он хотел бы начать разговор:
— Отец, подумай. Что такого может сделать война, чего не могут слова и мудрость?
Он уже получил ответ. Война может отплатить за глупость человека. Положить конец древней вражде. Подарить Мирейну власть, ради которой он был рожден и которую собирался впоследствии передать этому молодому безумцу — своему сыну.
— Но только если я ничего не смогу поделать, — сказал Сареван. — И только не такой ценой.
Дрожь, охватившая его, улеглась. Он обрел способность двигаться. Гордо держать голову. Принять самый легкомысленный вид. Шагнуть под ослепительный свет Аварьяна.
Сареван покорил Керуварион своим присутствием, своей улыбкой и произнесенными там и сям словами. Он прошел через весь дворец; целый час просидел в зале для аудиенций; как магнит, притянул к себе молодых придворных. Вскочив на Брегалана и взяв с собой Юлана, он объехал весь Эндрос. Он смеялся над солдатскими шуточками воинов своего отца, разделил трапезу со своей собственной стражей и навестил зхил'ари с Лунных Озер, которые устроили ему шумную встречу.
Со своей башни Сареван пропел гимн заходящему солнцу и позволил уложить себя в постель нянькам, которые не переставая кудахтали над ним. Он не дал им кормить себя, но съел достаточно, чтобы унять самых шумных и заботливых.
— А теперь, — сказал он, — убирайтесь и оставьте меня в покое.
Он погрузился в тревожный, беспокойный сон. Перед глазами колыхался мрак безумия или пророчества. Смерть и разрушение; беспощадный свет солнца; новый ужас: неподвижное тело матери, а над ним — обезумевший от горя отец. Принц метался по кровати, взмахивая руками, словно это могло отогнать кошмар.
Мало-помалу он успокоился. Его дыхание стало ровнее, разум прояснился, а воля окрепла. Но больше он не решался заснуть. Он лежал и разглядывал лунные дорожки на полу своей комнаты. В открытые окна врывался свежий ветер; тени плясали, то убаюкивая, то пугая, то завораживая. Одна из них очень напоминала человеческий силуэт, двигавшийся с плавной грацией. Остальные тени то приближались, то отступали под порывами ветра. А этот силуэт часто замирал на месте, но не отступал назад.
Вот он застыл. Конечно, это был человек: стройный, изящный, невысокий. Он сел в ногах кровати, и, хотя вес его был невелик, его нельзя было назвать бесплотным призраком. Он подобрал под себя ноги, устроился поудобнее и взглянул на Саревана своими огромными и яркими как звезды глазами.
Этот взгляд, как и сама тень, обладал весом. Он беспокоил Саревана своей настойчивостью.
— Львенок, — подчеркнуто терпеливо сказал Сареван, — уже поздно. Разве ты не заметил этого?
— До полуночи еще несколько часов, — сказал Хирел и моргнул, что было небольшой, но ощутимой милостью.
— У тебя в эти часы безусловно найдутся дела и поинтереснее, чем сидеть тут и таращиться на меня. — Нет у меня никаких дел, — сказал Хирел. Сареван удивился.
— Черт возьми, львенок! Что на тебя нашло? — Ты поцеловал меня.
Сареван кое-как собрался с мыслями, проклиная непокорные волосы, которые путались и лезли в глаза, мешая смотреть. Хирел пристально наблюдал за ним. Первый раз в жизни Сареван ощутил, что он обнажен, несмотря на одеяло и тяжелую завесу из волос.
— Черт возьми, — сказал он снова. — Черт возьми, дитя. Это была просто шутка, я лишь хотел прекратить твое словоблудие. Золотые глаза сузились. — Шутка, принц? — тихо спросил Хирел. — Шутка, — повторил Сареван, — и ничего больше. Я поступил неверно и признаю это. Взываю к тебе о прощении.
Хирел сидел не шевелясь. На его лице ничего нельзя было прочесть. Он был совершенно чужим и непроницаемым, как один из его тысячи богов, в которых он не верил.
— Львенок, — сказал Сареван, стараясь быть мягким, но чувствуя, что его голос звучит неубедительно. — Хирел, что бы ты там ни возомнил, это была лишь шутка. Я вел себя вызывающе, потому что ты напрашивался на это и я ничего не мог с собой поделать. Мне это нравится. Это самый вопиющий из моих недостатков. — А как ты думаешь, что я возомнил? Сареван скрипнул зубами. — Ты и сам это хорошо знаешь… Хирел задрал подбородок.
— Если бы твой поступок действительно ничего не значил, разве ты так разозлился бы?
Воцарилась оглушительная тишина. Хирел едва заметно пошевелился, улыбаясь.
— Послушай меня, — вымолвил наконец Сареван. — По-твоему, я невообразимо смешон: мужчина, у которого никогда не было женщины или, если уж на то пошло, мальчика. Я не скажу, что это было легко. Я не скажу, что мне легко сейчас. Но меня связывают моя честь и данное мною слово. Ты можешь это понять?
— Это безнравственно, — медленно сказал Хирел, словно размышляя вслух.
— А что нравственно? Эти ребятишки с Зеленого двора считают, что ты сам по себе возмутителен. Его слова подбавили масла в огонь.
— Вот как? Да они с радостью умерли бы, лишь бы получить то, что имею я.
— Ты напугал их. Они думают, что, если ты и не можешь убить меня открыто, тебе под силу меня развратить.
— Так я и делаю, — заявил Хирел, безмятежный в своей уверенности. — Как, впрочем, и ты по отношению ко мне. Мы равные. И именно с этим они не могут примириться. — Разные.
Сареван не был уверен, что ему нравится, как это звучит. Он — и это бесполое существо?
Но юноша, сидевший здесь и глядевший на него, не был таким уж бесполым. Он просто был молод. В свои неполные пятнадцать лет Сареван тоже был достаточно привлекателен, несмотря на орлиный нос и все остальное. К своему смущению, он и сейчас оставался очень привлекательным: сбрив бороду, он с некоторым испугом обнаружил, что почти не изменился.
Значит, они равные. Сареван опустил глаза. Он считал Хирела ребенком или, в лучшем случае, слабым юнцом. Но вот слабости-то в Хиреле и не оказалось.
— Ну ладно. — Сареван как бы обращался к самому себе. — И что нам теперь делать? — Разве ты не знаешь?
Хирел издевался над ними обоими. Сареван зарычал на него. Хирел ответил ему своей удивительной улыбкой.
— Что-нибудь такое, — с чувством сказал Сареван, — что-нибудь из ряда вон выходящее. — Я не стану давать клятв жреца!
— А я не стану пополнением твоего гарема, — заявил Сареван со смешком и внезапно помрачнел. — Ты можешь быть высоконравственным за нас двоих. Но, послушай-ка, что могут сделать два принца, когда их отцы разжигают войну?
— Драться, — медленно произнес Хирел, вглядываясь в лицо собеседника. — Что еще нам остается? Мы рождены врагами. Между нами не может быть симпатии, и стоит мне уехать из Эндроса, как сразу забудется, что мы обязаны друг другу жизнью и свободой.
— И все-таки что-то есть. — Сареван протянул левую руку, на которой не было отметины. — Равенство. Любовь к этому миру, которым будет править один из нас; категорическое нежелание видеть его разрушенным.
— Разрушения можно будет устранить, когда мир окажется под властью единственного повелителя.
— Но не такие разрушения, которые я предвижу. — Рука Саревана сжалась в кулак. — А начнет все это мой отец. Он хочет только блага и действует во имя бога; он не видит ничего, кроме мира, который наступит после войны. И слепо отказывается замечать цену этого мира. — Откинув голову, он уставился в сводчатый потолок. — Ты мне не веришь. Мне никто не верит. Даже моя мать, которая видела то, что видел я, отказалась мне поверить: ее душа целиком поглощена любовью к моему отцу. Если уж она не хочет слушать, то что говорить о тебе? Ты даже не веришь в пророчества. — Я верю в тебя.
Голова Саревана резко дернулась. Хирел сидел неподвижный и серьезный. Искренний — или затевающий игру, которая будет стоить ему жизни.
— Я верю тебе, — продолжал юноша. — Мне это совсем не легко, ведь я воспитан логиками. Но, увидев действие магической силы, я не могу отрицать, что она существует. Пророчество — это часть магии, твоей и не только твоей. Тебя можно назвать неистовым, можно назвать безумцем, но никто не назовет тебя лжецом. Если ты говоришь, что видел войну, значит, ты видел войну. Если ты говоришь, что это было ужасно, значит, так оно и было. Я говорил с твоим отцом. Я понял, что он за человек, и могу себе представить, что он будет делать, когда пламя его бога загорится в Нем. — Я люблю его, — прошептал Сареван. — Милосердные боги, я люблю его. Но я думаю, что он не прав. Невероятно, безнадежно, бесконечно не прав. Сказав это, он отвернулся, чтобы не видеть больше Хирела, не слышать больше ничего, кроме отголосков его собственной ужасной измены.
Да, его слова ужасны и звучат как предательство. Но они истинны. Он знал это, он чувствовал это всем сердцем.
Теперь, когда все было названо своими именами и он прекратил эту долгую борьбу с самим собой, на него снизошло чувство, близкое к успокоению. Когда все это начиналось, он был не старше Хирела. Может быть, теперь, когда его сила ушла, а сон продолжает крепко держать со всей своей ужасной силой, это наконец прикончит его.
— Впрочем, вряд ли, — сказал Сареван. Хирел с изумлением уставился на него, и он попытался улыбнуться. — Нет, брат мой, принц, я не потерял остатки разума. Я вижу путь в этом лабиринте. Пойдешь ли ты вместе со мной? — А это разумно? — спросил Хирел. Сареван невесело рассмеялся.
— Стоит ли спрашивать? Но это может сработать. Слушай и решай.
Хирел ждал. Сареван глубоко вздохнул. — Я собираюсь отправиться в Асаниан вместе с тобой. Глаза Хирела округлились.
— И чего ты надеешься этим добиться? — спросил он. — Мира. Мой отец не станет нападать на Асаниан, если я буду заложником в Кундри'дж-Асане.
— Ты так думаешь? Скорее всего он поменяет местами небо с адом, чтобы вернуть тебя.
— Нет, если ему станет известно, что я поступил так по собственной воле.
— А, — протянул Хирел. — Но ведь это страшнейшая измена.
— Да. — У Саревана кружилась голова при мысли об этом, в горле стоял горький ком. — Разве ты не понимаешь? Я должен сделать это. Что бы я ни говорил, он не уступит. И я должен показать ему. Я должен потрясти его, чтобы он обратил на меня внимание. — Но что, если я не соглашусь? Сареван поймал его взгляд. — Согласишься, — сказал он тихо и жестко. Юноша тряхнул головой, нисколько не испугавшись. — А если и так, то что тогда, Солнечный принц? Я асанианец. У меня нет чести в вашем понимании этого слова. И ты сошел с ума, если думаешь, что можешь доверять мне.
— Ты меня не предашь.
— Верно, — подтвердил Хирел после затянувшейся паузы. — Кроме тебя, мне нет равных в мире. Долго это продолжаться не может, но пока это так, я принадлежу тебе, а ты — мне. — Мы отправимся вместе.
— Мы отправимся вместе, — согласился Хирел и поднялся. — Лорд Варзун получил распоряжения. Я отбываю через три дня. Надо подумать о том, как тебя спрятать.
— Я тоже об этом подумаю, — сказал Сареван. — Спокойной ночи, Высокий принц. — Спокойной ночи, Высокий принц, — сказал Хирел.
3хил'ари, как и Хирелу, тоже пришлось выслушать Саревана. Но в отличие от Хирела они не колебались и с готовностью согласились на новые проказы. Он объяснил им, что они должны сделать; они с удовольствием повиновались, проявив при этом удивительную предусмотрительность. Никто не заметил, что девять недавних стражей принца исчезли из Эндроса, как будто их никогда и не было.
Что же касается Саревана, то его жизнь продолжала идти как прежде. Когда лучи восходящего солнца осветили шпиль Башни Аварьяна, он появился на учебном поле с мечом и пикой. Может быть, кто-то и заметил, что принцу вздумалось провести утро в упражнениях по верховой езде, но никто не сказал ни слова. С поля Сареван отправился на императорский совет, принял участие в буйной игре в шары и дубинки, организованной в одном из внутренних дворов, а потом лениво прогулялся по извилистым улочкам Эндроса. Ближе к ночи он отужинал вместе с молодым лордом, князем торговцев и несколькими придворными.
Вторая ночь после заговора прошла спокойно, словно его воля, утвердившись в неизбежности измены, позволила его телу отдохнуть. Следующий день принес дождь и ветер, а также встречу с императрицей. Сареван сидел в широкой и глубокой нише, выложенной подушками. Она располагалась с подветренной стороны, и туда не могли добраться ни ветер, ни дождь, только холодный свежий воздух. Сареван смотрел в окно и вдруг увидел в стекле отражение матери.
Когда она положила ладонь на его руку, он вздрогнул; его тело напряглось, словно пружина, которая вот-вот распрямится для удара. Однако этого удара не последовало, хотя принц вскочил на ноги, готовый убежать, невзирая на стены. Элиан приготовилась к борьбе.
Внезапно она ослабила хватку, и он мало-помалу успокоился. Снова усевшись на прежнее место, он рассмеялся, взял мать за руку и притворился, что ничего не случилось. — Я неплохо натренировался, правда?
— Даже слишком хорошо, — сказала она, улыбаясь. — Ты опасный мужчина. Знаешь, если собрать вместе всех женщин, страстно в тебя влюбленных, они заполнят целый будуар. — Их привлекает моя болтовня? — Не только.
— Ах да. Моя очаровательная улыбка. И мой еще более чарующий титул. Кто предлагает мне своих дочерей в этом сезоне?
— Все, кроме императора Асаниана.
Это была старая шутка. И все же Сареван напрягся. Мать не могла знать о его замысле. Никто не мог проникнуть в его искалеченный разум. Его отец, обнаружив, что ничего нельзя исправить, наложил свою печать, сделав невозможным проникновение. Даже самому Мирейну это было не под силу; лишь возрожденная магия самого Саревана могла бы разрушить эти стены.
Она не знала. Не могла знать. Сареван делал только то, что делал всегда. Изменилась лишь причина, по которой он делал это. И, может быть, возникла напряженность. Времени на подобные тонкости не оставалось.
Элиан нахмурилась. Она коснулась его брови, провела пальцем по щеке, которая теперь уже не выглядела такой ввалившейся.
— Ты двигаешься вперед слишком настойчиво, — сказала она, — и слишком быстро. — Но не так быстро, как мне хотелось бы. — Ну разумеется.
Она села рядом с ним. Она никогда не призналась бы в том, что устала, но именно этим объяснялись темные тени вокруг ее глаз, и легкая бледность на коже цвета меда, и скованность, с которой она поднялась. Сареван обнял мать и привлек к себе. — Скажи мне, в чем дело, — попросил он. Она положила голову на его плечо и вздохнула. Долгое время ему казалось, что она не ответит. Но когда она заговорила, в ее голосе не ощущалось той слабости, которая охватывала ее тело.
— Всегда есть причина. То генералы выходят из повиновения. То правители стремятся к большей власти. Простой люд теряет терпение. Янон вопит, что превратился всего лишь в отдаленную приграничную область империи Мирейна, в то время как он должен быть самым главным из всех княжеств, ведь там император впервые взошел на трон, хотя впоследствии и оставил Янон, чтобы править на юге. Словно он не проводит каждые полгода в Хан-Яноне, мучаясь от уединенности и от тревог, которые неизбежно ожидают правителя такой обширной империи. А Сто Царств кричат то хором, то по отдельности о том, что он слишком много внимания уделяет северу, хотя только они сделали его императором. При этом они забывают, что именно князь Хан-Гилена увещеваниями, угрозами и наказаниями добился у них согласия на это. Восток требует от него еще большего внимания, а западу нужно еще больше, чем востоку. Лорды хотят войны, простые люди — мира, а торговцы пекутся о своей выгоде.
Слишком пространно для ответа, если это вообще можно назвать ответом. — И? — спросил Сареван.
— И все в таком роде. Я никогда не хотела быть императрицей. Я хотела лишь Мирейна.
— Тебе следовало подумать об этом прежде, чем хитростью заставлять жениться на тебе. Тебе следовало найти ему невесту из хорошей семьи, наделенную способностями к канцелярской работе и не склонную к альковным забавам, устроить их свадьбу, а самой стать его наложницей. Элиан в гневе отпрянула.
— Наложницей! Нет, я хотела быть его возлюбленной и равной ему.
— А значит, императрицей при своем императоре. Она сверкнула глазами. Сареван рассмеялся, на этот раз искренне, и поцеловал ее.
— Что касается меня, я рад, что ты вышла за него. Жизнь гораздо легче, когда все в рамках закона. Ну, хватит уклоняться от ответа. Скажи мне, что заставляет тебя бродить по залам в то время, как ты должна очаровывать весь совет? — Ты.
Его разум напрягся, ожидая хитрых вопросов и изобретая не менее хитрые ответы. Молчание повергло его в неподвижность. Она всегда была непредсказуема, эта Элиан из Хан-Гилена, леди Калириен, повелительница армий Солнцерожденного.
Она знает. Она пришла, чтобы остановить его. Но нет. В ее глазах он видел многое, но только не ужас перед изменой. Элиан была слепа, как и все остальные. Она видела лишь своего бедного искалеченного ребенка.
Сареван разинул рот, зная, что выглядит как последний дурак.
— Я? — Он оглядел себя. На нем был надет костюм южанина, чтобы обилие одежд прикрыло выступающие кости. Но теперь он уже не казался таким худым, как прежде. Его тело, чудесное творение, не теряло ни капли из того, чем его питали. — Не стоит беспокоиться обо мне. Я поправляюсь, и довольно быстро; сейчас я как раз собирался отправиться на совет. Может быть, пойдем вместе? Или у тебя есть более неотложные дела? Если нужно, я могу говорить от лица нас обоих.
Теперь настала ее очередь пристально вглядываться в него и молчать, подбирая нужные слова. Но она вовсе не выглядела глупо. Она выглядела как никогда прекрасной, но очень усталой и очень… печальной. Сердитой. Сострадательной.
— Нет, Вайян, — сказала она чересчур непринужденно, — я и одна могу посетить совет. Если тебе не хочется отдыхать, то не навестишь ли ты нашего гостя из Асаниана? Я только что встретилась с ним, он на чем свет стоит проклинал этот дождь. Кажется, ему требуется компания.
Сареван застыл. Темнота затопила его мозг, горечь разлилась во рту. Таким тоном мать не разговаривала с ним с тех пор, когда он был так мал, что его можно было взять на руки. Она словно говорила ему: «Да, да, дитя мое, ты поможешь маме, но не сейчас; мама придет к тебе попозже, когда закончит свои дела, и тогда мы поиграем, ладно?» Он разгадал смысл, который скрывался в ее интонациях: «Ну конечно, ты не справишься на совете в одиночку, бедный наивный ребенок. Ведь у тебя нет твоей силы. Ты слаб и искалечен, и ты разрываешь мое сердце, потому что стараешься вести себя так же доблестно, как и раньше. Но это тебе не по силам. Ты не можешь этого и не должен притворяться, что можешь».
Сареван снова вскочил на ноги. Его вновь удивило, что его мать, когда-то, во времена его детства, возвышавшаяся над ним, теперь едва достает ему до подбородка. Он превратился в мужчину, если не превосходящего в росте ее рыжеволосых родичей-гилени, то и не уступающего им. Но среди магов он теперь ничто.
— Хорошо, — произнес его язык кисло-сладким тоном. — Пойду-ка я поиграю с наследником Асаниана. Он хочет научить меня новой игре. В основном в нее играют в постели, и это так захватывающе. Хотя, может быть, я уже слишком стар для подобных забав. Как ты думаешь, мама?
Она влепила ему пощечину. Увесистую. Настоящую. Сареван покачнулся и ответил на ее яростный взгляд еще более яростным и сверкающим.
— Не обращайся со мной как с ребенком, мама. Или как с простачком. Или как с искалеченным животным, за которым надо тщательно ухаживать, чтобы оно не погибло. Я ни то, ни другое, ни третье. Я все еще ношу на себе метку Аварьяна и огонь, который был мне подарен вместе с ней. Я все еще Высокий принц Керувариона. И нигде, — сказал он тихо и глухо, — нигде нет закона, постановляющего, что король обязательно должен быть магом. Ее яростная вспышка потухла. — Вайян, — сказала она. — Вайян, я не думала…
— Не думала, да? Ты просто уверена, и это твоя самая большая забота. Наследник Керувариона больше не соответствует своему титулу. Император Керувариона отказывается говорить об этом. Канцлер Керувариона настаивает, что нет причин для беспокойства. Повелитель Северных Княжеств, который менее всех склонен к магии, не проявляет к тебе особого сострадания. А я… я знаю, что если не научусь жить как простой человек, то вообще не буду жить. — Вот этого я и боюсь, — сказала Элиан. — Ты просто верь. Верь в своего сильного молодого сына. — Не насмешничай. Тебе это не идет. Губы Саревана скривились, и он выпятил подбородок. — Пожалуй, я пойду получать свой урок, мама. Может быть, я не смогу править, но по крайней мере узнаю, как зачать сына, который сможет.
Если она и пыталась остановить его, то не слишком настойчиво. Сареван в ярости подлетел к двери Хирела и распахнул ее.
Там не оказалось никого, кто мог бы одобрить его или высмеять. В тусклом свете пасмурного дождливого дня Сареван прошел через все покои. В самой дальней комнате мерцал огонек лампы, освещая два сплетенных тела, бронзовое и золотое. Хирел держал в объятиях женщину, на них не было ничего, кроме украшений, и не оставалось никаких сомнений, чем они занимаются. Даже когда Сареван в изумлении застыл на пороге, рука Хирела продолжала блуждать по налитой округлости женской груди.
Сареван отшатнулся. Он не чувствовал ревности, лишь судорога свела его чресла. Это было возмутительно. С Хирелом была леди. Баронесса, вдова барона. Как она посмела позволить этому неверному соблазнить себя? Как он дерзнул сделать это?
Любовники заметили его. Без малейшего смущения женщина поднялась с ложа. Ее глаза блестели, бронзовые щеки заливал румянец. Присев в глубоком реверансе, она произнесла: — Мой принц.
Ее нельзя было назвать красавицей: широкие скулы, короткий нос, чересчур большой рот. Но ее глаза были великолепны, а тело…
Она прикрылась, не очень поспешно, но и не слишком медленно, и грациозно удалилась.
Сареван вздрогнул и судорожно вздохнул. Хирел поднялся и взглянул ему в лицо. Юноша был не столь любезен, чтобы выглядеть пристыженным.
— Это что, твой способ отомстить Керувариону? — спросил его Сареван. — Развращение нашего дворянства? — Это твои слова, а не мои.
— Так. — Сареван шагнул в комнату. — Тогда разврати меня. — Нет.
— Почему? Потому что я хочу этого? — Вовсе нет. — Хирел вернулся в свое гнездо из подушек и растянулся словно кот, деликатно зевнув, как этому учат девушек. Потом он оперся на локоть и бросил на Саревана взгляд исподлобья. — Я никого не развращаю. Я учу, я усмиряю, я освобождаю.
Сареван опустился на одно колено, пододвигаясь ближе. — Освобождаешь? И меня можешь освободить? — Его пальцы сомкнулись на горле Хирела. — Можешь, Хирел Увериас?
— Ты в превосходном состоянии, как я погляжу, — спокойно произнес Хирел. — Ты опасен? Наверное, мне пора начать умолять о милосердии?
Сареван посмотрел на безмятежное лицо принца. На свою руку. На его тело. И подумал, что действительно опасен, что готов наброситься на Хирела, пренебрегая великодушным милосердием.
Его рука опустилась. Он почувствовал горечь, потому что не был создан для подобной жестокости.
Он зарылся лицом в подушки. Ему оставалось либо это, либо бежать, рыдая, через весь Эндрос.
— Не позволю, — процедил он сквозь зубы. — Не позволю им манипулировать мной, ухаживать за мной и оберегать, как глупого ребенка. Они не оставили мне ничего, что приличествует моему происхождению и моему воспитанию. Одну лишь жалость. Потому что все они маги, а я… я…
— Прекрати, — сказал Хирел. — Или, клянусь, я начну хохотать и ты попытаешься ударить меня, а я не в том настроении, чтобы драться.
Саревану пришла в голову мысль об убийстве. Так далеко он не заходил даже когда у него была его сила. Но его разум не знал об этом. Он напрягся, стараясь проникнуть в пустоту, и обнаружил нечто, называемое болью.
Сареван поднялся. Ему хотелось обхватить руками пульсирующую голову, но он с трудом удержался от этого. — Сегодня, — сказал он. — Мы едем сегодня. — Так рано? Но ведь я сказал Варзуну… два дня… — Сегодня.
Он осторожно повернулся и сделал шаг вперед. На его пути оказалось препятствие. Оно было крупным, сильным и искусно использующим свою силу. Оно произнесло: — Ты поступаешь неразумно.
— Будь готов, — сказал Сареван. — Я приду за тобой. — Ты спятил, — сказал Хирел. Но Сареван уже ушел.
Сареван старался сохранить то же настроение. Оно должно было поддерживать его до тех пор, пока он не окажется далеко от Эндроса. Он лелеял и вскармливал свое состояние духа, скрывая его за ослепительной белозубой улыбкой.
Когда отец нашел его, Сареван не улыбался. Он находился в своей башне, голый и мокрый после купания, и вертел в пальцах белую шелковую ленту. Только на ней не было золотых пластин. Его прежняя лента осталась в Шoн'ae вместе с четырьмя дисками. Обычай требовал, чтобы жрец, который носит ленту, сам загибал углы пластин, сам пробивал их и пришивал к ленте. Теперь у Саревана не было времени делать их заново. Это могло подождать до тех пор, пока узел не будет разрублен.
Он услышал, как открывается дверь, и узнал эту поступь, легкую и почти бесшумную. Он ждал появления отца. Так всегда происходило после того, как он ссорился с матерью. Отец дал ему время немного остыть, пришел и сел рядом с ним, ничего не говоря. В основном все уже сказала его мать, когда он открыто выступил против воли отца. Это было похоже на танец двух лун.
Он должен сопротивляться. Должен не спеша вглядеться в мрак, царящий внутри него, и вызвать видение, которое скажет ему, почему он не может отступить.
Рядом с его ладонью легла другая ладонь. Два Касара. Двойной блеск слепил глаза Саревана, и он сощурился.
— Пока у тебя есть это, — сказал Мирейн, — ты мой наследник. Я издал этот закон, когда ты родился, и не изменю его.
— Да, ничего не было сказано о его изменении. Но многое заставляет предположить, что ты сожалеешь о нем. — Это только твои предположения, Саревадин. Сареван вскинул голову, отбрасывая назад мокрую копну медных волос.
— Не пытайся мне лгать. В таком состоянии я никому не нужен, разве что тем, кто, прикрываясь моим именем, хочет уничтожить Асаниан. Ради мести. Потому что я был чертовски самонадеян и не допускал, что кто-то может превзойти меня.
— Не столько самонадеян, сколько неразумен. Да и сейчас ты не стал мудрее. Твоя мать хотела уберечь тебя от излишнего переутомления, которое грозило тебе гибелью. — И это ей удалось, не правда ли?
— С трудом, — сказал Мирейн. — Тебе следовало поступить так, как ты грозился. Так было бы лучше.
— Я дал обет жреца, — огрызнулся Сареван, стараясь не разрыдаться. — Я тоже. — Но ты король.
— А ты — Высокий принц Керувариона. — Я хотел бы, — сказал Сареван, и это было вовсе не то, что он намеревался произнести, — я хотел бы, чтобы он был женщиной.
Воцарилось молчание, дарованное милосердием Мирейна. Сареван повязал свою белую ленту, подтянул колени и уперся в них лбом. Он не устал — это было бы слишком просто. Он испытывал боль, но боль скорее приятную, нежели мучительную. Так болели его мускулы, вспоминая свою прежнюю силу.
Он слегка дрожал, сам того не желая, но не мог ничего поделать.
Перед ним колыхнулась мантия, и он позволил отцу закутать себя в теплую ткань.
— Мы никогда не держали тебя в пеленках, — сказал Мирейн. Когда Сареван взглянул на него, он почти улыбался, но в следующий момент его лицо помрачнело. — Мы не можем удержать тебя здесь. Даже если бы можно было отложить твое странствие жреца, ты все равно не остался бы. Сареван не мог пошевелиться. Он едва дышал. Мирейн спокойно продолжал, словно не замечая страшного напряжения Саревана:
— Красный князь прислал письмо. Он хочет тебя видеть как можно скорее. Оставайся там сколько угодно. Там ждет тебя работа и забота, и, если уж тебе необходимо сделать что-то, ты можешь доказать Хан-Гилену то, что так упорно пытался доказать Эндросу: твои силы еще не истощились.
При этих словах Сареван вздрогнул, но вовремя прикусил язык, который мог выдать его.
— Будет хорошо, если ты отправишься туда на некоторое время, — сказал Мирейн. — Когда Великая Луна снова станет полной, Вадин отправится в Янон, чтобы следить за безопасностью его и всего севера. Мне бы хотелось, чтобы ты поехал с ним. Помимо воли Сареван бросил:
— Зачем? То, что могу сделать я, не может Вадин? — Говорить как мой законный наследник. Доказать, что я не бросил мое первое королевство в угоду упадническому югу. Обладать властью твоего присутствия.
Поток вопросов пронесся в голове Саревана. Какая власть? Какое присутствие? Сареван прогнал эти мысли. Хотел бы он обладать этой властью в Эндросе, заплатив за нее какую угодно цену.
Значит, вот чего он добился. Отец позволяет ему провести целую фазу Великой Луны в Хан-Гилене вместе с человеком, которого он любит больше всех других родственников. Этот человек научил его распоряжаться магической силой; он вырвал его из лап смерти, не позволял ему жалеть себя. И после этого сильного чудодейственного лечения ему оказывается величайшее доверие: говорить от лица императора перед князьями севера.
Его глаза сузились, челюсти сжались. — Итак, теперь моей нянькой станет дедушка. А когда он от меня устанет, Вадин приберет меня к рукам.
— Вадин поедет вместе с тобой, но будет в твоем подчинении. Он сам это предложил. Для тебя настало время заслужить свой титул. Сареван чуть не рассмеялся.
— О ловкач! Ты решил подкупить меня при помощи сладчайшего из плодов — обещания владений принца. Без сомнения ты позволишь мне править по собственному усмотрению — и устранишь меня с военной тропы. Мирейн даже не моргнул.
— Ты не можешь оставаться здесь. И тем более ты не можешь пользоваться прежней свободой передвижения. Обстановка в наших краях слишком напряженная, а ты для нас — все. Уже дважды наши враги пытались заманить тебя в ловушку. Третий раз может тебя погубить.
Теперь Саревану уже не требовалось охлаждать свой гнев, который пылал в нем, освобождая разум даже от благоговения перед Солнцерожденным. Его голос звучал ровно, почти безмятежно и безжалостно в своей мягкости.
— А, — сказал он, — понятно. Вы с мамой стараетесь защитить меня, ведь я ваш единственный сын. В добром или дурном здравии, но я — ваша единственная надежда на продолжение династии. Вы охраняете и защищаете меня, укрываете от малейшей опасности. А когда ваше попечительство оказывается неудачным, вы взываете к самому яростному отмщению.
— Разве я когда-нибудь старался укрыть тебя? — спросил его отец поспешно, но все еще спокойно. — Разве я запрещал тебе делать то, что ты хотел? Ты хотел стать жрецом и обучиться магии. Я тебе не мешал. Ты путешествовал где хотел, даже в самых опасных краях. И я ни разу не воспользовался своей силой, чтобы вернуть тебя.
— Однако ты следил за мной. Твоя сила преследовала меня. В пределах Керувариона твои стражники всегда были неподалеку. В Асаниане они потерпели неудачу, но вовсе не из-за того, что плохо старались. Я слышал, что Эбраз из Шон'ая поплатился жизнью за ту ловушку, которую расставил. Я знаю, что ты искал меня и не мог найти, хотя тебе пришлось прочесать целые империи. Узнав, что я ускользнул из-под твоего наблюдения, ты обезумел: ведь я оказался подвластен лишь собственной воле.
— Мои охотники уже избавились от своей слепоты, — сказал Мирейн.
Сареван поднял сжатые кулаки и резко опустил их. — Черт возьми, отец! Разве я все еще ребенок? Разве я не способен самостоятельно подняться, если споткнусь? Как долго ты еще намерен жить за меня?
После долгой паузы Мирейн наконец заколебался. Его лицо напряглось, словно от боли.
— Я позволяю тебе действовать по собственному усмотрению, хотя и считаю это безумием или глупостью. — Ну конечно, ты только и делаешь, что позволяешь. Мирейн стиснул его руку, почти умоляя. Сареван отступил назад и высвободился. — Даже эта война, даже она началась из-за меня. Тебе никогда не приходило в голову, что я хочу сам чего-нибудь добиться?
— Ты получишь все это, когда меня не станет. — Когда тебя не станет! — усмехнулся Сареван. — Все подписано и запечатано твоей собственной рукой. Дар, и бремя, и проклятие, и ничего из этого не добыто мной. Неужели я так мало для тебя значу? Ты хоть немного думаешь обо мне? — Я думаю о целом мире для тебя.
Сареван дрожал. Его глаза были открыты, он безусловно бодрствовал, и тем не менее перед его глазами разверзалась пучина его снов. Мертвая Элиан Калириен на останках мира, и обезумевший Солнцерожденный рядом с ней.
— Вайян, — позвал его отец, возможно, уже не в первый раз. — Вайян, прости меня.
Мирейн Ан-Ш’Эндор просит прощения? — Ты такой же, как я, и даже больше, — сказал он глухим от боли голосом. — И я до безумия люблю тебя. Я никогда не хотел держать тебя в клетке. Я только хотел, чтобы ты находился в безопасности и чтобы стал императором, которым ты и рожден быть.
— Императором чего? — вскричал Сареван из самых глубин своего мрака. — Императором пепла, пыли и развалин?
— Императором всего, что объединяется Аварьяном. Я был рожден для войны, для покорения империй. Мир истощает мои силы. Но ты… ты сможешь править там, где я одержу победу. Ты обладаешь силой воли, которой у меня нет, чтобы сохранять мир во владениях, подаренных тебе войной. Разве ты не понимаешь этого, Вайян? Ты не просто мой сын и наследник. Ты продолжение меня. Ты — такое же, как и я, орудие бога.
— Меч ранит, — сказал Сареван. — Иногда он ранит так глубоко, что излечение невозможно. — К тебе это не относится.
Взгляд Саревана немного прояснился. Он увидел совсем близко живое лицо своего отца — светлый лик с сияющими глазами, в которых стояли слезы. Удар оказался сильнее и глубже, чем думал Сареван.
«Нет, — предупредил он себя. — Нельзя смягчаться. Этот человек, который теперь горюет, чувствуя боль своего сына, остается королем и завоевателем. По его собственному признанию, он был рожден и создан для кровопролития».
— Я больше не буду преследовать тебя, — сказал Мирейн. — На севере ты будешь абсолютно свободен. Ты станешь править от моего имени, но согласно собственной воле. — Даже если она будет противостоять твоей? Мирейн замер в напряжении.
— Если я заполучу север, — сказал Сареван, — и запрещу ему участвовать в твоей войне, что ты сделаешь? — А ты хочешь так поступить, Саревадин? «Да», хотел сказать Сареван, но не смог. Выразить открытое неповиновение отцу — это одно. Но отобрать у отца королевство, которое как никакое другое принадлежало ему…
— Я мог бы сделать это, — ответил он. — И сделаешь? Сареван вздрогнул.
— Нет, — сказал он медленно и хрипло. — Нет. Это может стать причиной войны, как и многое другое из того, что я натворил с тех пор, как не послушался тебя и отправился в Асаниан.
Мирейн пригладил уверенной рукой волосы Саревана, аккуратно распутывая пряди, поглаживая его холодные дрожащие плечи. Сареван напрягся, но не сделал попытки убежать.
— Отец, — наконец произнес он, — тебе так необходима эта война?
Отцовская рука по-прежнему гладила его по голове. — Ты знаешь, что у меня нет выбора. Император Асаниана не уступит словам или пожеланиям. Только война сможет разрешить наш спор.
— Если бы ты увидел то, что вижу я, это остановило бы тебя? — Я вижу, что мрак обманул тебя. Это еще одна западня, устроенная нашими врагами. Они знают, кто ты такой, и знают, что ты еще более опасен, чем я. Они долго и упорно готовились к тому, чтобы заманить тебя в ловушку и уничтожить, чтобы ты не стал тем, кого они больше всего боятся.
— Что такое есть во мне, чего не было бы у тебя, да еще втрое больше? — Ты будешь властелином мира.
— Я не хочу… — Сареван осекся. Рассудок подсказал ему, что это ложь. Он хотел этого всем своим существом; желание было столь сильно, что граничило с отрицанием самого себя. Но между его желанием и тем, чего желал его отец, было существенное различие. — Я не хочу, чтобы этот мир утонул в крови и огне.
— Может быть, в этом и не будет необходимости. Но может быть, — сказал Мирейн, не дав проснуться надежде, — это произойдет. Ты будешь править севером от моего имени? — А ты прекратишь ради меня войну? — Нет.
Ответ был безоговорочным. Сареван отступил и взял себя в руки. Его гнев улетучился, он почти успокоился. Он обнаружил, что способен улыбаться, хоть и слабо и вовсе не от удовольствия.
— Я люблю тебя, отец. Никогда не забывай об этом. — Ты будешь править на севере? Сареван опустился вниз, охваченный непритворной слабостью. — Мне нужно время, — сказал он. — Я не… не могу… Дай мне день. Дай мне подумать.
На мгновение ему показалось, что он зашел слишком далеко. Но Мирейн сказал:
— Думай сколько хочешь. Твои владения могут и подождать. И, — помедлив, добавил он, — я тоже. Сареван медленно повернулся. Лицо Мирейна вовсе не было мягким. Сареван напряг собственное, чтобы выглядеть подобающим образом. — Один день, — сказал он. — Чтобы привести мысли в порядок. — Один день, — обещал ему Мирейн. — Или больше, если тебе нужно.
Сареван вздрогнул. Он опустил глаза, будучи не в состоянии глядеть на отца. — Нет, — очень тихо сказал он. — Мне будет достаточно одного дня. И тогда, — еще тише добавил он, — ты все узнаешь.
Когда пришел Сареван, Хирел был готов, хотя и хмурился. На нем была простая темная дорожная одежда, к поясу пристегнут длинный нож, а в руках заплечный мешок.
— Я получил весть от посла, — сказал он. — Ты как всегда идешь напролом.
— Разумеется. — Сареван повернулся к выходу. — Следуй за мной.
Они шли тихо, но не скрываясь. Во дворце имелись тайные ходы, без которых дворец не был бы дворцом, как частенько говаривал Мирейн. Но этот дворец был полон магов, и поэтому беглецы держались настороженно, приглядываясь к тем, кто крался во тьме. Те же, кто не скрываясь шел при свете, пусть и тусклом, не вызывали у них интереса.
С плеча Саревана свисал кафтан, а под ним как бы случайно примостились оба их мешка. Он не спешил, но и не медлил. Больше всего прочего он не хотел мятежа. Когда они двинулись вперед, он предупредил Хирела:
— Думай о неугомонном желудке, о быстрой ходьбе в течение ближайшего часа и о глубоком сне после этого.
Хирел странно посмотрел на него, но возражать не стал. По пути он не проронил ни слова, пока им навстречу не попался какой-то лорд со своей свитой. Заслышав их голоса. Хирел обвил рукой талию Саревана и склонился, прижав руку к животу. Когда он поднял голову, его лицо было бледным.
— Уже получше, — сказал он достаточно громко, чтобы быть услышанным, — но еще не совсем…
Компания подошла к ним, шумная, пестрая и основательно подогретая вином. Увидев предводителя, Сареван чуть не застонал вслух: перед ним предстал барон с востока Кавроса, богато разукрашенный жемчугом и морским золотом. Ему хотелось бы казаться помоложе и посильнее, но эти надежды были тщетны. Он обнимал сразу двух девиц, которых оттолкнул от себя при виде принца, чтобы отвесить поклон, такой низкий, насколько позволял его объемистый живот.
— Господин принц! Как замечательно видеть вас таким крепким и сильным после всего, что я слышал, хотя, кажется, вы похудели, очень похудели. Это не слишком хорошо. Вам следует следить за собой, вы так нужны нам в Керуварионе. Сареван обнажил зубы в улыбке. — Добрый вечер, барон Фаруун.
— О да, очень добрый, мой господин. Как недавно сказал мне господин ваш отец…
— Я думаю, — сказал Хирел отчетливо и очень звонко, чего с ним не случалось уже долгое время, — я думаю, что в конце концов мне точно станет плохо.
Сареван подхватил его. Хирел выглядел ужасно, но его глаза сверкали, словно золотые искры.
— Нет-нет, — сказал Сареван, поймав сияющий взгляд. — Я тебе не позволю. Попробуй подавить тошноту. Подумай о чести принцев. Хирел вздохнул и громко сглотнул. — Ты просто тиран, Вайян.
— Я тебя воспитываю, братишка. С тобой не должно это случаться всякий раз, как ты выпьешь пару лишних кубков. Хирел навалился на Саревана.
— Я хочу в кровать, — жалобно протянул он, тяжело сглатывая, слегка прижимаясь к Саревану и не слишком скромно обнимая его, так, чтобы окружающие это заметили.
