— Возможно, — Рон начал карабкаться на зыбкий «бархан».
— Только бы его не засыпало.
Они кое-как перевалили через гору, которая почти достигла потолка. Лифт едва виднелся из-за чудовищной груды песка. Совместными усилиями Уорту и Лайнингу удалось приоткрыть створки лифта.
— Работает! — Довольно ухмыльнулся Роджер, вкатившись в кабинку. Он помог забраться Рону. — Интересно, цело ли само здание?
— Узнаем сейчас, — осклабился Уорт. Мышцы не слушались его. — Давай, жми на крышу.
Двери лифта закрылись, и люди почувствовали легкую перегрузку. Через пару минут лифт остановился и выкинул их в низкий коридор. Вселенский холод сковал людей.
— А ведь на дворе июль, — шепотом проговорил Роджер. Он потуже натянул пиджак. — За поворотом выход наружу. Я был здесь один раз с семьей. — Он быстро зашагал вперед.
Что-то непонятное сдерживало Рона от того, чтобы броситься за Лайнингом. Тот в нетерпении все ускорял шаг и, наконец, взялся за ручку двери. Уорт остановился: в нем закипал ужас.
Роджер открыл дверь: снаружи была ночь. Оттуда полыхнуло страхом. Рон сделал шаг назад; его сердце стучало, как паровой молот.
Лайнинг шагнул в темноту, и случилось нечто невероятное: казалось, в Роджера попал зенитный снаряд. Рон увидел взрыв кровавых брызг, летящих ему в лицо, и инстинктивно опустил веки. Когда он открыл глаза, то не увидел красных пятен на стенах и потолке. Все было чисто, хотя Уорт почему-то оказался с ног до головы осыпан песком, который набился ему даже в рот. Внезапно погас свет. Не разбирая дороги, наощупь, Уорт бросился к лифту. Отплевываясь, трясущейся рукой он нажал на кнопку. Лифт заскрипел и стал нехотя опускаться.
Разбив ладони в кровь, Рон выбрался из тесной клетки на станции и помчался к поезду. Тот приветливо сиял желтыми огнями. Словно сумасшедший, Уорт ворвался в вагон.
— Где она?! Где она!? — Задыхаясь, заорал он. Люди в недоумении переглянулись.
— Я здесь, — проскрипела старушка, вставая. Библия в ее руках была открыта.
Рон упал на колени:
— Господи, прости меня за все грехи мои пред тобой!..
— Ты опоздал! — Старушка с необычной силой оттолкнула Уорта.
— Нет, нет, не может быть… — одними губами проговорил Рон. — Неужели конец?..
Старушка отвернулась от распластавшегося перед ней человека, и Уорт понял, что было уже слишком поздно.
Дело в том, что я очень люблю гулять при луне. Есть что-то завораживающее в ее мертвенно-бледном свете и нечто сверхъестественно жуткое в длинных черных тенях, которые отбрасывают предметы в полнолуние. Реальный мир на несколько ночей перерождается в сказочный, а сама ты чувствуешь себя феей, не обходящей а, скользя в серебристом луче, облетающей свои законные владения.
В одну из таких искристых летних ночей я вышла на обычную свою прогулку, которые совершаю издавна, вот уже много лет. В городе такие променажи ничего не стоят, ибо нет в каменном нагромождении зданий того очарования, которые таят в себе залитые лунным светом леса, поля, луга.
Не спеша спускаясь по пологому склону горы к реке, я заметила вдруг странное движение у воды. Здесь река делала замысловатую петлю, образуя довольно широкий и плоский курган, и поэтому я не могла разглядеть, что делается на дальнем его конце. Тем не менее любопытство уже захватило меня целиком, и я направилась туда, в глубине души подозревая, что сейчас стану свидетельницей чего-то сверхъестественного и необычайно красивого. На всем протяжении своем неширокая и неглубокая, речка в этом месте сильно расширялась, образуя большой и, по слухам, чрезвычайно глубокий омут, в просторечии называемый бучалом.
