Булыгин включил полную прозрачность. Доложил:
— Девяносто четыре процента личного состава Космоцентра эвакуировались по плану. Остальные… Бог их знает, что там с ними!
Полубезумный Крежень, связанный цепями по рукам и ногам, лежал в грузовом отсеке — с ним предстоял разговор особый. Хар беспоминутно чесался и зевал, нервничал. Но глаза у него были мутные, рыбьи, без признаков тревоги, а стало быть, никаких новых сюрпризов не предвиделось.
Вполне хватало и этого одного, свершившегося.
Иван, не отрываясь, смотрел назад, во мрак вселенский, перемежающийся яркими вспышками, снопами, гроздьями рассыпающегося огня.
Колоссальное, непомерное сооружение, восьмое чудо света содрогалось от чудовищных взрывов, разваливалось, крошилось, вспучивалось и лопалось. Это была смерть титана.
Медуза Горгона Космоса умирала, издыхала в страшных судорогах и конвульсиях. И ее волосы-змеи, тянущиеся на тысячи верст во мрак, будто почуяв внезапную свободу, отрывались от уродливой, всесильной прежде и завораживающей головы, извивались, сбивались в клубки… и горели, полыхали, сотрясались в нервически-болезненной, паралитической дрожи. Это был конец Чудовища, властвовавшего над Хаосом и Космосом, простиравшего незримые щупальца на тысячи световых лет и державшего в них всю Вселенную-матушку. Это был конец прежней жизни, старой — жизни в мире и покое, в тихом гниении и вырождении.
И это было Началом.
— Они с ума посходили! — выкрикнул Глеб Сизов, генерал-лейтенант, командир альфа-корпуса, правая рука Ивана. Выкрикнул и замер с раскрытым ртом, будто рыба, выброшенная на берег. Глеб не понимал западников, отказывался понимать.
Спутники, висящие над Всеамериканскими Штатами, давали полную картину происходящего: и в панораме, и в деталях, и как угодно. Но глаз не выдерживал такого зрелища.
— Да-а, — задумчиво протянул бритоголовый начальник штабов, — мы им дали слишком много времени. Слишком!
— Они истребят всех! — мрачно изрек министр обороны Голодов. — За двенадцать оставшихся часов можно полмира превратить в пустыню. Такое трудно было ожидать!
— Трудно? — комитетчик сделал вид, что удивился. — А чего ж еще было ожидать! Я вам скажу, что будет дальше. Я уже говорил — они перебьют половину, даже две трети своего населения, покажут, что не в бирюльки играют, а оставшихся загонят на свои боевые базы, заложниками — и скажут нам, давайте, мол, лупите изо всех орудий! Так и будет. И, кстати, на большинстве крупных планет Сообщества происходит то же самое — управление идет из одного центра… эх, мы! упустили возможность нанести упреждающий глубинный удар! — Он с раздражением поглядел на Голодова. И отвернулся.
Один Иван ничего не сказал. Он молча смотрел на экраны.
Изображение теперь было отличным — фильтры убирали все дымы, клубы, копоть и гарь. И виделся с высоты орбитального полета уродливо-корявый городишко Чикаго, полыхавший, разгромленный, обезумевший. И виделись два бронированных кольца, сжимающих этот семнадцатимиллионный бедлам. И висели в воздухе боевые гравилеты карателей. И мутили и без того мутные воды отравленного Мичигана десятки десантных кораблей, плоских, на воздушных подушках, похожих сверху на голубенько-сереньких клопиков. И все крохотные клопы эти, и наземные, и воздушные, и морские, время от времени извергали из себя огоньки, затейливые ветвистые молнии и облачка разноцветного газа. Все выглядело с высот благопристойно и даже красиво… все, за исключением самого убогого городишки.