— Надеюсь, вы извините нас, — сказал Сареван, одарив лучезарной улыбкой всех присутствующих и увлекая Хирела за собой.
Оставшись без зрителей, Хирел быстро пришел в себя, хотя румянец не скоро вернулся на его щеки. Он так и не отпустил Саревана, который не противился этому. Его распирало от смеха.
— Тебе хорошо смеяться, — огрызнулся Хирел. Искреннее раскаяние пригасило приступ веселья. — Но разве тебе и вправду было… — Меня все время тошнит.
Обида Хирела была неподдельной. Сареван подтолкнул его вперед.
— Теперь быстрее. Соберись с силами. Мы почти выбрались.
Больше опасных встреч не было. Им попались лишь пара слуг и маленький пушистый зверек — любимец какой-то дамы, который волочил за собой свою драгоценную цепочку и казался страшно довольным собой. Они прошли через неохраняемую потайную дверь и оказались в городе. Дождь кончился; ветер разогнал тучи, открыв мерцание звезд и рассеянный лунный свет.
Главные улицы города были освещены лампами и охранялись почетным караулом, но в боковых проходах царил мрак, вполне удобный для любого разбойника. Невзирая на это, Сареван решил придерживаться именно боковых улочек и побежал, волоча Хирела за собой. Никто не напал на них, кроме какой-то дворняги, зарычавшей, когда они пробегали мимо нее.
Стена показалась раньше, чем ожидал Сареван. При бледном свете Великой Луны он медленно пошел вдоль нее, стараясь нащупать камень, который при нажатии должен был уйти в глубь стены. То ли он остался за его спиной, то ли был далеко впереди…
Наконец камень поддался, и раздался треск. В стене открылся туннель чуть выше человеческого роста и немного шире. Войдя в него, Сареван даже не пригнулся. Хирел без труда последовал за ним, держась за его ремень.
Еще один камень, еще одна дверь. И вот они уже стоят на открытой равнине, и ветер бьет им в лицо. Сареван пил его жадными глотками. Хирела вырвало на траву.
Он ни за что не позволит Саревану нести себя. Его сопротивление было тихим, но яростным, он дрожал и задыхался, пока Сареван не встряхнул его, чтобы успокоить. — Ты попусту тратишь время, черт возьми! Поднимайся! — Я не… — задохнулся Хирел. — Я… мне надо было убедиться… Я убедился. Поставь меня на землю!
Он пошел сам, хотя и позволил Саревану поддерживать себя. Идти пришлось не так уж и долго: может, тысячу мер человеческого роста, может, больше, может, меньше. Наконец они увидели холм, небольшую рощицу и разваливающийся сарай. В сарае их ждал Шатри с Брегаланом, полосатой кобылой зхил'ари и каким-то костлявым песочного цвета существом с уродливой головой и блестящими дикими глазами, нагруженным седельными сумками.
— Нет, — сказал Сареван. — Нет, Шатри. Оруженосец даже не опустил глаз.
— Твой отец сказал мне, мой господин: что бы ты ни делал, я должен оставаться с тобой. — Ты его человек или мой?
— Конечно, твой, мой принц. Я всей душой принадлежу тебе. Но ведь он император.
И это, судя по тону юноши, являлось неоспоримым аргументом. Сареван вздохнул, готовый к дальнейшему спору.
Внезапно желтая кобыла фыркнула и принялась вращать глазами. Источник ее беспокойства вынырнул из полумрака, тихонько рыча. Кони заволновались, лишь один Брегалан хранил спокойствие: он помнил Юлана с тех пор, когда еще был жеребенком. Огромный кот обошел замершего Шатри, приблизился к Саревану и замурлыкал.
— Отправляйся назад, — приказал Сареван Шатри. — Я жрец, совершающий свое странствие. Я могу обойтись без слуги и оруженосца. — Но, мой господин…
— Приказываю тебе именем Аварьяна, — сказал неумолимый Сареван, — и именем его жрецов. Иди. — Мой господин! Сареван повернулся к нему спиной и вскочил в седло.
— Мой господин, — умоляюще произнес мальчик. Брегалан подался вбок, но не сделал ни шага вперед. Сареван не повернул головы.
В темноте холодно и спокойно прозвучал голос Хирела: — Ты нужен твоему господину здесь, чтобы скрыть его отсутствие и отвлечь погоню. Он доверяет тебе эту самую трудную из задач. Неужели ты не оправдаешь его доверия? Воцарилась тишина, которую нарушил Шатри. — Мой господин, — заговорил он, вцепившись в колено Саревана. — Мой господин, я… ты никогда… я и не думал…
— Я тоже, — признался Сареван, взглянув на Хирела. — Даже если ты не думал, то все же можешь это сделать. Шатри вскинул голову.
— Могу… мой господин, — добавил он с опозданием, рванулся было прочь, вернулся и с достоинством поклонился, упав на одно колено и сложив ладони вместе. Глаза его загорелись гордым огнем. — Не беспокойся, мой принц. Они не погонятся за тобой, пока я здесь.
Сареван махнул на прощание рукой. Его улыбка была ослепительной. Теперь наконец Брегалан обратил внимание на прикосновение ноги хозяина к своему боку и ринулся вперед. Кобылка зхил'ари резво поскакала за ним.
Даже в предрассветной мгле Брегалан ориентировался на местности как в своем стойле. Его поступь была быстрой и мощной, но полосатая кобыла без труда догоняла его. Они направились на запад через равнину. Когда перед ними выросли покрытые лесом холмы, Брегалан замедлил бег, но видно было, что он нисколько не утомился.
Над омытой дождем равниной встала утренняя заря. Сареван решил сделать привал, дать отдохнуть животным и проследить за тем, чтобы Хирел перекусил и выпил пару глотков вина. На рассвете они снова вскочили в седла. Их вытянутые тени скакали перед ними.
Они ехали по хорошо знакомым Саревану тропкам довольно быстро, скрытые от вражеских глаз. Передвижение войск происходило слишком далеко от них; если за ними и была послана погоня, то преследователи не могли обнаружить их в диких зарослях, через которые они ехали. Хирел в очередной раз демонстрировал одно из своих величайших достоинств: с его губ не сорвалось ни единого вопроса или жалобы.
Так они скакали весь первый день до самой ночи, пока Сареван все же не решил отдохнуть, несмотря на спешку. Утомленная кобыла Хирела начала спотыкаться. В свете луны лицо юноши казалось ужасно бледным. Он упал с седла прямо на руки Саревана, такой ослабевший и тихий, что на миг Сареван замер от страха. Затем Хирел глубоко вздохнул и задрожал. С необычайной нежностью Сареван уложил его на землю и закутал во все одеяла, которые они взяли с собой. Делая это, он не уставал проклинать гордость мальчишки, который скорее умер бы, чем пожаловался на слабость.
Когда Хирел уснул, Сареван немного поел и напился из ручья, возле которого они разбили лагерь. Сенели безмятежно щипали траву. Юлан отправился на охоту. Сареван лег, подложив под голову седло, и вздохнул. Спать ему не хотелось: кошмар поджидал его во всеоружии. Он устроился поудобнее. Ясная Луна сияла прямо ему в лицо. Великая Луна только что взошла на небо, завладев им на всю долгую ночь. Глаза Саревана наполнились ее холодным светом.
Его разбудило солнце. Он лежал в теплых лучах с закрытыми глазами, не в состоянии понять, где находится. Честно говоря, это не слишком его заботило. Боль во всем теле пробудила в принце любопытство, а вместе с ним и воспоминания. Он вскочил.
Нет, ему это не приснилось. Он действительно выполняет свой замысел. Несмотря на жару, по его телу пробежала дрожь.
«Не думай об этом, — велел он сам себе. — Просто действуй».
Сердитый Хирел хмуро уставился на него, еще не совсем проснувшись. В лучах солнца он напоминал блестящую золотую статую. Увидев его мрачное лицо, Сареван рассмеялся и вскочил на ноги. — Вставай, — сказал он. — Поскакали дальше.
Как и прежде, за ними не было погони. Сареван не чувствовал облегчения, потому что не доверял этой тишине, но на короткое время смирился с ней, и его бдительность немного притупилась.
Сареван набирался сил. Кожа Хирела стала темнее, он потерял свою надменную маску и иногда улыбался. Пару раз он даже рассмеялся. Но в основном хранил угрюмое молчание.
— Наше приключение может плохо кончиться, — сказал он во время третьего или четвертого привала, когда они проскакали до самой ночи и почти до полудня проспали в своем убежище. — Мой отец способен быть не менее непреклонным, чем твой.
— Но даже мой отец не решится атаковать Асаниан, пока я буду заложником в Кундри'дж-Асане, — подчеркнул Сареван.
— Если мы туда доберемся. Даже если тебя поймают и вернут твоему отцу, у тебя будет меньше оснований для страхов, чем у меня. Никто в твоей империи не желает твоей смерти. Тогда как я и моя… — Будь что будет, — сказал Сареван. Он растянулся на спине, заложив ладони за голову. Было жарко, и он разделся, выстирал штаны и положил их сушиться на солнце. Теплые лучи согревали его кожу, в жарком воздухе разливался аромат пряного папоротника. Он зевнул. У него зачесалась спина, и он изогнулся, чтобы почесать ее.
Хирел наблюдал за ним. Не переставая думать, Сареван перекатился на живот, положив подбородок на переплетенные пальцы. У него снова начала отрастать борода. Он чувствовал, как колется щетина. По мере роста вряд ли она будет выглядеть более привлекательно, чем когда он в первый раз решил отпустить бороду. Сареван потер подбородок и попытался не обращать внимания на пристальный взгляд, направленный на него. Мгновение — или вечность — он видел в глазах Хирела сострадание. Когда Сареван вновь взглянул на него, юноша уже спал, свернувшись калачиком, словно маленький ребенок.
И все же он больше не был ребенком. Он уже вступил в стремительную пору первой возмужалости, и время незаметно, но неуклонно изменяло его от рассвета к рассвету, от часа к часу. Если при первой встрече с Сареваном на границе Карманлиоса раненый и высокомерный Хирел доставал ему до плеча, то теперь его рост увеличился на целую ладонь. Его голос почти перестал срываться, а если это и происходило, то звучал он хрипло, а не визгливо. Совсем скоро этот голос будет низким, а ростом Хирел уже и теперь превосходил многих сверстников. Его плечи становились крепче и шире, и кафтан обтягивал их чересчур плотно. В нем почти не осталось прежней мягкости, и только нежная округлость щек и подбородка да полные губы еще напоминали о том, что когда-то он смахивал на девушку. Хирел становился мужчиной именно тогда, когда мужество было важнее всего.
И все же в некоторых вопросах он оставался по-прежнему юным: это проявлялось в том, что он ел, и в том, как долго он спал.
— Ты рожден от кровных родственников, — сказал Сареван, когда они разбили лагерь к западу от Индерана. — Твоя кровь хороша, но она слаба. И даже если тебе захочется иметь сына, чтобы впоследствии воспитать из него мужчину, ты, парень, ничего не сможешь поделать: у тебя нет сестры, которую ты мог бы взять в жены.
— Что! — вскричал Хирел с притворным, а может быть, и искренним негодованием. — Уж не хочешь ли ты сказать, что я должен наплодить целый выводок метисов?
— Смешанная кровь сильна, — ухмыльнулся Сареван. — Посмотри хотя бы на меня. Во мне смешались все существующие расы. Восемнадцать дней назад я чуть ли не разлагался, а теперь — вот он я. Я могу скакать всю ночь, питаясь лишь воздухом и мясом дикого оленя, я полдня провожу в седле, утоляя жажду солнечным светом, и при этом я гладкий, как тюлень.
Сареван намеревался пошутить. Но, посмотрев на себя, он чуть заметно вздрогнул. «Ха, — подумал он, — а ведь это правда!» Он действительно был силен как никогда. Он ощупал свое лицо, подавляя желание достать осколок зеркала. Все углы и впадины были прежними, кожа уже не так туго обтягивала череп.
И все это благодаря воздуху, и мясу дикого оленя, и солнечному свету, а еще снам, которые, хоть и были тягостными, не превращались в пытку. И по-прежнему их никто не преследовал. Никто.
Однажды Хирел отважился сделать вылазку в город, вооруженный своим загорелым лицом, бродяжьим одеянием и пригоршней серебряных монет. Он вернулся с набитыми дорожными мешками и с последней монеткой в кошельке.
— Я принес новости. — Он сел на корточки рядом с Сареваном, который жадно набросился на сладости, ставшие для него главной наградой. Пока Сареван смотрел на него с полным ртом сладостей и пряностей, юноша съел немного орехов в меду. — Нет, Солнечный принц, я ничего не слышал о нашем побеге и не видел ни малейших признаков погони. Ходят слухи, что принц Саревадин находится в Хан-Гилене у деда и готовится к исполнению нового долга: вскоре он должен стать регентом Янона. Это задумано, чтобы подготовить его для более великого трона.
У Саревана захватило дух. Пряник потерял внезапно свой вкус, и он с трудом доел его. Пальцы сами потянулись к свежей поросли на подбородке. Совсем никакой погони? Вряд ли. Однако он и сам заметил это. Странно, что простолюдины так подробно обсуждают то, о чем они с отцом говорили с глазу на глаз, словно он никогда не совершал предательства и действительно послушно отправился туда, куда его хотели отправить. В этом вообще не было никакого смысла. И тем не менее какой-то смысл был, и это пугало Саревана. Словно кто-то знал или предполагал, каковы его намерения, и поощрял это или, во всяком случае, не собирался препятствовать… словно кто-то хотел замести его следы, пойти ради него на явный обман…
Шатри обещал сделать именно так, но он не обладал необходимой для этого силой. Вадин? Повелитель севера душой и телом принадлежал своему императору. Даже ради своего тезки, которого он любил как собственного сына, он не будет действовать вопреки воле Мирейна. Элиан — может быть. На это она способна. Но почему-то ему казалось, что она не участвует в этом. Князь Хан-Гилена…
Сареван трогал свою бородку и хмурился. Это была его измена, и никто больше не может быть к ней причастен. Он не хочет делить ее с некой безликой силой, с хитросплетениями причин и контрпричин, которые теперь смешивались с его собственными намерениями. Эта сила без его позволения вторгается в его планы, а он даже не может назвать ее по имени.
— О тебе отзываются очень хорошо, — сказал Хирел, не обращая внимания на терзания Саревана. — Даже самый последний бездельник помнит тебя или заявляет, что помнит. Тебе известно, что ты провел девять месяцев в темницах самого императора зла? Ты бежал с помощью огня и магии, взяв в заложники его наследника, и погиб в битве с его магами; тело твое вернулось в Эндрос, растерзанное на девять частей, которые лежали на спинах демонов. При помощи своей силы твой отец собрал останки. Он призвал твою душу от Аварьяна и снова вложил в тебя жизнь. Сделав это, он поклялся: император Асаниана будет подвергнут тем же мучениям, которые перенес ты.
Саревану хотелось вскочить на ноги и убежать в лес. Спрятаться от всего этого или ринуться навстречу судьбе, проклиная всех лжецов со всеми их обманами.
Он неподвижно сидел, следя за Брегаланом, который щипал траву, равнодушный к людям и их войнам.
— Нас никто не преследует, — сказал Хирел. — Никто о нас не говорит. Всех интересует только война и вооружение, а также вопрос о том, кто будет собирать урожай, если военные действия затянутся надолго.
Сареван почувствовал, как пламя его гнева разгорается все сильнее. Он не стал гасить его. Слова сами пришли ему на ум как бледные тени его ярости.
— Мне это не нравится, — сказал он. — Мне это совершенно не нравится.
— Это идет нам на пользу, — убеждал Хирел. — От этого воняет до самых небес. — Сареван одним прыжком оказался на ногах. — Юлан! Брегалан! Вперед, быстро!
Брегалан был резвее любого другого жеребца, ведь в нем текла кровь Бешеного, а кобыла родилась в диких краях и была объезжена зхил'ари. Они прекрасно справлялись с длинными пробегами и не нуждались в длительных выпасах. Таков был и сам Сареван, а вот Хирел оказался не столь крепким. Ему нужно было спать и есть. Сареван, приказав себе хранить спокойствие, покорно соглашался на очередной привал и тихо лежал на траве, глядя на катящийся по небу солнечный шар, пока его спутник спал мертвецким сном. Сам он почти не спал. После битвы с магами в Асаниане все, что он слышал и видел наяву и во сне, связалось воедино. Он пока еще не мог найти этому разгадку, но перед ним уже маячили слабые контуры. Он перестал злиться. Он поклялся и выполнит клятву: имя того, кто стоит во главе этого заговора, станет ему известно. Тогда он заставит заплатить за все.
Чем дальше они ехали, тем спокойнее казался край. Но это было лишь видимостью. В каждом городе имелся отряд вооруженной стражи. В каждом замке шло военное обучение, а в, кузницах ковали новое оружие. На дорогах было мало путешественников, а те, которые встречались им, держали руки на оружии и хранили бдительность. Не все люди, собравшиеся в военные отряды, намеревались сражаться за своего императора. Некоторые из тех, кому предстояло сделать это, перед отправкой на войну решили отомстить кровным врагам или, чтобы ожидание не показалось слишком скучным, добыть кое-какие трофеи. Средств к существованию у армии оказалось более чем достаточно: капитан оттачивал мастерство своих воинов, совершая короткие набеги, и кормил солдат тем, что они добывали. Чего же еще желать!
Никто из них не приближался к Саревану. Может быть, это происходило благодаря бдительности Юлана и его собственной осторожности. Но он не мог бы поклясться, что уверен в этом. Сареван скакал, потому что должен был двигаться, увлекая за собой остальных. Он не переставал бояться, что впереди ждет ловушка: заговор разоблачен, и границы закрыты для него. Поэтому теперь любая западня не стала бы для него неожиданностью.
Наконец они добрались до границ Карманлиоса и до Асан-Виана, задыхающегося от жары, характерной для того цикла Ясной Луны, который называется Солнечной Наковальней.
Кобыла Хирела начала хромать, и даже у Брегалана под опаленной шкурой резко выступали ребра. Хирел поник головой, его тело находилось в постоянном напряжении, и он судорожно сжимал поводья при малейшем толчке. Под глазами пролегли голубоватые тени.
Виан был замком, который среди прочих управлял городом Магрин. Его хозяин умер, не оставив после себя ни вдовы, ни наследников; согласно его воле, все имущество было передано заботам жрецов Солнца. Старшей жрицей во владениях барона оказалась Орозия из Магрина.
Она ожидала путников. А вместе с ней их ждали девять зхил'ари и дюжина асанианцев с горсткой надежных слуг. Они по-разному приветствовали принцев: зхил'ари — с восторгом, асанианцы — сдержанно, а Орозия — долгим, теплым взглядом.
— Добро пожаловать, мой господин, — сказала она, — и в добрый час.
Сареван пристально посмотрел на нее. Она улыбнулась. Он не видел и не чувствовал в ней никакого подвоха. Спустя мгновение он низко поклонился. — Преподобная сестра, все благополучно? — Все замечательно.
Сареван все время пребывал в таком напряжении, что, когда оно отпустило его, он пошатнулся. Орозия оказалась рядом, а вместе с ней и девять зхил'ари, встревоженные и взбудораженные. Он отмахнулся.
— Эй, не вертитесь возле меня. Посмотрите лучше, как там львенок.
Дикари послушались его. Орозия осталась. — Я приготовила все, что ты приказал. Сареван подумал о ее верности, о ее силе. Из-за вновь возведенных стен его разума пробилась улыбка. Он коснулся пальцем ее щеки, отчасти из озорства, отчасти в знак глубокой привязанности.
— Ты не одобряешь моего решения, да? — Конечно, не одобряю. Я только наполовину безумна. Но эта половина возобладала над разумом. И остается лишь надеяться, что твоя безрассудная идея принесет свои плоды. — Орозия осеклась. — Ладно, хватит. Времени мало, а границы слишком хорошо охраняются с обеих сторон. Ты будешь отдыхать эту ночь и следующий день. Завтра, как стемнеет, ты должен ехать.
Не раньше, хотя Сареван сгорал от желания отправиться дальше. Хирел не выдержал бы еще одну ночную скачку, а при свете солнца они не смогли бы незамеченными проехать мимо обеих армий.
По крайней мере общество, в котором они оказались, было превосходным, пища вкусной, а вино холодным и сладким. Сареван опустошил целый кувшин с помощью Орозии, засидевшись с ней допоздна в комнате, которая когда-то принадлежала прежнему владельцу замка.
— Ты хорошо выглядишь, — заметила она, когда в их беседе под влиянием винных паров наступила пауза. — Ты хорош как никогда. Можно подумать, что ты получаешь пищу прямо от самого Солнца.
— Этого я делать не могу, — сказал Сареван. — И не смогу никогда. — Разве?
Вино ударило Саревану в голову. Язык заплетался, но опьянение избавляло от боли, позволяя с легкостью произносить слова признания.
— Я больше не владею магией. Я уже свыкся с этим и не теряю время в жалобах на злую судьбу. Даже забавно, когда я перестаю думать об этом. Ничьи мысли не проникают сквозь мою защиту. Никакое пламя не стремится вырваться наружу. — Разве?
Сареван уставился в свой кубок, обнаружил, что в нем пусто, и до краев наполнил его. Сделав жадный глоток, он рассмеялся.
— Ты Просто воплощение непогрешимой мудрости, о друг юности моей. Ну конечно, это так. Эта часть меня умерла. Исчезла. Сгорела. Я просто человек среди прочих людей, не больше и не меньше.
— Разве? — снова повторила Орозия. — Ты никогда не станешь обычным человеком. Ты сын наследника Солнца. — Ах да. Остается искупить еще и это, не так ли?
Она отвесила ему звонкую пощечину. Сареван разинул рот от удивления. Жрица сверкнула на него глазами, в которых кипел гнев. — Неужели мы так долго трудились в Эндросе и Хан-Гилене, чтобы вырастить дурака? Неужели философы правы, говоря, что великие по своей природе люди порождают идиотов? Неужели ты ослеп, Сареван Ис'келион? Посмотри на себя! Ни один смертный не может выдержать того, что выдержал ты, скакать так, как скакал ты, и после этого выглядеть не более усталым, чем человек, который засиделся в поздний час за кувшином вина.
— Отец вылечил меня. Вот и секрет чуда, которое ты видишь.
— Это не так, — упрямо сказала Орозия. — Я смотрела на тебя со стены. На твоем лице сияло солнце, оно вливало свой свет в твое тело, наполняя тебя, как вино наполняет кубок. Сареван выпил вино.
— Пусть так. Бог не оставил меня. Возможно, он одобряет то, что я делаю, несмотря на уверения моего отца в обратном. Но это не делает меня магом. — А кем это делает тебя?
— Служителем бога. — Сареван зевнул и потянулся. — В этом нет ничего нового. И все-таки я радуюсь этому. Я затеял великую измену, Орозия. И ты еще можешь избежать позора, если будешь действовать быстро.
Она действовала: коснулась его руки, взглянула ему в глаза. Сареван вздрогнул. Мало кто знал тайну Орозии — она тоже была магом. Никто не обладал подобной силой, могущественной, искусной и при этом странным образом ограниченной. Лишь положив руку на тело человека, она могла проникнуть в его разум. Но никто не мог прочитать ее мысли, если она не желала этого.
И совсем никто не мог путешествовать по разуму Саревана. Орозия слабо вздохнула и отвела взгляд, хотя ее рука по-прежнему касалась Саревана. Его пальцы сжались вокруг ее ладони.
— Я буду бороться, — сказал он, — но не хочу, чтобы обвинили тебя.
— Не беспокойся за меня. Я тоже сделала бы все, чтобы предотвратить эту войну. Хотя и не ценой твоей жизни. — Может быть, до этого и не дойдет. Орозия ничего не сказала. Она хотела сказать так много, что решила лучше промолчать. Через несколько минут Сареван отправился в постель. Он чувствовал, что она не последовала его примеру и целую ночь просидела в комнате, наполненной винными парами, уставившись в темноту, проникнуть в которую она была не в силах.
Сареван и не подозревал, как беспокоится за Хирела, пока не увидел, какую пользу принесли принцу целая ночь сна и целый день бездействия. Он даже обрадовался, когда Хирел скользнул по нему взглядом и одарил его одной из своих самых двусмысленных улыбочек, хотя и в присутствии Орозии. Это было хорошим признаком: с мальчиком все обстояло нормально, просто его всю жизнь баловали. Он не может умереть от нескольких дней упорной скачки. Но эти дни были только началом.
— Оставайся здесь, — предложил Сареван. — Ты будешь в безопасности. Можешь послать со мной знак своему отцу, чтобы доказать, что ты жив и здоров. Хирел не удостоил его ответом. Когда настала ночь, он был готов отправиться в путь, одетый как молодой лорд из восточного Асаниана, приверженец стиля олениай: черные одежды, головной платок, два меча; не было только маски, носить которую позволялось лишь настоящим прирожденным воинам. В его мешке лежал знак из резной слоновой кости, с помощью которого все ворота Золотой империи откроются перед ними и все постоялые дворы предоставят им ночлег, стол и свежих лошадей.
Двенадцать настоящих олениай окружили его, похожие на тени в сумерках, молчаливые и в масках. Они даже не взглянули на Саревана. Его роль была менее простая и более опасная: ему и 3ха'дану, который был почти такого же роста, как Сареван, предстояло изображать рабов юного лорда.
Хирел насмешливо и с явным удовольствием указал на то, о чем никто из остальных не вспомнил: рабы в Асаниане не носят бород и длинных волос, 3ха'дан издал вопль отчаяния. Сареван проявил непреклонность, крепко сжав в кулаке свою жреческую косу.
— Она принадлежит богу. И я ее не отдам. Юный принц как бы случайно уставился на руки Саревана. Сам он уже дважды пожертвовал своими варварскими когтями, на этот раз чтобы выглядеть как истинный воин, так же как некоторое время назад — чтобы казаться простолюдином.
— Это совсем другое дело! — огрызнулся Сареван. — Послушай-ка, львенок…
— Мои господа! — Орозия встала между ними, сохраняя серьезный вид и изо всех сил стараясь не улыбаться. — Я могу успокоить вас обоих, хотя повелителю Керувариона придется кое в чем уступить.
И Сареван подчинился, сделав это без особого сопротивления. Орозия уверила его, что краска достаточно легко смоется при помощи очищающего корня и золы. 3ха'дан неохотно согласился укоротить бороду, чтобы оба мнимых раба были похожи друг на друга; по той же причине грива Саревана стала короче на целый локоть. Они переоделись в туники рабов, надели на шеи стальные обручи (у Саревана он был намного тяжелее, потому что под серым покрытием скрывалось золото) и встали бок о бок у серебряного зеркала. Сареван глупо разинул рот, а 3ха'дан громко рассмеялся. Они не просто напоминали родственников. Они были как близнецы.
Сареван потер руку, лишенную всех медных украшений, и пригладил свои многочисленные, смазанные маслом косички, такие же темные, как у 3ха'дана.
— Еще никогда в жизни я не выглядел как кто-то другой. — Ты прекрасен, — сказал его двойник голосом 3ха'дана. — А ты хвастун, — ответил Сареван. Неисправимый 3ха'дан снова рассмеялся. Когда Хирел увидел их вместе, на его лице выразилось удовлетворение. Он переводил взгляд с одного на другого, замирал, снова смотрел. Наконец он зажмурился, глубоко вздохнул и сказал:
— Очень… убедительно, — вызвав этим две одинаковые ослепительные улыбки.
Сареван постоянно трогал пальцами свою подсыхающую бородку. Его другая рука сжимала прочную цепь, которую с трудом удалось надеть на шею Юлана. Орозия и Хирел в один голос уверяли его, что другого способа в целости и сохранности доставить дикого кота в Кундри'дж-Асан не существует, а Сареван не желал оставлять его даже на попечение Орозии. Они не расставались с тех пор, как стали братьями, и уж конечно, не собирались делать это теперь.
С Юланом все обошлось благополучно, но вот Брегалана Сареван не принял в расчет. Хирел оставлял свою маленькую резвую кобылку, не опасаясь за ее жизнь. С голубоглазым жеребцом так поступить было нельзя. В течение четырех лет он видел своего хозяина лишь тогда, когда Сареван делал перерыв в своем странствии и несколько дней проводил дома, или когда ежегодный выезд двора из Эндроса в Янон по пути сталкивался с принцем. Совершенно очевидно, что все это исчерпало терпение Брегалана.
Он появился во внутреннем дворике, когда они заканчивали подготовку к отправлению. За ним волочились его разорванные путы. Он не счел нужным нападать на кобылу, которая ничем его не оскорбила, но не желал, чтобы Сареван даже близко подходил к гнедому сенелю, выбранному для него. Сареван схватил жеребца за рога.
— Глупый братец, ты угрожаешь моей безопасности. Отойди в сторонку. — Брегалан прижал уши и уперся копытами в мощеный пол. — Дурачок, ты не можешь ехать с нами. Мы будем скакать от одной почтовой Станции до другой и на каждой из них будем менять сенелей. Даже тебе не под силу выдержать такую гонку.
Жеребец принялся вращать голубыми глазами. «Испытай меня», — говорил его взгляд.
— И более того, — продолжал Сареван. — О мой брат, по асанианским законам рабу запрещено ездить верхом на жеребце, тем более если это потомок Бешеного. Неужели из-за твоего упрямства мне суждено погибнуть?
Брегалан фыркнул и переступил с ноги на ногу. Ему не было дела до человеческих законов. Он хотел оставаться со своим братом.
Хирел наблюдал за ними. Сареван поймал его взгляд и замолчал. Его глаза сузились.
— Даже если ты останешься с нами, — медленно сказал он Брегалану, — то не сможешь везти меня. На твоей спине будет ехать детеныш льва.
Брегалан наклонил голову, уткнулся носом в ладонь хозяина и тихонько заржал. Сареван почти гневно оттолкнул его и приказал принести седло. Брегалан был полон достоинства и не показывал своего ликования. Сареван присовокупил к этому уздечку. Жеребец, который никогда в жизни не подчинялся поводьям, открыл пасть и принялся жевать удила, спокойный, как кобылка изнеженной леди.
Хирел подошел к нему. Сенель приветствовал его фырканьем. Этим вечером юноша выглядел как настоящий принц, но, стоя рядом с Брегаланом и поглаживая его изогнутую шею, Хирел не мог не дать волю поющему в его душе восторгу. Он легко вспрыгнул на спину жеребца. Сареван пронзил обоих горящим взглядом. — Запомни, — резко и отрывисто сказал он. — Удила — только для видимости, и не более. Держи руки подальше от них. Если ты хотя бы слегка потянешь за повод, если хотя бы одно пятнышко пены появится на шее Брегалана и если после этого он не сбросит тебя со своей спины, то это сделаю я.
Хирел раздул ноздри, но ничего не сказал. Его действия достаточно красноречиво говорили за него. Завязав поводья узлом на шее Брегалана, он скрестил на груди руки и надменно взглянул вниз.
Внезапно Сареван засмеялся над ними, а скорее — над самим собой. Он предоставил им наслаждаться друг другом и направился к своей безымянной кобыле.
Восемь зхил'ари глядели им вслед, возвышаясь, как каменные идолы, возле неподвижного силуэта Орозии. Сареван один раз оглянулся и взмахнул рукой. При свете факелов блеснуло золото. Он снова спрятал его и повернул лицо к Асаниану.
Пограничная стража Керувариона даже не заметила их. Как и было решено заранее, когда компания Хирела приблизилась к границе, отряд молодых дикарей с воплями и смехом обрушился на лагерь пограничников. Один патруль, возвращавшийся со службы, оказался в самой гуще суматохи. Другой патруль, выходящий на обход границ, столкнулся с дикарями нос к носу. А принц Асаниана, двенадцать олениай, два раба с севера и дикий кот незаметно пронеслись мимо них.
Стражникам Асаниана могло бы повезти больше. Ведь в конце концов зхил'ари было всего лишь восемь, и они очень старательно убеждали солдат варьяни в том, что их тут целое племя. Теперь настала очередь двенадцати олениай, во главе которых стоял Халид, человек, еще не доживший до седых волос, но уже достаточно искушенный в коварстве. Пока Юлан наводил ужас в рядах кавалерии, капитан провел остальных через границу, путая следы и увлекая преследователей на ложную тропу. К рассвету отряд повернул на восток и столкнулся с группой растерянных всадников на взмыленных сенелях.
— Здесь налетчики, — сказал их предводитель, слишком усталый, чтобы гневаться. — Мы потеряли их, но они направлялись на запад. Берегитесь их и будьте осторожны. В лесах бродит лев. Халид ответил как полагалось. Хирел ждал рядом с ним, храня высокомерный вид. 3ха'дан трясся от сдерживаемого смеха. Олениай, скрытые масками и безликие, были невозмутимы, но глаза их блестели. Через час они снова открыто повернули на запад; со стороны казалось, что юный лорд со своей свитой путешествует по стране, полной таких же скитальцев, как он. Через некоторое время к ним снова присоединился Юлан, который смирился с ошейником и цепью, обязательными для его маскировки, и послушно семенил рядом с Брегаланом.
— Теперь я в этом уверен, — сказал Зха'дан, когда они оказались на переполненной почтовой станции. — С нами бог. Иначе нам не удалось бы с такой легкостью добраться сюда.
Он сказал это на ухо Саревану на языке зхил'ари, не слишком стараясь соблюдать тайну. Сареван нахмурился в ответ.
— Не важно кто — бог или смертный, но он плетет свою паутину, чтобы заманить нас в ловушку.
Он оглянулся. Люди смотрели на них искоса, на асанианский манер. Халид разбирался с хозяином. Хирел сидел за столом вместе со своими олениай и ждал; огромный дикий кот охранял его, а необычные рабы наливали ему вино и привлекали всеобщее внимание. Сареван надеялся, что это всего лишь любопытство. Ведь никто не ожидает появления пропавшего Высокого принца ни под собственным именем, ни инкогнито.
— Мне это нравится, — сказал Зха'дан, на которого не повлияла суровость Саревана. — Я же не такой коротышка, как все они. Смотри, здесь нет никого, кто был бы выше меня. Я великан.
— Не забудь, что кроме этого ты раб, — напомнил ему Сареван.
Зха'дан пожал плечами, но у него хватило ума не улыбнуться. — О небо, что за уроды здесь живут! Желтые, словно клыки старого волка. И толстые как свиньи, которых откармливают жирной пищей. А еще от них воняет. И как это они терпят друг друга?
Хирел вмешался в их разговор, проговорив, почти не разжимая губ, на наречии торговцев:
— Если ты не заткнешься, мне придется тебя выпороть. Зха'дан опешил, но рот закрыл. Сареван склонился, чтобы подлить вина в почти полный кубок.
— Не посмеешь, — сказал он на том же наречии и тем же тоном.
Хирел сверкнул на него глазами, сохраняя безразличное сражение лица. Сареван дерзко ответил ему тем же.
Даже в почтовом доме, переполненном до отказа, молодому лорду предоставили все необходимые удобства: комнату для его свиты и спальню для него самого. Во внутренней комнате его ожидали приятные сюрпризы — кувшин вина и миска со сладостями. Вместо кровати было устроено огромное ложе из подушек, среди которых живописно раскинулось особое угощение. Женщина была одета с головы до кончиков раскрашенных ногтей, однако все ее драпировки оказались не толще паутины. Волосы цвета желтого масла вились крупными кудрями, и Сареван решил, что рука природы потрудилась над ними даже более щедро, чем над его черными косичками. Он нашел ее тело полноватым, однако довольно соблазнительным, чтобы вызвать у него желание, пусть и мимолетное, освободиться от своих клятв и вкусить с ней наслаждение.
Зха'дан был сражен и очарован. Он, наверное, бросился бы на нее, вытаращив глаза от изумления, если бы Сареван не удержал его. Он чуть не застонал, когда Хирел любезно заговорил с ней, позволил ласково прикоснуться к себе и отослал. Она изобразила сожаление и на прощание окинула мнимых рабов насмешливым и понимающим взглядом.
— Вы видели?! — изумился Зха'дан, когда она удалилась, чтобы предложить свои прелести другому, более сговорчивому клиенту. — На ее теле нет и волосинки, даже на…
Сареван перестал его слушать. Хирел устроился на подушках и дрожал, изо всех сил стараясь сдерживать себя. Сареван опустился на колени рядом с ним. Кулаки юноши конвульсивно сжимались. Он поднес их к глазам.
Сареван поймал его руки. Хирел не сопротивлялся, но кулаки так и не разжал. Сареван прижал их к себе — сначала к своей груди, потом к лицу. Они были холодные и дрожали.
— Львенок, — мягко произнес он, словно говоря с маленьким ребенком или с испуганным зверьком. — Хирел, мой маленький брат. Ты будешь сильным и победишь. Ты будешь жить и снова станешь Высоким принцем.
Хирел замер, но это нельзя было назвать спокойствием. Его кулаки разжались, и открылись глаза.
— Какая нежная у тебя кожа. — Он удивлялся как ребенок. Его пальцы двигались, поглаживая лицо Саревана. — Какая нежная.
— Я еще молод, — сказал Сареван с деланной беспечностью.
Кажется, он снова совершал безрассудство. Он освободил руки Хирела, но они не опустились. Глаза юноши излучали золотое сияние.
Сареван осторожно отодвинулся. Этот ребенок был намного красивее, чем шлюха хозяина почтовой станции, и определенно намного опаснее, к тому же он прекрасно знал об этом.
— Пока ты рядом со мной, мне трудно любить кого-то другого, — сказал он.
— Тогда я оставлю тебя, — ответил Сареван, — иначе ты обречен на целомудрие.
Хирел тщательно обдумал это и сделал убийственный вывод:
— Или же я, в свою очередь, обреку тебя на худшую участь, каким бы коварным ни было такое предательство. Мне надо всего лишь соблазнить тебя, что совсем нетрудно, а потом известить об этом вашего верховного жреца. И тогда они приговорят тебя к смерти.
— Теперь за это не казнят, — с тихим вызовом сказал Сареван. — Я просто потеряю мои ожерелье и косичку, а потом меня выпорют, вываляют в соли и публично выгонят из храма в присутствии всех моих собратьев-жрецов. — Осмелюсь предположить, что ты будешь обнажен. — Да, — ответил Сареван, — телом и душой.
— Но останешься жив. — Это уже не будет называться жизнью. — И тем не менее ты сознательно пошел на предательство, понимая, что это грозит тебе гибелью. — Ради некоторых вещей стоит умереть. — Но не ради меня?
Сареван сжал губы. Хирел не раскаивался в своих словах, но глаза опустил.
— Дитя, — сказал Сареван со зловещей мягкостью, — стань умнее. Излечись от меня. — А если я не хочу? — Тогда ты еще глупее, чем я думал. — Ты тоже, — бросил Хирел, вставая, чтобы выпить вина. И все-таки Хирел проявил благоразумие. В постель с собой он взял Зха'дана. Сареван свернулся клубочком в уголке, прижавшись к теплому боку Юлана, и старался не слушать, что они делают, даже если они не делали ничего. Он сказал себе, что он не любитель мальчиков, и это было чистой правдой. Он сказал себе, что дорожит клятвами, данными богу, и это было еще большей правдой. Еще он сказал себе, что у него нет никаких причин для терзаний, но это абсолютно не соответствовало истине.
Будь проклят этот мальчишка, открыто заговоривший о том, о чем Сареван заставлял себя забыть. Будь проклят он сам за то, что позволил этим мучениям одолеть себя. Победа его святости далась ему нелегко. Его тело знало, какова цена этой победы, и испытывало к обету жреца не больше симпатии, чем сам Хирел. Стоило Саревану подумать о женщине, как оно восставало против него.
Когда он думал о Хиреле, его тело даже не вздрагивало. Но его душа еще никогда не была так близка к падению; его душа находилась в смертельной опасности.
То, что происходило между ним и его братом-принцем, не было дружбой. Очень часто их отношения сводились к прямо противоположному. И тем не менее мысль о разлуке, о том, что он больше никогда не увидит этого несносного ребенка или, хуже того, что он встретится с ним на поле брани, была невыносима для Саревана.
В ранней юности он никак не мог понять одну вещь и не знал, как к этому подступиться. У других детей были матери, отцы, дядья: это было нормально и правильно. Но ни одна мать, ни один отец или дядя не были похожи на его собственных. Перед глазами его магической силы они представляли собой единое тело, в котором явственно различались все трое. Когда Мирейн творил свою великую магию, он никогда не обходился без своей императрицы и без своего побратима.
— Он не может, — как-то раз сказал лорд Вадин, когда Сареван осмелился спросить об этом.
Мирейн был слишком исполнен королевской гордости, чтобы подойти к нему с подобным вопросом, а Элиан не относилась к тому типу людей, которые отвечают на трудные вопросы о себе. Вадин же всегда находил время для маленького принца со всеми его проблемами. Хотя он был самым блестящим лордом в своем северном наряде и самым высоким человеком из всех, кого знал Сареван, хотя его борода сверкала сединой, когда ему не было еще и тридцати, он никогда не вел себя сурово или надменно в общении с детьми.
Он сидел на голубой мягкой траве Аншан-а-Ормала, на склоне холма, который спускался к лагерю Солнцерожденного, и улыбался Саревану. После недолгого раздумья Сареван решил, что лучше получить удовольствие, чем тешить свою гордость; он устроился на коленях своего дяди и принялся играть одной из многочисленных цепочек, которые поблескивали на его груди.