Так вот, возле бучала и в самом деле происходило нечто необычное. Под покровом прозрачного тумана легко и плавно двигались какие-то фигуры. Что такое? Танцуют? Да кому придет в голову выплясывать на бучале в два часа ночи? Либо уж я спятила сама?
Я протерла глаза и пригляделась. На моих глазах закрытые до самых глаз молочно-туманными накидками фигуры выходили прямо из воды и гармонично вливались в хоровод. Я насчитала их не меньше дюжины. Была в их движениях эдакая плавность, и неземная грация, которой нет и никогда не будет у обычной земной женщины. Я уже поняла, что передо мной явились ни кто иные, как русалки.
Я глядя на них, я вдруг испытала неодолимое желание к ним присоединиться, влиться в их стройный хоровод и забыться в танце. Только так подумала, а нога уже сами несли меня в круг. И, не успев оглянуться, оказалась я среди этих призрачных созданий. Необыкновенная экзальтация охватила меня, тело само повторяло все их движения, но все равно я чувствовала себя страшно неуклюжей в сравнении с этими неземными созданиями. Но я как могла тянулась за ними, переступала ногами, размахивала руками и постепенно дурела все больше и больше. Вдруг мне захотелось туда, к ним, в воду, и широко раскинув руки, словно ловя серебристый лунный свет, я устремилась в бучало. Сверкающая гладь воды манила забыться, отрешиться от всех земных проблем. Покой — вот что обещал мне лунный свет.
Что-то резко дернуло меня за шею, да так, что я споткнулась и упала у самого обрыва. В то же мгновение наваждение вдруг исчезло, и я осталась одна на берегу реки, в свете убывающей луны. Ночь побледнела, небо заволоклось туманной дымкой. Светало.
Тут я и обнаружила то, что так больно рвануло меня за горло. Оказывается, мой нательный крестик зацепился за прибрежные кусты. Это-то меня и спасло. Святой крест отогнал нежить, не позволил броситься в омут вслед за нечестивыми созданиями. Однако, часа два с липшим я все-же где-то потеряла. Ноги гудели, а сердце стучало, как после быстрого бега. Чувствуя боль и разбитость во всем теле, с трудом поднялась и побрела домой, удивляясь, как могло меня, трезвую женщину, угораздить поддаться галлюцинации и в припадке бегать по берегу реки. А ведь могла ненароком и утонуть!
Это произошло еще во времена моего далекого детства, но помню все так, будто было вчера. Случилось так, что я поспорила с подругами — сумею или не сумею провести ночь на кладбище, на самой могиле вчера похороненного деда Селиверстова, о котором говорили, что по ночам он перекидывается в кота и в таком непристойном виде слизывает у хозяек сметану с крынок. Конечно, над этими наивными байками я от души смеялась, потому что в то время еще не верила ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай.
Итак, мы поспорили, не помню уж на что, да это и неважно. Ночи стояли прохладные, поэтому я захватила с собой теплый свитер, одеяло, и решительно двинулась в соседнюю деревню, где у нас и располагалось кладбище, одно на все окрестные села. Светила полная луна, в воздухе дрожал пар от дыхания — еще не настали летние теплые ночи. Девчонки проводили меня до ворот, но дальше идти не рискнули, зато твердо обещали ждать меня недалеко, в кустах. Ободренная этими горячими заверениями, я помахала им рукой и шагнула в кромешную темь. А, надо сказать, кладбище у нас, в отличие от других подобных просто роскошное. Начать с того, что возраст ему никак не меньше двух веков. Красная кирпичная ограда во многих местах обвалилась и ремонтировалась очень редко, по большим церковным праздникам. Высоко в небо взметнулись кроны вековых дубов и лип, а между их толстыми стволами одна на другой громоздились могилы разных лет и поколений. Среди них можно было встретить забытые всеми захоронения прошлого века. Конечно, могла бы я, воспользовавшись страхом подруг, приземлиться где-нибудь у самой стены и продремать до рассвета, но самолюбие не позволило этого сделать, и я честно отправилась отыскивать могилу деда Селиверстова. Лунный свет пробивался кое-где сквозь густые кроны деревьев, но тем не менее я быстро отыскала нужное мне место, благо деда далеко не унесли. Там я расстелила одеяло, накинула свитер и приготовилась бдеть.