Но стоило дать приближение, что и делалось на других экранах, как картина менялась. И становились видны невидимые прежде детали. В городе шла лютая, беспощадная резня. Шеренги бойцов-близнецов в одинаковых пятнистых десантных полускафах, паля из пулеметов и парализаторов, сгоняли пестрые и разношерстные толпы в одну огромную гомонящую, визжащую, разноцветную толпу — сгоняли так плотно, что люди лезли друг дружке на головы. Они сбивали их в немыслимый гурт, как не сбивают ни овец, ни прочую рогатую скотину. А потом сверху подлетал гравилет и очень методично выжигал толпу, где напалмом, где из бортовых сшестерен-ных лучеметов. Каратели работали деловито и уверенно. Они давили бунт. Правда, значительная часть ребятишек в полускафах шустрила по разгромленным лавкам и домам да таскала туда-сюда смазливых девочек. Но судя по всему, это делалось в свободное от основной работы время и по договоренности с отцами-командирами, во всяком случае, никто им не мешал и внимания на них почти не обращал. Зато толпы горели дружно к эффектно, сотрясая воздух нечеловеческим визгом, бросаясь на карателей живыми горящими факелами… но не добегая, падая. Каратели были в шлемах, им было чем дышать. А прочие раздирали себе рты, рвали глотки, падали, задыхаясь, корчась и застывая обуглившимися уродливыми куклами. Отдельные смельчаки и даже кучки беглецов выбирались из города, бросались в бега, но тут же расстреливались с бронеходов и кораблей.
Кольцо сжималось. Видно, экипажам бронемашин тоже хотелось поучаствовать в веселых игрищах, а заодно пощупать местных девчонок и набить карманы. Жители города были обречены, это становилось ясным сразу. То же творилось в Филадельфии, Детройте, Ванкувере, Боготе, Буэнос-Айресе и еще тысячах и тысячах городах. Запад и впрямь сошел с ума.
— Но ведь пять дней назад, три, даже вчера еще они просто усмиряли восставших, — будто сам с собой заговорил Иван, — а теперь они истребляют всех подряд, без разбора! Это бойня!
— Это ответ на наш ультиматум! — сказал Глеб.
Иван поморщился. Но не стал вступать в прения.
— Что скажет разведка? — спросил он. — Какие планы у наших друзей?
Начальник Главного разведывательного управления, седовласый и румяный человек в штатском, привстал.
— Все те же три мобильные группировки. Больше никаких шагов Сообщество не предпринимает. Но…
— Что еще за «но»?!
— Заметно некоторое шевеление во внегосударственных межгалактических соединениях. Например, некий вселенский консорциум, обозначаемый обычно под отвлекающе-дезинформирующем названием Восьмое Небо, проводит большую чистку в своем аппарате и создает новые, усиленные вооруженные формирования. Мы не привыкли брать в расчет эти структуры, но они могут сыграть существенную роль…
— Надо срочно установить контакт с их… — Иван хотел уже было сказать «главарями», но тут же нашел слово иное, равнозначное по смыслу, — с их руководителями.
— Попытаемся! — заверил бодро главный разведчик державы. — Совместно с коллегами, — он обвел взглядом всех присутствующих.
Ивану такой ответ не пришелся по душе.
— Попытаемся? — переспросил он с иронией. — Нет уж! Вы должны в ближайшие два-три дня обеспечить мне личную встречу с четырьмя боссами преступных мафий… ведь их четыре, самых крупных?
Разведчик развел короткими полными руками. Но тут же твердо дополнил:
— Не более!
— А всю мелочь и главарей средней руки — собрать без переговоров и церемоний! И сюда, в подземелья!
Иван выразительно посмотрел на Глеба Сизова. Тот скривился, помрачнел. Но кивнул.
Хук Образина опрометью проскочил улицу, извиваясь, изгибаясь, бросаясь навзничь и кубарем перекатываясь под градом визжащих, стучащих о камни и стены пуль, сквозь пламя и разрывы. С налету сбил с ног карателя в глухом непрозрачном шлеме, каблуком сломал ему грудную клетку и тут же, не теряя времени, уложил еще троих, поочередно превращая их в мешки с переломанными костями. Оглянулся нервно, сдерживая судорожную дрожь. Потом сорвал с ближайшего поверженного заплечный баллон с маской, вжался в нее лицом, пустил кислород.
— Да иди ты сюда, Образина! — захрипел из развалин Арман-Жофруа дер Крузербильд-Дзухмантовский, потомок то ли польских панов, то ли онемеченных французских шевалье, загубивший свою жизнь сначала в десанте, а потом на старом космическом заправщике. — Живей канай, там пристреляно!
Хук вполз в какую-то черную, обугленную щель. Привалился спиной к стене. Промычал из-под маски:
— Сам себе не верю, Крузя! Чего творится! Год назад ежели б кто мне сказал, что вновь придется старое вспоминать да козлом скакать под пулями, ни в жисть бы не поверил, даже не смешно б было!