— Твой отец не может творить великую магию без нас, — повторил Вадин. Он обладал еще одним достоинством: никогда не относился к Саревану как к малому ребенку. Они всегда разговаривали как равные. — Каждый из нас является самим собой, насчет этого можешь не волноваться. Но когда мы пользуемся силой, мы становимся единым существом. Возможно, кто-то сочтет это ужасным, неестественным. А я назвал бы это просто необычным.
— Никто из вас не стремился к этому, — сказал Сареван. Вадин рассмеялся.
— Да уж конечно! Если бы в ту пору, когда мы впервые встретились с Мирейном, мне сказали, во что мы превратимся, я думаю, что убил бы его, а потом и себя. Или убежал бы куда-нибудь далеко, чтобы никогда не возвращаться. — Почему?
— Я не был рожден магом, — сказал Вадин. Теперь он не смотрел на Саревана; его глаза были устремлены на солнце. Сареван знал, что никто, кроме Вадина, Элиан, Мирейна и его самого, не может этого делать. Только в их жилах течет кровь Солнца. Он очень гордился этим, хотя и испытывал легкий страх. Солнечные лучи наполнили черные глаза Вадина огнем, подобно тому как вода наполняет чашу. Он продолжал говорить, словно вспоминая то, что произошло давным-давно, но не стерлось из памяти:
— Я был простым человеком, наследником одного лорда с гор. Я знал, каков будет мой удел. Вырасти в доме отца вместе с братьями и сестрами. Отправиться на службу к королю на пару лет, чтобы оправдать честь моего дома. Вернуться домой и готовиться стать повелителем Гейтана, а после смерти моего отца занять его место, обзавестись женами и законными наследниками и править страной так же, как это делали до меня мои предки. И вот однажды я стоял на страже у ворот замка в Яноне. Было прекрасное утро ранней весны, на стене крепости стоял старый король, и вдруг появился незнакомец, который лишил меня моей безмятежной уверенности в будущем. Его звали Мирейн. Он объявил себя сыном наследницы Янона, погибшей где-то далеко на юге, и король признал его своим наследником и сделал меня его личным оруженосцем. Я ненавидел его так глубоко, что не мог придумать лучшей мести, чем заставить его принимать мои услуги. — Но ведь сейчас ты не испытываешь ненависти к нему. Вадин улыбнулся, глядя на солнце. — Иногда я и сам удивляюсь, — сказал он. — Мы с ним выше ненависти. Я думаю, что мы даже выше любви. Твоя мать знает об этом. Она, как и мы, тоже не желала этого. Она хотела получить твоего отца, это правда, но никто не думал, что я стану частью этого. Ты знаешь, что я умер за него. Его убийца метнул копье, и я остановил его, но и сам был остановлен. Однако Мирейн не хотел отпускать меня. У него был свой собственный план мести, и мы заключили пари, ставкой в котором была наша вечная дружба. Он сказал, что я стану его другом. Я сказал, что этого не будет никогда. В конце концов я, конечно, проиграл. Он вернул меня к жизни, но во мне осталась какая-то часть его магической силы, так же как и часть его самого. А потом настал его черед: он чуть не погиб во время тайной схватки с прислужницей тьмы. Мы вместе с Элиан вернули его к жизни, и тогда произошло слияние нас троих в единое целое.
— Я тоже был частью этого, — сказал Сареван. — Но я еще не родился.
— Твоя жизнь тогда только-только зародилась, дитя, — сказал Вадин. — Но теперь, когда мы воздвигли Башню Эндроса, все обстоит по-иному. К тому времени ты уже достаточно вырос, чтобы выражать недовольство, и вложил в нашу работу частицу себя. Именно тогда мы и поняли, что ты будешь магом. — Я всегда был магом.
— С незапамятных времен, — авторитетно подтвердил Вадин, но в его голосе послышались ехидные нотки. — Вот видишь, иногда бывает так, что сила не обязательно содержится в теле только одного мага. Иногда их бывает двое или трое. Думаю, с душами происходит то же самое. Некоторые из них не созданы для одиночества. Они могут не знать об этом, могут долгие годы жить в блаженном уединении. И вдруг появляется другая половинка или треть, и бедная душа изо всех сил пытается не подпустить их к себе, но только это безуспешная борьба. Души и силы знают, что они собой представляют. Только разумы и тела сопротивляются, стараясь быть такими, какими они себе кажутся.
Разум и тело Саревана, ставшего взрослым и решившегося на предательство всех трех ликов этой великой сияющей силы, не обладали собственной магической силой, поэтому сопротивляться ей не могли. Но оставалась душа, и эта душа нашла свою половинку. Другой человек не понимал, что происходит, называл это желанием и отчаянно стремился к тому, чего не мог получить.
— Аварьян, — прошептал Сареван. — О Аварьян, неужели это тебя забавляет? Из всех душ мира ты выбрал для меня эту. И поместил ее именно в это тело. Ведь мы не можем быть вместе как мужчина и женщина. Мы не можем разделить правление миром. Мы даже не можем стать братьями, а тем более любовниками, потому что на мне твое ожерелье. Так чего же ты хочешь от нас? Чтобы мы страдали молча? Терзались в разлуке? Убили друг друга?
Ответом бога было молчание. Сареван зарылся лицом в теплый мех Юлана. Кот едва слышно замурлыкал. Сареван медленно погрузился в сон.
Зха'дан даже и не помышлял о злорадстве, однако выглядел очень довольным.
— То, что говорят про искусство асанианцев, правда, — сказал он на закате следующего дня.
— Я не сомневался в этом. — Сареван старался оставаться невозмутимым. Однако его язык был не столь сдержанным. — Но хочет-то он меня, знаешь ли. Зха'дан и глазом не моргнул.
— Конечно, мой лорд. Только он понимает, что эта честь слишком велика для него. — По своему положению он не ниже меня. Зха'дан знал, что такое вежливость. Он не стал произносить вслух те возражения, которые Сареван прочел в его глазах.
Следующий постоялый двор был таким же переполненным, как и прежний, но договориться с хозяином оказалось намного труднее. Он пытался возражать против присутствия Юлана и двух рабов молодого лорда. Хирел уже выразил свои пожелания. Он запретил сажать кота в клетку во дворе или загонять в пустой хлев. Рабы должны были остаться с ним.
Халид вел переговоры с хозяином, постепенно добиваясь успеха. В ожидании Хирел расположился поудобнее, усадив принца и дикаря на ковры, наваленные кучей возле его ног, покоившихся на расслабленной спине Юлана. Зха'дан с видимым удовольствием привалился к Хирелу, позволяя гладить себя и кормить кусками мяса с асанианского блюда. Саревану все это было весьма неприятно, но сопротивление здесь, в переполненном зале, вызвало бы подозрения. И он должен был уступить.
В ответ на его протестующий взгляд Хирел улыбнулся и сунул ему в рот кусок лепешки, который предварительно обмакнул во что-то темное, острое, обжигающее как огонь. Сареван задохнулся, стал отплевываться и чуть не бросился на своего обидчика. Но мучитель удержал его, приблизив лицо словно для поцелуя.
— Видишь тех двоих в дальнем углу? Сареван замер. Гнев в его глазах превосходил жар в горле. Он не стал поворачиваться и разглядывать тех, о ком говорил Хирел, но краем глаза заметил их. В дальнем углу сидели два асанианца, которые ели и пили, как и остальные посетители. Ничто в их поведении не вызывало подозрения. Их прически выглядели странно: от лба до макушки волосы были сбриты, а с затылка длинные пряди свободно падали на плечи.
— Это жрецы Уварры, — прошептал Хирел. — Прошлой ночью они были на постоялом дворе вместе с нами. И следили за нами так же, как делают это сейчас.
— Мы вызываем интерес, — сказал Сареван, — и мы находимся на прямой дороге к Кундри'джу. Возможно, они тоже направляются туда.
Хирел заставил его пить вино мелкими глотками, изображая из себя юного лорда, который забавляется со своим любимым рабом.
— Жрецы Уварры носят такую тонзуру только в том случае, если служат в главном храме Кундри'дж-Асана. И они не скитаются, как вы, если только в этом нет большой необходимости.
— Они слишком заметны, чтобы быть шпионами. — Может быть, им, как и нам, известна простая истина: легче спрятать то, что лежит на виду. — Но почему… — Они маги.
Зубы Саревана сжались. О, конечно, это чересчур явное совпадение. Но откуда мальчишка знает об этом? Ведь он не обладает силой.
Сареван украдкой бросил взгляд на незнакомцев. Одеяние одного из них было светлым, скорее всего серым. Другой был в темной, по-видимому, фиолетовой одежде. Цвета гильдии. Маги светлый и темный.
— Колдуны, — прошептал Зха'дан, положив голову на колено Хирела.
Сареван сверкнул на него глазами. Да, Зха'дан может это знать. Колдунья зхил'ари была его бабушкой. Он стал ее учеником и наследником, он был почти рожден в магии, как сам Сареван, хоть и не столь свободно владел ею. Маги диких племен не имеют полной силы до тех пор, пока не станут достойными ее.
Это был хороший обычай, и Саревану следовало бы придерживаться его. Он встретился глазами со Зха'даном, голова которого по-прежнему покоилась на коленях Хирела.
— Ты поставил заслоны? — спросил он на языке зхил'ари почти шепотом. Глаза Зха'дана блестели.
— Мне это едва ли нужно. А ты защищен. Кто закрыт, тот становится невидимым для силы. Я бы дорого заплатил за то, чтобы узнать, как это делается.
— Плата за заклинание высока; оно накладывается на каждого во время посвящения. И содержится в амулете. — У Саревана не было настроения просвещать невежд, пусть даже и ради благой цели. — А львенок?
— В безопасности, — сказал Зха'дан. — Правда, с моей небольшой помощью. Теперь он следит за своими мыслями. Ему известно, как оградить свой разум. — Он не маг. — Да, но у него есть защита.
Сареван нахмурился. Когда он еще обладал силой, у Хирела не было никакой защиты. Его разум был открытым и беззащитным, как и разум любого другого человека, с барьерами, ограждающими воспоминания, приносящие боль; но маг при желании с легкостью проникал сквозь эти преграды.
Хоть это и озадачивало Зха'дана, все-таки не слишком нарушало его покой. Он потерся щекой о ногу Хирела, словно кот, и улыбнулся своему нахмурившемуся «хозяину».
— Мы говорим о том, что ты очень красивый, — сказал он на наречии торговцев. Хирел вспыхнул, но ему пришлось подавить вспышку гнева. Халид наконец выиграл бой с владельцем постоялого двора, которому пришлось признать важность удовольствий молодого лорда. Он развлекал всю компанию своей болтовней до тех пор, пока наконец его не прогнали. К тому времени Хирел забыл о наглости Зха'дана или просто решил не обращать на нее внимания. За ними следили.
«Это было заметно не всегда. Дороги были забиты толпами людей, путешественников и торговцев. Но Сареван запоминал лица, к тому же если одного желтокожего пухлого асанианца и можно было спутать с другим, то тонзура Уварры и цвета гильдии магов исключали возможность ошибки. Он не каждый день замечал их и не каждую ночь встречался с ними на постоялом дворе или почтовой станции. И все-таки он видел их достаточно часто. Возможно, у них были союзники, люди менее заметные, но удивительно цепкие. Одни и те же лица или лица, очень похожие, мелькали все чаще и чаще.
— Они не так уж сильны, — сказал Зха'дан, имея в виду магов. — А кому нужна сила? — спросил Сареван. — Им только и надо знать, где в последний раз видели двух черных рабов. Зха'дан посмотрел на свои руки, сжимающие поводья. — Уж лучше черные, чем желтые, как желчь, — сказал он. Сареван подавил смех.
— О, конечно! Но отсюда до самых Лунных Озер не найдется ни одного человека, похожего на нас. Наш вид бросается в глаза.
3хил'ари бросил взгляд на окружавших их олениай, на принца, сидящего верхом на голубоглазом жеребце, на оживленный поток людей. — Может, применить иллюзию? — предложил он.
— Слишком поздно. Стоит им почувствовать твою силу, как они заманят нас в ловушку.
Несколько повозок сцепились между собой и перегородили путь. Саревану с трудом удалось остановить своего конягу с рыжей мордой позади Брегалана. Жеребец по-прежнему не желал уставать: он не хромал и даже не казался утомленным. Быть может, он научился пить солнечный свет. Бешеный умел это, так почему бы и сыну его дочери не делать то же самое?
Сареван напрягся в седле и сжал зубы. Вот уже два или три дня его голову сдавливали болезненные спазмы. Они случались нечасто, через разные промежутки времени. Сначала он думал, что причина боли в солнечном свете, но сегодня было пасмурно, тяжелые тучи затянули небо, обещая дождь.
Ему казалось, что кто-то острым кинжалом прокалывает его мозг за глазными яблоками. Он задохнулся от боли.
— Хирел, — сказал кто-то, добродушно подтрунивая. — Хирел, подумай о прошлой ночи, о Зха'дане и о той женщине, страсти которой хватило бы сразу на двух любовников. Этот кто-то оказался им самим, Сареваном. Он сходил с ума. Хирел стал багровым, что вызвало у Зха'дана усмешку, но его глаза, устремленные на Саревана, были спокойны и задумчивы.
Боль медленно отступила. Сареван чуть не потерял сознание от облегчения. И от того, что он понял.
Теперь ему предстоит страдать не только в те моменты, когда он будет пытаться выбраться из глубин собственного разума, но и когда кто-то будет пытаться проникнуть в него.
Так сказали старые мастера. Для него, который при помощи магии совершил убийство, не будет искупления. Даже если он и не желал этого. Даже если это было сделано из лучших побуждений. Даже…
— Нужна более сильная защита, — произнес Зха'дан на своем наречии. — Сны-стражники. Я поставлю их. Я заманю наших преследователей в ловушку с помощью ложных снов. — Это касается даже нашего молодого хозяина? Зха'дан рассмеялся.
— Да, даже этого маленького жеребца, хотя он и сам прекрасно управляется. Может быть, когда он умрет, он вернется обратно одним из нас.
Детеныш льва ужаснулся бы, услышав о подобной перспективе. Сареван глотнул вина из фляги, притороченной к его седлу, прогоняя горький привкус боли. Они поравнялись со сцепившимися повозками. Халид, ехавший впереди всех, дал сигнал двигаться быстрее.
— Расскажи мне о своем брате, — попросил Сареван. Скромность асанианцев имеет свою выгоду. Молодой лорд мог купить помещение в купальне, где на двери была задвижка и где ему прислуживали собственные рабы. Он развалился на скамье над раскаленными камнями, положив голову на колени Зха'дана, а Сареван сел неподалеку, соблюдая благоразумную дистанцию. Хирел с удовольствием разглядывал его. Без туники Сареван превратился в странное, пестро раскрашенное существо, меднокожее на груди, животе и бедрах, тогда как все остальные части его тела были по-прежнему темными.
Внезапно юноша сел, наклонился к Саревану и вгляделся в его лицо.
— Скоро тебе снова понадобится краска. — Но ведь мы нанесли ее всего два дня назад. — Твоему телу это не понравилось. Чернота хочет превратиться в ржавчину. А потом, как я могу предположить, в чистейшую медь.
— Слишком чистую для моего спокойствия. Краска почти кончилась. — Сареван потер подбородок, который постоянно чесался, причем этот зуд усиливался. Ему приходилось сдерживаться, чтобы не чесаться все время. — Может быть, мне следует побрить лицо, углем подрисовать брови, вымыть волосы и найти головной убор, чтобы прикрыть их. Так будет намного проще. Это может сработать. Кто узнает меня, даже если я и потеряю свою шапку? Ты полтора месяца путешествовал со мной, и мы не вызвали ни малейшего подозрения.
Хирел так потянул Саревана за бороду, что тот зашипел от боли.
— Я был отъявленным дураком. А наши… наши друзья — нет. — Почему? Что такого они узнали? Я раб. А рабы ничего не стоят.
Возможно, в его словах слишком явственно прозвучала горечь.
Хирел посмотрел на него странным взглядом, Зха'дан сказал:
— Я готов покрасить волосы в красный цвет, чтобы стать неотразимым и запутать наших преследователей, но бороду я не дам. Я вам не каплун для супа. Сареван сощурился.
— В самом деле, Зханиедан? Неужели ты действительно пройдешь путь от мрака к пламени?
— С наслаждением. Но только, — горячо сказал Зха'дан, — не путь от мужчины до евнуха. Хирел переводил взгляд с одного на другого. — Вы что, потеряли остатки разума?
— Я потерял свою маскировку, — напомнил ему Сареван. — Думаю, нам удастся найти здесь прекрасную черную краску. Но вот что касается меди, мне кажется… Зха'дан вошел в азарт.
— Давай сделаем это, мой господин! Давай сделаем это сегодня ночью. Сареван немного охладил его пыл.
— Скоро, — пообещал он, — может быть. Мне надо подумать. А пока я это делаю, — он обратил свой взгляд на Хирела, — ты можешь выполнить мою просьбу. Расскажи мне о своем брате.
Какое-то мгновение Хирел смотрел на него как на умалишенного, потом резко выдохнул, выражая свое возмущение, и снова растянулся на скамье. Его месть была незначительной, но вполне достигла цели: он положил ноги на колени Саревана. У него были очень красивые ноги.
— Вероятно, ты хотел сказать: о моих братьях. Их у меня с полсотни.
Зха'дан был потрясен, но Сареван и глазом не моргнул. — Большинство из них — ничтожества. Даже те двое, что заманили тебя в ловушку. Ты сам сказал, что они не смогли бы сделать этого в одиночку. Так что расскажи мне о том единственном брате, который имеет значение. Расскажи о принце Араносе. Юный принц зашипел. — Не так громко, идиот. Повсюду уши. — Но не здесь, — сказал Сареван. — Зха'дан следит за этим. Он прирожденный маг. Хирел открыл рот от изумления, приподнявшись и уставившись на своего ночного дружка, Зха'дан спокойно и серьезно смотрел на него. Удивление Хирела было так сильно, что вызвало у него гнев. — Интересно, в Керуварионе есть хоть один человек, который не был бы магом?
— Зха'дан — единственный маг среди нас. Орозия тоже была магом, но держала это в секрете. — А, — сказал неугомонный Хирел, глядя в лицо Зха'дана. — Вот почему ты так беспокоился, пока мы не добрались до Эндроса. Твоей силы было недостаточно, чтобы излечить принца.
Смущенный Зха'дан потупился.
— Ты беспокоился? — спросил его Сареван. — Я этого не помню.
Зха'дан что-то промямлил. Сареван легонько, по-братски шлепнул его. Это отчасти утешило дикаря, хотя он так и не поднял глаз. Сареван обернулся к Хирелу. — Ну, львенок, отвечай.
Брови Хирела сдвинулись. Пот никогда не проступал на нем каплями, не стекал струйками и не портил своим запахом эту золотистую кожу с оттенком слоновой кости. Он лишь придавал ей матовый блеск и слабый сладко-соленый аромат.
— Аранос — старший из сыновей моего отца, — сказал он наконец. — Его матерью была дочь князя с крайнего запада Асаниана. Говорят, она была ведьмой, и я не стану отрицать эту возможность. Но не думаю, что Аранос — рожденный в магии.
— Не обязательно родиться магом, чтобы им быть. Мага можно воспитать. Мы называем их книжниками. Колдунами. У них кет природной силы, но они находят ее в своих книгах, в заклинаниях и ритуалах. Они общаются с демонами, пользуются разными предметами и имеют спутников. У твоего брата есть такой спутник?
Хирел снова откинулся назад, устраиваясь поудобнее. — Думаю, что нет. Может быть, он появится у него потом. — Внезапно его осенило: — Неужели Юлан твой спутник?
Сареван подавил желание ответить резкостью. Этот ребенок и не представлял, как сильно оскорбил их обоих. — Юлан — мой друг и мой брат. Он не раб и не слуга. — Ах вот как. — Хирел озадаченно нахмурился, пытаясь понять. — Спутник снабжает силой того, кто ею не наделен. Он как сосуд. Как инструмент.
— В общем, да. Но не каждый человек способен стать колдуном. Для этого необходим талант, желание обладать силой, воля посвятить жизнь ее поискам. Целеустремленность, безжалостность и врожденная сила воли. У тебя все это есть, Хирел Увериас. Ты в такой степени наделен этими качествами, что почти подобен рожденному в магии.
Юноша подскочил, словно вспугнутый кот. Краска схлынула с его лица, глаза расширились. — Я не какой-нибудь бормотун-заклинатель! — Это в твоей крови. Юлан понимает это и принимает, как и Брегалан. Точно так же ведет себя Зха'дан. У тебя сердце льва.
— А, — произнес Хирел, мало-помалу расслабляясь. — Ты имеешь в виду королевское происхождение.
Сареван не стал противоречить. Пусть называет это как хочет, раз ему так удобнее.
— Если твой брат обладает теми же качествами, что и ты, он может быть магом. Хирел снова напрягся. — Мы непохожи с ним. Непохожи. — Но ведь он тоже принц крови?
— Существует три ранга имперских принцев, — злобно отчеканил Хирел, — а над ними всеми стоит Высокий принц. Принцы, которые носят пять одежд, — это сыновья рабынь и простолюдинок; шесть одеяний позволяется носить сыновьям мелких дворянок. Сыновья высокородных леди носят семь одеяний. Вуаду, сыну рабыни, милостью моего отца даровано право носить семь одеяний, потому что его мать — самая любимая из его наложниц. — До сих пор?
— Мой отец прославился своим постоянством. — Хирел полностью овладел собой. Было немного страшно видеть, как он молод и холоден и как бесстрастно говорит об измене. — Нет никаких конкретных указаний на участие в заговоре моего старшего брата, и тем не менее именно он все задумал и выполнил руками Вуада и Сайела. Именно он получил наибольшую выгоду. Эти двое не могут даже надеяться присвоить мои титулы, пока он жив, и не в состоянии с такой же легкостью отделаться от него, как, по их мнению, отделались от меня. То, что у них ничего не получилось, говорит об их глупости. Аранос никогда бы не проиграл.
— Он может не волноваться, если получает то, чего добивался. Ведь это несомненно, не так ли? В Первый День Осени он получит титул Высокого принца. Готов спорить, что после этого твой отец долго не проживет.
— Нечего и спорить, — сказал Хирел. — Еще до того как я покинул Кундри'дж, до меня доходили слухи о том, что Аранос окружает себя магами. Излишне спрашивать, зачем ему это нужно: чтобы защитить свою жизнь и подавить противников, когда он заполучит трон. Но все же не думаю, что именно он направил этих магов следить за нами. Молодой лорд из Среднего двора не представляет опасности для второго принца, который готовится взойти на Золотой трон. Если бы он знал, кто я на самом деле, он давно бы убил меня.
— Может быть, он и не знает. Может быть, к тебе это вообще не имеет отношения. Просто Зха'дана и меня считают шпионами варьяни.
— Может быть, — пробормотал Хирел. — Чего-то подобного и ожидают здесь от твоего неистового, шумного и дерзкого отца. Это совсем не похоже на Араноса. Слишком просто. — Для меня это достаточно сложно.
Взгляд Хирела был полон чистейшей асанианской надменности.
— Да, но ведь ты из Керувариона. Ты считаешь меня искушенным и хитрым, настоящей золотой змеей; а вот во дворце я прославился как святая невинность, как ищущий приюта ребенок, который не нашел ничего лучшего, чем довериться своим братьям. Аранос же начал плести интриги уже в колыбели.
— Когда братья заманили тебя в ловушку, ты был ребенком. Откуда тебе было знать, что они стали предателями?
— Мне следовало бы догадаться, что такое мои братья. Но Аранос… он настоящий принц змей. Рядом с ним я всегда буду просто хорошеньким дурачком. — И его императором.
— Это так, — сказал Хирел, задумчиво нахмурившись. — В болотом дворце известно только то, что я жив. Этого недостаточно, чтобы во всеуслышание объявить радостную весть, иначе не было бы и намека на нового Высокого принца.
— Да, — сказал Сареван. — Должно быть, они решили, что ты перешел к нам или стал нашим пленником.
— Какое вопиющее беззаконие и какое ничтожное утешение! — Хирел усмехнулся. — Повод для войны. Мой отец не хотел бы этого. А Араносу это нужно еще меньше. Ему нужна твердая уверенность в том, что он получит титул, как того ждет вся империя. И тогда, живой или мертвый, я ничего не смогу поделать: я буду смещен в законном порядке. — Твой отец, безусловно, не допустит этого. — Согласно закону, если я не буду присутствовать во дворце в день моего совершеннолетия, то потеряю право на титул. И отец ничего не сможет сделать, чтобы изменить закон, даже если бы он и хотел этого. Потому что таким образом я покажу, что недостоин править после него.
— Сурово, — пробормотал Сареван, — но вполне справедливо. Возможно, он стоит за всем этим и проверяет тебя.
Хирел с трудом сдержался. Сареван улыбнулся ему, и тогда он вскочил на ноги, чуть не свалив Саревана на камни.
— Ну-ка быстро в воду, варвар. От тебя воняет. — Чем же это? — любезно спросил Сареван. — Уж не правдой ли?
Маги, которые следили за ними, будь то наемники Араноса или кого-то другого, похоже, не добрались до места, где остановились путешественники. Однако оказалось, что их поджидает кое-кто другой. Может быть, его привлекла необычная свита молодого лорда, а может быть, у него были более серьезные причины. В конце концов, они находились в Асаниане. Посланец ждал их у дверей купальни. — Молодой господин, — сказал он, кланяясь и касаясь обритым лбом ног Хирела. — Мой хозяин, лорд девятого ранга Узмейджиан-и-Видуганьяо, просит вас почтить своим присутствием его скромный стол.
Даже Сареван, чей асанианский язык был далек от совершенства, смог понять, что тон этих слов выражает не просьбу, а приказ. Хирел сжал губы. Сареван, маскировка которого не позволяла ему что-либо сделать, был вынужден молчать. Немного помедлив, Хирел ответил:
— Скажи лорду девятого ранга, что лорд второго ранга Инсевирел-и-Кунзиад с радостью принимает столь лестное предложение.
Лорд Узмейджиан тоже путешествовал, но его положение было слишком высоким, чтобы терпеть неудобства почтовых станций. Вместе с небольшим отрядом олениай, вооруженными слугами, рабами и закутанными в покрывала женщинами он занял дом одного городского богача.
Лорд оказался человеком средних лет. Несмотря на рыхлость и внушительное брюшко, его тело оставалось достаточно сильным для асанианца. Мужские достоинства, которыми он откровенно гордился, послужили причиной раннего облысения, однако он тщательно ухаживал за остатками волос, укладывая их в аккуратно смазанные маслом локоны. Веки были покрыты позолотой, что явно вызвало негодование Хирела: вероятно, это не соответствовало положению лорда, хотя он был знатен и занимал видное место при Среднем дворе.
С Хирелом он обращался как важный господин, дарящий свои милости существу происхождения более низкого, чем он. Хирел с трудом терпел это.
— Значит, тебе недавно дали титул лорда второго ранга? — поинтересовался хозяин после того, как слуги унесли со стола бесчисленное количество блюд, оставив лишь кувшин с вином, сладости и миску со льдом. Он как следует наелся и напился. Хирел же почти не прикоснулся к еде и лишь делал вид, что пьет. — Полагаю, ты держишь путь в Кундри'дж, чтобы занять свое место при дворе. Похвально, похвально. Это твой первый раз, да?
Хирел пробормотал нечто невнятное, что могло быть истолковано как утвердительный ответ.
Лорд Узмейджиан так его и воспринял и широко улыбнулся.
— Ах вот как! Я уверен, что тебя хорошо обучили. Однако Имперский двор совершенно не похож на то, о чем мечтают в провинции. Даже Низший двор: это, конечно, только подготовка, но она не имеет ничего общего с истиной.
— Доводилось ли вам бывать при Высоком дворе, мой господин?
В этих словах крылось ехидство, замаскированное под наивность. Лорд вспыхнул. Быть может, причиной этого было лишь вино.
— У меня нет таких привилегий. Подобную милость оказывают очень редко. Высокий двор слишком вознесен над всеми нами.
— Это верно, — сказал Хирел.
— Твое произношение превосходно, — заметил лорд, снова вспоминая о своем высоком положении. — Ты говоришь почти правильно, лишь слегка чувствуется твое провинциальное происхождение.
Хирел прикусил губу. В его глазах плясали озорные искорки. Послав к черту правила поведения, Сареван положил руку на его плечо и легонько сжал его, как бы предупреждая Хирела и придавая ему сил. Этот жест окончательно развеселил лорда Узмейджиана.
— Ax, юноша, ну и рабы у тебя! И они так похожи друг на друга. Должно быть, их надсмотрщик был гением.
Зха'дан, который не знал асанианского языка, кроме самых необходимых слов, и Сареван, который притворялся, что ничего не понимает, были вынуждены стоять и молчать. Лорд потянулся к Зха'дану, стоявшему ближе, взял его за руку и понюхал ее.
— Как я вижу, ты решил сохранить их естественный вид. Однако они гораздо чище, чем я думал, и почти не воняют. А мне казалось, что от них несет как от лисиц.
— Мои надзиратели сумели втолковать им, что такое настоящая чистота, — сказал Хирел.
— Это видно. Полагаю, они попали к вам еще детенышами, иначе их не удалось бы так воспитать. А почему их не кастрировали? Это довольно смело. Или ты ждешь, пока у них не вырастут бороды?
— Они мне нравятся такими, какими их создала природа, — ответил Хирел.
— О, я понимаю, — кивнул лорд Узмейджиан. По всей вероятности, он действительно верил Хирелу. Зха'дан стоял с суровым видом. Ласковое прикосновение не оскорбило его; бывало, что он и сам так поступал — зхил'ари не стыдятся этого. Но вот разговор о кастрации заставил его похолодеть. Лорд не желал успокаиваться.
— Признаюсь, лорд Инсевирел, я почти заинтригован. В области высоких искусств я добился определенной репутации, и тем не менее объятия дикаря в его естественном состоянии мне не знакомы.
— Они несведущи в искусствах, — сказал Хирел. — Но инстинкт, молодой господин, они определенно обладают инстинктом. Как быки, как жеребцы. Такие огромные, такие отвратительные и прекрасные: животные, но сделанные по нашему подобию. Великолепная пародия на человека. — Их бороды колются, — сказал Хирел. Лорд Уэмейджиан собственноручно удостоверился в этом и задрожал от удовольствия.
— О, просто восхитительно! Лорд Инсевирел, мне не следовало бы просить, я превышаю свои права, и все же… все же…
— А, — с притворным сожалением протянул Хирел, широко раскрыв глаза. — Но я дал обещание. Мой отец заставил меня поклясться костями предков. Я не могу разлучать их, я не могу продать их. Я даже не могу отдалять их от себя. Они — это триумф нашего воспитателя рабов. Они придадут мне больше веса при дворе.
— Безусловно, молодой господин, — сказал лорд Узмейджиан. — И все-таки, если бы можно было позаимствовать их у тебя всего на одну ночь…
Хирел молчал. Рука Саревана крепче сжала его плечо, но он словно не чувствовал этого. Наконец он сказал: — Я обещал.
Лорд улыбнулся, но взгляд его стал тяжелым. — Одна ночь. А наутро они вернутся целые и невредимые, с кошельками, набитыми золотом. Хирел резко поднялся. — Я не торговец!
— Разумеется, юный господин. А я тем более. Мы оба придворные. Когда новичок оказывается при дворе, ему всегда бывает трудно, но если высокий лорд соблаговолит взять юношу под опеку, что случится с этим юношей? Твоя семья принадлежит ко второму рангу, и это, увы, не самое высокое положение, иначе я наверняка знал бы ваше имя; однако вовсе не обязательно, чтобы так было всегда. Если лорд умен, его род может возвыситься. Но, — добавил он тихо и мягко, — он может и пасть.
Хирел взглянул в лицо лорда и медленно произнес: — Умоляю простить меня, мой господин. Мне здесь все в новинку, и я не могу подобрать нужных слов. Один из моих барсов удовлетворит тебя? Тогда я лишь наполовину нарушу свое обещание.
Лорд Узмейджиан рассмеялся, снова повеселев. — Конечно, конечно, ты не должен нарушать его! С твоего разрешения, я возьму этого красавца. Утром он вернется к тебе, даю слово.
— Слово чести? — с нарочитой наивностью спросил Хирел. — Слово чести, — ответил лорд после минутного колебания.
Сила воли Саревана была поистине королевской, и он не проронил ни слова ни в присутствии лорда, ни на почтовой станции, ни даже в комнате Хирела. Но когда дверь закрылась за ними и Юлан радостно бросился к ним навстречу, а Хирел принялся раздеваться, ярость Саревана наконец вырвалась из-под контроля. Не успел Хирел заметить его движение, как Сареван повалил его на спину и принялся так трясти, что, казалось, его шея вот-вот сломается.
— Змееныш! Сводник! Подлец! Ради всех богов твоей развратной страны, скажи мне, как ты мог подумать… как ты мог осмелиться…
Хирел с невероятной ловкостью и силой извернулся и высвободился из грубого захвата Саревана. Он вскочил на ноги. В его руке сверкнул кинжал.
Сареван опустился на корточки, тяжело дыша. Гневная вспышка прошла. Ему стало холодно, кровь пульсировала в висках.
— Как ты мог так поступить со Зха'даном? — Было бы лучше, если бы я проделал это с тобой? Сареван бросился на него, но там, где только что стоял Хирел, теперь блестело острое лезвие. Сареван сделал молниеносный рывок и вывернул кинжал из руки юного принца.
Они замерли, скрестив запястья, словно в поединке по фехтованию. Хирел взглянул в горящие глаза Саревана — У меня не было выбора. Он на семь рангов выше того, который якобы занимаю я; он начал подозревать подвох, иначе не намекнул бы, что не слышал о моей семье. Я сопротивлялся как мог. Но подумай сам, он мог бы схватить тебя и убить либо посадить меня в тюрьму по обвинению в мошенничестве или еще того хуже, и тогда мы все оказались бы в его власти А у него были бы все права делать с нами что угодно. — Но это возмутительно!
— Такова жизнь. Я сохранил твою драгоценную невинность, жрец. Неужели это ничего не стоит? — Ты отплатил за нее Зха'даном!
Хирел опустил руку.
— Ты так низко его ценишь? Я — нет. Ты говоришь, что он маг; его жажда удовольствий неутолима; и у него гораздо больше ума, чем он хочет показать. Если он не обратит эту ночь целиком и полностью себе на пользу, значит, я в нем ошибался.
Сареван тряхнул своей гудящей головой. Хирел прав, будь он проклят.
— Но это не оправдание того, что ты продал его, словно обычную шлюху.
— Верно. — Хирел был на удивление немногословным. Он устало опустился на потертые подушки, лежащие на постели. Его нижняя рубашка разорвалась. Содрав ее с себя и оставшись в одних штанах, он улегся на кровать и закрыл глаза. — Я сделал то, что должен был сделать. И не важно, что ты ненавидишь меня за это. Если мы доберемся до Кундри'джа, ты будешь ненавидеть меня еще сильнее, когда я верну себе мои титулы. Сареван молчал.
— Я говорил тебе, каков я, — продолжал Хирел. — Теперь ты начинаешь мне верить? — В Керуварионе ты таким не был.
Хирел открыл глаза. В них не осталось ничего от прежнего ребенка.
— У меня не было причин для этого. Ты наследник замечательной империи, принц. Она молода. Ее император — сын бога, маг и великий правитель. Он может позволить себе жить по правде, как и его народ. И пока я находился там, я не боялся, что он нарушит данное мне слово — Даже когда ты сам кривил душой, — пробормотал Сареван. Он повалился на подушки. — Люди Керувариона чисты и честны. Мы не мошенничаем даже с нашими врагами.
— Какая удача, — сказал Хирел с иронией. Его рука коснулась щеки Саревана. — Я немного соврал. Твоя борода совсем не колет руку. — Так же, как борода Зха'дана.
— В словах заключается сила, особенно если эти слова обращены к человеку, погрязшему в разврате.
Сареван скрипнул зубами.
— Этот боров. Этот бочонок масла. Я удавил бы его, если бы он прикоснулся ко мне.
— Потому-то я его и не подпустил. Мне не хотелось бы, чтобы он увидел твою настоящую окраску.
Щеки Саревана вспыхнули. Он зарылся лицом в подушки. Он ненавидел этого сверхъестественного ребенка, ненавидел всю его лживую империю. И он сам попался в ловушку. Ради спасения этой страны он «предал все, что имел и чем дорожил.
Сареван не знал, долго ли он так пролежал. Подняться его заставила боль. Пульсирующие удары позади глазных яблок стали нестерпимыми. — Колдовство, — прошептал он. Ему казалось, что его череп вот-вот расколется. Хирел спал или притворялся спящим. Юлан лежал поперек его ног. Кот поднял голову и тихонько заворчал.
Сареван с трудом встал на колени. Если бы он был в состоянии думать… если бы он мог поразмыслить. Заговоры, контрзаговоры. Зха'дана заманили, и теперь его магия не могла защитить его товарищей. Олениай…
Сареван задохнулся; его тошнило, в глазах потемнело, но он продолжал напряженно думать. На этой почтовой станции не было специальных комнат для воинов, сопровождающих лордов. Им приходилось размещаться в общих помещениях. Двоих стражников, которые должны были охранять комнату Хирела, не оказалось у двери, когда Сареван вернулся туда. Он был слишком разъярен, чтобы обратить на это внимание, а тем более обеспокоиться.
Колдовство. Предательство. Смертельная опасность. Все это был Асаниан.
Холод. Руки. Холодные руки. Холодный голос… впрочем, не такой уж и холодный, он окликает Саревана по имени, требуя ответа.
Перед его глазами вспыхнул свет. Сареван уставился в лицо Хирела. Он лежал на спине, а Хирел держал его голову и выглядел на этот раз вполне по-человечески. Юноша был очень испуган.
— Саревадин, если ты сейчас умрешь, я ужасно рассержусь. Саревадин!
Сареван не мог удержаться и рассмеялся, заплатив за это новым приступом адской боли.
— Еще не хватало умереть на твоих руках, львенок. — Однажды ты уже пытался сделать это, — огрызнулся Хирел.
Сареван сел, стараясь побороть головокружение. Все его веселье мгновенно улетучилось.
— Мы в ловушке. Они оторвали от нас Зха'дана и наших олениай. Ты сказал, что Аранос еще не делал попыток убить тебя. Быть может, это первая попытка.
Он встал, несмотря на старания Хирела помешать ему. Его глаза сузились, но видеть он мог и мог идти. — Куда ты собрался? — спросил Хирел. — Хочу встретиться с парочкой колдунов. — Ты чокнулся! У тебя нет силы. Ты едва передвигаешь ноги.
— И что же мне делать? Лежать и ждать, пока они нас прикончат?
— Вряд ли им это удастся. Я неплохо владею оружием, к тому же у нас есть Юлан. Не так уж мало мы стоим.
— Если кто-нибудь из нас убьет здесь человека, мы все заплатим за это кровью.
— Ну ладно, — сказал Хирел. — Ты можешь ехать? — Да, черт возьми!
Сареван замолчал. Надо немедленно бежать. Но за ними будет погоня, а Зха'дан…
Новая волна боли накатила на него и отхлынула. Сареван схватил свои вещи, напялил на Хирела его одежду, собрал всю еду, которая нашлась.
Постоялый двор был совершенно тих. Они не увидели ни души, словно все здесь было заколдовано. Сареван потащил Хирела через пустынные переходы, не особенно заботясь об осторожности. Они вышли под открытое небо и устремились к темным, наполненным острыми ароматами конюшням. Там топтались животные. Сареван нашел Брегалана почти инстинктивно. Стоявший рядом сенель оказался достаточно крупным, чтобы нести высокого человека, что не было характерно для Асаниана. Сареван отыскал седла и поводья.
Хирел ждал его у двери вместе с Юланом, которому не следовало входить в помещение с таким количеством сенелей: они обезумели бы от ужаса. Чужой скакун, почуяв дикого кота, принялся фыркать и пританцовывать, но твердая рука Саревана заставила его успокоиться.
Они неторопливо выехали со двора, держась в тени. Никто не пытался напасть на них, даже пес, встретивший их тявканьем и воем. Воздух казался застывшим. Ворота были открыты. Ловушка?
Они проскочили ворота. Никто не остановил их. Почтовая станция располагалась за стенами города, почти на самой дороге, поэтому никаких других ворот здесь не было. Они оказались на обочине, поросшей травой, которая заглушала топот, и быстро поскакали по ней. Город и почтовая станция остались позади.
Сареван чувствовал, как медленно отступает боль. Поступь его скакуна оказалась ровной. Во мраке беззвездной ночи трудно было определить окрас животного, но шкура была темной. Рога отсутствовали. Значит, это кобыла. Что ж, так даже лучше. Кобылы проворнее, выносливее и менее взбалмошны; к тому же Саревану вовсе не хотелось быть пойманным верхом на жеребце.
Позади послышался топот копыт. Сареван ударил пятками в бока кобылы. Однако Брегалан замедлил бег и повернулся. Неужто он спятил? Или заклинания в конце концов подействовали на Хирела?
Ругаясь на чем свет стоит, Сареван развернул свою кобылу. Брегалан остановился. Сареван схватил его за поводья, но жеребец бросился в сторону.
— Он не хочет слушаться меня, — сказал Хирел. Он был спокоен, но это было спокойствие отчаяния. Невидимый всадник быстро приближался. Они поняли, что он один. Сареван вгляделся во тьму и различил чью-то стремительную тень. Просвистела сталь: Хирел вытащил один из своих мечей. Другой клинок блеснул во внезапном свете луны. Сареван сжал рукоятку. Они ждали, готовые ответить на любой вызов. Появился одинокий силуэт всадника. Сердце Саревана узнало его прежде, чем это смог сделать его разум. — Зха'дан!