Долго ли, мало ли я сидела, заметила, что луна отыскала брешь среди листвы и залило небольшой пятачок вместе со мною и могилою своим мертвенным светом. Как ни люблю я прогулки при луне, но здесь мне стало жутко. И в этот момент вдруг почувствовала под собою вроде как идущие из-под земли слабые толчки. Ух, ну тут и перетрухала я, подхватила свое одеяло и в мгновение ока переместилась с подозрительной могилы за толстое, в три обхвата, дерево и, чувствуя себя весьма неуютно, там притаилась.
В таких случаях время тянется медленно, как резиновое. Сидела я сидела, пристально, до боли в глазах приглядываясь к дедовой могиле, и вот стало мне казаться, что над свежей поверхностью ее поднимается вроде как осязаемый сгусток белого тумана, с каждой секундой становясь все материальнее и превращаясь в фигуру старика в длинной холщовой рубахе и широких шароварах.
Лица его не было видно, но так у нас, сколько я помнила, всегда одевался дед Селиверстов. В том его и похоронили, это я хорошо помню, сама ходила смотреть. И тут почувствовала я, как волосы на моей голове поднимаются дыбом, а душа с бешеной скоростью устремилась в пятки. Когда говорят «душа ушла в пятки», это отнюдь не ради красного словца. Некий плотный и тугой комок сконцентрировался у меня именно в пятках, побуждая к одному только действию — как можно скорее бечь. Но прежде чем удариться в бега, я оглянулась. Весьма уже материальная фигура деда оторвалась от могилы и не спеша направилась к выходу. И тут я рванула. Не разбирая дороги, перепрыгивая через могилы, устремилась куда глаза глядят, непонятно, как только шею себе не свернула. На счастье попался мне пролом в стене и вылетела я в него, будто птичка. Одеяло так и осталось там, под деревом, а обрывки своего свитера растеряла по всем крестам и кустам.
Наутро оказалось, что не я одна поспешно спасалась бегством. Хватаясь за головы и в ужасе тараща глаза, подруга мои поведали, как, сидючи в кустах, увидели вдруг деда Селиверстова. Недавно похороненный дед собственной персоной прошествовал мимо них по направлению к деревне. Причем одна из них утверждала, что глаза у деда горели, как у волка.
Верно говорят, у страха глаза велики. Но кто знает, может, не так уж и велики?
А однажды была я в гостях и засиделась до вечера. Ничего, думаю, добегу, бешеной собаки семь верст не крюк. Тем более, ночка-то какая лунная, прогуляться удовольствие одно. И пошла. Мимо леса, пешком, а уже стемнело. Но в те времена страх во мне начисто отсутствовал. Как говорилось выше, ни в сон, ни в чох…
И имелось там, на пути одно маленькое болотце — не болотце, а так, тьфу, вязкое место. Предусмотрительные люди дощатый мостик через него перекинули, но несколько в стороне от тропы. Показалось мне лень идти к мосту, ну и поперла я напролом. Эх, где наша не пропадала! И чувствую вдруг, что увязла. Дернула одну ногу, дернула другую — ну никак! И сделалось мне не по себе. Остановилась дух перевести, и сразу почувствовала некий посторонний взгляд со стороны. Кому, думаю, в таком месте и в такое время? Неужели еще один бешеный нашелся? Обернулась — мать честная! Сидит!
