— Так и было! — твердо сказал Лестнегов. — И все-таки Пушилин-младший не удержался от соблазна. Через два месяца после того как сбросили под лед ящики с золотым запасом, приехал на Сопочную Каргу, около трех пудов золота взял. Второй раз наведался после гибели отца и фактического прекращения существования банды. И не нашел ничего. Тютрюмов успел похозяйничать.
— Говорите так, будто присутствовали при этом.
— Не присутствовала ни одна живая душа, но это, пожалуй, достоверно.
— Что получается: не видел, но свидетельствую? — заметил Зимин.
— Подождите. Сначала послушайте, а уж после… В пятьдесят девятом, кажется, году мы в очередной раз вели поиски колчаковского клада в тайге вокруг Пихтовой. Самая значительная находка была на речке Малый Кужербак. У истоков нашли труп человека. Ну, какой труп, можете представить себе, если не меньше двух десятков лет пролежал на открытом воздухе. Скелетированный труп. При нем — часы на браслете, планшетка и револьвер. Все, конечно, проржавело, полуистлело. На внутренней стороне планшетки сохранилась надпись чернилами — фамилия владельца — «А. Тёмушкин». Позднее по часам и револьверу подтвердили, что так и есть: Анатолий Тёмушкин, начальник районного НКВД МО района. Он исчез еще в тридцать шестом, за пять лет до войны… Определили, что он был убит выстрелом в голову, да это и по дырке в черепе видно было. Ну, и еще в дупле лиственницы, около которой лежал Тёмушкин, нашли револьверный патрончик и кокарду царского образца. Мы обо всем этом говорили в сельце Летний Острог, в лесхозе. И был там дряхлый старичок, счетовод. Мурашов Ростислав Андреевич. Никогда бы не подумал, что судьба способна так укатать человека.
Счетовод этот лесхозовский после ко мне одному подошел и сказал, что, кажется, знает, кто убил Тёмушкина, может назвать, если я поклянусь, что тайну эту, пока он жив (он еще после этого лет пять-шесть прожил), я никому не раскрою.
Хотелось ему, подмывало его рассказать — и боялся. Страшно боялся. Я поклялся, и он назвал. Кто бы вы думаете был? — посмотрел на Зимина Лестнегов: — Гадайте, не угадаете — Степан Пушилин!
— Все тот же самый Пушилин? — с удивлением спросил Зимин.
— Тот же самый. Судьба свела его и Мурашова в одной тюрьме, в одной камере на несколько дней.
— После Гражданской?
— Много после. В тридцать шестом. Ночь напролет Мурашов мне рассказывал, и потом я к нему еще не раз приезжал.
Вот почему, хоть не присутствовал при действиях Пушилина, а знаю и о его причастности к кладу, и многонько о нем…
ПУШИЛИН (СТЕПАН)
…К утру «молотобойцы», два молодых крепыша с крестьянскими лицами, заканчивали свою работу, натягивали на потные тела гимнастерки, вздрагивающими от возбуждения и усталости руками наливали из графина в граненые стаканы воду, жадно пили, выплескивая остатки на лежащую на полу жертву, Степана Пушилина, и тогда же в каменном мешке подвала появлялся начальник районного НКВД Тёмушкин.
Сухопарый, лобастый, с кубарями лейтенанта в петлицах, затянутый ремнями портупеи, он, набычась, смотрел в избитое, в кровоподтеках лицо Пушилина, цедил тихо:
— Вставай, сука…
Обессилевший от ударов и пинков в голову, в спину, в живот, в пах, Степан Пушилин начинал шевелиться, пытаясь подняться. «Молотобойцы», желая угодить начальнику, перед которым трепетали и с которым избегали встречаться глазами, живо ставили жертву на ноги.
— Все одно, падаль, я тебя заставлю говорить.
Лейтенант закуривал беломорину, щелчком откидывал горелую спичку в сторону Степана Пушилина.
— Расколешься, — убежденно-утвердительно говорил лейтенант и покидал пыточную.
Пушилин глядел ему вслед с внутренним облегчением. С уходом лейтенанта пытки прекращались, и впереди было по меньшей мере полсуток передышки.
Конвойные, доведя его до камеры, бросали в распахнутую дверь так, что казалось, это не он падает, а бетонный пол летит ему навстречу. Единственный сосед по камере, лет пятидесяти трех мужчина с бородкой клинышком наблюдал, как на четвереньках добирается до нар Пушилин, протягивал ему руку, помогая забраться на нары. Сокамерник Пушилина до Октябрьского переворота был адвокатом в Москве, позднее за чуждое происхождение выслан в Сибирь и перед арестом работал пимокатом в какой-то артелишке. Пушилин не интересовался, сосед рассказал о себе скупо в первый день знакомства и впредь не докучал разговорами. Пушилину после свиданий с лейтенантом и подручными было не до бесед.
Особенно сильно после нынешнего допроса ныла спина чуть выше, поясницы, и Пушилин некоторое время целиком был поглощен мыслью: уж не отбили ли почки? Кажется, пока нет. Боль постепенно уходила. Он с трудом повернул голову к адвокату, спросил:
— Что значит «коалиция»?
— Как точнее сказать, — отозвался адвокат. — Союз, объединение для совместных действий.
— Что-то такое и думал…
— Значит, вам инкриминируют, то есть вменяют в вину, участие в какой-то коалиции?
— Коалиция двинцев, — с усилием выдохнул Степан Пушилин. — Главарь…
— Да. Это уже хуже. — Экс-адвокат встал со своих нар, прошелся по камере, сел на нары, скрестил руки на животе. — И для меня скверно.
— А тебе-то что? Тебя даже не бьют.
— Меня они, наверно, совсем не тронут. У меня больное сердце.
— Не смеши. Сердце его они берегут. Пожалел волк кобылу…
— Не спешите с выводами. Выслушайте. Заметили, эта камера особая?
— Чем это?
— В других таких же по двадцать-тридцать человек, а здесь
— двое. До вас был мужчина. Тоже его крепко били. И требовали, чтобы сознался, что руководитель организации «Паспортисты».
— А ты?
— Руководитель координационного шпионского центра «Тропа связи», — невесело усмехнулся адвокат.
— Подписал уже?
— Подписываю…
— Расстреляют.
— И что с того, — равнодушным голосом сказал сокамерник. — Все равно не выпустят. А так — меньше мучений.
— А я не подпишу. Не дождутся, — убежденно проговорил Пушилин.
— Воля ваша. Но еще два-три таких допроса, и вам всё едино — в коалиции ли вы, главарь ли, пешка ли. И крючок, подпись вашу, поставят за вас. Поверят. Убийство возведено большевиками в ранг государственной политики, кто будет проверять подлинность подписи?
— Говоришь, как Ковшаров.
— Не знаком.
— Полковник. На германской я был у него вестовым. Он говорил еще, что в этой стране, если проиграем большевикам, делать нечего. Эх, не послушал… — Слезы отчаянья брызнули из глаз Пушилина. — Ведь и золото было. Тьма золота, — говорил он сквозь всхлипыванья. — И сейчас, я подыхаю, а оно лежит.
— Серьезно?
— Три пуда.