3хил'ари остановился рядом с ними как вкопанный. Он тяжело дышал, а его сенель покрылся пеной, но он ослепительно улыбнулся в тусклом свете Ясной Луны. — Решили, что можете улизнуть от меня? — Мы только попытались, — ответил Сареван. — Хорошо, — сказал Зха'дан. Его улыбка исчезла. — Этой ночью ветер пахнет смертью. Лучше нам здесь не задерживаться.
Они скакали до тех пор, пока зхил'ари не позволил остановиться. Небо посветлело перед рассветом. После бешеной скачки у сенелей оставалось мало сил, и путешественники не намеревались расточать их остатки. Появляться на постоялых дворах теперь было небезопасно, поэтому вряд ли стоило надеяться вскоре поменять скакунов. На некотором расстоянии от дороги, в глубокой расщелине, пробитой ручьем, они нашли убежище. По берегам ручья росла трава, которой смогли подкрепиться кони; чаща предложила путникам приют и укрытие, а также благословенный дар в виде плодов сладкого терновника, которыми они пополнили свои скудные припасы.
Хирел, который съел столько, сколько Саревану удалось впихнуть в него, сразу заснул. Остальные двое остались сидеть друг подле друга.
— Было очень плохо? — спросил Сареван. Зха'дан пожал плечами.
— Его не назовешь маленьким жеребцом. Он оказался довольно-таки вялым. Его инструмент не длиннее пальца. К тому же он все время называл меня безобразным. — Зха'дан был в негодовании. — Возможно, я и маленький, но даже Газхин признает, что я прекрасен. Я похож на тебя, правда? А ты — самый прекрасный из всех нас.
— Но не для асанианца. — Сареван указал на Хирела. — Вот эталон здешней красоты.
— Он не так уж и плох. Но он белый как кость, и глаза у него желтые. Настоящему льву это вполне подходит, но мужчина должен иметь черные глаза. А его нос? Он совершенно прямой. Что же это за нос без горбинки?
— Жалкое зрелище, — кисло согласился Сареван, потирая свою королевскую горбинку. — Итак, его лордство воспылал страстью к великолепным в их уродстве варварам. А дальше?
— А дальше, — сказал Зха'дан, — он долго не продержался. Он уснул, и я было собрался улизнуть, но тут нанесли удар маги. Они пытались проникнуть в мои мысли только затем, чтобы убедиться, что я очень занят. Но я угостил их кое-чем, от чего их уши долго будут гореть. Тогда они занялись тобой. А я был заперт в четырех стенах и не мог уйти. Когда наконец я нашел стену, через которую сумел перебраться, ты уже был в пути. Я позаимствовал одного из оставшихся сенелей и последовал за вами. — Зха'дан немного помолчал и внезапно ухмыльнулся. — Думаю, им не скоро удастся пуститься за нами в погоню. Я велел сенелям немного подождать, снял с них путы и оставил дверь открытой.
Громко рассмеявшись, Сареван отвесил ему тяжелую оплеуху.
— Щенок! Мы ведь не группа налетчиков. Зха'дан дал ему сдачи. Сареван бросился на него. Они покатились по траве, устроив шутливую потасовку. Юлан присоединился к ним, рыча от удовольствия. В конце концов они без сил повалились на траву, икая и изнемогая от усталости, причиной которой было не что иное, как веселье.
Рассвет нового дня принес новую баталию, на этот раз словесную и вовсе не шуточную. Сареван намеревался пересечь Асаниан так же, как он пересек Керуварион: тайно, питаясь тем, что пошлют им небо и земля. Хирел и слышать об этом не желал.
— Это не твой дикий восток. Здесь охота — привилегия лордов и правителей, каждый делает это на собственной территории. Те, кто охотится без разрешения, обвиняются в воровстве и подлежат наказанию.
— Юлан и Зха'дан отлично запутают наши следы, — возразил Сареван.
Хирел в нетерпении тряхнул головой.
— Пусть так, но насколько быстро мы сможем ехать? Как далеко нам удастся продвинуться, соблюдая тайну и постоянно заботясь о пропитании? Ты понимаешь, как осторожно надо обращаться с нашими сенелями? Теперь, когда мы не сможем найти других?
— Так чего же ты хочешь? Выехать на большую дорогу? Пригласить наших убийц, чтобы они положили конец нашей безумной затее?
— Да, мы должны воспользоваться дорогой и опередить наших врагов. Если, конечно, у нас есть враги. Пока что я не видел ничьих теней с кинжалами и не чувствовал никакого яда в вине. Должно быть, на той почтовой станции вообще никого не оставалось, иначе мы не уехали бы оттуда с такой легкостью. — Это не…
Язык Саревана примерз к небу. Он был слишком занят бегством, чтобы думать, и совершенно забыл, что здесь не Керуварион.
— Порассуждай-ка, если еще можешь, — сказал Хирел. — Колдовство чуть не убило тебя. Инстинкт помог тебе ускользнуть. Но что, если от тебя ожидали именно этого? Бегства прямо в ловушку? А может, у них еще более коварный план: заставить нас передвигаться только ночью, окольными путями, чтобы задержать мое прибытие в Кундри'дж?
— И если ты опоздаешь, Аранос станет Высоким принцем. — Саревану не нравился привкус происходящего, чуждый и жгучий, как асанианские специи. Он сплюнул. — Но если мы поедем в открытую, враг узнает об этом и расставит новые западни. Мне кажется, он не замедлит сделать их смертельными.
— Ты боишься? — спросил Хирел.
— Да, боюсь! — выкрикнул Сареван. — Но я совсем не трус. Я не хочу прибыть в Кундри'дж поздно, но точно так же я не хочу прибыть туда мертвым.
— Справиться с нами вовсе не легко, — сказал Хирел, — ведь у нас есть Зха'дан и Юлан. У нас есть ты, чья магическая сила еще может пробудиться. И наконец, у нас есть я. Хотя я и не обладаю магией и не владею искусством охоты или драки, но зато хорошо знаю Асаниан. Если мы исчезнем из виду на несколько дней и будем двигаться только с наступлением темноты, то вскоре сможем ехать и при свете дня. — На краденых сенелях?
— Ну, это ерунда, — заметил Зха'дан. — Мы находим город, где есть ярмарка, продаем своих сенелей и покупаем новых. Мы делаем это дважды или трижды в течение одного-двух дней. Затем, когда наши следы будут основательно запутаны, мы снова сможем ночевать на постоялых дворах и передвигаться по дорогам.
— Это не сработает, — возразил Сареван. — Можно сменить сенелей, но нельзя сменить наши лица.
— Можно, — медленно сказал Хирел. — Иногда олениай скрывают лица под масками. У них есть такой обычай. Долго поддерживать подобный обман нам не под силу: те, кто в маске, не смешиваются с остальными постояльцами и говорят только на своем тайном военном языке. Но день, два или три мы продержимся.
— А где взять их одежду? — спросил Сареван. Он понимал, что придирается и чересчур все усложняет. Но кому-то надо было это делать.
— Я умею держать в руках иглу, — к изумлению остальных, сказал Хирел. — Купим ткань на ярмарке. На часок я могу превратиться в раба, чья госпожа имеет пристрастие к черному цвету.
Сареван разинул было рот, но тут же закрыл его. Зха'дан смотрел на принца с восхищением. Резко присвистнув, Сареван наконец уступил. — Ладно. Сегодня двинемся в путь с наступлением сумерек. А завтра поищем ярмарку.
Одержав победу, Хирел не испытывал особого ликования. Зато Зха'дан издал громкое восклицание, поцеловал его, страшно смутив, и отправился седлать сенелей.
Они нашли ярмарку. На их пути лежал город с рынком, а возле него находился холм, поросший деревьями и кустарником, достаточно густым, чтобы в нем могли спрятаться верховые животные и два человека, которые не хотели показывать своих лиц. Хирел отправился в город. Он разулся, снял с себя все, кроме нижней рубашки, обрезанной наподобие туники раба, надел на шею обруч Зха'дана, а к поясу подвесил кошелек с асанианскими монетами. По уверениям Зха'дана, лорд Узмейджиан имел их в избытке, так же как и деньги из чистого золота, и дикарь безусловно заслужил эту награду. Хирел взглянул на него со вздохом, но не сказал ни слова.
Он ушел в город уже довольно давно. В его отсутствие Сареван заставил себя немного поспать. Остаток времени он провел лежа на животе на связке тростника и наблюдая за дорогой и городом. Юлан составил ему компанию. Сареван сбросил опостылевшую тунику; в знойном воздухе жужжали мухи, но они не жалили его, а земля была прохладной. Ему было бы совсем хорошо, если бы он знал, как дела у Хирела. Мальчик довольно хорошо справился со своей ролью в городе варьяни, но теперь они находились в Асаниане. Кто знает, не нарушит ли он какой-нибудь пустячный закон по своему царственному неведению? Умеет ли он торговаться на рынке? А что, если маги вовсе не потеряли его и сейчас хватают?..
Сареван сжал челюсти и приказал себе перестать беспокоиться. Сегодня его лицо зудело сильнее, чем обычно. Этим утром он истратил остатки краски. Она жгла как огонь, и он с трудом удерживался от стонов. Краска причиняла ему ужасные мучения, она разъедала кожу и вызывала сыпь и раздражение. Даже если бы им удалось найти еще одну бутылку, Сареван сомневался, что его лицо сможет выдержать это.
Он запустил пальцы в мех Юлана, чтобы снова не начать царапать щеки. По дороге шли какие-то люди. Что это за мальчик с горящими золотом волосами, сбившимися в буйную гриву, только что выехал из города? Нет, не он. Сареван продолжал наблюдение. Солнце достигло зенита.
Юлан тихонько заворчал. Сареван стряхнул с себя дремоту и снова уставился на дорогу. По направлению к кустарнику медленно ковылял раб с мешком на спине. Раб с серыми от пыли волосами.
Действительно, весь в пыли, да еще с изрядным синяком на скуле. Он вздрогнул, когда Сареван выскочил из кустов, и широко открыл глаза при виде его обнаженного тела. Он ничего не говорил. По его виду было понятно, что он в ярости и в то же время весьма доволен собой. Пробравшись в заросли, он сбросил свой мешок и приветствовал Зха'дана мимолетной улыбкой. — Ты подрался, — упрекнул его Сареван. Встав на колени. Хирел принялся распаковывать свою добычу. Не поднимая головы, он холодно ответил: — Мне пришлось защищать свою честь. Сареван схватил его за шиворот и поднял. — Что ты наделал, глупый мальчишка? Ты хочешь, чтобы нас всех поубивали?
Хирел извернулся и высвободился, теперь окончательно разъярившись. Он кипел от злости и с трудом сдерживался.
— Я пытался быть тем, кем хотел казаться. Я не обращал внимания на насмешки нахалов, которые без дела слоняются по рынку. Но когда они схватили меня и вознамерились раздеть, потому что у них вышел спор, какого рода я евнух, неужели я мог позволить им увидеть, что я вовсе не евнух? — Он отбросил волосы с глаз, горевших золотым пламенем. — Я уже дал им понять, что служу у леди, а закон в этом смысле точен. Один из моих противников на всякий случай запасся ножом. Надо было разрешить ему воспользоваться им?
Сареван ничего не сказал, сразу остыв и начиная сожалеть о своей вспыльчивости. Хирел весь побелел и дрожал. Он был не просто разгневан — он готов был либо убить, либо расплакаться. Сделав глубокий прерывистый вдох, он заметно успокоился.
— Я хорошо защищался. Они, конечно, этого не ожидали. В конце концов они решили поискать себе жертву поспокойнее, а торговцы отнеслись ко мне с большим уважением. Они не стали торговаться со мной так, как могли бы.
— Тебе это понравилось, — сказал Сареван. — Возможно, тебе надо было родиться торговцем.
— Лучше уж торговцем, чем ничтожным бродягой. Или, — сказал Хирел, снова наклоняясь к своему мешку, — евнухом. Любого рода.
Зха'дана так и подмывало спросить, может ли быть несколько разновидностей евнухов, но, к счастью для всех, он вовремя придержал язык.
В мешке Хирела оказались иголки, нитки и ножницы, рулоны черного льняного полотна и отличной тонкой шерсти, ремни из черной кожи, черные перчатки и сапоги, которые пришлись им почти впору, и — чудо из чудес — четыре меча с черными рукоятками в черных ножнах. Это были мечи олениай. Хирел отказался говорить, где он раздобыл их. Вид у него был одновременно гордый и виноватый.
— Он украл их, — одобрительно пояснил Зха'дан. Хирел вспыхнул.
— Я их позаимствовал. Будучи Высоким принцем, я являюсь главнокомандующим. Вот я и воспользовался моим королевским правом.
Зха'дан захлопал в ладоши. Хирел в гневе принялся кромсать темную ткань.
Остальные поспешили помочь ему. Под руководством Хирела они превратились в шиу'от олениай — воинов, связанных торжественной клятвой. Когда все было готово, солнце уже склонилось к западу. Сареван пососал исколотый иголкой палец. Хирел шлепнул его по руке. — Надевай маску, — велел он. Скорчив гримасу, Сареван повиновался. Хирел отступил на шаг, упер руки в бока и кивнул головой. — На какое-то время сойдет, — решил он. — Пока кому-нибудь не вздумается рассмотреть тебя поближе. — Ты меня успокоил, — съязвил Сареван. Хирел не обратил внимания на эту колкость. Для себя он сшил такой же головной убор, как для остальных: обтягивающий капюшон с маской, скрывающей все лицо, даже глаза.
Полоса из тончайшего полотна позволяла владельцу маски все видеть и в то же время оставалась непроницаемой для взоров окружающих.
— Мы просто потрясаем своим видом! — с восторгом сказал Зха'дан.
Сареван уже начал задыхаться под своей маской. По крайней мере, отметил он уныло, теперь у него не будет возможности расцарапывать свои зудящие щеки.
Люди охотно глазели на дюжину олениай, сопровождавших юного лорда и двух его варваров-рабов. Но никто не смотрел на трех шиу'от олениай. Все отводили взгляды от их темных силуэтов, приглушали голоса и расступались перед ними.
С невероятной легкостью им удалось обменять украденных сенелей на пару черных кобыл. Продавец не стал торговаться и отдал животных почти даром. Его глаза испуганно округлились, пухлое лицо заблестело от пота. Вопросов он не задавал. Когда они ушли, он чуть не расплакался от облегчения.
То же самое произошло и со вторым продавцом, и с третьим. Чаще всего их встречали со страхом. Иногда страх был приправлен ненавистью. И тогда спина Саревана судорожно напрягалась в ожидании брошенного камня или острого клинка.
Зха'дан довольно быстро потерял удовольствие от этой игры. Ночью, когда они разбили лагерь, он был угрюм и молчалив и заговорил лишь однажды:
— Никто прежде не испытывал ко мне ненависти. Это очень больно.
Хирел успокоил его своим обычным способом. Сареван лежал в сторонке и старался не прислушиваться к ним. В результате он стал различать издаваемые ими звуки еще более отчетливо. Шепоток. Короткие смешки. Прерывистое дыхание. Шорох тел, двигающихся в едином ритме, — древнейший танец мира.
Впервые за долгое время ожерелье жреца показалось ему невероятно тяжелым. Он снял его, слегка растянув, потому что стальная оболочка сделала его менее гибким. Ночной воздух холодил обнаженную шею. Сареван потер ее, нащупывая шрамы — круг огрубевшей кожи, образовавшийся от длительного соприкосновения с обручем. Горькая улыбка тронула уголки его губ. Ни один асанианец не догадается, что он не раб и никогда им не был. Вначале было намного хуже. Он не расставался с лечебным бальзамом, рана постоянно кровоточила и гноилась, а повязки не помогали. Они лишь усиливали страдание.
Он повертел в руках этот священный и жестокий предмет. Сейчас он был замаскирован под символ рабства. Сареван прижал его к груди. То был холодный любовник. Он не даровал утешения. И тем не менее в этом металлическом обруче заключалось душевное успокоение. Путь к нему был нелегким и долгим, и все же оно наступило. Сареван по-прежнему оставался жрецом Аварьяна. И ни убийство, ни измена не могли отнять у него это.
Преследователи потеряли их. Сареван понял это, когда боль окончательно отступила.
— Я долгое время чувствовал, как они наблюдают за нами, — сказал Зха'дан. — Думаю, они шли по следам сенелей, которых мы украли, а когда обман обнаружился, нас уже поминай как звали. Теперь я ничего не чувствую.
— Они будут ждать нас впереди, — сказал Хирел. — В Кундри'дже.
Эти слова прозвучали не слишком уныло. Золотой город был еще очень далеко, и они скакали быстрым галопом под чистым голубым небом. Его уже коснулось сияние ранней осени. Страна, расстилавшаяся под ним, была похожа и в то же время совсем не похожа на хорошо знакомый Саревану восток.
Теперь он признавал, что Хирел был прав, настаивая, чтобы они ехали по открытой дороге. В самом сердце Асаниана негде было спрятаться из-за отсутствия дикой природы. Перед путниками раскинулась равнина с разбросанными по ней укрепленными городами, соединенными между собой дорогами. Каждый город напоминал жемчужинку, попавшую в паутину полей. Ручьи плавно текли по прямым руслам, прокопанным руками людей, а не богов; деревья росли прямыми рядами, которые помогали ориентироваться и укрываться от ветра, или в живописном беспорядке покрывали охотничьи угодья дворян. И повсюду были божества, маленькие и великие, в честь которых возле каждого верстового столба, а порой и между ними воздвигались святилища.
Строго упорядоченная страна. Здесь невозможно было скакать по полям или отклониться от дороги и по более короткой, хоть и более узкой тропе добраться до Кундри'джа. Да и сама дорога имела свои законы и свою иерархию — от босоногого раба до принца в колеснице. Для воинов торжественной клятвы с их быстрыми сенелями предназначались широкие обочины дороги, но они не могли углубляться в поля или нестись по самой дороге. И даже им приходилось останавливаться, чтобы пропустить какую-нибудь важную персону, или замедлять галоп, приноравливаясь к людскому потоку, пересекающему город.
Чем ближе к столице, тем чаще им попадались караваны закованных в цепи рабов, еле передвигавших ноги с рынка на рынок. Хирел смотрел на них и не видел, как это было принято в Золотой империи, Зха'дан усвоил этот обычай довольно быстро: на его родине брали пленных и покупали слуг, хотя там никогда не было передвижных рынков рабов. Сареван, которого даже мысль об обращении с людьми как со скотом приводила в ужас, нашел спасение в одном из правил для принцев: то, чего нельзя изменить, приходится терпеть. Впервые с тех пор как разум его был искалечен, он радовался этому, потому что теперь не чувствовал отчаяния, разлившегося над головами этих скованных, уныло бредущих людей. Он просто мог отвернуться и заставить себя не думать об этом.
Но незаметно и бесшумно миновать рынок рабов ему не удалось.
Сареван не поинтересовался названием города. Он не хотел его знать. Город был крупным и прямо-таки кричал о своем процветании. Дорога пролегла сквозь него, отделяя жилую часть от рынка, так что путешественники имели возможность остановиться и поменять утомленного сенеля на свежего, утолить голод или жажду, купить оружие, одежду или драгоценности.
Или раба. По-видимому, здесь обреталось немало поставщиков подобного товара. Одни держали лавки со специальным знаком над дверью: позолоченные наручники или картинка особого рода. Другие ставили палатки, завешенные со всех четырех сторон или совершенно открытые. Тут и там стояли простые помосты, иногда снабженные навесами, откуда продавцы расхваливали свой товар перед толпой покупателей.
Трое путешественников гуськом ехали мимо рынка. В середине был Хирел. Даже под маской он выглядел как обычно: немного напряженный и надменный, он не соизволял обращать внимание на мир вокруг себя. Его кобыла двигалась очень медленно.
Она остановилась. Сареван блуждающим взглядом обвел рынок. Когда он оглянулся, то обнаружил, что седло на спине кобылы опустело.
Брегалан крутнулся на задних ногах и врезался грудью в неожиданно преградивший ему дорогу людской поток. Сареван пришел в ярость, но жеребец не мог двигаться быстрее. Какой-то грозный боевой конь с рогами в бронзовой оболочке осмелился толкнуть его, угрожающе фыркая. Брегалан всхрапнул и боднул его. Обидчик отскочил в сторону, и Брегалан занял освободившееся место.
Покинутая Хирелом кобыла начала волноваться. В том месте, где она стояла, дорога пересекалась с прямым узким переулком. Здесь толпились люди, сосредоточившие все свое внимание на высоком помосте с кучкой рабов — мальчиков, младшему из которых едва миновало девять лет, а старший казался ровесником Хирела. Они были обнажены, а их руки были связаны за спиной, так что они не могли прикрыть свой срам. Большинство из них были асанианцами с хрупкими янтарными телами, двое оказались бледнокожими зеленоглазыми островитянами, один — дикарь из северных племен, надменный и угрюмый, а также несколько обитателей пустыни, старавшихся держаться поближе друг к другу. Все без исключения были евнухами.
Саревану удалось быстро разыскать Хирела. Он был намного выше остальных, к тому же единственный носил черное одеяние олениай. Он стоял с краю толпы, застывший словно каменное изваяние. Сорванная маска была скомкана в кулаке. Лицо под запылившимся капюшоном казалось смертельно бледным.
Сареван проследил направление его взгляда. На помосте, чуть поодаль от остальных, стоял еще один асанианец. Другие рабы были скованы единой цепью за шеи и лодыжки. Этот же имел собственные оковы и собственного надсмотрщика, его обруч был позолоченным, и с него свисала табличка с какой-то надписью.
— Благородных кровей, — сказал Хирел. — Его продадут в последнюю очередь, и продавец будет торговаться до тех пор, пока цена не окажется достаточно высокой. Смотри, у него прекрасная кожа, волосы отливают чистым золотом, а в лице нет ни одного изъяна. Он в самом расцвете отрочества. Хотел бы я знать, почему его продают на открытом рынке. Для рабов такого качества это необычно. Наверно, его господин погряз в долгах.
Голос Хирела звучал слишком спокойно, широко раскрытые глаза стали совсем светлыми. Сареван сжал его жесткое, неподатливое плечо. — Хирел, это не ты.
— Всего три месяца назад это мог быть я… Сареван привлек его к себе. Хирел не сопротивлялся. Сареван дрожал, капельки пота проступили у него на лбу. Но он не мог отвести взгляд от этого мальчика, который был так похож на него самого, каким Сареван нашел его: отрок на пороге возмужания. Он перешагнул этот порог всего три месяца назад. А тот, кто стоял перед ним, не перешагнет его никогда.
— Он это не ты, — снова сказал Сареван. — Он — это медь и раскрашенные кости. В нем нет твердости, его взгляд — это не взгляд льва. Он ничто по сравнению с тобой. — Он — это я, — прошептал Хирел. Сареван ударил его. Хирел пошатнулся, но его лицо не изменило выражения.
— Ты прекрасен, и ты настоящий мужчина. Никто теперь не может сделать тебя похожим на него. Никто никогда не сможет этого сделать. Он — фальшивая монета. Ты — настоящее золото.
Хирел не слышал его. Казалось, что-то в нем надломилось или же что-то, долго дремавшее в его душе, наконец пробудилось и восстало.
— Он ускользает, — сказал пробившийся к ним Зха'дан. Даже приглушенный маской, его голос звучал крайне встревоженно. — Я не могу поймать его.
Сареван коснулся Хирела, чтобы заставить его очнуться. Юноша, который казался таким безвольным и равнодушным, под его рукой превратился в настоящего демона. Зазвенела сталь. Сареван отскочил. Хирел развернулся, взметнув полы своего одеяния, и побежал.
Они устремились следом за ним. Он несся как олень. Толпа расступалась перед ним и тотчас же смыкалась за его спиной, препятствуя погоне, оттесняя преследователей в сторону и даже угрожая. Сареван выхватил один из мечей. Угрозы прекратились. Но толпа по-прежнему преграждала им путь.
Хирел мчался стрелой, петляя и бросаясь из стороны в сторону. Сареван мельком увидел его лицо, белое как мел. Глаза были слепы.
Толпа поредела. Они уже почти догнали Хирела, и тут из бокового прохода наперерез им вышла процессия. Люди тянулись бесконечной вереницей, покачиваясь в такт песнопениям, закрыв глаза и держа друг друга за руки, словно в трансе. Вся узкая улочка оказалась заполнена, но даже в азарте погони Сареван не мог заставить себя воспользоваться мечом, чтобы расчистить дорогу.
Наконец процессия миновала их и путь стал свободен, но Хирел исчез, Зха'дан схватил Саревана за руку. — Туда!
Они поспешили по переулку, который вывел их в следующий, еще более узкий. Казалось, здесь сосредоточилось все зловоние города. Они бежали мимо глухо запертых ворот и дверей. Здесь не было и следа Хирела. Спотыкающийся Зха'дан замедлил бег и, покачиваясь, зашагал рядом с Сареваном. Сорвав маску так резко, что она разорвалась, он отбросил ее прочь. Его лицо побледнело, на коже поблескивали капельки пота.
— Тяжело, — прошептал он. — Так много людей. Так много стен.
— А Хирел? — в отчаянии вскричал Сареван. Эха'дан тряхнул головой и остановился. Он прислонился к Саревану, и принц почувствовал, что его товарищ дрожит. — Не могу, — выдохнул Зха'дан. — Не могу… Сареван с радостью отдал бы свою душу ради нескольких мгновений обладания былой силой. Но, как и прежде, у него оставалась только боль. Хирела нигде не было. Сенели остались далеко позади, забытые в пылу погони. Юлан рыскал где-то по городу, если только его тоже не околдовали, сбили со следа и поймали в ловушку.
Зха'дан зашатался. Оба его меча оказались вынуты из ножен, и он закружился на месте. Сареван отпрянул назад, проклиная все на свете. Нет, только не это! Одного безумца более чем достаточно.
— Зха'дан! — что было сил закричал Сареван. — Зханиедан! 3хил'ари остановился и медленно повернул голову. Его зубы обнажились.
— Пойман, — сказал он. — Схвачен. Колдуны схватили нашего маленького жеребца. Я не могу отвоевать его. У меня не хватает силы. Я даже не могу их остановить. Я не могу…
Его голос оборвался. Ослабевшие пальцы выпустили рукоятки мечей. С возгласом боли, отчаяния и гнева он слепо завертел головой, словно силясь отыскать источник своих мучений. Воздух наполнился тонким пронзительным завыванием, Зха'дан высвобождал свою силу.
Сареван издал протестующий вопль, но Зха'дан уже ничего не слышал. Его окружало свечение. Засверкали молнии.
Стены домов были голыми, словно каменные утесы. В переулке сгустился мрак. С противоположного его конца к Саревану приближались люди, угрюмые, вооруженные, с луками наготове.
Сареван почувствовал вспышку мрачного веселья. Кем бы ни были его враги, ему не на что было надеяться. Даже клинкам олениай не под силу справиться с целым отрядом лучников. Стрела пропела возле самого уха Саревана и загорелась. Это Зха'дан послал стрелы своей силы против оружия смертных. Он хохотал, охваченный сладким безумием магии. Сареван сжал зубы и всем телом устремился на безрассудного юнца.
Они повалились на землю. Над ними со свистом пролетали стрелы. Сареван чувствовал волны магической силы Зха'дана, она обжигала, но не причиняла вреда. Защитить его она тоже не могла. Сареван приготовился к удару прежде, чем он обрушился на него. Но это были не оружие и не чары. Огромный пузырь проплыл над ними и лопнул. Тело Саревана вдохнуло эту вязкую сладость прежде, чем мозг запретил делать это. Затем на него навалилась тяжелая непреодолимая дремота.
— Это не колдовство, — пытался сказать Сареван. — Не магия. Это алхимия. — Было очень важно, чтобы Зха'дан понял. Сареван и сам не понимал, почему это так важно. Он просто знал это. — Алхимия, — повторил он. — Алхимия.
Алхимия, но порожденная магами. Преследователи все-таки нашли их и не собирались отпускать. Воспоминания Саревана были смутными. Он видел магов, темного и светлого. Несомненно, он выразил им неповиновение. Они никак не отреагировали, Зха'дан находился тут же. Маги внимательно осмотрели их обоих и остались чем-то недовольны. Их вооруженные товарищи распрямили руки пленников и разогнули пальцы. Касар изумил даже магов, хотя они явно искали именно его. Вероятно, они не ожидали, что он так ярко сияет.
Зха'дан был погружен в глубокий сон. Саревана раздели, хотя никто не осмелился тронуть его обруч, и безжалостно оттерли краску. Когда состав из очищающего корня, смешанного с золой, коснулся его ободранной кожи, Сареван чуть не закричал. Жжение превратилось в адскую боль, которая сменилась благословенной прохладой, пахнущей травами и лекарствами.
Его снова одурманили. Он пытался воспротивиться, но получил лишь пару синяков. Бесполезно. Они были слишком сильны.
Наконец Сареван очнулся от кошмара. Он замерз и ослабел, все его тело саднило. Земля под ним раскачивалась, и он попытался ухватиться за что-нибудь устойчивое.
Стены наступали на него, сотрясались и дрожали. Подушки делали тесное узилище еще теснее. Сареван лежал на них обнаженный. Его волосы расплелись и спутались, и поначалу он не мог понять, что его так удивляет. Оказалось, что его волосы снова обрели свой естественный ярко-медный цвет.
В этом жарком, душном пространстве он был не один. Кто-то еще так же жадно глотал воздух. Кто-то такой же обнаженный, но не с темной, а с бледной кожей, устроился со всеми возможными удобствами в дальнем углу помещения.
Только лицо Хирела помогло Саревану сохранить рассудок. Оно было совершенно спокойным и выражало здравомыслие, хладнокровие и прежнюю королевскую гордость. Это было лицо человека с несломленной волей.
Сареван попытался подняться. Ему удалось сесть, потом, согнувшись, встать на колени, но распрямиться в полный рост он не смог. По обе стороны от него находились узкие окна, затянутые решетками, сквозь которые пробивался свет. Мелькали тени, и Сареван понял, что они движутся.
Он прижался щекой к прутьям решетки. Ему в лицо ударил плотный горячий ветер, оказавшийся все-таки прохладнее воздуха, наполнявшего их ящик. Тени продолжали мелькать. Наверное, деревья. Башни. Всадники.
Он опустился вниз. Ему хотелось разодрать ногтями эти стены. Он подтянул дрожащие колени к подбородку и устремил пылающий взгляд на Хирела. Юноша сладко потянулся. — Ты похож на барса в западне, — заметил он. Сареван взорвался.
— Это твоих рук дело. Ты втравил нас в это. Легкомыслие Хирела вмиг улетучилось. — Меня обманули и поймали в ловушку. Меня… околдовали, — с трудом выдавил он. — Я понимал, что происходит, но не мог это остановить. Потому что… потому что я видел, чем я мог бы стать, если бы не убежал от них, убежал так далеко и быстро, как мог. — Тебе еще не поздно стать евнухом.
— Пусть я погибну, но клянусь: пока я жив, евнухом я не буду. — Хирел снова заставил себя успокоиться. — Мы в носилках, — сказал он, — прямо как леди, которым необходимо быстрое передвижение. Можешь убедиться, они постарались предотвратить наш побег. Сареван еще не был убежден. Он нашел дверь и, вцепившись ногтями в щель, попытался открыть ее. Она скрипнула, но не поддалась.
— Если бы ты и добился успеха, — сказал Хирел сводящим с ума тоном, — то куда бы ты отправился? Мы в окружении вооруженных людей. У нас нет оружия и доспехов. К тому же, — подчеркнул он, — мы не одеты. — Какая разница?
Хирел посмотрел на него так, словно не знал, смеяться ему или возмущаться.
— Для тебя, может быть, и нет разницы. А для меня есть. Я не собираюсь устраивать зрелище для простолюдинов. — Почему? В тебе нет ничего такого, чего стоило бы устыдиться.
— У меня есть тело, — огрызнулся Хирел. Сареван онемел. Хирел снова отполз в свой угол и отгородился подушками. Молчание затянулось. Стены давили на Саревана. Он призвал всю свою волю, чтобы выдержать это. Чтобы не взбеситься, словно дикий кот в клетке.
Спустя целую вечность Хирел заговорил. Голос его звучал тихо и напряженно.
— Люди не должны видеть, что я смертен. Что моя плоть ничем не отличается от плоти других людей. Что моя кровь такая же красная, как у них, и что она так же течет по венам. Я — наследник королей. Каждый дюйм моего тела священен. Мои ногти всегда обрезались только жрецами, в сопровождении молитв и песнопений. Мои волосы вообще никогда не знали ножниц. Вода после моего купания использовалась для исцеления больных.
— А что ты делал с естественными отправлениями? Помещал в золотой горшок и дарил богам? Хирел с шипением выдохнул воздух.
— Я не сказал, что верю в это! Я намеревался изменить этот обычай, когда настанет время. Но пока я в полной мере не обладаю властью, я — раб этой власти. И я служил ей исправно и прилежно. Я был достойным принцем, о принц дикарей.
— Мудро, — съязвил Сареван. — Интересно, кто-нибудь имеет представление о том, насколько ты умен?
Золотые глаза затуманились.
— Тело принца принадлежит его народу. К его разуму это не относится.
— Но, кажется, они и не подозревают, что у тебя есть тело. — Плоть, — сказал Хирел. Он вытянул руку. Солнечные лучи разбивались о прутья решетки, разбрасывая по волосам юноши золотистые искорки, высвечивая то кровоподтек, то зажившую царапину, то старый побелевший шрам. — Кровь и кости. Человеческое тело. Когда я стану императором, у меня не будет даже этого. Я стану воплощением истинного королевского образа.
Сареван поежился в душном жарком воздухе. Он чувствовал себя очень уязвимым. В горле у него пересохло, лицо зудело, в теле не стихала боль. Он сказал:
— Когда ты станешь императором? И ты думаешь об этом сейчас?
Хирел улыбнулся. Это была не слишком приятная улыбка. — Я добьюсь этого. Я всего лишь пленник, а не мертвец. Я не сдамся. И никого не прощу. — Мне жаль твоих врагов. — И правильно. — Хирел все еще улыбался.
На закате их носилки остановились. Сареван не проронил ни слова в течение долгого времени: он опасался, что не выдержит и завоет как зверь. Ему и раньше доводилось попадать в темницу. Его запирали в наказание за то, что он был магом и жрецом. Но тогда у него была сила. Он всегда был внутренне свободен. Ему не надо было бороться, чтобы дышать, чтобы думать, чтобы оставаться самим собой и не поддаваться безумной панике.
Раздался скрип засовов, и дверь открылась. Не в силах больше терпеть, Сареван ринулся к свету. Путь ему преградили человеческие тела. Он отбросил их прочь и наткнулся на камень. Стена. Ворота…
Его обступили люди. Он боролся с ними. Их оказалось слишком много, и все они были вооружены. Его руки могли только отталкивать их, но не могли никого сразить. Саревана схватили, связали и втащили в какую-то комнату.
Там уже был Хирел, одетый с головы до пят, и попивал вино из кубка. К счастью, помещение оказалось довольно просторным.
Тюремщики Саревана втолкнули его внутрь и заперли за ним дверь. Он, задыхаясь, упал на пахнущие плесенью ковры, но снова обрел способность мыслить разумно. Веревки жестоко стягивали его запястья. Он чувствовал, как пульсирует в жилах кровь.
Хирел встал возле него на колени и начал возиться с узлами.
— Наши тюремщики просто потрясены твоей великолепной свирепостью, — сказал он.
— Это не тюрьма, — осторожно сказал Сареван. — Мой разум не может преодолеть эти стены. Мне душно внутри; мне душно снаружи.
Возможно, Хирел не понимал его. Или, и это могло быть намного хуже, понимал.
— Ты не создан для запечатанных дворцов, — заметил он. Сареван вздрогнул. Он попытался стать веселым, перестать думать о мрачном.
— Может быть, наши тюремщики надеются, что я до смерти изобью тебя?
— Это было бы весьма выгодно, — сказал Хирел. — Кому?
Юноша пожал плечами. — Я спросил. Но мне не ответили.
Мало-помалу узлы поддались, и веревки упали на пол. Сареван лежал и старался подчинить своей воле онемевшие руки.
Хирел наблюдал за ним, сидя на корточках. Наконец он схватил одну руку Саревана и умелыми пальцами вернул ее к жизни.
— Я не видел ни нашего маленького мага, — сказал он, — ни нашего серого охотника.
Плен совсем истощил мыслительные способности Саревана. Чтобы понять, о чем идет речь, ему пришлось напрячься. В его душе расцвела надежда — и сразу умерла.
— Погибли. Или бежали.
— Вероятно. — Хирел занялся другой рукой Саревана. — А мы нужны им живыми. Когда ты вырвался, они не попытались убить тебя. Они скорее отпустили бы тебя, чем применили оружие.
— Значит, мы заложники? — Ирония ситуации поразила Саревана, и он рассмеялся, несмотря на боль. — Ну, для меня это даже неплохо, пока каждый в Асаниане готов схватить меня, — рассудил Сареван. — Но вот ты…
— Я думаю, они не узнали меня, — сказал Хирел. — Все еще не узнали.
Он решительно встал. Сареван приподнялся и открыл рот, чтобы ответить, но тут Хирел шагнул к двери и заговорил. Он повысил голос ровно настолько, чтобы его было слышно за стеной, но звучание этого голоса изменилось так, что волосы встали дыбом на затылке Саревана. Ему еще не доводилось слышать двенадцать тонов высокого асанианского языка, примененных с таким тонким мастерством, которое граничило с истинным искусством.
— О ты, кто охраняет эту дверь, поспеши к своему хозяину и передай ему: принц, стоящий выше всех принцев, будет говорить с ним.
Снаружи не донеслось ни звука. Хирел вернулся в центр комнаты, уселся на гору подушек и снова взялся за кубок. Свободной рукой он указал на столик, стоявший рядом с ним. — Ешь, — велел он.
Сареван с большой охотой повиновался, хотя и был осторожен, не доверяя асанианским соусам. Он почувствовал, что соскучился по доброму жаркому из мяса дикого оленя, по плодам, вкус которых не испорчен специями, по простому крестьянскому сыру. Даже язык, на котором он всегда с удовольствием общался с Хирелом, превратился для него в нечто обременительное. Он молча поел, почти не чувствуя вкуса, только чтобы успокоить желудок, и выпил кислого асанианского вина. Затем принялся бродить по комнате, достаточно просторной, но лишенной окон. Он снова готов был сломаться. Гнев уже не помогал ему. Неужели Высокий принц Керувариона превратится в обезумевшее животное всего из-за нескольких часов заключения?
Загремели засовы. Сареван резко повернулся, чуть не потеряв равновесие. Дверь хлопнула. На пороге появились вооруженные люди. Они прошли мимо Хирела, не глядя на него, и окружили Саревана.
— Не прикасайтесь к нему, — произнес Хирел, снова используя свое мастерство интонации, весьма близкое к колдовству.
Стражники замешкались. Сареван не двинулся с места. Они направили вперед свои копья, но ни один из них не прикоснулся к Саревану и ничем не угрожал ему. Внезапно Сареван улыбнулся и привалился спиной к стене, скрестив руки на груди. Он заметил, что люди не смотрят на него. Они очень старались не делать этого. Самый высокий из них едва доставал ему до подбородка. Самый низкорослый вынужден был смотреть вверх или вбок или вообще закрыть глаза, чтобы они не наткнулись на то, чего он очень старался не замечать.
— В чем дело? — спросил его Сареван. — Ты никогда прежде не видел мужчину спереди?
Асанианец побагровел, но не стал мстить при помощи копья. Сареван выразил ему свое восхищение по этому поводу. Тот покраснел еще сильнее и грозно нахмурился.
Когда стало ясно, что комната надежно охраняется доблестными воинами, капитан вернулся к двери и поднял меч в приветствии. Все его воины, за исключением тех, кто обступил Саревана, ударили клинками о щиты и преклонили колени.
В комнату неторопливо вошел их хозяин в сопровождении двух жрецов Уварры, одного — в сером одеянии, другого — в темно-фиолетовом. Сареван чуть не рассмеялся. Этот человек вел себя как император, но был мал как ребенок. С таким красивым и гладким лицом цвета превосходной слоновой кости его можно было принять за ребенка лет девяти неопределенного пола, закутанного в ниспадающий широкими складками шелк. Однако глаза у него были совсем не детскими. Подобно глазам Хирела, они казались сделанными из чистого золота, только если он широко раскрывал их, можно было заметить белок. Они светились горькой радостью.
Хирел поднялся. Сейчас он казался высоким, несмотря на свою молодость. Он на целую голову возвышался над этой великолепной миниатюрой человека.
Сареван смотрел и улыбался. Незнакомец держался как император. А Хирел Увериас просто был им. Это было прекрасно сыграно.
— Брат, — спокойно и без всякого удивления сказал он. Ну разумеется. Они были очень похожи. Хирел, загоревший, похудевший и закалившийся в пути, выглядел даже старше, чем его старший брат.
— Брат, — отозвался манекен в шелках. Голос его звучал нежно и почти бесполо. — Я счастлив видеть тебя в добром здравии.
Хирел наклонил голову. Он ничего не ответил, словно чего-то ждал. Его взгляд был тверд.
Через мгновение пришедший потерял свою уравновешенность. Хирел не шевелился. Его брат медленно опустился на колени. И еще медленнее, под взглядом этих спокойных неумолимых глаз, пал ниц. Маги последовали его примеру.
Хирел смотрел на них сверху вниз. Он не улыбался, но в его глазах Сареван заметил торжество.