— Да заткнись ты! — Крузя мотнул головой на свет. — Надо переползти, у них радары ручные и прочая хренотень, засекут!
И они поползли вглубь руин, во мрак и копоть, поползли, зная, что сейчас любой паршивый снарядишко может обрушить на их спины и головы тысячи тони бетона и металлопластика, превратить эти развалины в могилу. Но деваться было некуда. Снаружи не первый день шел дикий, непонятный и какой-то нелепый своей первобытностью и жестокостью бой.
Каратели выбили и вырезали по Нью-Вашингтону и пригородам почти весь народ — несчитанные миллионы обезумевших в грабежах и попойках людишек. Они были легкой и беспомощной жертвой, стреляй, жги, калечь, насилуй, дави — не хочу! Но вот беда, среди этих десятков миллионов отыскались откуда-то единицы да сотни таких, кто давал отпор, кто брал оружие в руки, кто не хотел издыхать подобно тупой и загнанной скотине. Они-то и били карателей, которые сами одурели от бойни, спиртного и разгула, били беспощадно, били изо всех дыр и щелей поверженного, разгромленного, сожженного и брошенного властями на произвол судьбы города.
— В Лос-Анджелесе было веселей, — просипел Хук.
Ползущий рядышком Крузя не ответил. Он и сам знал, там
с утра до ночи врубали с бронеходов один и тот же шлягер Дона Чака «Пропади все пропадом, моя крошка!» От этой идиотской песенки многие сходили с ума и лезли в огонь гравилетов сами. В Детройте и Сан-Франциско морили газами, и потому там стояла жутчайшая вонь — тела не сгорали в огне, а просто валялись по улицам, домам, крышам, подвалам и медленно гнили под веселым жгучим солнышком. Похоже, всем было плевать на санитарные нормы. Хук и Крузя работали порознь, каждый шел своей дорожкой. Но в проклятом Нью-Вашингтоне их пути пересеклись. Хук говорил:
— Вот, Крузенька, мы и встретились — как две крысы с одного корабля на бревнышке. Корабль пошел ко дну, а мы еще трясемся наверху, мать их промеж глаз!
Крузя кряхтел и помалкивал.
В руинах на них напали — какие-то чокнутые, загнанные и озлобленные бедолаги. Переговоров начать не удалось. Пришлось всех семерых отправить досрочно на тот свет. И Хуку, и Крузе помогала давнишняя, вбитая сержантами Школы навечно, до самой могилы, выучка космодесантников — без нее гнить бы и их косточкам посреди камней да трупов бывшей столицы Штатов, а скорее всего, еще в тех городишках, что они посетили ранее. Оба прошли сквозь огонь и воду, чтобы встретиться здесь, как и было намечено по плану. Не такой представлялась встреча, совсем не такой! Да и Дила Бронкса с его ребятишками, с карликом Цаем чего-то не было видно.
— Лопнуло всё, Хук! Провалилось к едрене фене! — шипел Арман-Жофруа, размазывая скупую слезу по грязной щеке — слеза эта была не от излишних чувств, а от едкой и вонючей дряни, пропитавшей воздух. — Провалилось! И нам с тобою, двум дуракам старым, еще радоваться надо! Мы хоть и в дерьме по уши, но покуда живехоньки! Вон, видал, чего делается? Дил с коротышкой, небось, в кандалах уже, коли и вовсе не в земле сырой — их первых спровадят, не то что нас с тобой, мелкую сошку! И Гуга давно обратно в каторгу пихнули, на Гиргею! Все провалилось, все прахом пошло. Не рассчитали чего-то! Ивана к вышке, это точняк! Скорей всего, шлепнули! Или обратно в психушку сунули! Накрылись мы, Образина, медным тазом! Да еще этим ублюдкам на руку сыграли. Да сейчас за нас свечки ставят, нехристи поганые! Они, небось, уже по всему миру особое положение ввели, всю власть заграбастали — вона как народишко-то бьют — намертво!
Хук не отрывал маски от лица, сил у него оставалось мало, шел на старом заводе, по инерции. Но шел. Сейчас Хуку было плевать на теории и рассуждения ни о чем. Выбраться бы! Вылезть из дыры поганой!
— Зря мы сюда влезли, Крузя! — стонал он. — Зря! Надо выползать! Рвать когти из города! В леса прятаться!