Наконец маленький принц с изяществом поднялся с пола, и маги тоже с облегчением распрямили спины. Хирел не предложил брату руку. Он сел, подобрал под себя ноги и сказал:
— Твоих молодцов следует выпороть. Они нанесли принцу оскорбление.
— Это уже исправлено, — сказал его брат. Аранос. Сареван был готов назвать его по имени. — Пока еще нет, — возразил Хирел. Аранос проследил за направлением его взгляда. Сареван улыбнулся им обоим. Младший принц посмотрел на него с интересом и без видимого смущения. Тонкие брови взметнулись вверх. Аранос приблизился, и его копьеносцы отступили, хотя и неохотно. Он протянул руку. Его ладонь была по-детски маленькой, а ногти в драгоценных чехлах оказались той же длины, что и пальцы, продолжением коих они являлись. Саревана передернуло, когда эти сверкающие когти коснулись его, но улыбаться он не перестал.
— Маленький человек, — сказал он мурлыкающим тоном, — я даю тебе разрешение коснуться меня.
Рука замерла. Араносу пришлось откинуть голову назад, чтобы взглянуть в лицо Саревана. Он совершенно не испугался. — Ты великолепен, — сказал он.
Он действительно так думал или же был слишком хитер для чужеземного простодушия Саревана? А может быть, простота — это оборотная сторона хитрости? — Ты оскорблен? — спросил Аранос. Сареван задумался.
— Я бы не назвал это именно так, — ответил он. — Но все-таки да, это оскорбление.
Аранос опустил голову и повелительно взмахнул рукой. К удивлению Саревана, одежду принесли довольно быстро. Это было такое же, как у Хирела, одеяние из тяжелого грубого шелка. Еще более любопытным оказалось то, что платье пришлось ему впору. Слуга, принесший его, держал в руках еще и гребень, который он умело пустил в ход, когда Саревана убедили в необходимости сесть возле Хирела.
Аранос ждал, продолжая оставаться на ногах. Сареван подумал, что его наряд должен быть страшно тяжелым. Он состоял из семи одежд, надетых одна поверх другой так, чтобы края нижних платьев виднелись из-под верхних.
Хирел, который великолепно чувствовал себя в одной рубашке, откинулся на подушки.
— Ты должен объяснить мне, что все это означает, — сказал он. — Нас схватили, будто преступников. Посадили в носилки, словно женщин. Раздели и заперли, как рабов. И после всего этого ты оказываешь мне почести. Уж не издеваешься ли ты надо мной? — очень мягко спросил он.
— Были совершены ошибки, — в том же тоне ответил Аранос. Его маги были бледны как смерть и не отрывали глаз от пола. — И эти ошибки не повторятся. — Отсюда вытекает, что мы свободны? — Я этого не сказал.
— А, — только и произнес Хирел.
— Ты неправильно меня понял, — сказал Аранос. — Олениай, которые ехали с вами, поклялись предать тебя; они хотели завершить то, что не удалось сделать Вуаду и Сайелу. С твоим спутником они намеревались поступить так же, как и с тобой, а после этого отправить назад к отцу с поздравлениями от Золотой империи.
Несмотря на то что Сареван хотел казаться спокойным, его пробрала дрожь. Губы Хирела побелели. — Не слишком умно с их стороны, — заметил он. — Это верно. Мои маги прослышали о заговоре. Они обязались предупредить вас, но события развивались слишком быстро, а вы так же быстро двигались вперед. Вы неправильно истолковали их намерения, однако именно это вас и спасло. Когда предатели пришли схватить вас, вы уже исчезли.
— Даже если я поверю, что целью этого заговора была моя смерть, — сказал Хирел, — у меня все равно останется много вопросов. Верный вассал не станет одурманивать и похищать своего Высокого принца.
— У нас не было времени поступить иначе. Предатели могли напасть в любую минуту. Кстати, ваша идея с переодеванием оказалась неудачной. Настоящих олениай невозможно этим обмануть, и по всей стране мгновенно распространился слух, что три самозванца направляются в Кундри'дж: двое из них необыкновенно высоки, и один едет на жеребце с голубыми глазами.
— Кстати, я не вижу нашего друга, хотя его схватили вместе с нами. И жеребца я тоже не вижу.
— Ты увидишь их, — сказал Аранос. — А теперь пойдем, мой брат и мой господин. Ты всегда подозревал, что я охочусь за твоими титулами; ты думал, что я готов солгать и даже пойти на убийство ради того, чтобы заполучить их. И тем не менее против тебя восстали те твои братья, в любви которых ты был уверен и которым так сильно доверял. Ты можешь изменить свое мнение обо мне? Можешь поверить, что я тебе не враг?
— После меня ты — главный возможный наследник престола.
— Всего лишь возможный. Твой отец еще не женился на твоей матери, а я уже знал, что его законный сын вытеснит меня с трона. Когда наш отец отправился завоевывать княжну гилени, весь Высокий двор был охвачен ужасом. Перспектива наследника-полукровки возмущала всех. Но если бы он женился на ней, их отпрыск взошел бы на Золотой трон. Когда он вернулся один и отвергнутый, то отправился залечивать сердечные раны в гарем, породив таким образом на свет целую армию сыновей. Я понимал, что в конце концов он уступит неизбежности. Так и случилось. Он женился на своей сестре, предназначенной для него. Родились твои сестры, некоторые из них умерли, потому что были слишком слабыми, а одна выросла и стала точным подобием матери. И наконец, на свет появился ты. Я хотел радоваться этому, я хотел стать тебе хорошим братом, но твоя мать меня не выносила. Остальных она не боялась или почти не боялась. Но я был старшим, во мне текла благородная и почти такая же чистая кровь, как в тебе, поэтому она считала меня смертельно опасным. И никто из вас никогда не стремился узнать правду обо мне.
Сареван переводил взгляд с одного принца на другого. Он не пытался вмешаться в их разговор. Бледное лицо Хирела было суровым. Аранос казался воплощением кристальной честности.
— Я не знаю, кому доверять, — очень медленно произнес Хирел.
— Ты доверяешь вот этому иноземному принцу. Хирел сверкнул в сторону Саревана круглыми, как у испуганного жеребца, глазами. — Он не асанианец.
— Значит, ты не доверяешь и самому себе? Кулаки Хирела сжались на его коленях. Он сделал короткий резкий вздох.
— Докажи мне, что говоришь правду. Поезжай вместе со мной в Кундри'дж. Встань рядом со мной в Первый День Осени. Признай меня живым и провозгласи меня Высоким принцем перед нашим отцом.
Сареван пристально следил за Араносом. На лице принца не отразилось ни страха, ни потрясения. Он был совершенно спокоен.
— Именно это я и собирался сделать. — Если ты лжешь, — тихо сказал Хирел, — лучше убей меня сейчас. Потому что, останься я в живых, даже если меня сделают евнухом, рабом или калекой, я получу твою жизнь в обмен на твое предательство.
— Я не лгу, — ответил Аранос. Он снова опустился вниз и поцеловал пол возле ног Хирела. — Ты мой Высокий принц. И ты будешь моим императором.
Одно из обещаний Аранос сдержал. Стражники вернули им Зха'дана. Зхил'ари был цел и невредим, если не считать потрясения, вызванного ужасом плена. Как и Сареван незадолго до этого, он был обнажен: асанианскую одежду он отказался надевать, а килта ему не дали. Он приветствовал своих спутников радостным криком и прыжком, который заставил стражников выхватить клинки из ножен. Хирелу пришлось отогнать охрану. Сареван чуть не был раздавлен в объятиях, Зха'дан позабыл даже наречие торговцев. Он тараторил на своем родном языке так быстро, что Сареван не мог понять ни слова и в конце концов встряхнул его, заставив замолчать. Зха'дан отстранился, вглядываясь в лицо своего принца. — Они посадили тебя в клетку, — сказал он. Он уже не казался легкомысленным и безрассудным, что частенько помогало ему маскировать его истинную сущность. — Я слышал тебя. Я думал, что тебя убили.
— Неужели ты такой хрупкий? — резковато спросил Сареван, потому что эти слова были слишком похожи на правду. Зха'дан нахмурился.
— Они думают, что знают, какой ты. Глупцы. — Можно ли от них ожидать предательства? — Все они предатели. — Зха'дан выглядел так, словно у него страшно болела голова. — Но они не хотят убивать никого из вас. Пока. Вы видели эту куклу из слоновой кости? В его маленькой головке намного больше мыслей, чем может показаться. Мне он не нравится, — признался Зха'дан, — но он считает, что сейчас в его интересах служить нашему маленькому жеребцу.
— Хотел бы я знать почему, — пробормотал Сареван. Он всего лишь размышлял вслух, но Хирел ответил: — Это ему выгодно. Он обладает гибкостью. Если все обстоит так, как он сказал, мы обязаны ему нашим спасением. И это наделяет его огромной силой.
— Однако не такой огромной, как императорская власть. — Он остается моим наследником, пока у меня не родится сын.
— Тогда чем раньше ты им обзаведешься, тем лучше, не так ли?
Юноша покраснел, но его язык не потерял своей остроты. — Не мог бы ты прочитать мне наставление на эту тему, о жрец Солнца? Сареван ухмыльнулся.
— Удел жреца — читать проповеди. Но с практикой мы должны обращаться поосторожнее. — Он отбросил легкомысленный тон. — Ты хочешь довериться ему? — Выбор у меня невелик. Саревану пришлось согласиться.
— Соблюдая осторожность, мы сможем добраться до цели. Я буду прикрывать твой тыл. А ты будешь защищать мой?
— Да, — сказал Хирел, — пока необходимость не заставит меня предать тебя.
Хирелу вернули оружие, ион свободно поскакал верхом, как один из воинов Араноса. Ему было необязательно надевать шлем, если бы только он сам не пожелал, потому что, хотя у него было лицо высокородного асанианца, в их отряде таких было много.
Саревану и Зха'дану повезло меньше. Сареван отказался прятаться в носилках и старался держаться подальше от огромной крытой колесницы Араноса, запряженной голубовато-серыми кобылами. Он понимал, что это свидетельствует о его трусости, но ничего не мог с собой поделать. Он настоял, чтобы ему дали полную свободу и возможность следовать к цели путешествия на родной и знакомой спине Брегалана. Вместе с ним этого добился и Зха'дан, но, как всегда, Саревану пришлось пойти на некоторые уступки. Он вынужден был надеть полные доспехи, с помощью магии подогнанные по его размеру, и огромный шлем, закрывающий лицо. Шлем был нелепо разукрашен и очень неудобен, но он скрывал необычную внешность чужеземного принца, и благодаря ему Сареван стал похож на остальных членов маленького отряда личной гвардии принца.
Маги ехали вместе со своим хозяином. Возня с металлом утомила их; наверное, они спали за колыхающимися занавесками. Саревану не нравилось, что темный маг приложил руку к изготовлению его доспехов. Они казались сделанными из самой обычной позолоченной бронзы, и в них не чувствовалось никакого злого духа. Лишь когда он впервые надел их, его рука с золотым диском дрогнула, словно от прикосновения силы, однако боли он не почувствовал ни в руке, ни в голове.
Если молодому лорду Среднего двора или отряду воинов темной клятвы приходилось расчищать себе дорогу, то перед принцем Высокого двора любые препятствия устранялись сами собой. Все постоялые дворы были открыты перед ним, все почтовые станции с готовностью ждали его приказов. Если его что-то не устраивало, он мог воспользоваться гостеприимством местных лордов. Никто не задерживал его, никто не осмеливался задавать вопросы.
То, что Хирел отказался со всеми удобствами ехать вместе с братом, вызвало небольшой переполох среди гвардии. Сареван и Зха'дан не волновали их: они были всего лишь чужеземцами, пусть даже королевского происхождения, как они заявляют. Так что нечего навязывать свои варварские рожи добрым людям. Хирел был больше чем человек, и все это отлично знали. Им совершенно не нравилось то, что он скачет бок о бок с остальными с непокрытой и коротко остриженной головой, что его шлем болтается у седла и что он выглядит как самый обычный смертный.
По-видимому, Хирел не замечал их ропота, а если и замечал, то не придавал ему значения. Часто он ехал возле Саревана в последних рядах личной гвардии принца, возглавляя отряд тяжеловооруженных всадников. Время от времени он протягивал руку, словно не в силах сдержаться, и поглаживал шею Брегалана. Он не просил разрешения и дальше ехать на голубоглазом жеребце, а у Саревана не было возможности предложить это. Хирел замкнулся в себе. В начале пути он иногда разговаривал, но асанианцы не отвечали ему. На исходе первого утра пути он перестал говорить.
На четвертую ночь после договора с Араносом, когда до Кундри'дж-Асана оставалось три дня пути, а до Первого Дня Осени — четыре, младший принц остановился на постоялом дворе. Хозяевам волей-неволей пришлось уйти, и ни сам принц, ни его маленькая армия не услышали их жалоб.
В первую ночь Сареван попытался устроиться на ночлег вместе с воинами гвардии, однако ему объяснили, что это недопустимо. Он подозревал, что они попросту не захотели спать в одной комнате с варваром. Ему отвели отдельную спальню и позволили оставить при себе Зха'дана. В эту ночь произошла ошибка, которая не допускалась раньше: ему были предоставлены на выбор женщины дома. Должно быть, хозяина постоялого двора забыли предупредить. Сареван с интересом выслушал быстрый и язвительный отказ, который от его лица дал Хирел. Гораздо более быстрый и язвительный, чем если бы это был его собственный.
Все многозначительно уставились на Зха'дана, думая, что понимают, в чем дело. Некоторые, повнимательнее посмотрев на Хирела, решили, что только им открылась истина. Юноша сокрушил всех, выбрав самую хорошенькую из женщин, и удалился с ней в свою комнату, откуда никто из них не вернулся.
Сареван медленно подошел к своей одинокой постели, Зха'дан занял позицию возле двери, будучи достаточно благоразумным, чтобы мечтать о том, чего получить не мог, и слишком привередливым, чтобы подбирать объедки, предложенные хозяином постоялого двора.
— Одного раза достаточно, — сказал он, натягивая на себя одеяло. — Они не слишком-то чистые, эти люди. Неудивительно, что они всегда гладко выбриты. Иначе паразиты загрызли бы их.
— То же самое, вероятно, они говорят о нас, — возразил Сареван.
Зха'дан фыркнул. Даже если бы он не купался каждый день и тщательно не следил за собой, эти маленькие кусачие твари все равно не заинтересовались бы им. Паразиты не любят магов, пусть это всего лишь ученик колдуна зхил'ари.
Видимо, Сареван до сих пор излучал эти магические волны. Во всяком случае, насекомые его не беспокоили. Он улегся, закрыл глаза и попытался не думать. Это оказалось трудной задачей. Прошлой ночью, после благословенной передышки, его снова посетил тот же сон. Прежний мрак, прежний страх. Однако завершился он странно, и Сареван одновременно боялся и надеялся, что это было не пророчество, а простое сновидение, порожденное желанием и страхом, а также образом жизни.
Воспоминание об этом сне не оставляло его до сих пор, хотя он желал бы стереть его из памяти. После мрака предвидения, прочерченного молниями, вокруг разлился мягкий свет. На стенах из серого камня горели лампы; везде висели богатые гобелены, замысловато расшитые переплетающимися изображениями зверей, птиц, цветов и отделанного драгоценными камнями дракона. Сареван лежал на чем-то мягком, погрузившись в истому, и на какое-то время освободился от всех своих страхов и неотложных дел. Он чувствовал некую странность в том, как он лежал, в ощущениях своего тела, но это не вызывало у него тревоги. Непонятнее было то, что сердце его трепетало и пело.
Чьи-то легкие пальцы ласкали его щеку. Это прикосновение, такое реальное, заставляло его дрожать от удовольствия. Сареван повернул голову. В своем сне он вовсе не удивился и тем более не испытал панической тревоги, которая при пробуждении заставила бы его подскочить. То, что Хирел лежал рядом с ним, было замечательно и совершенно правильно; все его маски были сброшены, а на губах играла теплая улыбка пресыщения. Разум Саревана даже не удосужился превратить его в женщину. Хирел был немного старше и гораздо выше (невероятно, но он был не ниже самого Саревана) и бесспорно оставался мужчиной.
Может быть, он что-то сказал. Сареван так и не узнал этого, потому что Зха'дан разбудил его, позвав на предрассветную молитву, после которой их ждал целый день пути.
И в течение всего дня Сареван ловил себя на том, что то и дело выслеживает глазами этого мальчишку, — непростое дело для человека с тяжелым позолоченным шлемом на голове. Ему не удалось заметить никаких признаков того, что Хирел мог внезапно вырасти и сравняться с ним в росте. Тело Саревана не испытывало того страстного томления, которое охватило его во сне, хотя принц Асаниана в своих простых доспехах был прекрасен. Прямой и гордый, он скакал на своем коне с грацией прирожденного наездника.
Это все разум, сказал себе Сареван, лежа в своей одинокой постели. Это он перепутал тело с душой. В постели Хирел ему не нужен.
Тогда почему, — спросила какая-то маленькая и ехидная часть его существа, — почему ты мечешься и дрожишь, словно любовник, которого разлучили с возлюбленной? Потому что этот сон свел его с ума. Потому что в Первый День Осени ему исполнится двадцать один год, а его тело так и не познало ни одной женщины, как, впрочем, и ни одного мужчины, но вот его разум, его дикий разум ребенка-мага, слишком хорошо знал и тех и других.
Литания боли привычно зазвучала в его голове, но почему-то на этот раз у него не хватило терпения дочитать ее до конца. Он попытался посмеяться над собой. Во всем виноват воздух Асаниана, насыщенный распутством. Сареван нарушил здешние представления о приличиях, и его стараются сделать похожим на жителей Золотой империи. Может, ему еще и волосы перекрасить в золотой цвет, а кожу выбелить до оттенка слоновой кости?
Приподнявшись на локте, Сареван оглядел себя в мерцающем свете ночной лампы. Он был все тем же замечательным образчиком смешения рас и гораздо более неистовым воплощением мужественности, чем ему хотелось бы. Он кое-как прикрылся, натянув на себя рубашку, в которой здесь было положено спать. Этот старый дурацкий обычай оказывался полезным для того, кто не желал открывать чужому взору свое состояние.
Зха'дан даже не пошевелился, когда Сареван перешагнул через него. Он медленно побрел по незнакомым переходам. Движение несколько охладило его. На улице никого не было. Стражники Араноса подозрительно оглядели его, но не стали задерживать.
Огни в кухне были потушены, а повара и судомойки храпели в унисон. Лицо Саревана осветила озорная улыбка. Пусть он принц королевской крови и мужчина, но ведь он еще молод, а старые проделки быстро не забываются. Он отыскал неизвестно кому принадлежавшие сладкие лепешки и флягу легкого кисловатого вина, которым, очевидно, и перепились все присутствующие. Завязал лепешки в салфетку и забрал флягу.
Маленькая дверь открылась навстречу звездному небу и ночной прохладе. Сареван оказался в садике возле кухни. Дул легкий ветерок, он прогонял зловоние, исходившее от кучи навоза. Возле стены стояла скамья, почти скрытая ветвями дерева, увешанного спелыми плодами. Сареван сел на скамью, прислонился к стволу и насытился лепешками и плодами, запивая из фляги. Жар, охвативший его тело, потух, боль утихла. Он потянулся, чтобы сорвать еще одно сладкое яблоко.
Его рука замерла. Кто-то приближался к нему, мягко ступая по ковру из трав. Воспоминания о детских провинностях заставили Саревана напрячься для побега. Но тут он вспомнил, что уже давно перестал быть сумасбродным мальчишкой и никто не осмелится теперь поднять на него руку из-за кражи.
Наконец он сорвал яблоко и напряг зрение. К нему приближалась не одна, а две фигуры. Одна из них, огромная грациозная тень с зелеными сверкающими глазами, шагала на четырех лапах.
Сареван позабыл о своей вине, о своих проблемах, об обжорстве и даже о яблоке в своей руке. Юлан навалился на него, распевая радостную песнь.
— Брат, — пропел в ответ Сареван голосом, похожим на любовное мурлыканье. — О мой брат!
Юлан боднул его в живот. Сареван упал поперек тропы, головой прямо в ароматные травы. Он прильнул к могучей шее и рассмеялся, вдыхая мускусный аромат кота и запах шалфея, а Юлан, яростно рыча, делал вид, что хочет сожрать его. Это была настоящая любовь. И он позабыл обо всем, даже о сладком яблоке, которое все еще держал в руке. Рассмеявшись, он обхватил Юлана за шею и вскочил на ноги.
И при этом чуть не сбил с ног человека, появившегося вместе с Юланом. Каждой клеткой своей кожи Сареван мгновенно осознал, что это женщина. Он отпрянул назад, бормоча какие-то извинения.
Слова застряли у него на языке. Силуэт незнакомки приобрел знакомые очертания обыкновенного бесполого асанианца, может быть, даже евнуха. С прической жреца Уварры, в одеянии мага. Темного мага.
Прозрение и свет звезд озарили лицо, преобразив кротость евнуха в спокойную уверенность женщины. Ее нельзя было назвать прекрасной, но ей этого и не требовалось. Рядом с ней его тело звенело как струна.
И тем не менее сердце его оставалось холодным. Она пришла вместе с Юланом. Черная колдунья. Она видела его в нескрываемой радости. Теперь она знает об одной из его слабостей.
Юлан, мурлыкая, прижался к нему. Кот не был околдован, иначе Сареван узнал бы об этом. Зло не коснулось Юлана.
Вероятно, женщина прочитала мысли Саревана. Казалось, происходящее забавляет ее.
— Твой брат — великий охотник, — сказала она. — Ты знаешь, что он способен учуять даже слабый запах силы? Он выследил меня, заставил встать с постели и привести его к тебе.
Выучка Саревана подсказывала ему, что она лжет: ни один слуга тьмы не говорил правду. И тем не менее он знал, что все так и есть. Юлан действительно умел чувствовать магию. То, что он нашел мага и потребовал проводить к потерянному брату, было очень на него похоже. Кот знал, что к простому человеку обращаться не следует из опасения быть подстреленным.
И все же именно темный маг… Сареван свирепо уставился на кота. Он чувствовал себя преданным.
Юлан уселся, зевнул и принялся вылизывать лапу. Он сморщил нос — ему не нравился запах шалфея. Да, ведьма действительно забавлялась.
— Теперь я вижу, — сказала она, — что утверждения о том, будто у тебя самый острый язык в Керуварионе, это только сказки. Или жрецу твоего ордена не пристало разговаривать с женщинами? Сареван покраснел.
— О чем я должен с тобой говорить? Ты рабыня тьмы. — А разве ты не раб света? — спокойно парировала она. — Необходимо избавить мир от тебе подобных. Она села на скамью, где только что сидел Сареван. Пояс на ее одеянии распустился, и оно распахнулось. Сареван мельком увидел ее полные и красивые груди.
А на его рубашке пояса не было вообще. Он поспешно запахнул ее. Женщина улыбнулась.
— Человек всегда боится того, что меньше всего знает. — Я знаю все, что мне необходимо знать. Это был неубедительный ответ, и они оба поняли это. Она взяла лепешку и с явным удовольствием отщипнула кусочек.
— Давным-давно Аварьян был Уваррой. Она сохранила оба своих лика. А он ограничился одним. И хотя я служу ночи и моя сила питается мраком и лунным светом, это не мешает мне поклоняться солнечному свету.
— Вот тут, жрица, ты лжешь. Ни один слуга Ночи не может вынести Солнца.
— Значит, таковы представления вашего народа? — Ее голос звучал потрясенно и печально. — Неужели все так искажено? Неужели вам не известна истина?
Его рука с яблоком рванулась назад. Женщина стояла неподвижно и спокойно смотрела на него ясными глазами. Она ужасно напоминала Хирела. Выругавшись, Сареван отвернулся от нее и в сердцах отшвырнул яблоко. Оно перелетело через высокую стену и неслышно упало.
— Ты знаешь, — сказала она. — В глубине души ты все знаешь. Если бы это было не так, ты никогда не пришел бы в Асаниан. Его била дрожь.
— Я пришел, чтобы предотвратить войну. — Вот именно.
Сареван круто обернулся.
— Ты пришла остановить меня. Ты поняла, что меня невозможно заколдовать. Тогда ты решила, что меня можно совратить. Сначала с помощью моего брата, затем с помощью твоего тела. Женщина весело рассмеялась.
— Смотри-ка, что могут сделать с человеком клятвы, данные Аварьяну! Если бы я соблазнила тебя, принц, это не погубило бы тебя, а излечило.
Старая песня Асаниана. Она уже утомила Саревана. — Что заставляет тебя думать, что я могу захотеть тебя? — В твоем положении, — сказала женщина со сладким ядом в голосе, — для тебя сгодится любая особа женского пола. — Она оглядела его с ног до головы. — В Кундри'дже тебя ждет процветание. Высокий двор даже твою грубость сочтет восхитительной.
— Неужели мне будет позволено зайти так далеко? — Мы очень долго трудились, чтобы тебе это удалось. — Почему?
— Грубый, — пробормотала она про себя, — а может быть, просто неловкий. И молодой, и плохо вышколенный. И я думаю, что, хотя ты и не трус, тебе страшно. Не так-то легко узнавать, что все, во что ты верил, — ложь. — Не все, — прошептал Сареван.
— Большая часть. — Она сцепила пальцы на коленях. — Ты не ожидал, что я такая, да? Я почти человек. — Твоя сила противостоит всему, что для меня свято. — Правда? Тебе доводилось драться с настоящим темным магом?
— Силу одного из них я забрал. Его союзницу я убил; она унесла с собой мою силу. Она была очень похожа на тебя, — невыразительно сказал Сареван. — Это была проверка. Ты ее не выдержал. Он закрыл глаза. Его кулаки сжались. Он хотел повернуться и уйти прочь, чтобы спасти свою душу, но не смог. — Я видел Глаз Силы. Это воплощение зла, которое невозможно постигнуть. Ни один здравый ум не может вынести его, не говоря уже о том, чтобы управлять им.
— Не всякая сила легка или приятна. Некоторые ее разновидности совсем не таковы. Чтобы дождаться лета, приходится претерпеть зимние холода.
Такова была правда из его сна. Эта женщина издевалась над ней. Потому что если это было не так, тогда все, что сделал Сареван, послужило лишь на пользу мраку, а значит, он хуже чем изменник: он предал своего бога.
— Мы, члены гильдии магов, знаем, что есть и что должно быть, — сказала она. — Я открою тебе секрет, Солнечный принц. Каждый маг — это лишь половинка пары. Каждый посвященный обладает одной гранью силы, либо темной, либо светлой. Каждый должен найти себе пару в ком-то, кто является его противоположностью. Глаза Саревана расширились.
— Таким образом, — продолжала женщина, — мы существуем в единении. Без света нет мрака. Без мрака нет света. Все уравновешено.
— Следовательно, другой жрец… это… — Мой брат. Мое второе «я».
Сареван тряхнул головой. Голос дрожал и не подчинялся ему. — Ты не должна была говорить мне это. — Ты нас не предашь.
Он рассмеялся. Его смех звучал как рыдание. — Я самый черный из предателей, когда-либо ходивших по земле.
— Я тебе доверяю, — сказала женщина. Она встала и поклонилась на асанианский манер, приложив руки к груди. — Спокойной ночи, Высокий принц. Пусть темнота дарует тебе покой.
Сареван задохнулся и задрожал. Когда он вновь обрел дар речи, она исчезла.
Его называли королем городов, сердцем Золотой империи, древнейшим из существующих жилищ, священной шлюхой, невестой императоров, троном богов; имя его было Кундри'дж-Асан. Он раскинулся в долине Великого Потока, могучего Шахриз'уана, по которому кровь Асаниана струилась от девственных льдов до Пылающего моря. На земле не было города древнее, больше и прекраснее этого. Его окружали девять концентрических стен, каждая из драгоценного камня: белого мрамора, черного мрамора, лазурита, сердолика, яшмы, малахита и голубого агата; восьмая стена была из серебра, а девятая — целиком из золота. Внутри кругов города располагалась тысяча храмов, купола и шпили которых были украшены золотом и драгоценностями, а между ними стояли особняки принцев, лачуги бедняков, жилища и лавки, сараи и рынки, дубильни, парфюмерные магазины, шелкопрядильни, конюшни, бойни. Все это существовало в тесном соседстве, в переплетении и в организованном беспорядке, присущем любому живому существу.
В первый день Сареван мало что успел увидеть. Аранос ворвался в город как ураган с равнин, разметая толпу, и с грохотом въехал на Дорогу Процессий, по которой разрешалось следовать только принцам и их свитам. Благородных лордов здесь приветствовали не так, как это было принято в Керуварионе. Проявлением благоговения в Асаниане было молчание. На чувства варьяни удручающе действовала эта волна безмолвия, которое нарушал единственный звук — шум их передвижения.
Насколько хватало глаз, вокруг было только море согнутых спин, склоненных голов и тел, распростертых на камнях.
Золотой дворец раскрыл навстречу им свои объятия. Его руки были роскошны и холодны. Его тайны непроницаемы.
Но ненадолго, обещал себе Сареван. Ему пришлось расстаться с Брегаланом, к великому неудовольствию жеребца. Аранос дал ему честное слово, что с сенелем будут обращаться по-королевски. Юлан и Зха'дан старались держаться поближе к Саревану и бросали настороженные взгляды из-под нахмуренных бровей.
Их поспешно разместили в покоях Араноса и отделили от мира, поставив у дверей стражу. Уходя, Аранос предупредил их:
— Эти комнаты в вашем полном распоряжении. Но за их пределы не выходите, а также не ешьте и не пейте ничего, кроме того, что вам принесут мои рабы.
Никто не ответил. Хирел стоял неподвижно и смотрел ему вслед. А потом медленно повернулся. Сареван позабыл о своей мудрости. Он был опасно близок к тому, чтобы схватить мальчишку, ударить его, встряхнуть, наорать на него — словом, сделать все что угодно, лишь бы это застывшее лицо потеплело.
В душе Саревана нарастал великий гнев. Но это был вовсе не обычный для него мгновенно возникающий яростный порыв, так же быстро стихающий. Теперь его обуревало холодное ожесточение, которое нашло свое отражение в глазах Хирела. Никто не мог жить в этих комнатах, роскошных, уединенных и наполненных ледяным равнодушием. Обитателю их запрещалось ощущение человеческого тепла, запрещалось даже прикосновение рук, потому что он принц, святыня, потому что ему предстоит стать императором, а император — это больше, чем человек.
И меньше. Больше, потому что, подобно изображению божества, он находится высоко и недосягаем в своем совершенстве. Меньше, потому что, как и у холодного изображения, у него вместо сердца позолоченный камень. Красивая, но пустая оболочка, безжизненная и бездушная, холодная на ощупь и неуютная.
Под пальцами Саревана пружинила живая плоть: пульсировала кровь, мускулы напрягались в сопротивлении. Однако влажные янтарные глаза оставались прежними.
— Пусти меня, — сказал Хирел. — Нет, — отрезал Сареван.
Эти глаза изучали его. Он до конца понял смысл этого взгляда. Чужеземец, варвар. Вопиющая и невероятная помесь. Бывший маг, ставший калекой. И вопреки всему — принц, сын императора, сын сына бога.
Возможно, он даже достоин поцеловать одну из этих стройных и удивительно красивых ног. Внезапно Сареван рассмеялся, разжал руки и наградил мальчика ласковой оплеухой.
— Львенок, прекрати смотреть на меня свысока. Ноздри Хирела раздувались. — Ты… ты…
— Ублюдок? — услужливо подсказал Сареван. — Собачий сын? Рабское отродье? Разумный человек?
— Разумный человек! — Хирел буквально выплюнул эти слова. Он пытался взять себя в руки, обрести хладнокровие, но это ему не удалось. — Ты?
— А может, ты? В конце концов, ты сам позволил Араносу привезти тебя в этот дворец. На что ты надеялся? Что остальные твои братья окажутся здесь, чтобы поступить в твое полное распоряжение?
— Возможно, Аранос сейчас занимается именно этим. — К Хирелу возвращалось его обычное спокойствие, не похожее на эту холодную и ужасающую неподвижность. Он обернулся кругом, намного живее, чем раньше. — Я никогда здесь не был. — Как это никогда?
Саревана сразил взгляд горящих глаз. Это успокоило его. — А что, твои покои отличаются от этих? — спросил он. Хирел пожал плечами.
— Мои покои — белые с золотом. Они немного просторнее. Он второй принц перед Золотым тронов. А я Высокий принц. Я буду им. Завтра.
— Завтра, — согласился Сареван, вкладывая в эти слова всю свою уверенность.
Они отправились бродить по роскошно отделанным мрачным комнатам, выдержанным в черных, серебристых и темно-голубых тонах. Комнат оказалось очень много.
Глаза Зха'дана округлились.
— Показуха, — сказал ему Сареван, возмущенный тем, что целая анфилада комнат была предназначена лишь для хранения одежды.
В одной из них они обнаружили только перчатки. Перчатки для танцев. Перчатки для управления колесницей. Перчатки, сплошь покрытые драгоценностями и предназначенные для того, чтобы ослепить весь Высокий двор. Перчатки из материи тоньше паутины, чтобы принимать наложниц.
— Чтобы принимать наложниц? — повторил Сареван, поднося перчатку к свету лампы.
Она была совсем как кукольная: крошечная, великолепная и до смешного абсурдная. Хирел выхватил ее из руки Саревана и отшвырнул к стене.
— Не издевайся над тем, чего ты не способен понять! Они уставились на него. Казалось, он забыл о них. Он подошел к зеркалу. В нем отражался молодой человек в простых доспехах, покрытых толстым слоем дорожной пыли, с побелевшим лицом и диким взглядом. — Посмотрите на меня, — сказал он.
Они молча смотрели. Хирел занес кулак и с силой ударил по зеркалу. Внезапно и пугающе брызнула кровь. Не обращая на это внимания, он глубоко вздохнул и вздрогнул.
— Меня ждет позор. Все будут смеяться надо мной. Моя голова острижена, тело стало худым и неуклюжим, а голос — не слаще вороньего карканья. Я жил среди простолюдинов; я делил с ними хлеб. Я шел под солнцем совершенно обнаженный, и солнце окрасило меня. И ко мне прикасались… ко мне прикасались…
Сареван не стал раздумывать. Он обхватил его, приласкал, встряхнул, бормоча слова, которые были забыты раньше, чем прозвучали. И Хирел смирился. На какой-то миг он дрожа прижался к Саревану.
Наконец он снова обрел твердость. Сареван отпустил его. Рука Хирела все еще кровоточила. Он облизнул царапину, осознал, что делает, и поспешно опустил руку.
— Вот видишь, — с горечью сказал он, — я ничего не стою.
— Ты самый достойный из всех принцев мира. — Сареван сжал обеими руками пораненную руку Хирела. — Слушай меня, Хирел Увериас. Да, ты изменился. И это неизбежно. Ты вырос. Ребенок, которого я нашел в диких зарослях, был нежным созданием, пухлым и хорошеньким, как ручная кошка дамы. Даже после нескольких дней страданий он был уверен, что весь мир принадлежит ему, что он — центр этого мира, а все остальное создано, чтобы служить ему. Он был невыносимым маленьким созданием. Я с трудом удержался от того, чтобы не положить его на колени и не отшлепать.
Оскорбленный Хирел вскинул голову. Однако он не сказал тех слов, которыми ответил бы раньше. Сареван не без иронии салютовал ему. — Понимаешь? Ты пока еще не превратился в мужчину, тебе предстоит долгий путь к этому, но ты уже вступил на него. И ты наверняка станешь принцем.
Хирел поджал губы и слегка приподнял подбородок. Он хотел что-то сказать, но раздумал. Развернувшись на каблуках, он направился в дальние комнаты, где ждали рабы Араноса, ванна, еда и постель для его утомленного тела.
Рабам пришлось немало вытерпеть. Хирелу они прислуживали с восторгом, однако чужеземцы и большой кот потрясли и испугали их. Все начал Сареван во время купания. Он разделся, шумно плюхнулся в большой бассейн и принялся плавать из конца в конец. Хирел, которого тщательно скоблили на решетке возле бассейна, позволил себе едва заметно усмехнуться.
Сареван положил руки на бортик бассейна и замер на воде, улыбаясь в ответ, Зха'дан с неподдельным замешательством наблюдал за мытьем и выскребанием тела при помощи пемзы. Двое рабов пожирали его глазами, причем у одного из них в руке была бритва, Зха'дан спасся бегством, прыгнув в бассейн к Саревану.
— У него едва пушок пробивается, — сказал зхил'ари, имея в виду Хирела, — и смотри: они сбрили даже то, что было. Как он такое позволяет? — Таковы здешние нравы, — сказал Сареван. — Но только не для нас?
— Ну конечно, нет, — сказал Сареван, оскалив зубы на раба с бритвой. Евнух побледнел и отступил назад. — Ведь мы принцы из другой страны и придерживаемся своих обычаев. — Если так, — подхватил Зха'дан, — то я хочу килт. И краску. И украшения. Я снова хочу выглядеть как мужчина, Рабы Араноса отличались изобретательностью: они нашли и то, и другое, и третье. Сареван заплел ему косички. Подобные вещи нельзя доверять рабам. Лучше всего, если это делает любовник. Но и Солнечного принца было вполне достаточно, Зха'дан почти мурлыкал, придя в согласие с самим собой первый раз после своего появления в Эндросе Аварьяне.
Он выглядел таким довольным, что это вызвало у Хирела улыбку, которая, впрочем, сразу исчезла. Юноша ничего не ел, хотя от вина и не отказался; Сареван подумал даже, что он выпил слишком много. Но Хирел и слышать не хотел о том, чтобы остановиться. Когда Сареван стал настаивать, Хирел с тихой злостью выругался и выставил всех из комнаты.
Сареван не стал сопротивляться. Хирел находился в таком настроении, что его трудно было чем-то утешить. Возможно, вино и одиночество помогут ему успокоиться и подготовиться к тому, с чем ему придется столкнуться завтра утром.
Кровать, на которой расположился Сареван, оказалась очень удобной — настоящая восточная кровать в раме из сладко пахнущего дерева, застланная алым шелком. Сареван с удовольствием погрузился в мягкую постель. Юлан растянулся у него в ногах, Зха'дан захотел устроиться возле двери.
Сареван зарылся пальцами ног в пушистый бок Юлана и вздохнул. Он подумал, что сегодня ему удастся заснуть. Эта мысль вызвала у него улыбку, хотя в ней и крылась доля горечи. О его отце ходит молва, что он всегда прекрасно спит перед битвой.
Он не желал думать о своем отце, которого завтра ему предстояло предать перед Высоким двором Асаниана.
Сареван лениво потер заживающую кожу под бородой и зевнул. Его отяжелевшие веки сомкнулись.
Чье-то гибкое тело скользнуло в постель и вытянулось рядом с ним. Искусные пальцы нашли узлы напрягшихся мышц на его спине. Последовало прикосновение теплых губ и легкое покусывание.
Сареван уперся на руки и привстал. — Черт возьми, кто им сказал, что я хочу… Рядом с ним лежал Хирел, весь золотой в мерцании ночной лампы. Сареван сдержанно, но довольно резко оттолкнул его.
— Что ты здесь делаешь? Зха'дана здесь нет, он вон в том углу. Убирайся из моей кровати!
— Принц, — сказал Хирел, и теперь он вовсе не был похож на того юношу, которого знал Сареван. Перед ним был мужчина, утомленный до изнеможения, неспособный более сдерживать свой пыл. — Принц, смирись. Или, клянусь тебе, я разрыдаюсь, а если я разрыдаюсь, ты это увидишь, а если ты это увидишь, то я возненавижу тебя.
Слезы уже наполняли его глаза. Саревану хотелось громко застонать, отбросить от себя юного демона, позвать Зха'дана, который дал бы Хирелу то, чего он хотел и в чем нуждался в эту ночь ночей. Который слушал бы эти проклятые слезы.
Хирел уткнулся лбом в плечо Саревана и прижался к нему. Руки Саревана обняли его. Мальчик был горячий; его кожа казалась шелковой; от него исходил аромат вина, мускуса и чистого юного тела. Он был сильный и гибкий, словно женщина-воин. Но он вовсе не был женщиной. Он был асанианским придворным и точно знал, что делает. Сареван взял его на руки, отнес к двери и осторожно опустился на колени рядом со Зха'даном. Зхил'ари лежал без движения, широко раскрыв глаза. Сареван отцепил руки Хирела от своей шеи и отвел их от себя, встретив обжигающий золотой взгляд.
— Ты же знаешь, я не могу, — сказал он. Хирел вырвал правую руку и, размахнувшись, ударил его. Сареван покачнулся.
— Ты не мужчина! — выкрикнул Хирел. — Девственник! Слабак! Евнух!
— Когда вино выветрится из твоей головы, маленький брат, ты пожалеешь о том, что оно руководило тобой.
Сареван отпустил левую руку юноши. Удара не последовало, и он смахнул слезу, которая ползла по щеке Хирела. Хирел вздрогнул.
— Будь ты проклят, — сказал он, — будь проклят. Сареван поднялся на ноги. — Зха'дан, люби его вместо меня.
Он отвернулся. Сделать это было невероятно тяжело. Обруч, золотой и стальной одновременно, душил его. Он опустился на постель и проклял все на свете.
Саревану доводилось видеть роскошь. Он посещал празднества, которые Солнцерожденный устраивал в честь своих армий. Он видел лордов Керувариона, совершавших триумфальное шествие на Праздник Мира, которым оканчивались все великие войны империи. Он видел освящение Эндроса Аварьяна и ежегодные игры Вершины лета, он помнил день, когда его провозгласили Высоким Солнечным принцем.
Он видел роскошь. То, что предстало перед ним здесь, не ослепило его, но заставило чуть пошире открыть глаза. Начало осени праздновалось в Асаниане с такой же торжественностью, как в Керуварионе отмечалось начало лета. Празднество сопровождалось ритуалами, посвященными всем богам. Юноши становились мужчинами, девушки — женщинами; заключались браки, детям давали имена и несли в храмы, объявлялись наследники, раздавались титулы, князья получали свои владения. Император собирал весь двор в самом большом зале своего дворца — Зале Тысячи лет с его тысячей, резных высоких столбов, поддерживающих золотую крышу. Этот огромный зал мог вместить целую армию; и действительно, чтобы доставить императорам удовольствие, в дни празднеств здесь собирались армии, и даже конные воины носились по песку, рассыпанному поверх инкрустированных плит пола. В дальнем конце зала пол приподнимался, ограничивая ров, наполненный сверкающим песком — золотой пылью и драгоценностями, разбросанными и раздавленными тяжелыми сапогами ста рыцарей. Это была Золотая стража Золотого трона, князья князей олениай, живая стена, сомкнувшаяся вокруг императора.
Он сидел в кругу своих рыцарей, высоко вознесенный на троне, который представлял собой огромную золотую чашу, установленную на спинах золотых львов. Даже подушки, устилавшие чашу, были вытканы золотом. На них восседал сам император, золотой идол в маске, короне и девяти одеяниях, подобающих величайшему из королей.
Первый ранг двора составляли его сыновья, а Аранос возглавлял его. Он стоял вместе со своей гвардией, магами и жрецами перед лицом императора, на расстоянии трех копий от Золотой стражи. На принце было полное придворное облачение, такое тяжелое, что он едва держался на ногах: соответствующие его рангу семь платьев и затканный золотом шелковый капюшон, ниспадавший на плечи и оставлявший открытым его искусно раскрашенное лицо. Как и остальные, он обязан был стоять, но ему позволялось опираться на руки двух магов. Сареван, чувствовавший себя крайне неудобно в своем причудливом снаряжении, стоял вместе с личной гвардией Араноса. Как самому высокому в строю, если не считать Зха'дана, который находился рядом с ним, ему было отведено почетное место непосредственно около принца. Хирел выпадал из поля зрения Саревана, и, только повернув голову в неудобном сверкающем шлеме, он мог заметить юношу. Он делал это неоднократно, пренебрегая дисциплиной. Доспехи Хирела были такими же нелепыми, как и его собственные, на голове сиял шлем с маской дракона, лицо прикрывало забрало с двумя темными прорезями для глаз. Этот покров полностью скрывал Хирела.
Когда на рассвете юноша проснулся, ему было дурно до умопомрачения, как и предсказывал Сареван. Рабы Араноса принесли ему какое-то снадобье, с которым, по всей видимости, он уже имел несчастье познакомиться. Хирел с отвращением выпил его, скорчив гримасу, однако после этого его глаза снова заблестели, а щеки покрыл румянец. Он даже немного поел, хоть и по принуждению. Благодаря этому он казался уверенным и готовым с твердостью взглянуть в лицо неизбежности.
Сареван не вполне был убежден в этом. После горького разговора прошлой ночью Хирел не сказал ему ни слова. Он не позволил Саревану помочь ему справиться с дурнртой; когда Сареван пытался заговорить с ним, он поворачивался к нему спиной. Он надел свою самую высокомерную маску и вел себя самым невыносимым образом.
Сареван вздохнул и уставился перед собой. Он не мог видеть армию братьев Хирела, но чувствовал их за своей спиной. Аранос появился последним, и выход его был почти королевским; когда он медленно шествовал мимо братьев, они замерли в низком поклоне. У Саревана оказалось достаточно времени, чтобы сосчитать их и даже разглядеть их лица. Сорок, подвел он итог, и это наверняка не все: остальные, без сомнения, слишком молоды или не расположены присутствовать при дворе. Мальчики, юноши и молодые люди с кожей всех оттенков от темно-коричневого до цвета слоновой кости, одетые в соответствии с их положением в пять, шесть или семь одеяний, крепкие, как быки, и тонкие, как тростник, дрожащие от волнения или застывшие в высокомерии, красивые и не очень, и даже просто уродливые — все они носили на себе печать своего происхождения. У одних оно проявлялось в такой малости, как посадка головы. У других чувствовалось во всем, как у Хирела, портрет которого украшал стену Зала Высоких принцев; но на самом деле этот портрет был написан с его отца в молодости и повторял черты отца его отца.
Особо Сареван отметил двух принцев. Они стояли выше всех, рядом с Араносом. Только они, Аранос и еще несколько очень маленьких детей имели право носить семь одеяний принцев первого ранга. Они были одними из красивейших сыновей императора. Вуад даже мог бы превзойти Хирела, если бы по злой иронии судьбы волосы его не оказались цвета старой бронзы. Здесь это считалось изъяном и трагедией, хотя Саревану показалось очень красивым. Но он был всего лишь варваром с кожей цвета дегтя, который не имеет представления о красоте.
Сайел ему понравился меньше, по крайней мере на первый взгляд: бледное существо, достаточно красивое для тех, кто любит молоко или воду, но неудачно наряженное в пурпурные одежды. Однако его глаза были проницательнее, чем у Вуада, а напряжение в них было гораздо менее заметно. Он следил за Араносом, как птица за кошкой: испытывая страх, но помня о своих когтях и клюве. Сайел обратил особое внимание на необычных сопровождающих Араноса. Судя по покалыванию в затылке Саревана во время движения церемонии, это внимание не ослабевало.
Сареван едва заметно пошевелился. У него чесалась спина. Мочевой пузырь сводила судорога. Он проклинал и то и другое, а заодно и свои доспехи, заставлявшие его истекать потом. Они оказались ужасно тяжелыми и слишком вычурно украшенными, чтобы в них можно было сражаться. С их весом он еще мог бы смириться, но завитушки постоянно цеплялись за клинки и затрудняли движения рук.
Нет, драться ему не придется. Во всяком случае, не здесь. Не перед лицом асанианского императора. Придворные строили свои козни более хитроумно, используя отравленные слова и отравленное вино.
Битва приближалась. Сареван осмелился немного развернуться всем корпусом и скользнуть по залу глазами, скрытыми шлемом. Принцы слегка напряглись. Их глаза были широко раскрыты и блестели.
Какого-то очень молодого лорда представляли императору; ему пришлось выполнить полный ритуал и даже девять раз пасть ниц перед своим повелителем. Он проделал все это с грацией и хладнокровием, несмотря на мертвенную бледность лица.
Наконец он в последний раз поднялся, произнес слова, которые положено было произнести, и, медленно пятясь, занял свое место в ряду дворян. Наступила тишина. Глаза придворных возбужденно заблестели, все подались вперед. Лишь Ара-нос остался неподвижен.
С величественной медлительностью Зиад-Илариос поднялся с трона. Но не только величие сковывало его движения: его одежды были так же тяжелы, как бремя императорской власти. Он поднялся словно изваяние, оживленное при помощи чар, а его лицо вообще было не лицом, а маской из кованого золота.
Таков был обычай. Хирел рассказывал об этом Саревану. Маска — это лик бога: без возраста, без изъянов, без слабостей, свойственных человеку. Как же в таком случае просто, ответил ему тогда Сареван, тайно убить императора и присвоить себе его маску, его имя и его силу. Хирела это предположение отнюдь не позабавило. Чернь не должна знать, что император стар, болен и безобразен. Действительно, император, который положил начало этой традиции, был чужеземным завоевателем с ужасно изувеченным лицом и дерзким намерением добиться доверия своего предшественника. Он женился на единственной дочери императора, после чего избавился от тестя, решив, что предательство в данном случае выгоднее честной игры. Однако с тех пор ни одна попытка стать самозванцем не увенчалась успехом, потому что не только королевы, принцы и некоторые знатные лорды Высокого двора имели право видеть лицо императора: через равные промежутки времени его личность удостоверялась на специальном совете, состоящем из жрецов и лордов, убеленных сединами, бдительных и неподкупных.
Именно такой ритуал состоялся перед началом празднества. Но Саревану не было нужды проверять. Он кожей чувствовал, кто скрывается под этой маской.
За исключением случаев, когда требовалось обсудить дела высшей государственной важности, император не говорил даже с Высоким двором. За него это делал Голос — герольд в черной безликой маске, обладающий красивым голосом.
— Настало время, — провозгласил он, — время и время. Трон занят, его величество силен, да живет он вечно. Однако даже величайший владыка, творящий законы, обязан им повиноваться. И было сказано в дни Асутхараньяса, чья память нетленна: каждый лорд обязан назвать своего наследника. Это достаточно сделать единожды, если наследник достиг совершеннолетия. Если упомянутый наследник младше, будь то новорожденный младенец или отрок, он должен сам, по достижении зрелости, сделать запрос и принять титул наследника из уст своего лорда. И только тогда этот титул будет считаться действительным.
Герольд сделал паузу. Воцарилась глубокая тишина. Даже мириады звуков, издаваемых множеством людей, живых, дышащих и стоящих вплотную друг к другу, потонули в тишине.
— В первый день осени на тридцать втором году правления божественного императора Гаран-Шираза Олуебьяса, да будет вечной его память, у Высокого принца Зиада ин Шираза Илариоса и достопочтенной и благородной принцессы Азии родился сын, Асукирел ин Зиад Увериас, высокородный, избранный наследник избранных наследников Асаниана. На восьмом году правления его величества, великого Льва, золотого завоевателя Асаниана, Зиада ин Шираза Ушаллина Илариоса, до него дошла весть о смерти его избранного наследника. Эта весть пришла ночью, весной этого года, и принесла неизмеримое горе. Однако закон продолжает действовать, он не знает скорби. Каждый лорд, даже сам повелитель лордов, обязан назвать наследника. Пришло время, время и время. Слушайте и запоминайте.
Тишина обострилась, зазвенела, стала оглушительной. Настал исторический момент. Согласно букве закона, сам император должен был заговорить и назвать имя. Принцы ждали, и даже Аранос выпрямился, насторожившись и перестав изображать притворную скуку.
Это окончательно сокрушило Саревана, чуть не сбило его с ног. Какая жестокая и горькая неудача! Имя наследника должен назвать сам император. Ах, если бы Хирелу удалось добраться до него, объявиться, открыто присутствовать на церемонии! Но они послушались Араноса. Они доверились ему, позволили изолировать их всех. А он предательски посмеялся над ними. Зиад-Илариос и понятия не имеет, что его законный наследник присутствует сейчас здесь. Перед лицом Хирела он назовет Араноса наследником Асаниана.
В глубокой тишине металл звякнул о металл. Сареван взглянул вбок и, проклиная свой шлем, наполовину развернул корпус.
Один из гвардейцев Араноса сошел со своего места. Он одиноко стоял на блестящем песке. Золотая стража в знак предупреждения нацелила копья. Он же отбросил свое прочь.
Казалось, император не видит его. Он был просто каким-то сумасшедшим, недостойным внимания. По эту сторону рва с драгоценным песком только принцы будут знать, что он здесь. Стража разберется с ним, и двор так и не поймет, что произошло. Золотая маска поднялась.
Человек на песке сделал быстрое движение. Его руки ухватились за латы. Рыцари императора начали приближаться к нему. Сареван оставил свое место, расталкивая локтями ошарашенных стражников, взвизгивающих рабов и абсолютно невозмутимого мага.
Внутри искусно изготовленных доспехов имелись скрытые замки. Они щелкнули, хитроумная скорлупа раскрылась и с грохотом упала на песок. Под ней воссияли белые одежды, надетые одна поверх другой — простота асанианской изысканности. Одеяний было семь. А над ними сверкало золото. Восьмое платье, императорское, полагалось носить лишь Высоким принцам.
Из воздуха, а может быть, из группы магов выпрыгнула серая тень и припала к земле перед Хирелом. Ее рычание было тихим, отчетливым и гибельным. Рыцари императора застыли на месте.
Саревану удалось пробиться к Хирелу. С ним был Зха'дан. Они остановились за его спиной, и не было охраны надежнее.
Казалось, он не осознает их присутствия. Его спина была такой же прямой и гибкой, как раньше, несмотря на то, что плечи стали намного шире. Гордый и все же невыразимо одинокий, он стоял под изумленными взглядами множества глаз, повернувшись лицом к отцу. Его руки легли на украшенный перьями нелепый шлем. Он отбросил его в сторону резким, лишенным придворной учтивости движением, и встряхнул своими коротко обрезанными волосами. Приподнял подбородок и устремил глаза на императора.
Сареван почувствовал, как во рту у него пересохло. Он отдал бы многое, лишь бы видеть лица Вуада и Сайела, но еще больше, неизмеримо больше, чтобы видеть лицо самого императора. Но маска не выдавала чувств, которые мог испытывать человек, скрывавшийся под ней. Он породил почти полсотни сыновей. Узнает ли он этого, столь переменившегося, превратившегося из ребенка в мужчину? И даже если узнает, то назовет ли его своим наследником?
Хирел сделал то, что могло быть признано крайне мужественным поступком — или проявлением крайнего безрассудства. Он двинулся вперед, сопровождаемый Юланом. Он, не колеблясь, шел прямо на стальные наконечники копий. Когда сталь едва не вонзилась в его грудь, он поднял руку.
Копья заколебались и внезапно качнулись вверх. Олениай медленно отступили назад.
Все принцы видели происходящее. Возможно, некоторые из них поняли, в чем дело. Тишина, царившая в зале, нарушилась удивленными шепотками. Приглушенный шум голосов усилился.
Хирел поставил ногу на первую степень возвышения. Идти дальше он не дерзнул. Он стоял и ждал, подняв глаза на отца. Теперь люди, находившиеся за спинами принцев, видели его и зверя рядом с ним, а также двух высоких воинов. Шум голосов в зале уподобился вою лесного ветра, грозившему превратиться в рев урагана.
Лишь один император не двигался. Маска наклонилась по направлению к сыну. Его герольд совсем растерялся.
Сареван начал дергаться. Все это тянулось слишком долго. Если человек в маске в скором времени не образумится, если, конечно, у него оставалась хотя бы капля разума, в зале поднимется волнение.
Сареван рванул застежки на своих доспехах, стряхнул их с себя и отбросил прочь. Почему за его спиной послышались вздохи изумления? Он обладал собственным безумным величием: он потребовал, чтобы ему принесли полное императорское облачение северян и получил его. То, как он был одет, казалось этим людям наготой. Белые сандалии со шнуровкой до самых колен. Белый килт. Тяжелые украшения из золота и рубинов везде, где только можно было их подвесить. И огромное пространство обнаженного тела. Зха'дан заплел его волосы в искусные косички, подобающие вождю: зхил'ари не знал королевских обычаев Янона, а времени на обучение у Саревана не было. Впрочем, никто здесь не почувствовал разницу, да это и не имело значения. Цвет многочисленных замысловатых плетешков вполне доказывал истинность его происхождения.
Он сбросил шлем, тряхнул косичками, взглянул прямо в глазницы императорской маски и отвесил короткий поклон, как король королю.
— Лорд император, — сказал Сареван отчетливо и спокойно, перекрывая сумятицу в зале. — Я возвращаю вам вашего сына.
После этих слов воцарилась мертвая тишина, излучавшая недоверие, смешанное с любопытством. Хирел побелел от ярости. Сареван отчаянно надеялся, что Аранос испытывает то же самое чувство. Он улыбнулся.
— Перед вами ваш сын, лорд император. И, смею надеяться, ваш наследник. Назовете ли вы его сами, или это сделаю я?
Невероятная дерзость! Она вызвала благоговение даже у Хирела. А весь Высокий двор оцепенел.
Император совершил ужасную вещь, неслыханную и невозможную. Он встал с трона и сделал шаг вперед, облаченный в весь этот шелк, бархат и парчу, в своей маске, короне и парике из тяжелого золота. Он двигался с огромным достоинством и тяжеловесной медлительностью, но все же двигался. Он стал спускаться вниз по ступеням. Когда до Хирела оставалась лишь одна ступень, он остановился и поднял руку. Его рыцари приготовились к прыжку. Его сын стоял без движения в ожидании удара.
Рука в сверкающей перчатке опустилась. Пальцы сжали плечо Хирела. У него захватило дух, как от боли, но он не дрогнул. Его глаза встретились сглазами под маской.
Из-под маски раздался голос. Это был прекрасный голос, мощный и глубокий, намного превосходящий по красоте голос императорского герольда.
— Асукирел, — возвестил император Асаниана. — Асукирел ин Зиад Увериас.
Однако это был еще не конец, в чем тут же удостоверились Хирел и Сареван. Они нарушили ход ритуала, они потрясли Высокий двор до самых оснований.
Когда рыцари императора уводили их, в зале началось настоящее буйство. Хирел попытался оказать сопротивление.
— Мы еще не закончили, — громко сказал он, прорезая шум толпы. — Я должен принять у них присягу. Я должен…
— Они сдерут с тебя шкуру, — сказал Сареван, кладя руки ему на плечи, чего никто другой не решался сделать. Хирел был слишком разъярен, чтобы сопротивляться. Наступила внезапная и благодатная тишина. Сареван расположился в комнате, куда препроводили его олениай. Должно быть, она предназначалась для отдыха императора в перерыве между аудиенциями либо для тайных соглядатаев, которые наблюдали за троном и залом через невидимые глазу окошечки. Теперь эти окошки были закрыты. Один из олениай завесил их гобеленом. Саревану почудилось что-то знакомое в этом человеке, в этих глазах, поблескивающих из-под черной маски.
Он хлопнул руками по своему поясу, лишенному меча. Все его оружие осталось бесполезно лежать на полу зала. — Халид!
Капитан олениай кивнул. Его взгляд выражал иронию, правой рукой он красноречиво вынул из ножен меч. Его товарищи — целая дюжина — расположились вдоль стен.
С осторожной медлительностью Сареван обернулся к Хирелу. Юлан не терял бдительность, но казался спокойным. Точно так же выглядел и Зха'дан, сбросивший свои доспехи и превратившийся в истинного зхил'ари, раскрашенного с княжеской роскошью.
— Кажется, мы совершили ошибку, — сказал Сареван. — Несколько ошибок.
Олениай насторожились и прислушались. Через потайную дверь в комнату вошел человек. По меркам асаниан, его одеяние отличалось крайней простотой. Оно состояло всего из двух частей: верхней и нижней рубашек, первая из которых была сшита из янтарного шелка, а вторая — из простой льняной материи, без каких-либо украшений, кроме золотого браслета, дозволенного любому дворянину Высокого двора. Он был не молод, но и не стар. Годы иссушили его тело и избороздили морщинами лицо, а его волос, еще более коротких, чем кудри Хирела, уже коснулась седина. Его кожа приобрела восковую бледность, заставившую Саревана сощурить глаза. И все же он по-прежнему был красив и обладал силой льва, которая, несмотря на возраст, остается у истинного властелина своих владений. Хирел упал перед ним на колени.
Человек положил руки на склоненную голову юноши. Потерявшие гибкость, распухшие и деформированные, они едва заметно дрожали. Но не слабость заставляла их дрожать. Его лицо казалось высеченным из слоновой кости, глаза горели золотым пламе Нем. Хирел поднял голову. У этих двоих были одинаковые глаза. Такой же пылающий взгляд устремился на лишенное всякого выражения лицо. Оно могло бы выражать смертельную ярость. Или опасение. Или глубокую радость, взметнувшуюся, но обузданную и спрятанную в глубинах души. — Мой господин, — сказал Хирел, — отзови своих псов. — Сын мой, — сказал император Асаниана, — отзови своих барсов. Клинки со свистом вошли в ножны. Императорские олениай преклонили колени перед своим господином, Зха'дан не счел нужным последовать их примеру, а Сареван поклонялся только своему богу. Он по-прежнему держал руку на голове Юлана и с интересом наблюдал за соперником своего отца. Зиад-Илариос вовсе не напоминал жирного паука из легенды, но не был похож и на страстного юношу, который хотел сбежать с молодой княжной гилени. Юность давно осталась позади вместе с невинностью и нежностью, которую так любила в нем леди Элиан. А страсть…
Ради Хирела она на мгновение разгорелась с юношеским пылом. Однако ледяной груз возраста и королевского достоинства притушил ее. Император поднял сына с колен, и они оказались лицом к лицу, отчего глаза императора слегка расширились. Он отступил назад и приказал: — Садись.
Хирел сел на подушку и застыл. Даже сидя, его отец возвышался над ним. Сареван стоял поодаль в обществе Зха'дана и кота. Он очень сомневался, что ему здесь рады. А еще сильнее он сомневался в том, что Хирелу удастся пройти через эту дверь целым и невредимым. Воцарилась убийственная тишина. В течение нескольких томительных и бесконечных мгновений Зиад-Илариос не проронил ни слова. Гораздо чаще его глаза скользили по Саревану, нежели по собственному сыну; это был невозмутимый испытующий взгляд, лишенный как теплоты, так и враждебности..
Когда Сареван почувствовал, что с него хватит, он дерзко улыбнулся.
— Ну, старый лев. Теперь, когда мы у тебя в руках, что ты намерен с нами сделать?
Плечи Хирела напряглись. Зиад-Илариос остановил свой взгляд на Сареване. Впервые за все дни, которыми Сареван мог гордиться, он искренне пожалел о своей потерянной силе, исчезнувшей за гранью боли. Вот бы прикоснуться к этому разуму, скрытому покровами и масками, вот бы узнать, что действительно кроется за этим молчанием. Император поднял руку. — Подойди сюда, — сказал он.
Сареван подошел и, не ожидая приглашения, сел, отвечая взглядом на взгляд. — Ну? — спросил он.
Зиад-Илариос наклонился вперед. Его пальцы обхватили подбородок Саревана, повернули из стороны в сторону и внезапно отпустили. Он откинулся назад и сказал: — Ты похож на отца.
— Во всем виноват нос, — ответил Сареван. — Он затмевает все остальное. — Он поднял голову. — Если вы хотите играть в игры, то я согласен в них играть. Но прежде мне хотелось бы кое-что выяснить. О том, как нас встретили, и о вон том мече. Если вы не хотите сказать, каковы ваши намерения относительно нас, то, может быть, согласитесь объяснить, что за ошибки, по вашему мнению, мы совершили?
— Я сделаю это, — ответил император с видимой охотой. Возможно, разговор забавлял его. — Тебе не надо было с такой очевидностью обнаруживать, что наследник Керувариона присутствует здесь. Тебе не надо было показывать, что ты здесь по собственной воле и ждешь благодарности за то, что вернул наследника Асаниана и способствовал его провозглашению.
Сареван развалился на императорском диване, подперев рукой щеку.
— Вы сами не слишком торопились назвать его, к тому же назревало волнение. Я должен был что-то сделать.
— После чего действительно началось волнение, — сказал Зиад-Илариос.
— Они быстро образумятся. Вы назвали имя наследника. Когда люди оправятся от шока, они будут довольны. — Ты думаешь?
— Я не думаю, я знаю, — сказал Сареван. На самом деле он вовсе не был так уж уверен в этом. — А как же ты? Что скажут о тебе?
— Правду. Естественно, я появился здесь по доброй воле, лорд император. Я приношу себя вам в дар.
Зиад-Илариос не был изумлен или смущен. Ну разумеется. Халид оказался его человеком. Он знал все; по-видимому, он знал обо всем с самого начала.
— У этого меча две грани. Солнечный принц. Я могу использовать тебя как пешку в моей игре. Я могу обменять твою жизнь на империю твоего отца.
Сареван почувствовал, как от напряжения его желудок свернулся в тугой узел. Он улыбнулся.
— Не беспокойтесь. Он не станет играть. Пока я жив, он не нападет на вас. Если я умру, начнется война. Но ни от одного из нас вы не получите Керуварион. — А если я жажду войны? Сареван откинул назад голову, обнажая шею. — Я ваш, старый лев. Можете делать что хотите. — Ты молод, — пробормотал Зиад-Илариос ничего не выражающим тоном. — Я не принадлежу к числу тех, кто порет своих сыновей. Но будь ты моим сыном, я призадумался бы об этом.
Сареван резко выпрямился. Зиад-Илариос смотрел на него сурово, но в его глазах сверкали искорки.
— Юноша, твоя выходка поставила меня в очень трудное положение. Я подумываю о том, чтобы немедленно вернуть тебя отцу…
— Вы не можете? — вскричал Сареван. Брови императора сдвинулись. Сейчас он особенно напоминал Хирела.
— Не надо указывать мне, что я могу делать, а чего не могу. Твой отец позволил моему сыну вернуться ко мне, хотя ему было бы очень выгодно держать мальчика в заложниках. И поэтому я в долгу перед ним. Я могу отплатить ему тем же. Или поступить по-другому. Не знаю, какая мне от тебя польза, ты только вносишь разлад в ряды моих придворных. Наверное, будет лучше, если ты умрешь или проведешь в цепях остаток жизни.
— Пусть так и будет, — твердо сказал Сареван. Зиад-Илариос долго смотрел на него. Несмотря на твердость намерений и то, что в течение многих дней он укреплял волю, Саревану с трудом удалось сидеть без движения, с бесстрастным лицом, смиренно положив руки на колени. Его сердце гулко билось, во рту пересохло, по спине ползла струйка холодного пота.
Император произнес те слова, которые так боялся услышать Сареван:
— Ты собираешься предать свою империю? — Нет! — вскричал Сареван слишком поспешно, слишком громко и слишком пронзительно, но тут же овладел собой. — Нет, властелин Асаниана. Никогда. Я намерен спасти ее. — Он протянул руки, показывая Зиад-Илариосу обе ладони. Одна из них была такой же, как у других людей, на другой пылало золотое пламя. — Я предлагаю вам себя. Как заложника. Как миротворца. Как щит, предохраняющий вас от моего отца и от войны.
— Ты так уверен, что он не сможет выиграть ее? — Я знаю, что он победит.
— Тогда почему? Вряд ли ты питаешь любовь к Асаниану. — Я знаю, чего будет стоить эта победа. — Император удивленно поднял брови. Сареван сглотнул. Ему казалось, что его горло наполнено песком. — У меня никогда не было такого дара предвидения, каким обладает моя мать. Но я видел то, что мой бог позволил мне видеть. Войну, властелин Асаниана. Кровавую войну. Обе империи будут разорены, лучшие воины погибнут, народы потеряют свою силу. — Сареван поднялся на ноги. — Я не допущу этого. Если я должен погибнуть, чтобы предотвратить это, то пусть я умру. Я не хочу быть императором в империи руин.
— В этом-то все и дело, — сказал Зиад-Илариос, смягчившийся после пылкого выступления Саревана. — Ты скорее станешь предателем, нежели смело встретишь приход того, что тебя так страшит. Даже в Асаниане мы имеем название этому. Мы зовем это трусостью.
— Старый лев, — промурлыкал Сареван. — Я молод, глуп и недостаточно храбр, но вы не можете испытывать мой характер, искажая правду. Мой отец позволил вашему сыну покинуть Эндрос, потому что у него не было стремления сохранить мир или склонности к хладнокровному убийству. Ему и не снилось, что я могу зайти так далеко.
— Ты веришь, что ради спасения моего государства я не допущу твоей смерти?
— Я верю, что Мирейн Ан-Ш'Эндор не решится вторгнуться в Асаниан, пока вы держите меня в заложниках. В конце концов, я его единственный сын. Его отец предопределил, что ему не суждено иметь другого.
— Но если война неизбежна, твоя смерть может вынудить его к поспешным действиям, и он отправится в поход недостаточно подготовленным. Тогда я получу преимущество.
— Когда я покинул Эндрос, он уже был готов. Возможно, я задержал его, сбежав и обманув его бдительность, но если я умру по вашему приказу, он обрушится на Асаниан сразу и беспощадно. — Сареван выпрямился и отступил назад, освобождая Зиад-Илариоса от тяжести своей тени. — Лорд император, я здесь по доброй воле и полностью осведомлен о последствиях. Отдаю себя в ваши руки. Я буду служить вам как принц или как раб, как гость или как узник, если только вы не потребуете, чтобы я предал свой народ.
— Почему ты так уверен, что я не избавлюсь от тебя и не восстану против твоего отца? Ведь мой сын не находится в его власти.
— В этом, — спокойно произнес Сареван, — я полагаюсь на вашу честь. И на размеры армии моего отца. Император встал.
— Асукирел, — сказал он. — Рассуди. Оставить мне его? Или приговорить к смерти? Или отправить обратно к отцу?
Хирел медлил с ответом. Как понял Сареван, причиной этого было не удивление. По всей видимости, он был готов принять на себя бремя этого решения, но оно оказалось тяжелым. Может быть, слишком тяжелым для его плеч, какими бы крепкими они ни становились. Наконец он сказал:
— Его гибель была бы мудрым решением, если думать о предстоящих годах и о том, что он неизбежно превратится в нашего врага, но он ясно дал нам понять, как опасен подобный шаг. Если мы отправим его в Эндрос, то только в цепях, иначе он не поедет. Я считаю, что мы должны оставить его здесь. Таким образом мы выиграем время и сорвем планы его отца.
— А позже вы всегда успеете убить меня, — заметил Сареван. Он напыщенно поклонился. — Я к вашим услугам, мой господин. Чего вы ждете от меня?
— Уважения, — ответил Зиад-Илариос, сверкнув глазами, в которых скрывался смех. — А теперь, — сказал он, — я хотел бы поговорить с моим сыном. Мой капитан проводит тебя в удобные покои.
Покои действительно оказались удобными: анфилада комнат, достойных принца, с рабами, готовыми исполнить любое желание, с большой ванной и собственным садом. Халид, проводив туда Саревана, не стал задерживаться. Сареван не пытался остановить его. Он не находил тактичного способа поинтересоваться у капитана гвардии, не собирался ли он убить своих подопечных.
Когда Халид ушел, Сареван обернулся к Зха'дану с такой яростью, что зхил'ари отпрянул назад. Его рука легла на рукоять меча, но он не выдернул его из ножен.
— Истина, — выпалил Сареван. — В чем же заключается истина?
— Я не думаю, что она вообще существует, — предположил Зха'дан.
Сареван мерил комнату шагами, останавливался, снова шагал.
— Это был Халид, и он смеялся над нами. Если он человек императора, то почему замыслил убить нас? Если заговора не было, то почему Аранос сказал нам обратное? В какую паутину мы попались?
— Не знаю, — сказал Зха'дан. — Мне не удается читать мысли этих людей, даже когда мне кажется, что могу. Они скрывают свои мысли в потайных уголках разума. Сареван резко остановился. Внезапно он рассмеялся. — Меч и змея! Что делает меч, когда змея сворачивается в кольцо для удара? Зха'дан поймал искорку его смеха. — Он бьет первым.
— Резко, уверенно и прямо в сердце. Мы еще покорим эту империю, брат мой дикарь.
Они ухмыльнулись, глядя друг на друга. Это было явной бравадой, но она подняла их настроение.
Когда Хирел нашел их, они все еще скалили зубы. Вместе с диким котом они уютной компанией устроились на горе бело-золотых подушек, являвшихся официальной постелью Высокого принца Асаниана. Он остановился, окруженный толпой рабов и прихлебателей, разинувших рты от возмущения. Сареван наблюдал за тем, как Хирел вспоминает, с кем он ссорился, а с кем — нет и почему. А потом он увидел, как Хирела охватывает приступ опасного веселья.
— Добрый вечер, мои барсы, — обратился он к ним на своем прекрасном, богатом оттенками высоком асанианском языке. — Разве вам не понравились ваши комнаты?
— Добрый вечер, брат принц, — сказал Сареван. — Наши комнаты нам пришлись по вкусу. Но у нас появилось желание все тут исследовать. Я вижу, ты снова занял свое место.
— Это было неизбежно. Ведь это мое место. — Хирел поднял палец. Его свита рассеялась, хотя и не без разочарования. Однако здешнее раболепие заслуживало всяческого одобрения: никто не осмелился поспорить с капризом принца.
Когда все ушли, Хирел сбросил одежды и остался в одних штанах. Он глубоко вздохнул, его плечи распрямились, глаза засверкали. Он улыбнулся. Рассмеялся. И прыгнул на постель.
Обоим юношам пришлось изрядно потрудиться, чтобы победить его. Пусть у него и не было их силы, но он обладал гибкостью и необыкновенной быстротой движений, к тому же он знал трюки, которые, по их представлениям, были нечестными, о чем они и заявили. В ответ Хирел рассмеялся, несмотря на то, что Сареван сидел на нем, а Зха'дан стиснул его руки. — Дергать за бороду нечестно, — сурово сказал Сареван. Хирел почему-то стал мрачным.
— Разве? Удар в пах — это действительно нечестно, я согласен. Но это… просто невозможно устоять, чтобы не дернуть здесь. — Я тебя за волосы не дергал. — Ах, бедный принц.
Сареван зарычал. Хирел лежал с почти покорным видом. Немного выждав, Зха'дан отпустил его руки. Он со вздохом согнул их. Тогда Сареван решился слезть с него.
И тут мир вокруг завертелся. Хирел уселся на его груди и рассмеялся. Его пальцы вцепились в бороду Саревана.
— Никогда, — сказал он, — никогда не считай асанианца побежденным, пока он сам не сдастся.
— А что произойдет, если я не сдамся? — спросил Сареван.
Это было нелегко, потому что его подбородок все еще помнил о недавней боли. Хирел наклонился к его лицу. — Ты хочешь знать это?
Сареван извернулся. Хирел прилепился к нему как пиявка. Его пальцы сжались сильнее. — Не хочу, — прохрипел Сареван.
Лицо Хирела устремилось вниз. Его поцелуй совсем не напоминал женский. По понятиям Саревана, он не был похож и на мужской. Даже в этом Хирел был неповторим. Когда Сареван вновь обрел способность дышать, Хирел стоял на ногах и надевал простую льняную рубашку. Она была достаточно просторной, но на добрую ладонь короче, чем ей следовало быть. Хирел посмотрел на себя, и Сареван забыл свой гнев, обиду, страх, наполовину смешанный с желанием. Больше чем наполовину. Он завозился среди свалившихся на него подушек.
Хирел пытался натянуть рубашку так, чтобы прикрыть ноги. Она поддалась всего на дюйм. Он поднял глаза на Саревана. — Я уже не тот, что прежде. Я… не… Сареван не мог дотронуться до него. Не смел. Хирел наклонился, взял первое попавшееся платье из своих восьми одеяний. Шелковое и скорее изысканное, нежели практичное, оно было ему впору. Он медленно надел его, отбросив остальные, выпрямился и провел пальцами по гриве спутанных волос.
— Я изменился, — повторил он. — Я могу смеяться. Я могу… могу… плакать. Меня испортили, Солнечный принц. — И меня, — еле слышно отозвался Сареван. Хирел рассмеялся, но не так, как прежде, а коротко и резко.
— Ты — сама чистота. Поцелуй… — Его губы изогнулись в усмешке. — Это была месть. Ведь и ты целовал меня. Теперь ты понимаешь? Теперь ты видишь, что сделал со мной? — Но это был всего лишь поцелуй.
— Всего лишь! — Хирел туго затянул пояс рубашки. — Мой отец предупреждал меня. Это все магия гилени. Это не имеет ничего общего с магами, но в этом вся сущность твоя и твоих рыжеволосых родственников. Огонь в крови. Безумие в мыслях. Ты даже не понимаешь, что делаешь. Ты такой, и все тут. — Но ведь ты сделал то же самое со мной! — Правда? — Хирел медленно улыбнулся. — Тогда мы квиты. Может быть, поэтому я готов допустить, что боги действительно существуют. — Он поднялся, привел в порядок свою одежду и принял подобающее выражение лица. — Достаточно. Я проявил преступную небрежность: я позволил себе забыть, кто я. Иди, ты свободен. У меня есть дела. — Что за дела?
Юноша вскипел, но Сареван не пожелал уступать. Он лежал и ждал, предоставляя Хирелу самому вспомнить, кто он такой.
Хирел вспомнил. Он немного расслабился, его негодование утихло.
— Принц, — сказал он, и это было извинением. — Мой отец сделал мне подарок. Право принятия решения. И я должен сделать это сегодня. — Насчет твоих братьев?
Еле заметная улыбка появилась на губах Хирела. — Да, моих братьев. Сареван посмотрел на него долгим взглядом. — Мне не нравится то, о чем ты думаешь, — сказал он. Хирел склонил набок голову. В его ушах сверкали бриллианты, плохо сочетавшиеся с золотым блеском его глаз. — А о чем, по-твоему, я думаю?
Сареван расправил свои ноющие мускулы и зевнул. Его глаза не отрывались от лица Хирела. — Ты размышляешь о мести. И она сладка, не так ли? — Слаще меда, — сказал Хирел, нависая над Сареваном. — Хочешь сделать ее еще слаще? Задержись в моей постели полуобнаженным, как сейчас.
— Хирел, — сказал Сареван, — не делай этого. — Уж не запретишь ли ты мне?
— Поверь мне, принц. Сладость не вечна. Она превращается в желчь, а потом в яд.
— Сегодня вечером ты такой умный. — Улыбка Хирела была ослепительной и хрупкой. — Но я умнее, чем ты думаешь. Наблюдай и жди. — Хирел… — Наблюдай.
Они вошли довольно смело. Их было всего двое: Вуад и Сайел, появившиеся без традиционного сопровождения, под вежливым, но неуклонным присмотром отряда императорских олениай. Невзирая на это, им весьма успешно удавалось управлять выражением своих лиц. Сареван вовсе не нежился в полуобнаженном виде в постели Хирела, а сидел рядом с ним, одетый в такую же одежду. Его волосы были распущены, а лоб перевязан золотой лентой. Дикий кот и молодой колдун эхил'ари расположились у его ног. Хирел и Сареван играли в шашки, расставленные на золотой доске.
Зха'дан в замешательстве выпрямился. Юлан поднял голову с колен Саревана. Хирел в размышлении склонился над доской. Он проигрывал, однако не хмурился, из чего Сареван заключил, что мысли его заняты отнюдь не игрой. Сареван не счел нужным притворяться. Он повернулся и посмотрел на принцев. Они ответили ему взглядами, которые он уже научился понимать. Они испытывали негодование при виде грязного варвара, который осмелился вести себя как равный им. Презрительный изгиб их губ говорил, что его место в стойлах для рабов, куда заодно следует отправить и всех его сородичей.
Ему было трудно жалеть их. Даже тогда, когда после долгой паузы Хирел соизволил обратить на них внимание. Их напускная храбрость вмиг улетучилась.
— Добрый вечер, братья, — сказал Хирел. — Надеюсь, мое приглашение не слишком вас обременило?
— Мы всегда в твоем распоряжении, мой господин, — ответил Сайел.
Хирел улыбнулся, и Саревану пришла в голову мысль о жертвенных агнцах.
— Не вижу радости на ваших лицах, братья. Не слышу благодарственных гимнов по поводу моего благополучного возвращения домой.
— Хирел, — сказал Вуад, падая на колени и цепляясь за одеяние брата. — Хирел, мы не хотели этого.
— Конечно, вы не хотели, чтобы я сбежал. Ваш сторожевой пес был воплощением ярости. Не желаете ли взглянуть на мои шрамы?
Сайел грациозно опустился на колени, сохраняя невозмутимость. Он даже улыбался.
— Ты, конечно, понимаешь, брат. Мы были вынуждены сделать это. Но мы не собирались убивать тебя.
Юноша смотрел на них. На одного, цепляющегося за край его платья. На другого, улыбающегося.
— Я любил вас обоих. Я восхищался вами. Я хотел быть похожим на вас. Прекрасные сильные молодые люди, у которых всегда наготове слово или улыбка, которые никогда не болели и не уставали, которые ничего не боялись. Вы никогда не теряли сознания в летнюю жару. На пирах вам никогда не становилось плохо, а если и становилось, то вы извергали все разом и как можно быстрее. Даже после нескольких дней изнурительной охоты вы никогда подолгу не отлеживались, потому что не испытывали слабости. Вы были такими, каким не был я, и я мечтал стать похожим на вас.
Улыбка Сайела искривилась. Напряжение Вуада ослабло, он поднял голову.
— Ты должен понять, — сказал он. — В конце концов, ты должен. Мы знали, что ты поймешь. Таково было стечение обстоятельств, необходимость. Но злого умысла в этом не было. — Он попытался улыбнуться. — Вот, брат. А теперь отошли своих зверей, и тогда мы поговорим. — Мы уже говорим. Хирел уставился на руки Вуада, и тот наконец выпустил его одежду.
— По крайней мере, — настаивал Сайел, — убери отсюда это животное с огненной гривой. — Он начал расслабляться, вновь обретая свой излюбленный тон, каким привык разговаривать с Хирелом, — беспечный, фамильярный, с еле уловимым оттенком презрения. — Избавь нас от него, Хирел'кай. Шпионам варьяни не место на нашем совете. Хирел расхохотался, что заставило Сайела отпрянуть. — Я тебе не Хирел'кай, о Сайел'дан, мой брат и мой слуга. Поклонись господину Высокому принцу, моему гостю и названому брату. Умоляй его о прощении.
Сайел переводил взгляд с одного на другого. Его брови изогнулись дугой.
— Ах вот как. Теперь я вижу, куда делись твои манеры. Это правда, что его сородичи ходят на войну нагишом?
— Иногда, — вмешался Сареван. — Особенно это нравится нашим женщинам. Прекрасный варварский обычай, не правда ли?
— У нас разные представления о прекрасном, — удостоил его ответом Сайел.
— Поклонись, — очень мягко произнес Хирел. — Поклонись, Сайел.
Вуад, менее умный, снова забеспокоился. Сайел продолжал упорствовать в своем высокомерии.
— Да ну, маленький брат. Неужели я, принц императорской крови, должен унижаться перед этим бандитским отродьем?
Хирел вскочил. Никто не успел заметить его стремительного движения. Сайел растянулся на полу. Нога Хирела надавила на его затылок.
— Ты лишен мудрости, Сайел'дан. Принц Керувариона был склонен вступиться за тебя, но ты доказал ему, что это глупо. — Хирел подозвал стражу. — Убрать их. Обрить наголо и заковать в цепи. Прикажите холостильщикам быть наготове.
— Я наблюдал, — сказал Сареван со сдерживаемой яростью. — Но в твоих действиях не нашел ничего умного. — Ты не заступился за них, — упрекнул его Хирел. — Ты не дал мне времени. Хирел молча смотрел на него. Сареван встал.
— Ну что же, иди. Наслаждайся местью. Но не жди, что я прощу тебе это.
— Интересно, а что делает твой отец с теми, кто предал его? Обнимает? Целует? Благодарит их за милосердие? — Нечего припутывать сюда моего отца. — Я буду припутывать твоего отца куда угодно. Его здесь не любят, но здорово боятся. Нам известно, как он поступает со своими врагами.
— Милосердно, — огрызнулся Сареван. — Справедливо. И без промедления. Он не играет с ними в кошки-мышки, чтобы вызвать в них ужас.
Хирел отбросил назад свои волосы, сощурил глаза и сверкнул ими на Саревана. — Значит, таково твое мнение обо мне? — Ты Высокий принц Асаниана.
— А, — сказал Хирел, растягивая слова, — я, значит, имею обыкновение закусывать нежным мясцом детишек, а на досуге наслаждаюсь изысканными и утонченными пытками. Вот, к примеру, одна из них, принц. Она восхитительна. Капельки воды падают на голову связанного узника: одна-единственная капелька на каждый поворот песочных часов. Но иногда, ради разнообразия, капелька не падает. И это повергает жертву в еще большее безумие. Сареван стиснул зубы.
— Если ты собираешься убить их, то хотя бы сделай это чисто.
— Так же чисто, как армии Солнца распорядились нашей провинцией Анжив? — Хирел сделал шаг вперед. — Так же чисто, Солнечный принц? Они убили всех мужчин, которые по возрасту годились в воины. Они истребили всех женщин, но не раньше, чем пресытились насилием. Детей они заставили смотреть на это, сказав, что подобная участь ждет всех, кто поклоняется демонам. Впрочем, детей мужского пола они тоже предали смерти, а девочек взяли в рабство. Хотя нет, — поправился Хирел. — Прошу прощения. Ведь в Керуварионе рабов нет. Только крепостные да военнопленные. — Это твои братья!
— Тем хуже для них, потому что они хотели погубить своего господина и кровного родственника. Сареван повернулся к Хирелу спиной. — Это не справедливость. Это злоба. Он вышел вон. Хирел не окликнул его. Сареван не знал, куда его несут ноги. Ему было все равно. Иногда навстречу попадались люди, которые изумленно таращились на него. Без сомнения, они считали его поведение и вид непристойными: почти обнаженный, в единственной тонкой рубашке и без сопровождающих, он вызывал недоумение и возмущение. Юлан и Зха'дан отказались следовать за ним. Они остались с Хирелом. Вероломные. Предатели своего хозяина.
Он нашел башню, взобрался на самый верх и уселся под звездами. Они были теми же самыми, что сияли над Керуварионом. Но воздух Асаниана, теплый и приторный, казался странным. Сареван задыхался от него.
— Я сделал это, — сказал он, глядя на созвездие, которое считал своим. В Яноне оно называлось Орлом, а в Хан-Гилене — Солнечной Птицей. — Признаюсь честно: я навлек это на себя. Я лишился своей силы и своих владений. А из-за чего? Из-за пророческого сна? Ради мира? Ради будущей империи? — Он невесело засмеялся. — Да, ради всего этого. И ради того, чего я никогда не ожидал. Ради худшего из моих врагов. Он лег на спину, заложив за голову сцепленные руки. Гнев прошел. Теперь он чувствовал спокойствие и опустошенность.
— Мне кажется, я ненавижу его. Я боюсь, что люблю его. Мы ссоримся, как любовники. И разве у нас есть надежда? Будь он женщиной, я женился бы на нем, если бы прежде не убил его. Если бы он был простолюдином, я стал бы его господином и держал при себе. Даже если бы он был лордом… даже асанианским лордом… — Сареван вскочил и закричал: — О Аварьян! Почему ты делаешь это с нами? Но бог не ответил ему.
— Без сомнения, сегодняшнее представление решило все вопросы, — сухо сказал Сареван холодному свету звезд. — Если после этого он будет обращаться со мной хотя бы вежливо, я сочту это чудом из чудес. Звезды молчали. Бог ничего не говорил. — Я ненавижу его. — Саревана охватила неожиданная ярость. — Я ненавижу его. Надменный, продажный, жестокий — да будь он проклят. Будь проклят он и все двадцать семь кругов его ада вместе с ним.
Твердая рука императора быстро усмирила Золотой двор, и придворные, согласно законам всех дворов, продолжали вести себя так, словно никогда не стремились к бунту. Хирел был их единственным принцем, и его статус не подлежал сомнению. Сареван не был ни шпионом, ни выскочкой; и, конечно, он даже не помышлял о том, чтобы устанавливать, кого они должны признать своим господином. Подобные деликатные темы не подлежали обсуждению.
Сареван стал всеобщим любимцем. Они хотели бы превратить его в новую ручную зверушку, но, как и Юлан, Сареван Ис'келион не отличался покорностью. Он не обременял себя постижением всех сложностей протокола и не собирался придерживаться предписаний, ограничивающих поведение королевского заложника. Он скакал на своем голубоглазом жеребце везде, где ему хотелось. Он скрещивал мечи со стражниками. С раскрашенным дикарем, который следовал за ним как тень, он затевал шумные потасовки, иногда побеждая, а иногда претерпевая сокрушительное поражение. Он обнаружил в некоторых внутренних двориках зарешеченные окна гаремов, и стоило ему ненадолго там задержаться, как его окликали тихие голоса. Они сообщали ему о пустынных коридорах, об огороженных садиках и о покоях, где на красавчика-чужеземца можно было бы взглянуть через скрытые окна. Однако он не посмел бросить ответный взгляд. Даже если бы ему вздумалось подвергнуть риску свои глаза, пожелавшие видеть королевскую жену, его сладкоголосые собеседницы запретили бы ему это. То, что он слышал их голоса, уже являлось грехом.
Их сородичи были очарованы им. Он вызывал у них восторженный страх. Они считали его великаном; они недоверчиво таращили глаза при виде столь темной кожи, столь ярких волос и столь белых зубов; они называли его Солнечным лордом, Рожденным в бурю и Повелителем барсов. Сареван становился тщеславным, как солнечная птица, но он понимал, чего стоит лесть придворных. Это как золото колдунов. Пока заклинания действуют, оно ярко блестит. Но пролетит мгновение — и блеск меркнет.
Аварьян свидетель, здесь было достаточно колдунов. Шарлатаны попадались повсюду: люди, обладающие маленькой силой, но умеющие пустить пыль в глаза, творили чудеса, предсказывали судьбы и искали потерянные драгоценности для простачков придворных. Но они представляли собой лишь малую ветвь. Пока они убеждали скептиков Асаниана, что людей, подобных им, не стоит опасаться, истинные маги совершали свои тайные деяния. Это были неопределенного вида личности, которых редко замечали, хотя они всегда оставались на виду, облаченные в серые либо фиолетовые одежды и нередко сопровождаемые зверем или птицей. Сареван и представить себе не мог, что некоторые из них пользуются благосклонным вниманием императора. Они не признавались, а Зиад-Илариос не выставлял это напоказ. В основном же он относился к Саревану весьма благосклонно. Когда Сареван появлялся на совете и на заседании суда, император не говорил ни единого слова, хотя глаза его блестели, а губы сжимались от возмущения. Император отказывался видеть, что Сареван сует нос во все дела, и не ограничивал его. Впрочем, в нужные моменты принц проявлял благоразумие. Он никогда не делал попыток вмешаться в разговор, хотя слушал жадно, и часто его глаза сверкали, а челюсти напрягались, словно ему стоило большого труда сдержаться и не остановить поток чужой речи.
Его называли любимцем императора. Некоторые, живущие в сельской местности, где у людей языки подлиннее, назвали бы это иначе. Достаточно вспомнить, кто его мать и кем она была для императора. Возможно, они сочли бы своего повелителя околдованным.
Но кое-кто ничего не говорил и никоим образом не показывал, что для него значит возвращение Высокого принца Асаниана и присутствие в Кундри'дж-Асане Высокого принца Керувариона. С Первого Дня Осени Аранос ни разу не появился при дворе. Это воспринималось как обычное, свойственное ему поведение. Он прославился своими странностями. Его имя произносилось чаще всего шепотом.
Это был очень умный поступок. Если придворные Асаниана и любили кого-то, то этим человеком был их блистательный и надменный Высокий принц. Араноса они боялись.
— Ему даже делать ничего не надо, — сказал Зха'дан. — Просто спрятаться в своих покоях и не выходить. А люди пусть говорят.
— Повадки змеи, — сказал Сареван. Он улыбнулся стражнику, который стоял у дверей, ведущих в покои Араноса. Это была одна из его самых очаровательных улыбок. — Я хочу говорить с твоим господином, — сказал он на асанианском языке.
К его удивлению, воин уважительно склонился перед ним и отступил от дверей.
Маг ждал его. Сареван чрезвычайно обрадовался, увидев, что этот маг — светлый. Чародей был весьма любезен. Он поклонился и провел Саревана в черные с серебром комнаты.
Аранос не счел нужным заставлять Саревана ждать, хотя мог бы рассматривать чужеземца как нежеланного гостя. Возможно, это было своего рода оскорбление. Аранос находился в купальне. Он лежал на ковре из соболиных шкур, и один из рабов втирал в его кожу благовонное масло. Другой раб расчесывал его волосы. Они были распущены и по длине превосходили его тело.
Он, безусловно, являлся превосходной миниатюрой мужчины. Впрочем, на этот счет ходили разные слухи. Насколько всем было известно, он не породил ни одного ребенка, а для асанианского принца несколькими годами старше Саревана это было форменным скандалом.
Взглянув на него, Сареван все понял. Веки Араноса опустились, снова поднялись. Он почти улыбался. — Да, это действительно так, — сказал он. Сареван посмотрел на рабов. Улыбка Араноса стала шире. — Они глухонемые, — сказал он. — Самые полезные и самые неболтливые.
— Но почему асанианский принц решил… — Ради силы.
Сареван присел на край мехового покрывала и нахмурился. — Я слышал об этом, но никогда не считал это правдой. Может быть, моя сила — другого рода. Аранос был всерьез изумлен.
— Воздержание тебе не помогает, но ты миришься с ним? — Ради клятвы и ради таинства. И ради моего бога. — А. — Важная асанианская гласная, красноречивая и многозначная. — И все-таки ты понял меня.
— Неужели никто из твоего гарема никому ни слова не сказал?
— Это ведь женщины, — сказал Аранос, не стараясь скрыть презрение. — Каждая из них верит, что я удостаиваю своими милостями другую. Некоторые даже лживо утверждают это, чтобы извлечь для себя наибольшую выгоду. Я потворствую им. Это служит мне на пользу: успокаивает моих так называемых наложниц.
— А тебя? Выиграл ли ты что-нибудь? Аранос едва заметно пожал плечами:
— Я пока еще ученик. Мне сказали, что полная сила придет вместе с полным знанием. — Ты не рожден в магии.
На мгновение из-под холодной маски показалось человеческое лицо. Принц снова спрятал его.
— Да. Я должен учиться летать при помощи крыльев из воска и проволоки, в то время как ты с самого рождения наделен орлиными крыльями.
Сареван подавил дрожь. В тот момент, когда обнажились чувства Араноса, он разглядел отчаяние, ненависть и жгучую зависть. И все же, несмотря ни на что, он чувствовал сострадание. Даже сняв маску, этот человек оставался асанианцем. Паутины внутри паутин. Сареван превратил свой язык в меч, разрубающий их.
— Я больше не летаю. Я хожу, как ходят все люди, и не более того. Но у меня осталось кое-что от прежних сил: я могу видеть ловушки, расставленные у моих ног. Аранос молчал. Сареван стремительно ринулся в нападение. — Ты обещал стоять за спиной твоего брата, объявить его наследником перед лицом вашего отца. Но ты не сделал этого. Ты обвинил олениай в предательстве. А теперь оказывается, что они верны, и не кому-нибудь, а вашему отцу. Откуда мне знать, что и все твои остальные слова — не ложь? — Мой брат — Высокий принц, каким он и рожден быть. — Надолго ли? Золотые глаза померкли.
— Настолько, насколько он сможет продержаться. Саревану хотелось схватить его, но он решил не двигаться. — Ты хотел, чтобы мы отделились от Халида и его людей. Почему? — Я не могу тебе сказать. — Не можешь или не хочешь? — И то, и другое. — Я могу вышибить из тебя правду. — Неужели?
Сареван оценил взглядом расстояния, пути отхода, самого принца и двух его молчаливых рабов. Он улыбнулся. Аранос улыбнулся в ответ.
— Прекрасный варвар, должно быть, ты сильно искушаешь моего брата!
Длинные пальцы Саревана впились в тонкую шею. — Лучше скажи мне, как я искушаю тебя. Скажи, каков заговор ты замыслил против нас.
— Честно говоря, — произнес Аранос, нисколько не обеспокоенный железной рукой на своем горле, — я не могу. Да, у меня есть собственные планы, я охотно признаю это. Может быть, мой брат и не будет императором так долго, как ему хотелось бы. Но что касается тебя… Я часть этого, но я ничего не решаю. И я не волен сказать тебе больше…
По спине Саревана прокатилась холодная волна. — Ты лжешь.
— Клянусь, это правда, как правда и то, что я никогда не знал женщины.
Сареван посмотрел на него почти с яростью. Это было так ясно, так очевидно. И если он лгал… но он не лгал. Этого было достаточно, чтобы свести с ума кого угодно. — Но если не ты, тогда кто? — Мне запрещено говорить тебе. Сареван оскалил зубы.
— Ты второй принц Золотой империи. Кто может осмелиться запретить тебе что-либо? — Мой отец.
Сареван почти попался в ловушку. Но он знал Зиад-Илариоса. Испытывал к нему симпатию и, может быть, даже немного любил. Однако эти чувства не могли ослепить его. Зиад-Илариос был сильным королем, хорошим человеком, насколько это позволительно императору Асаниана, и искусным интриганом. И все-таки…
— На него это не похоже. Как и на моего отца. Никто из них не стал бы организовывать то, что произошло, в империи противника. Одно время я обвинял его даже в потере моей силы. Но недолго. Это слишком смахивало на проделки магов. Слишком… смахивало…
Сареван застыл, осененный внезапно мелькнувшей мыслью. Глаза Араноса были круглыми и ясными, как топазы.
— Похоже на магию, — пробормотал Сареван. В его душе родилось сладкое бешенство. Будь он под открытым небом, оно вышло бы наружу в виде торжествующего вопля.
— Ах, маленький человек, — сказал он мягко, — как умно спланировал ты эту игру. А они знают, твои собратья? Они хоть знают, насколько ты опасен? — Любой человек опасен. — Не надо играть словами.
Аранос ничего не ответил. Наконец Сареван улыбнулся и отпустил его. На шее цвета слоновой кости уже начали появляться синяки. Кожа асанианца была такой нежной, что ни одна женщина не сравнилась бы с ним в этом.
— Ты опасен. Твой брат опасен. Я… я неистов и поэтому тоже опасен.
— Ты хитрее, чем думаешь, Солнечный принц. — Боже упаси, — сказал Сареван. Он встал и безо всякой иронии поклонился. — Благодарю тебя, принц.
— Может быть, в конце тебе и не захочется меня благодарить.
Сареван помедлил. Он совершенно не понимал этого принца. Наконец он пожал плечами и сказал: — Будь что будет. Доброго тебе дня, маленький человек.
Гильдия магов располагалась в нейтральном квартале города, в пятом круге, между текстильным рынком и главным храмом Золотоглазой Уварры. Там, вдоль узкой извилистой улочки, оканчивавшейся площадью перед храмом, устроились мудрецы и предсказатели, колдуны и черные маги, чудотворцы и заклинатели. Они разделили силу на свет и мрак. Они дали имена более могучим силам, которыми оказались пророчество и врачевание, управление людьми и демонами, господство на земле и хождение по грани между мирами, а также воскрешение из мертвых. Они не забыли и о менее значимых, среди которых были мысленная речь и искусство воспитания животных, извлечение огня, полеты, управление облаками и способность изменять вещества при помощи одной лишь воли. Они даже создали специальный цех, который превратил дар таинственных богов в предмет изучения.
Сареван нашел гильдию по ощущению пульсирующей боли в глазных яблоках. Дверь, перед которой он очутился, не была скрыта от глаз или снабжена табличкой с названием ордена. Это оказалась простая деревянная панель за бронзовой калиткой, возле которой дежурил привратник. Взглянув сквозь решетку, он впустил незнакомца в полном дворянском облачении Ста Царств, с шапкой, из-под которой виднелись его яркие длинные волосы, а также дикого кота и раскрашенного зхил'ари, охранявших его. Взгляд привратника не выдал удивления. Калитка и дверь распахнулись; привратник, асанианец неопределенного возраста, поклонился и сказал:
— Не угодно ли следовать за мной, принц? Дом казался самым обычным. Здесь не было узких извилистых коридоров. Здесь не пахло снадобьями и не слышалось бормотания заклинаний. Здесь не было мерцающих колдовских барьеров. Сквозь открытые двери Сареван видел мужчин и женщин, склонившихся над книгами, или погруженных в беседу, или обучающих новичков. Почти все учителя оказались жителями востока с землисто-коричневой кожей или белыми как кость островитянами. Большинство учеников были асанианцами. Некоторые из них провожали Саревана взглядами любопытными и даже зачарованными, но вовсе не удивленными.
Сареван предполагал, что его ждут. Но он не думал, что это заденет его за живое. Они могли хотя бы притвориться, будто поражены тем, что сын Солнцерожденного осмелился показаться среди них.
Следуя за своим проводником, Сареван поднялся по лестнице, затем прошел по коридору. Одна из дверей была открыта. Комната, в которую он попал, оказалась библиотекой: здесь высились ряды полок со свернутыми или сложенными свитками, здесь стоял длинный стол, заваленный книгами, и за ним работал человек. Его возраст невозможно было определить. Волосы побелели, но кожа оставалась гладкой, спина сгорбилась, но глаза блестели, а истончившиеся пальцы, сжимавшие перо, не потеряли силы и гибкости. Спутника мага Сареван не обнаружил, да и не ожидал увидеть. Он склонил свою измученную болью голову. — Мастер, — сказал он.
И ничего больше. Никакого имени. Маги ордена сообщают свое имя только как великий дар. Магистр поклонился в ответ.
— Принц, — сказал он, — прошу прощения, я не могу подняться и как подобает приветствовать тебя. Не угодно ли тебе сесть подле меня?
Привратник ушел. Зха'дан обосновался возле двери, Сареван сел за стол напротив мастера, а Юлан, примостившийся рядом с ним, положил подбородок на стол и уставился на магистра магов немигающим взглядом изумрудных глаз.
Все ждали. Сареван не намеревался говорить первым. Он посмотрел на ближайший к нему свиток. Это был трактат, посвященный темным искусствам. Его дед, Красный князь, когда-то заставил его прочесть этот труд. «Маг должен знать все возможности своей силы», — сказал тогда князь Орсан.
«И ее неправильное употребление», — ехидно заметил Сареван.
«Темные искусства — вовсе не неправильное употребление силы. Они так же естественны, как и искусства света. Но там, где свет лечит, мрак разрушает».
«Я никогда не паду так низко, — заявил тогда Сареван. — В моих жилах течет кровь самого Солнца. Тьма — мой кровный враг. Я всегда буду лечить и никогда не стану разрушать».
Теперь, вспоминая об этом, он горько улыбнулся. Он чересчур гордился собой. И вот теперь он, предатель Керувариона, сидит перед магистром гильдии, которая повернулась спиной к его отцу.
— Дело в том, — сказал старик, — что он хотел подчинить нас своей воле. А мы никогда не станем отрицать мрак, мы не откажемся от практики его мастерства. Иначе нарушится равновесие мира.
Сареван заставил себя сидеть спокойно. Магистр мог читать его мысли только по выражению лица, но не более того. Его разум был все так же скрыт и неприступен, несмотря на попытки проникнуть в него.
— Я слышал, — сказал Сареван, — что вы хотите запретить искусства света и все повергнуть во мрак.
— Есть и такие, кто хотел бы сделать это из алчности или обиды. Я не из их числа. — И все же вы их терпите.
— До тех пор пока они мне повинуются, я не буду избавляться от них.
— Даже если из-за них ваша магия вызывает отвращение? — Что вызывает твое отвращение, принц? Отказ предать своих богов и поклоняться Аварьяну? Упорное стремление сохранить собственные ритуалы и молитвы? Сопротивление законам, которые они считают тираническими?
— Если тирания запрещает убийство детей, — ответил Сареван, — то да. Я знаю, о каких ритуалах ты говоришь. Жертвоприношение Перелома Зимы. Призывание смерти и кормление богов. Изготовление Глаз Силы.
Магистр сложил свои длинные прекрасные руки. На его пальце сверкало кольцо с топазом. Саревана передернуло. С недавнего времени он не выносил вида топазов. Маг тихо сказал:
— Мир жесток. И боги тоже. Если они хотят крови, они ее получают. И не нам осуждать их.
— Мы утверждаем, что кровь им не нужна. Это все людская скупость, жестокость и алчность силы.
— А твой Аварьян разве чист, принц? Разве он не попирал кровь, пролитую в его честь? Разве он не подверг даже свою невесту смертельной боли?
— Это людская жестокость, магистр. Людская ненависть и предательство.
— Тем хуже для тех, кто совершил эти преступления, ибо у них нет бога, который превратил бы кровопролитие в священный акт.
Сареван откинулся назад, поглаживая бороду. Это было верным признаком того, что он разгорячен спором и ему невмоготу остановиться.
— Может быть, мы и ошибаемся. Может быть, ошибаешься ты. Возможно, равновесие — это другое название мягкотелости. Аварьян провозгласил на весь мир о своем существовании. Никакой другой бог не сделал этого. И никакой другой бог не сделает. Никто, кроме него.
— И кроме его сестры, согласно твоей же вере. Она дарует темноту для его света, лед для его пламени, тишину для могучего рева его силы. Другую половинку для него самого.
— Таково асанианское учение. Мы говорим, что они существуют раздельно. Он заковал ее в цепи, иначе она погрузила бы мир в вечную тьму.
— Или помешала бы ему нарушить равновесие. Солнце дарует жизнь, но оно и разрушает ее. Избыток света служит причиной человеческой слепоты.
— Нет, если человек чистосердечен. — А ты чистосердечен, принц?
— Едва ли. — Улыбка Саревана очень напоминала гримасу. — Если бы это было так, я вряд ли находился бы здесь. Я бы странствовал, пребывая в благословенном неведении, или правил бы в Яноне. Магистр молча ждал.
Сареван позволил ему насладиться этой победой. — Да, да, я сомневаюсь в моем боге. Иногда я спрашиваю себя, не сошел ли с ума мой отец. И, в конце концов, не служат ли асанианцы истине — двуликой Уварре, стоящей над всеми богами?
— Уж не за ответом ли ты пожаловал ко мне? Сареван коротко рассмеялся.
— Я целый час провел в храме Уварры. Он очень похож на другие. Разукрашен драгоценностями, задымлен ладаном, заполнен жрецами, для которых нет другого бога, кроме золота. Божественный образ заставил бы покраснеть даже девок из публичного дома Сувиена. И все же, несмотря на все это, когда я поклонился и вознес молитву Аварьяну, меня поразила безумная мысль. Мне показалось, что мои слова донеслись до Уварры. Это была светлая Уварра и темный Ивурьяс в одном лице. И темнота была прекрасна, магистр. Она взывала ко мне. Она предлагала мне мою силу, темную силу, от которой я отказался и которая все еще во мне, и мне нужно только захотеть освободить ее.
— Нет закона, который запрещал бы богам лгать. — То же самое ответил и я, — сказал Сареван. — Но если я могу чувствовать ложь, то могу чувствовать и правду. И в храме я чувствовал правду. — Всегда приходится чем-то расплачиваться. — Конечно. И цена этого — жизнь моей матери и сердце моего отца. Я отказался. Это было слишком легко, маг. Чересчур легко. — Сареван перегнулся через стол. — Выбор делать трудно. Думаю, мне все же предстоит сделать его. Я знаю, что ты к этому каким-то образом причастен. — А откуда ты знаешь это? Сареван нахмурился. Голова болела, и он обхватил ее руками.
— Может быть, мною управляет мой бог: каков бы он ни был, но он истинный бог. Может быть, я сошел с ума. Мне кажется, что я избран для чего-то. Если только не для смерти в наказание за предательство. — Ты хочешь получить предсказание? — Я хочу добиться правды. Я отдаю себе отчет в том, что сделал, и знаю, почему я это сделал. Но это выглядит слишком гладко, маг. Слишком просто. Я думаю, мне кто-то помогал, и этот кто-то не желает выдавать себя. Магистр поднял брови. — Неужели?
— Конечно, — сказал Сареван, подавляя нетерпение. Тактика орудования мечом творила чудеса среди асанианских придворных, но перед ним был маг, к тому же в своем собственном владении. И Сареван осторожно подбирал слова. — Посуди сам. В Асаниане приготовили ловушку. Принц угодил в нее из-за собственной гордыни и лишился своей силы. Могущественный мастер магии гнался за ним через две империи, но не смог найти его, и тем не менее Глаз Силы нашел того, для кого он предназначался. Случайность? Может быть. Или воля таинственных богов? Однако двум принцам на двух сенелях и дикому коту удалось сбежать из самого сердца Керувариона, из-под наблюдения Солнцерожденного, с предательством в душе. Они бежали, а слухов об их побеге или об их предательстве не появилось и не было признаков погони. Это вовсе не случайность. Это работа магов. — Или искусный обман.
— Нет, — сказал Сареван. — Чтобы обмануть моего отца, требуется большая сила. Сила и великая храбрость. И все же кто-то сделал это. Кто-то сделал все, чтобы замести мои следы, чтобы освободить мне путь через весь Керуварион. — Мы не единственные маги в мире.
— Вы единственные маги, если не считать жрецов Солнца в Эндросе, которые подчиняются крепкому правлению. И они никогда не стали бы плести эту паутину: слишком отдает предательством по отношению к моему отцу. Маленький принц — часть этого дела. Он признался мне, что не руководит всем этим, но это не очень похоже на правду. Он не раб, он служит только самому себе, и никому другому, однако в данный момент ему выгодно изображать из себя лояльного заговорщика. Он не был бы лояльным по отношению к человеку, к которому не испытывает даже притворного уважения.
— Ты видишь большие сложности в том, что является всего лишь судьбой, случаем и заговором принцев. — Может, и так. Я сам принц и единственный сын. Я избалован. И прошу снисходительности. — Сареван ослепительно улыбнулся. — У твоих людей есть основания не любить моего отца. Он был слишком негибким по отношению к ним. Он поставил условие: либо он будет править ими, либо им придется покинуть его империю. Они выбрали изгнание. Теперь давай предположим, — продолжал Сареван, — что кто-то из них придумал способ, как одновременно отомстить ему и добиться мира. Заговор с целью предотвратить эту войну, отнять у Солнцерожденного его наследника и в конце концов, если уж на то пошло, заполучить назад свою собственную страну. Солнцерожденный благополучно умрет, а кто-то молодой, хорошо управляемый и бессильный, займет его место. — Логично, — сказал магистр. Сареван поклонился, принимая похвалу. — Моя душевная болезнь стала настоящей удачей. Я не просто оказался не у дел; я оказался в долгу перед вашим заговором. Не находишь ли ты, что настало время для правды? Невозможно платить, если не знаешь, кому ты должен.
— Если бы ты узнал, — поинтересовался магистр, — то хотел бы заплатить?
— Смотря что и кому. В этой паутине может скрываться намного больше, чем мне позволено видеть. И она может привести к такой гнусности, которую я не способен вытерпеть. — Тебе уже доводилось совершать гнусные поступки? — Я здесь, не так ли? Магистр гильдии улыбнулся.
— Меня предупреждали, Солнечный принц. Твой отец признан величайшим хитрецом Керувариона, однако найдется немало людей, которые станут оспаривать это; они отдадут пальму первенства Саревану Ис'келиону.
— И ты тоже? Улыбка мага стала шире.
— Солнцерожденный не знает о том, что он прекрасен. — Зато он знает, что ни разу не предал истину. Воцарилась звенящая тишина. Магистр медленно произнес: — Для него никогда не существовало проблемы выбора. Я завидую его уверенности. Хотел бы я, чтобы она была дарована мне.
— Ни ты, ни я не являемся сыновьями бога. Магистр опустил голову.
— Кое-что, принц, я могу сказать тебе. Паутина действительно опутывала тебя. Я не скажу, что ты был ее центром. Для мира и для силы есть нечто поважнее, чем парочка воюющих империй. И тем не менее твои поступки вплелись в узор этого полотна. — И что это за узор? — Ты видел его.
Сареван поднялся. Он оперся на руки, сдерживая гнев и заставляя себя улыбнуться сквозь зубы.
— Все, что ты сказал, было мне уже известно. Неужели ты рассчитываешь, что я уйду удовлетворенным?
Магистр взглянул на Саревана, остановив холодные глаза на его разгоряченном лице.
— Ты не был рожден для того, чтобы испытывать чувство удовлетворения. Я хотел бы объяснить тебе то, что ты хочешь узнать, насколько это касается тебя, но я не могу. — Увидев, что разъяренный Сареван выпрямился, он добавил: — Пока не могу. Я магистр гильдии. И могу приказывать моим союзникам не больше, чем принц Аранос. Ни одному из нас это не дано. Я должен поговорить с остальными и получить их согласие, прежде чем раскрывать наши секреты. Сареван фыркнул от отвращения.
— У кого вы позаимствовали этот ритуал? У магистрата Девяти Городов?
— Любой народ севера подчиняется подобным законам. Сам император Керувариона учитывает мнение своих лордов на совете.
— Но в конце концов правит он, — сказал Сареван. — Итак, ты признал, что я был частью происшедшего с самого начала. И ты уж прости меня, но я чувствую, что меня использовали. И к тому же использовали дурно. Магистр развел руками.
— Принц, это будет исправлено. Обещаю тебе. Сареван повернул руку ладонью вверх. Солнечный диск горел и сиял. — Поклянешься на этом?
Магистр глубоко вздохнул, словно охваченный мрачным предчувствием. Но его палец коснулся Касара. Сверкнула искорка — магистр отпрянул. — Клянусь твоей силой.
Кулак Саревана сжался. От прикосновения мага боль не усилилась, хотя ему показалось, что старик побледнел и задрожал, словно ему досталось больше, чем он ожидал. — Я принимаю твое обещание.
— Оно будет выполнено, — сказал магистр. — Ты узнаешь истину, насколько это будет возможно. Я посоветуюсь с моими соратниками. Когда мы закончим, позволишь ли ты вызвать тебя?
Сареван посмотрел на мага, подумал о его словах и о его чести и сказал: — Позволяю.
Саревана ожидало подлинное чудо. Хирел вел себя не просто вежливо после их стычки. Он был великодушен, как истинный принц. Он решил простить Саревану даже самые обидные его слова.
Простить самого себя Саревану оказалось намного сложнее. О том, что произошло с Вуадом и Сайелом, ему рассказал вовсе не Хирел. Один из придворных поведал об этом, охваченный восхищением, смешанным с недоверием. Обритых наголо принцев поместили в императорскую темницу, и спустя ночь и день, по истечении которых они оказались близки к безумию, с минуты на минуту ожидая появления холостильщиков, появился Хирел и предоставил им выбор: либо вольная жизнь и права евнухов при Низшем дворе в дальних пределах империи, либо чин офицеров императорской армии и военная служба, грозящая смертью в бою, но дающая возможность восстановить свой ранг и снова завоевать благосклонность брата. Вуад нашел выбор до смешного легким. Сайел, по слухам, колебался. Однако Сайела не слишком любили в кругах Золотого двора. И он отправился вместе с братом служить на восточных границах. Прежде чем уехать, они принесли великую клятву верности своему Высокому принцу.
Когда Сареван стал искать Хирела, оказалось, что он закрылся в гареме, выполняя свой долг перед наложницами, которых у него было триста шестьдесят. Сареван допускал, что ради такой причины ему придется подождать. Но ему это вовсе не понравилось.
Он бродил по своим покоям. Бродил по комнатам Хирела. Он выпил вина больше, чем требовалось, и затеял шутливую, но жаркую потасовку со Зха'даном, после чего почти решил, что Хирел заслуживает извинений.
Вино оказалось крепче, чем ожидал Сареван. Оно подтолкнуло его к мысли о том, что он должен сделать нечто из ряда вон выходящее. Оно заставило его решиться.
Сареван совсем потерял здравый смысл. Он оставил возмущенного, но покорившегося Зха'дана в покоях Хирела. Для охраны ему хватало и Юлана.
Они прошли через пустынные внутренние дворики, пересекли редко посещаемый коридор. Сегодня нежные голоса не окликали его через скрытые решетки. Сареван шел по новому для него пути, пролегавшему вдали от них.
Золотой дворец состоял из двух миров. Внешний был наполнен мужчинами и евнухами. Внутренний состоял из женщин и евнухов. Евнухи свободно перемещались из одного мира в другой. Мужчина, не лишенный своего мужского естества, мог проникать только в ту обитель, где являлся полновластным хозяином, где находились женщины, принадлежащие только ему. Во внешнем мире Сареван был чужаком. О внутреннем нечего было и говорить. Женщины, которые находились там, никогда не видели неба, не очерченного квадратом окна или стен. Они никогда не встречались с каким-либо мужчиной, кроме отца, брата или хозяина, которого лишь немногие из них могли назвать мужем, поскольку каждый из пятидесяти принцев имел соответствующее его положению количество наложниц.
Сареван уже усвоил, что каждая наложница мечтает о том, чтобы ее хозяин женился, ибо, согласно обычаю, после этого он может распустить гарем. А еще лучше для наложницы, если ей удается родить сына своему повелителю, потому что после этого ее не только освобождают, но и наделяют правами, почетом и могуществом придворной леди.
Если бы Сареван не знал, что гарем — это настоящая тюрьма, он нашел бы его не более странным, чем остальная часть дворца. Здесь господствовала пресыщенность, здесь благоухали незнакомые притирания, здесь было множество извилистых коридоров, напоминавших лабиринт. Роль стражников выполняли евнухи, но евнухи высокие и сильные, сжимавшие в руках обнаженные мечи. Черные евнухи. Северяне, лишенные бород, с обритыми черепами и выразительными глазами, напоминающими коровьи, темными, бесстрастными и непреклонными. Сареван ничего не значил для них. Он был мужчиной и не имел права пройти.
Он чуть было не повернул назад. Но, забравшись так далеко, уже не хотел сдаваться.
— Высокий принц встретится со мной, — сказал он. — Можете меня задерживать. Моему мохнатому другу это вряд ли понравится. Трудно представить, что он сделает в этом случае.
Два меча весьма красноречиво опустились и замерли на расстоянии протянутой руки от живота Саревана. Юлан глухо зарычал.
Бронзовые клинки опустились на ладонь ниже. Сареван попытался улыбнуться.
За спинами евнухов открылась дверь. Появился, страшно взволнованный асанианец. Не обратив ни малейшего внимания на стражников, с явным нетерпением он позвал Саревана:
— Пойдем, пойдем. Что ты тут прохлаждаешься? Время не ждет!
Сареван застыл в замешательстве. Маленький евнух досадливо хлопнул в ладоши. — Ты собираешься идти? Тебя ждут!
Сареван взглянул вниз. Мечи дрогнули. Медленно, с трудом сдерживаясь, чтобы не прикрыть свое нежное сокровище обеими руками, он протиснулся между стражниками. Асанианец ждал его, с трудом сдерживая нетерпение.
Каким бы размашистым ни был шаг Саревана, он с трудом поспевал за своим проводником. Коридоры гарема слились в сплошное размытое пятно. По пути им никто не встретился; возможно, это было организовано намеренно.
Несмотря на ошеломление, Сареван задавал себе множество вопросов. Уж не похитили ли его, словно умного дурака из непристойной песенки? И теперь его навечно заточат среди женщин, сделав рабом каждого их желания.
Он тихо засмеялся и сам удивился своему смеху. Уж слишком серьезно все складывалось.
Проводник втолкнул его в дверь, и он оказался в комнате, похожей на остальные комнаты дворца. Помещение не слишком просторное, но и не тесное. Низкий стол, гора подушек, развевающиеся шелковые завесы. Одалисок, ждущих его, Сареван не увидел и почувствовал разочарование.
В комнате было вино. Он помедлил, вспоминая коварство Асаниана и асанианцев, и понюхал жидкость. Она отличалась тонким ароматом и была страшно кислой: по асанианским понятиям, великолепный напиток. Если в вине и был яд, кислота безусловно убила его. Сареван налил себе кубок, осушил его и прогулялся по комнате. Юлан, как более мудрый, устроился по-королевски на горе подушек.
За одной из завес было скрыто окно с решеткой. Сареван напрягся, вспомнив о носилках и о том долгом безумном дне. Он сурово приказал себе забыть об этом и выглянул через решетку на улицу. Внизу находился дворик. Он показался ему знакомым. Если бы кто-то стоял прямо под окном, и если бы этот человек был высокого, по здешним меркам, роста и у него были бы чудесные яркие волосы, а женщина или несколько женщин встали бы у решетки, наслаждаясь приятным времяпрепровождением…
Сареван медленно обернулся. Начал говорить — и тут же замолчал. Хирел! Хирел в платье и покрывале, с танцующими глазами, насмешливый, сводящий с ума.
Хирел был юношей, наделенным необыкновенной и почти девичьей красотой. Однако ни у одного юноши не могло быть такой полной груди, таких чудесных округлых бедер, окутанных шелком. Хирел никогда не ходил так, как двигалось это создание, легко и изящно, восхитительно изгибаясь и улыбаясь под своим покрывалом. Эта женщина была воплощением нежности, но — ах! — как озорно она посмеивалась над ним, словно говоря: экая нескладная деревенщина с челюстью, отвисшей до груди. Ее голова как раз доставала ему до подбородка. Она стояла, смотрела на него и смеялась, заливисто, словно птичка, радующаяся своему пению.
Саревану пришлось сесть, потому что колени его подгибались и он ничего не мог поделать. Он вцепился в Юлана и замер, улыбаясь как последний идиот.
Ее веселость прокатилась мягкой волной. Она стояла и улыбалась, глядя на него. Сареван сказал: — Ты так похожа на… — Почему бы и нет? Ведь он мой брат. Ее голос. Он узнал его. — Джания! Она присела в реверансе.
— Принц Сареван! Ты… выглядишь… намного импозантнее, когда нас не разделяет решетка.
Он не чувствовал себя таким высоким и таким неуклюжим с тех пор, как в юности всего за три месяца вырос на целую голову. Его тогда мучило, что он слишком долговяз, что руки у него чересчур длинные и худые, а нос сильно смахивает на орлиный клюв. И все это заставляло его яростно краснеть, хотя никто и не замечал этого.
— Джания, — спросил он, — откуда ты узнала, что я здесь? Она указала на решетку:
— Я тебя увидела. А потом услышала, что ты стоишь у дверей.
— И позволила мне войти. — Он резко вздохнул. — Тебе не следовало этого делать. Твои няньки сдерут с тебя кожу заживо.
Джания надменно тряхнула головой, так же как это делал Хирел.
— Нет, не сдерут. Еще до того как мне стало известно, что ты идешь, я попросила брата разрешить мне поговорить с тобой. Он проявил мудрость и разрешил. — Ее глаза заблестели. — Иногда бывает выгодно напомнить ему, что если бы я родилась мужчиной, то не быть бы ему Высоким принцем.
Сареван глупо моргал. Он уже познакомился с ее характером и восхищался им, несмотря на то, что их разделяла решетка. Но тогда он не знал, кто она такая. Неожиданно он рассмеялся.
— Знал бы мой отец! — Теперь настала ее очередь удивленно молчать, ожидая разъяснений. — Тебя могли бы отдать за меня. Отец собирался попросить у императора Асаниана руку одной из его дочерей для меня.
— У моего отца целый легион дочерей, — сказала она. — Но только одна рождена для золота. — Ты думаешь, что достоин меня?
Это был поистине королевский поединок. Сареван растянулся на подушках, снова превратившись в Саревана Ис'келио-на с его упрямыми черными глазами и ослепительной улыбкой. — Твой брат признал меня равным себе. — А, — протянула Джания, — мой брат. Огонь всегда кружил ему голову.
— Как, принцесса! Ты не находишь меня обворожительным? — Я нахожу, что у тебя избыток самомнения. Заметив его негодование, она рассмеялась, склонилась над ним, перегнувшись через тело Юлана, яркая и бесстрашная, и провела пальчиком по его бороде. Когда его лицо зажило, он сохранил ее, назло всем чисто выбритым придворным. Сегодня утром Зха'дан украсил ее золотыми нитями, потратив на это больше часа.
— Ты прекрасен, — сказала она. — Правда? Неужто поэты изменили свои правила? — К черту правила.
Она была немного опрометчива, произнося это. Она вела себя вызывающе и попирала все законы. Сареван рассмеялся.
— Осторожней, принцесса. А не то я безумно влюблюсь в тебя.
— Я должна этого бояться?
Прекрасные, смелые слова, однако они не значили для них ничего конкретного. Казалось, Джания была не в силах совладать со своими пальцами, которые вплетались в косички его бороды. Ни одна женщина, даже его мать, никогда так не касалась его. Так жадно, так уверенно.
— Золото — лучший цвет для его глаз, — сказал Сареван мечтательно.
— Нет, черный, — возразила она.
Они оба засмеялись. Ее грудь была полной, мягкой и соблазнительной. Ее губы были медом и пламе Нем. Обруч жреца легко разрушал эти чары. Опасность не грозила Саревану. Он испытывал лишь восхищение. Его разум помнил о том, что можно, а чего нельзя, и его тело было более чем благодарно, узнав об этом.
Золотые волосы Джании рассыпались и накрыли их обоих, словно плащом, она не убирала их. Она превратилась в пламенную расплавленную бронзу.
Под взглядом ее ясных глаз Сареван встал на колени и обнял ее обеими руками за талию. Смеясь, он вырвал у нее поцелуй. И еще один. И еще.
Он и сам не понял, что заставило его остановиться. Возможно, рычание Юлана. Или странная тишина. Все еще стоя на коленях, закутанный в золото, Сареван обернулся.
Больше он никогда не смог бы перепутать Джанию с ее братом. Они были очень похожи, но их разделял целый мир. Мир женщин и мир мужчин.
Среди мыслей, кружившихся в его голове, выделилась одна — о том, что видел Хирел со стороны. Его сестра, обнимающая мужчину, стоящего на коленях. Ее платье, его кафтан и штаны сохраняли вполне благопристойный вид. Однако ее покрывало было сброшено, волосы перепутались, а огненная грива Саревана, казалось, позабыла о косичке. Несомненно, они выглядели так, словно намеревались пойти дальше. И разве это не соответствовало истине?
Сареван встал. Джания не пыталась удержать его. Ее голос был спокоен. — Добрый день, младший брат.
Хирел наклонил голову. Его лицо ничего не выражало. — Старшая сестра. Высокий принц.
Сареван почувствовал себя слабым и одиноким. Вино, опрометчиво выпитое им, тяжело давило на желудок. Тусклый огонь зарделся на его скулах.
Хирел был одет для визита в гарем: восемь платьев из легчайшего полотна, перехваченные золотым поясом. Он выглядел спокойным, царственным и невозмутимым. Его занятия даже не повредили позолоты на веках. Он сказал:
— Ты, конечно, простишь меня, принц. Мне передали, что ты меня ищешь. Я буду ждать тебя в моих покоях. — Нет, подожди, — сказал Сареван. — Это не… У него ушло слишком много времени на то, чтобы собраться с мыслями. Хирел ушел. Сареван проводил его пылающим взглядом.
— Проклятие, — сказал он. — Проклятие. — И еще раз проклятие, — добавила Джания. В ее голосе звучал все тот же смех. — Мой евнух лишится за это клочка кожи.
Сареван уставился на нее, едва слыша ее слова. — Ты предназначена для того, чтобы стать императрицей. — Что, мой евнух?
Он не обратил внимания на ее безрассудство. — Знаешь, тебе не следовало затевать все это. Мы зашли слишком далеко. Это становится опасным. Его натянутость и чопорность отразились в ее глазах. — Ты предлагаешь другой выход?
Сареван провел пальцем по ее лбу, щеке и подбородку. Черное дерево на слоновой кости. — А ты согласна поразмыслить над этим? — Чего ты от меня хочешь? Я женщина. У меня вообще нет права голоса. — Думаю, это не так, принцесса.
Джания запустила пальцы в его волосы и увлекла его на подушки. Но вовсе не для любовных игр. Это настроение уже прошло. Она начала причесывать спутанные пряди его волос, снова укладывая их в простую косу, соответствующую его сану жреца.
— Говорят, ты совершенно неискушен в высоких искусствах. Ты поклялся избегать их. И все же ты настоящий мужчина.
— Это все ты, — сказал он чистую правду. — Неужели? — Ее пальцы на миг замерли, а затем снова принялись за прежнее занятие. — Если бы мой брат был женщиной, разве ты удостоил меня хотя бы взглядом?
Сареван повернулся к ней. Ее глаза были спокойны. Глаза льва. Царственные глаза.
— Но он — не женщина. Зато ты — истинная женщина. — А тысамое великолепное создание, которое я когда-либо видела. — Джания легко и быстро поцеловала его, словно не в силах удержаться. — Теперь иди. Мой брат ждет тебя.
Сареван встал. Ее ладони лежали в его руках, и он поцеловал их. — Я смогу вернуться?
— Не так скоро, как хотелось бы, — сказала она, — но сможешь.
Хирел не ждал его в своих покоях. Как сказали слуги, его вызвали, и никто не знал, когда он вернется.
Саревану надоело выслеживать его. Может быть, следующая охота закончилась бы не так рискованно, но вряд ли так же сладостно.
— Если он ждет извинений, — сказал Сареван, обращаясь к своему коту и Зха'дану, — то ему придется прийти за ними сюда.
В постель он улегся рано. Отчасти в этом была повинна усталость. Отчасти, как это ни парадоксально, его неугомонность. Стоило ему захотеть что-нибудь сделать, как оказывалось, что это запрещено. А единственное, что он желал получить немедленно, конечно, была золотая принцесса из слоновой кости.
Только сейчас Сареван осознал, к какому заточению сам себя приговорил. Перед ним была тюрьма, пусть обширная, пусть позолоченная и изящная, но все же тюрьма. Он мог смущать своим надменным и экзотическим видом членов совета империи, но права голоса на этих советах у него не было. Дворцовые интриги ничего не значили для него. Керуварион он покинул. Теперь он оказался в хитроумной и очень уютной ловушке, загнанный в угол, словно жеребец-сенель, очень ценный и очень буйный. Он даже не имел права возмутиться своим положением пленника: он стал им по собственному желанию.
И подобно жеребцу-сенелю, запертому в стойле и оторванному от вольных равнин и радостей битвы, он неизбежно оказался перед другой стороной существования жеребца. Он замечательно укрощал себя. Никто не мешал ему выполнять обязанности жреца в странствии: ему позволялось молиться и соблюдать пост на девятый день. А Хирел, благодарение богу, находился в отдалении, погруженный в обязанности принца. Женщины, голоса которых слышались через решетки, интриговали и восхищали его, но едва ли представляли собой опасность для его обета.
— Я пропал? — спросил он Зха'дана. Зхил'ари сидел рядом с ним на кровати, слушая его рассказ о том, что произошло в гареме.
— Неужели она выглядит в точности так же, как маленький жеребец? — спросил Зха'дан.
— В точности, — ответил Сареван. Он помолчал. — Нет. Она так же красива, вся белая и золотая. У нее то же лицо, что у него. Конечно, она изящнее. Она настоящая женщина. Он был бы таким, если бы бог сотворил его девушкой. Но… все же она отличается. Она не Хирел. Она — это она. Зха'дан понимающе кивнул. Его глаза потемнели. — Он нравится мне; я доставляю удовольствие ему, он мне. Нам хорошо вместе. Но все же я не совсем… Я-не ты. Сареван отмахнулся от этого.
— Я видел так много женщин, Зха'дан. Для принца это неизбежно. Династия существовала до него, и он обязан продолжить ее. Если женщина не замужем, если у нее нет изъянов, если она способна родить ребенка, она предлагается мне как надежда на продолжение рода. Даже то, что я ношу обруч, не имеет значения. Это только запрещает забавляться, пока я не найду свою королеву. — И ты нашел ее?
— Не знаю! — Сареван закрыл лицо руками. — Я был полон вина и обыкновенного упрямства. Однако никогда прежде мне не было так легко. И я никогда не чувствовал себя настолько непринужденно. Мне было все равно, что я делаю или чем мне придется заплатить за это; и тем не менее я вовсе не спешил попробовать это. Это было похоже на то… как если бы мы оказались за гранью мира и не осталось ничего, что могло бы потревожить нас там. — Магия?
— Не магия, — криво улыбнулся Сареван. — Скорее, очарование. Она не только красива, Зха'дан. У нее есть личность. Она как золотой орел, которого посадили в клетку. Я мог бы освободить ее. Я… мог бы… освободить ее.
И он погрузился в сон, унеся с собой эту поющую уверенность. Джания оставалась с ним в его снах, и оба они были там свободны: он освободился от своего обруча, а она — от своей вуали. Она была воплощением красоты. Она сказала:
— Если бы мой брат был девушкой, ты не удостоил бы меня и взглядом.
Сареван медленно вынырнул из глубин сна. Он чувствовал в своих объятиях теплое тело, слышал чей-то шепот. Сон во сне. Новый сон оказался более хрупким, но на диво реальным. Он сонно поцеловал его.
Вкус поцелуя оказался странным. Странно знакомым. Рука Саревана скользнула в поисках округлости полной груди, но ничего не нашла. Зато ниже выпуклость оказалась достаточно ощутимой.
Пальцы Саревана сомкнулись. Он хотел разжать их. Хирел сонно мигал, все еще во власти сна, но уже начиная хмуриться. Он был чересчур плотным для сновидения.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Сареван резким от испуга голосом.
Брови Хирела сдвинулись.
— Ты знаешь какие-нибудь другие слова, кроме этих? — А тебе известны какие-нибудь другие шутки, кроме этих? — Разве я положил твою руку туда, где она лежит? Рука тотчас же отдернулась.
— Я спал, — сказал Сареван.
— А, — протянул Хирел. — Ну разумеется. И снился тебе явно не я.
Внезапно Сареван расхохотался. Это было безумием, но он не мог сдержаться. Это было просто невыносимо. — Ты завидуешь мне. Ты завидуешь ей. Хирел ударил его. Совсем не сильно, так что Сареван почти не почувствовал удара. Хирел отвернулся от него, свернулся в комочек и стал выкрикивать в стену:
— Мужчина, у которого никогда не было женщин, — это противоестественно. Принц в такой ситуации вызывает отвращение. Она выполнила свой долг перед тобой; она сделала тебя опытным мужчиной. Ты мой брат, ты равен мне, и мой долг не только способствовать этому, но и поощрять это. Но я вовсе не обязан этому радоваться. — Хирел… — начал Сареван. — Она — жемчужина гарема. Мне не нужно спрашивать, понравилась ли она тебе. Она во всей полноте познала искусства внутренних комнат; она научила меня многому из того, что я знаю. И все время, пока ты лежал с ней, я, принц крови, который по своему рождению должен был стать твоим врагом и которого ты должен считать воплощением разврата и осуждать, — я не мог успокоиться, потому что ты был с ней, а не со мной. — Хирел прерывисто вздохнул. Это прозвучало как сдавленное рыдание. — Я дарю ее тебе. Ты был рожден для нее, для ее красоты и женственности.
— Асукирел, — сказал Сареван, и на этот раз Хирел не остановил его. — Хирел Увериас, я не лежал с ней.
— Ну конечно. Ты стоял перед ней на коленях и обнимал ее. А может быть, ты овладел ею, как это делают жеребцы?
На мгновение Сареван ослеп от ярости. Когда он снова обрел способность видеть, Хирел был придавлен его телом, а на его щеке горел отпечаток ладони.
— Никогда, — процедил он сквозь зубы. — Никогда. Хирел не сопротивлялся. Сареван начал остывать, и ему стало мучительно стыдно.
— Прости меня, — сказал он. — Прости меня за все. За твоих братьев, за твою сестру… за все.
Хирел ничего не ответил. Его лицо застыло и было одновременно и надменным и несчастным. Его кожа в свете лампы казалась мягкой и нежной как у ребенка. После такого удара на ней обязательно появятся синяки. С невероятной нежностью Сареван коснулся того места, где отпечаталась его ладонь.
— Выслушай правду, маленький брат. Джания очень красива. Я думаю, что с радостью пожертвовал бы своим обручем и своими клятвами ряди того, чтобы она оставалась со мной. Я с радостью сделал бы ее моей королевой. И все же эта радость живет во мне не только потому, что Джания — женщина, наделенная красотой и возвышенной душой. Я испытываю эту радость еще и потому, что Джания — точная копия своего брата. — Хирел молчал. Сареван горячо продолжал: — Я не могу быть твоим любовником, Хирел. Я не создан для этого. Но к моей душе и ее желаниям Джания не имеет никакого отношения. Хирел — это совсем другое дело. — Сареван сглотнул. — Боюсь, я люблю тебя, маленький брат.
Хирел резко отстранился от Саревана. Его глаза горели, щеки были мокры от слез. — Ты не должен!
— Вряд ли это от меня зависит, — сказал Сареван. — Ты не должен! — Голос Хирела сорвался. — Не должен!
— Хирел, — сказал Сареван, протягивая к нему руки. — Львенок. Мы можем быть друзьями. Мы можем быть братьями. Мы можем…
Хирел оставался неподвижным в его руках. Он снова стал холодным и слишком спокойным.
— Мы ничего не можем. — Он не обращал внимания на слезы, заливающие его лицо. — Я не сказал тебе правду. Пока я изображал из себя ревнивого влюбленного, пришла весть. Его армии вторглись в Асаниан. Сареван нахмурился.
— Этого не может быть. Он не стал бы… — Он сделал это. Ты должен умереть, и даже если бы я мог помешать этому, то не стал бы этого делать. А обычай повелевает, чтобы казнью королевских заложников командовал Высокий принц.
Это еще не стало реальностью. Сареван пока еще не осознал полностью, что его замысел провалился и все обстоит даже хуже, чем он опасался. Он еще не понял, что война началась и что ему предстоит умереть. Реальной и ощутимой была лишь боль Хирела. Он обнял его и принялся укачивать, не говоря ни слова. Хирел не сопротивлялся: так глубока была его боль. — Твой отец, разумеется, не верит в то, что мы убьем тебя. Он ждет, что мы отступим, испугавшись угрозы мести, что мы начнем торговаться, извлекая выгоду из твоей жизни. И поэтому, — сказал Хирел, — ты должен умереть. — Завтра? Хирел задрожал.
— Я не знаю. Клянусь всеми богами, не знаю. — У нас еще осталась эта ночь, — сказал Сареван. — Ты не веришь! — вскричал Хирел. — Ты думаешь, что мы не решимся на это. Но мы решимся, Сареван. Я уверен в этом точно так же, как и в том, что буду сидеть на Золотом троне.
— Я знаю. — Сареван играл спутанными кудрями Хирела, любуясь их непокорностью. — Я не боюсь смерти. Я даже не испытываю большого сожаления. Мне только хотелось бы познать женщину. Хотя бы раз. В моем собственном теле. Хирел отпрянул. — Я приведу ее к тебе.
— Нет, — сказал Сареван, удерживая его. — Я не могу сделать это с ней. Даже ради продолжения моего рода, — а она забеременела бы. Хирел. Это точно. Но я не могу оставить ее с наследником Солнцерожденного в самом сердце Асаниана. — Я воспитал бы его как своего собственного. — Как твоего наследника? Хирел не ответил.
Сареван вздохнул и едва заметно улыбнулся. — Вот видишь. И все же он превзошел бы любого наследника, которого бы ты родил и которого провозгласил своим преемником. Ничто не смогло бы остановить его. Мы, принцы варьяни, рождены, чтобы править. Мы не терпим противников. — Да, — сказал Хирел. — Вы покоряете их. Вы заставляете их любить себя.
— Сареван. Сареван Ис'келион. — За ним пришли? Так скоро? Он вскочил, не успев открыть глаза, и яростно зашипел: — Не будите его. Не заставляйте его делать это. Возьмите меня, и пусть все закончится. — Солнечный принц.
Неужели в этом голосе прозвучало недоумение? Или, может быть, веселье? Сареван взглянул сквозь спутанные космы, упавшие ему на лицо, и отбросил их назад. На него с большим интересом смотрел принц Аранос. Сареван испытал облегчение, но все же напрягся.
— Отлично. Ты можешь сделать это. Только не говори ему, пока все не будет кончено.
Аранос ничего не ответил. Разум Саревана медленно осознал то, что видели его глаза. Комната с шелковыми драпировками исчезла. Вокруг него вздымались каменные стены, мощные и ничем не украшенные, пол тоже был из камня, а с высокого сводчатого потолка свисало несколько ламп. Ни одна из них не горела. Свет, заливавший комнату, проникал через высокое круглое окно — солнечный свет, яркий, но холодный.
Сареван обернулся кругом. Постель была все та же, роскошная и неуместная в этом суровом помещении, и на ней свернулся Хирел. Шрамы на его боку и бедре уже затянулись, но все еще оставались мертвенно-бледными. Безжалостный свет делал их еще заметнее.
На стене над его головой висел гобелен. Животные, птицы, дракон. Сареван уже видел его прежде, но, потрясенный происходящим, был не в состоянии вспомнить, где именно.
Он снова взглянул в лицо Араноса. Принц появился здесь не один. Одним из сопровождавших его был маг, одетый в фиолетовую мантию повелителя тьмы. Другой оказался жрецом Аварьяна с косичкой и обручем; на его плече устроился его спутник.
Сареван застыл. Он вспомнил о том, что ему обещали, о разрешении, которое он дал, и об участии, которое приняла в этом деле гильдия магов. — Кажется, — сказал он, — я должен начать все сначала. Доброе утро, господа. Где же магистр гильдии, и что это за место?
Аранос слегка поклонился, но на вопрос не ответил. Маг сказал:
— Не угодно ли тебе последовать за нами? Верховный жрец Аварьяна из Эндроса не сказал ничего, но улыбнулся. Эта улыбка подбодрила Саревана и в то же время испугала. Он совершенно запутался и не нашел ничего лучше, чем спросить:
— Я должен идти прямо в таком виде? — Пойдем, — сказал маг. Этим было сказано все. Путь показался Саревану долгим; в мрачном каменном коридоре было холодно, то тут, то там попадались высокие окна. Где бы ни находилось это место, но только не в Кундри'дж-Асане. Слишком чистым был здесь воздух.
Сареван полностью обманулся в своих ожиданиях. От этого ему даже захотелось смеяться. Его заговор, его предательство, его многочисленные грехи — все это осталось в каком-то сне, который он почти забыл, оказавшись здесь.
Его спутники не отвечали на вопросы. Они вообще не желали говорить. После третьей неудачной попытки Сареван недовольно замолчал. Он не привык к тому, чтобы им пренебрегали. Возможно, это был замок. От камней и лестницы с узкими ступенями исходил дух крепости. В конце концов они пришли в зал, похожий на большой парадный зал лорда: очаг в центре, пол, выложенный каменными плитами, и стены, увешанные поблекшими гобеленами. Но в отличие от парадного зала, здесь было пусто. Обрамленные колоннами ниши вдоль стен, где люди обычно спали, играли и хранили свои пожитки, а часто принимали женщину или двух, были темны. Здесь не было ни собак, ни охотничьих кошек, ни соколов на шестах. Ни певцов у огня, ни стражи у дверей, ни предупредительных слуг, готовых выполнить любое желание сидящих в тепле.
Сареван резко остановился. Он увидел магистра ордена магов. Он увидел колдунью зхил'ари и ее внука, молча застывшего у ее ног. В этот момент в зале собрались и жрец, и маг, и принц. Еще здесь была Орозия из Магрина, а рядом с ней — тот, кого Сареван никак не ожидал увидеть: Орсан из Хан-Гилена, волосы которого за неполных три года, прошедших с их последней встречи, из огненных превратились в пепельные. Однако его тело оставалось все таким же сильным, а глаза блестели, словно черные бриллианты на смуглом бронзовом лице.
Более полной компании для заговора собрать было невозможно. За исключением…
— Может быть, здесь недостает еще кого-нибудь? — спросил Сареван. — Какого-нибудь императора или двух?
— Достаточно тех, кто присутствует, — сказал Красный князь.
Несмотря на воспитание, подобающее принцу, Сареван чуть не закричал от обиды. Даже в минуты наивысшей строгости, даже наказывая своего строптивого внука, князь Орсан никогда не выглядел так, как в эту минуту: холодный, сдержанный, чужой.
Сареван выпрямился и расправил плечи, стоя перед ними. — Итак? Я получу ответы на мои вопросы? Или меня будут судить за мои грехи? Их молчание сводило его с ума.
Аранос заговорил первым, словно потеряв терпение при виде этого спектакля.
— Это не судебное разбирательство, принц. — В самом деле? — протянул Сареван. — Я пока еще не законченный идиот. Я совершил убийство, применив силу мага. Я предал моего отца и мою империю. Я продал душу своему злейшему врагу. Теперь я стою перед вашим тайным могущественным союзом, после чего меня ждет неминуемая смерть. Вы явно не намерены отвечать на мои вопросы и не желаете удостоить меня хотя бы минутной милости, чтобы я имел основания вести себя прилично. Вы не хотите рассказать мне даже то, какие пышные поминки справите по моей знаменитой красоте.
Аранос взглянул на своих соратников. Они застыли, словно камни. Он громко вздохнул.
— Насколько мне известно, ты не совершил никаких преступлений, принц. Разве что считать преступлением желание мира.
— Жрецы могли бы поспорить с тобой. — Ты грешил не больше других людей, наделенных плотью, — сказал жрец, имя которого было окутано тайной его магии. В Эндросе его называли попросту Байраном, что означало «жрец». — Эти грехи тебе простятся, можешь не беспокоиться. Но сейчас нас заботят другие дела.
Он повелительно поднял руку. Орозия, опустив глаза, тихо подошла и остановилась позади Саревана. Ему показалось, что на ее щеках блеснули слезы, однако это вряд ли было возможно. Ее лицо застыло, словно каменное изваяние, а камни не плачут.
Он обвел взглядом весь кружок.
— Вы даруете мне право сохранить сан жреца. Так даруйте мне и вашу благосклонность. Скажите, что происходит? Я правильно понял, что это заговор?
— Именно так, — ответил Аранос. — Заговор магов. Приверженцев гильдии и тех, кто к ней не принадлежит. Заговор света и мрака. Тех, кто понимает, что война Солнцерожденного повлечет за собой одни разрушения. — И даже ты? — спросил Сареван своего деда. — Даже я. — Тон Орсана нисколько не потеплел. — Я, вырвавший жрицу у Солнечной Смерти и усыновивший ребенка, которого она родила. Уже тогда я понял, что он носит в себе зерна спасения мира и зерна его разрушения. Он действительно сын бога. Истинного бога, воплощения жизни и смерти.
Эти слова отнюдь не поразили Саревана. Он и раньше слышал их, но впервые об этом было сказано так определенно. Он выпятил упрямый подбородок, не желая сдаваться ни телом, ни разумом, и холодно произнес:
— Ты и весь твой род считали Аварьяна величайшим божеством задолго до того, как родился мой отец. Неужели теперь ты отречешься от собственных убеждений? — Нет. Не больше, чем ты сам.
— У меня вообще нет убеждений. Скорее я эгоистичен. Я не желаю быть повелителем пустыни. — А еще ты любишь его.
— Да! — вскричал Сареван с неожиданным пылом. — Я люблю отца. Я думаю, он попал в собственную ловушку. Ему известно, что он делает и что из этого выйдет, но он ничего не может изменить. В конце концов он умрет в блеске славы, попирая ногами разрушенный Асаниан. — Этого нельзя допустить.
— Конечно, нельзя. Однако теперь это случится. Он не остановится даже ради меня. — Сареван злобно дернул себя за бороду. — Возможно, все мы безумны. Если бы я достиг своей цели, то это всего лишь отсрочило бы то, чего избежать нельзя. Я люблю наследника Асаниана; я люблю его как брата. Но он не покорится мне как правителю, так же как я не покорюсь ему. Мир попросту не выдержит двух императоров, подобных нам.
— Согласен, — сказал Красный князь. — А теперь наберись терпения. Поверь мне, нам еще предстоит вернуться к твоей дилемме; но сначала выслушай меня.
Он замолчал. Молодой зхил'ари поднялся со своего места. Как и Орозия, он не смотрел на Саревана. Он принес теплое мягкое платье, которое Сареван надел с радостью, хоть и стоял близко к огню. Кроме платья Зха'дан принес стул. Сареван устроился на нем как можно удобнее и всем своим видом изобразил терпеливое ожидание. В глазах Орсана сверкнуло что-то похожее на улыбку. Спустя мгновение он сказал:
— Как ты уже понял и как сказал принц Аранос, мы действительно составили заговор. По правде говоря, мы сделали это с неохотой. Я не могу сказать, кто из нас начал. Кажется, мы одновременно пришли к одному и тому же заключению: Керуварион и Асаниан неуклонно движутся к столкновению, причем не только вооруженному, но и с привлечением магических сил. Многие из тех, кто владеет силой, приветствовали бы это: они с радостью ринулись бы в последнюю битву за первенство. Свет столкнулся бы с тьмой, и на стороне света стоял бы сын бога, а против него выступил бы культ богини и всех богов, подчиненных ей. Однако очень немногие из нас понимали суть этого явления. Настоящие мастера магии, а также колдуны племен всегда знали, что это вовсе не война двух противоположных сил, а достижение равновесия. Я понял это не сразу и против воли, ибо это опровергало многое из того, что, как мне казалось, я знал. Несколько лет назад я получил послание. И принес его мне ты, Саревадин. Это был твой сон о крушении мира, повторявшийся из ночи в ночь, так что в конце концов мы начали бояться за твой рассудок. Ведь ты никогда не обладал даром предвидения, зато твоя мать была Пророчицей Хан-Гилена. Если бы подобное видение посетило ее, она не стала бы скрывать его от нас.
— У нее было такое видение, — сказал Сареван. — Она не отрицает этого.
— Вот как? — спокойно произнес Орсан. — Я всей душой желал, чтобы твой сон оказался всего лишь кошмаром, полуночными фантазиями мальчика на заре возмужания. Но истина неизбежно, хоть и медленно открывалась мне. Я увидел то, что пришлось увидеть тебе. Я понял, что должен приложить все мои силы для предотвращения краха. Сначала я побеседовал со жрецами, которым всегда доверял. Затем встретился с Байраном из Эндроса, который отправил меня туда, куда я никогда не поехал бы по доброй воле. Он послал меня на встречу со своим двойником из гильдии, к тому, кто с самого посвящения был его второй половинкой, сочетая свой мрак с его светом. Это был черный колдун — тень белого заклинателя. Мы говорили, и говорили очень долго, потому что ни один из нас не верил другому. Но наконец мы пришли к соглашению. Мы решили сражаться вместе, чтобы удержать Аварьяна в оковах, которые он сам наложил на себя еще до того, как был создан наш мир.
— Почему? — вскричал Сареван. — Почему мой отец не может это понять?
— Он может, но отказывается сделать это. Во всем виноват я, ужасно виноват. Я воспитал его для света. Я никогда не учил его понимать мрак. Не научился он этому и у всех тех колдунов, которых покорил. Они обратились к тьме, что вряд ли было мудро, поэтому он подавлял их. И когда гильдия попыталась просветить его, он назвал это вероломством и выгнал магов из империи.
Горло Саревана болело от напряжения. — Говорят, — сказал он тихо и хрипло, — что Аварьян вовсе не его отец. Говорят, что ты пришел к его матери, воспользовавшись своей магией. Что это ты дал ему жизнь.
— Посмотри на свою руку, Саревадин. Загляни в свою душу. Что ты видишь?
— Золото, — признал Сареван, — и сомнение. Мой отец оказался не прав в одном. А вдруг он ошибается и во всем остальном?
— Любой человек может однажды впасть в заблуждение, даже если он наполовину бог. Если этот человек велик, он может совершить великую ошибку. Однако это ни в коей мере не умаляет его величия и не опровергает его происхождения.
Сареван опустил глаза. Его пальцы сомкнулись на обжигающем Касаре.
— Но тогда как же нам быть? Что мы можем сделать? — У нас есть ты, — ответил Орсан, — и у нас есть наследник Асаниана. Сейчас это уже стало известно. Одного заложника недостаточно, но двоих вполне хватит.
— На некоторое время, — сказал магистр гильдии. — Это Сердце Мира, скрытое место, известное только нашим магистрам. Я не скажу тебе, где оно находится. Возможно, оно вообще существует в другом мире. И, конечно, ни твой отец с его верными магами, ни колдуны, присягнувшие асанианскому императору, не смогут отыскать тебя здесь и освободить.
В мозгу Саревана появилась хотя и запоздалая, но почти успокаивающая мысль. Он поднял голову.
— Мой отец собирался сделать это? Он хотел забрать меня прежде, чем они убьют меня? — Но мы опередили его.
— Я мог бы воспротивиться. Я мог бы убить себя сам, чтобы остановить его.
— Да, ты мог бы. И это оказалось бы огромной жертвой и невероятной глупостью. Нам удалось избежать этой опасности. Асанианский принц будет спать до тех пор, пока мы не разбудим его. Тебе же мы предоставляем выбор.
Сареван сидел неподвижно. Все напряглись. Он вспомнил разговор с магистром гильдии. Случайность? Остатки былого предвидения, о котором он даже не мечтал?
Вряд ли. Все-таки полного согласия они не достигли. У более молодых магов под внешним хладнокровием скрывалось пламя протеста. Сареван натянуто улыбнулся.
— Итак, мы подошли к основному. Вы замыслили это с самого начала, не так ли? Вы следили за каждым моим движением, управляли каждым моим вздохом. И все для того, чтобы я в конце концов оказался здесь перед вами. — Никто ему не возразил. Он откинулся на спинку стула. Он был почти спокоен и отлично чувствовал себя здесь, в центре событий, ухватив наконец истину. — А теперь скажите, о храбрые заговорщики, как нам разрешить дилемму? Есть ли у вас выход? Я могу умереть. Тогда мой отец останется без наследника. Вы будете защищать Хирела и, когда все будет кончено, даруете ему царствие в руинах.
— Мы можем убить его, — вмешалась колдунья зхил'ари, — а тебя оставить в живых. Но мы не сделаем этого.
Сареван содрогнулся. Ему не хотелось умирать. И все же он приготовился к этому. Он был готов к этому, быть может, с тех пор, как сбежал из Эндроса.
— Итак, Хирел остается жить. Я умираю. Могли бы вы убить меня быстро? — Нет, — сказал князь Орсан.
Сареван лишился дара речи. Красный князь долго и пристально смотрел на него. Сареван ответил ему таким же взглядом. Он не мог ничего прочесть в этих глазах. Происходящее начинало пугать его.
— Править будет только один император, — сказал Орсан спокойным голосом. — Другой император не разделит с ним трон. Но, — добавил он, — это может сделать императрица.
Сареван уставился на него с недоверием и почти смеясь. — И это — верх всех интриг? Даже я знаю, что об этом не стоит думать. Я могу жениться на любой из принцесс Асаниана, но у императора остаются сыновья. Если, конечно, вы не собираетесь убить всех. Кажется, их сорок с чем-то.
— Пятьдесят один, — пробормотал Аранос. — Никто здесь не говорит об их убийстве, даже мысли такой не было. Как не было и речи о твоем браке с моей царственной сестрой.
Это был хорошо рассчитанный удар, но Сареван едва почувствовал его. Если до сих пор в происходящем была хоть какая-то логика, то теперь и она исчезла. Под упорными взглядами собравшихся он откинулся на спинку стула. Он всегда быстро соображал. Многие говорили, что чересчур быстро. Однако еще никогда он не чувствовал себя таким тупым. Ему необходимо понять, о чем они толкуют. Он не должен ограничиваться догадками. Зха'дан вскочил на ноги.
— Проклятие, да скажите же ему? Перестаньте мучить его. Скажите ему, что вы хотите с ним сделать!
Все молчали, Зха'дан хлопнул в ладоши. Сверкнули молнии, и он отпрянул. Будь для этого подходящий момент, Сареван улыбнулся бы. Но Зха'дан не дал ему времени. — Это ты, дурак. Ты будешь императрицей. Сареван взорвался от хохота.
Но никто не засмеялся вместе с ним. Тишина была оглушительной. Его веселье померкло и улетучилось.
— Это нелепо, — сказал он. — Я знаю, преображение возможно, хотя это трудно представить. Но вы не можете…
— Мы знаем, что можем, — сказал магистр гильдии. — Такое уже делалось прежде. Так случилось со мной.
Это было не просто нелогично. Это было безумием. Пораженный Сареван сумел выговорить только: — Зачем?
— Это было проверкой моего мастерства. Не самой великой и опасной, но достаточно великой и опасной, к тому же нелегкой для разума.
Сареван закрыл глаза. Когда он снова открыл их, ничего не изменилось. Он подумал о женщине, которой мог бы остаться магистр. Он подумал о девушке, которой мог бы стать Хирел, но это не принесло бы желаемого результата из-за его пятидесяти братьев. И наконец, он подумал о себе, о долговязом полукровке с орлиным носом, достаточно привлекательным для мужчины, но в роли женщины…
Сареван вцепился руками в стул и сжал его так, что дерево затрещало. Он не мог отвести глаз от магистра, иначе лишился бы остатков мужества.
— Это нелегко, — сказал магистр. — Это больно. Очень больно во время превращения и после него. Но пророчества показали нам достоверно. Если ты сделаешь это, если ты выйдешь замуж за Хирела Увериаса и родишь ему ребенка…
Он продолжал говорить, но Сареван перестал слушать. Это было даже хуже смерти. Даже хуже потери магической силы.
— Женщиной быть не так ужасно, — сказала колдунья зхил'ари. Ее глаза блестели не то гневно, не то насмешливо. — Намного ужаснее быть мужчиной. Оставаться мужчиной и править развалинами. — По крайней мере я мог бы…
У Саревана перехватило горло. Он никогда не был похож на асанианцев, которые каждый день благодарят богов за то, что они не сделали их женщинами. Ему было известно, что женщины — такие же существа, как и мужчины. Они не всегда так слабы, как принято считать, и не все из них просто хорошенькие дурочки, которых мужчины балуют и оберегают. Он знал свою мать, долгие часы провел с женщинами из ее гвардии. Он даже был с одной из них. Почти. Он стал ею, когда, проникнув в разум Лиави, разделил с ней бремя появления на свет ее дочери.
Но действительно стать одной из них, предстать в этом обличье перед отцом, матерью и родичами, перед всей империей… евнух не мог бы править. Именно это они собирались жестко и прямо довести до его сознания.
— Это ложь, — сказала колдунья, с оскорбительной легкостью читая его мысли. — Ты будешь женщиной целиком и полностью, во всех отношениях. Ты объединишь империи, ты уменьшишь разрушение. — Но остановить его мне не удастся.
— То, что уже началось, — да, но после войны останутся не одни только руины. — Она скрестила руки на груди. — Никого не удивит твой отказ. Что бы ни случилось, ты будешь жить. И тебе не придется жить искалеченным.
Мысль, уже не раз приходившая в голову Саревану, но безжалостно исковерканная. Он сверкнул глазами.
— Я уже и так искалечен. А быть женщиной — это все что угодно, но только не увечье. Но я не создан для того, чтобы стать женщиной.
— Мы можем это проверить, — сказал Орсан. Сареван подскочил.
— Ты? Даже ты согласился бы на это? — Именно я это предложил, — сказал Красный князь. Сареван обессиленно упал на стул. Когда он проснулся, лишенный своей силы, ему казалось, что весь мир рухнул. Но он и не подозревал, что этот мир может рухнуть снова. А потом еще раз. И еще. Не ожидал он и того, что отец его матери, его наставник и учитель, его кровный родственник собственными руками разорвет мир на мелкие кусочки.
— Почему ты считаешь, что это будет столь ужасно? — поинтересовался Аранос. — Ты мечтал найти решение задачи. А решение довольно простое. Ты получишь свою империю и свой мир. Ты получишь моего брата, которого любишь.
— Согласится ли он? — спросил Сареван. — Захочет ли он меня?
— Как ты можешь узнать, пока это не свершится? — Я могу спросить у него.
— Нет, — сказал Аранос. — Это не входит в нашу сделку. Ты, и только ты можешь выбирать. Никто не сделает это за тебя. Сареван горько засмеялся.
— Вот до чего дошло, а? Я, и только я. Мужество или трусость. Мир или война. Жизнь или смерть. Вы думаете, что знаете, чего хотите от меня. А так ли это? Даже ты, магистр… разве ты знаешь?
— Да, — твердо ответил магистр. — Мы не принуждаем тебя. Это непростая магия и ужасная боль. Все твое тело будет разодрано на кусочки и составлено заново. То же самое произойдет с твоим разумом и с твоей душой. Ты пройдешь сквозь солнечное пламя, медленно, невыразимо медленно, не зная благодатного забытья.
Сареван невольно содрогнулся. Но он сказал: — Вы говорите, что Хирел будет жить. — И твой отец тоже, — произнес маг, который все это время хранил молчание.
Сареван обернулся и взглянул на него. Маг говорил правду. Он сказал это без радости, как будто из чувства долга, ради самой правды. Но он был слугой тьмы. От его взгляда волосы на затылке встали дыбом.
В этом взгляде таилось что-то чужое. Тьма. Холод, не знающий солнечного тепла. И вплетенное в этот мрак одобрение, которого Сареван никак не ожидал увидеть. Маг мирился с тем, что Солнцерожденный останется жив, если равновесие вновь установится.
— Ты лжешь, — сказал Сареван голосом, напоминавшим тихое рычание.
— Но только не в этом, — возразил Байран, светлая сторона темной тени, не лгавший никогда. Мирейн останется жив. Хирел будет жив. Война кончится. Такой ценой. Такой дорогой ценой.
Сареван сжался. Вот оно, его прекрасное гордое тело, только-только проснувшееся для наслаждения объятиями женщины, единственной женщины из всех существующих, которая все еще могла стать его женой и его королевой. Он гордился этим больше всего на свете, если не считать его магической силы, которую потерял. Так неужели он должен потерять еще и это? Останется ли у него хоть что-нибудь?
Мирейн. Хирел. Две объединенные империи. Ребенок. Они обещали это. Плоть от плоти.
Даже если это будет плоть женщины. Он не боялся этого. Однажды он уже родил ребенка.
Все ждали. Сареван мог прочесть их мысли. Даже темного мага. Они не станут презирать его, если он откажется от выбора. Орсан никогда не испытывал этого, да и никто из них не испытывал. Магистр, с которым это произошло, когда-то был женщиной и прошел в глазах мира путь от меньшего к большему.
Сареван снова встал. У него подгибались колени, и он напряг их, найдя опору в своем ужасе. От него требуют слишком многого. Он не способен на это. Он принц королевской крови, опытный воин. Он готов умереть за свою империю. Готов даже пойти на предательство ради ее спасения. Но в нем нет самоотречения святых, чтобы пожертвовать всем, что у него есть, и продолжать жить по-другому. Смерть пугала его, но она была концом. А это…
— Я полагаю, — произнес его язык, спотыкаясь и заплетаясь, — что вы должны сделать это сейчас же, пока никто из нас не струсил.
Будь проклят его язык. Будь проклят. Никто не улыбнулся. Никто не выглядел торжествующим. Орсан встал, и Сареван понял, что никогда еще не видел деда таким старым, дряхлым и беспомощным. — Мы сделаем это сейчас, — сказал он.
Саревана привели в пустую комнату с высоким потолком. Все окна распахнуты, впуская холодный воздух. В центре каменный пол: плита из камня рассвета покоилась на основании из камня ночи. Здесь камни света и мрака существовали в равновесии. С Саревана сняли одежду, расплели косичку и тщательно расчесали волосы; выпутали из его бороды золотые побрякушки, вытащили изумруды из ушей, сняли с шеи обруч. Он лежал на столе, обнаженный, как в день появления на свет, не чувствуя ни напряжения, ни колебания. Он лишь слегка вздрагивал. Его кожа, приготовившаяся к прикосновению холодного камня, не ожидала, что почувствует тепло, как в жаркий солнечный день. Камень рассвета узнал, кто был его предком; хотя стоял уже светлый день, он начал мерцать и вспыхнул во всем великолепии утреннего неба.
Благословенное забытье не раз спасало Саревана, но теперь ему было отказано в этом. Его разум кричал и боролся, не в силах найти пути к спасению. Его тело безвольно лежало там, куда его поместили. Он даже не мог взмахнуть рукой в прощальном жесте.
Маги стояли вокруг него, образовав круг теней на фоне яркого света, льющегося из окон. Одна из теней наклонилась. Дед очень нежно поцеловал его в лоб. Они не обменялись ни словом. «Останови меня, — пытался взмолиться Сареван. — Не дай мне сделать этого».
Красный князь выпрямился. Его руки взметнулись. В них собиралась сила.
Сареван закрыл глаза, глубоко и ровно дыша. Он все еще мог видеть. Колдовское зрение. Они даровали ему это, возможно, полагая, что проявляют милосердие. Но они забыли… какой горькой будет эта ясность.
Мало-помалу его дыхание остановилось, а вместе с ним улетучился страх. Этим выбором он обязан не своему языку и не своему безумию. Это свершилось в глубине его души. Мир не знал подобного выбора, сделанного ради великого дела, и вряд ли это еще когда-нибудь повторится.
«Аварьян, — взмолился Сареван, обращаясь к центру магической силы, — возьми меня. Держи меня крепко».
Свет переплетался с мраком. Песнопения сплавлялись с тишиной. Маг и колдун объединились в совместном творении.
И в этом была красота. Справедливость. Равновесие. Совершенство. Сила, способная изменять миры.
Он должен помнить. Он поклялся, что будет помнить даже после того, как сила возьмет его. Он должен запомнить правду. Но и память покинула его. Осталась только боль.