Вот тут даже описать затрудняюсь, кого или чего я увидала. Вроде не такое оно и большое, а страшное. Кожа на нем бугристая, пупырчатая, руки-ноги как у лягушки, а мордочка совсем человечья. Смотрит оно и вроде как ухмыляется. А потом шлеп! — перепрыгнуло ближе ко мне. Шлеп! Шлеп! — еще ближе, и глазки эдак сверкают зелененьким огоньком. У меня мурашки по телу побежали, и стало так холодно, будто кусок льда положили за пазуху.
А она снова — шлеп! — целый фонтан вонючей болотной жижи брызнул мне в физиономию. Я вообще всегда несдержанна на язык, а здесь подавно, сам Бог повелел выругаться по-матушке. Завернула аж семиэтажным, а когда продрала от грязи очи, нежить уж исчезла, как не бымши. Тогда ноги мои сами в ход пошли, не помню, как отмахала весьма приличное расстояние до дома.
Могла бы, конечно, сослаться на выпитую в гостях рюмку вина и зеленого змия, но как не убеждала себя, ничего не получалось. После этого случая если и в сон-чох не поверила, но к тому близка.
К концу июня поспевает земляника. Вкусная вещь, скажу я вам. С самого утра гуляла в лесу, не столько собирала, сколько ела, и, объевшись не на шутку, прилегла отдохнуть под кустом. И уснула, да так крепко, что проспала и весь день, и вечер, и проснулась лишь когда взошла полная луна.
Нужно мне было сначала осмотреться и сориентироваться, а я вскочила и сразу понеслась. А куда? Вот этого и сама не знала. Остановилась лишь когда запуталась в буреломе. Тошно стало. Представила себя на моем месте — ночью, одна, в густом лесу. Черт его знает, какие тут в темноте звери рыщут. Сожрут и косточек не оставят! Так жалко мне себя сделалось, чуть не заплакала. И заревела бы, но отвлек большой пень по правую от меня руку. Грандиознейший, я бы сказала, пень, никогда таких не встречала. Баобаб здесь рос, что ли? Смотрю я на этот пень и вижу — один глаз у него приоткрылся. И моргнул! Свят-свят-свят! Рука моя сама потянулась сотворить крестное знамение, да застыла на полпути, одеревенев. Хочу молитву прочесть, а ни одной не знаю, в школе, сами понимаете, не учили. Вертится на языке: «Отче наш, иже еси на небес и…» а как дальше, не помню.
А у пня тем временем и второй глаз открылся. Смотрит он на меня, как удав на кролика, того и гляди разинет пасть да съест. Чувствуя я себя перед ним этакой маленькой, ничего не значащей козявкой.
Не знаю, что меня спасло, только вспомнила я, как опытные охотники лешака ублажают. Корзина с ягодами была еще при мне, не потеряла. Преодолев ступор, повесила ее на ветку. И тот час наваждение исчезло. Когда выбралась из леса, начинало уже светать. Снова куда-то пропали несколько часов. Пропала и корзина.
А теперь расскажу о последней встрече, после которой поверила и в сон, и в чох. На этот раз на озере. Здесь сослаться на галлюцинации и больное воображение не удастся, потому что видела это не я одна.
Было мне тогда лет шестнадцать, не больше, но мальчиками уже интересовалась. В городе ребята катают девчонок на мотоциклах, кто побогаче — на машинах, а у нас из всего транспорта имелись лишь колхозные кони. На них-то мы и катались. Как-то, увлекшись, заехали с Мишкой к трем заросшим тиной и осокой прудам. Давным-давно на одном из прудов стояла мельница, а сейчас от нее остались лабаз без крыши да гнилое колесо. В свое время в этих местах пропасть клубники, люди до позднего вечера с ведрами ходят. Но сейчас ни о каких ягодах речи быть не может, сентябрь на носу. Но тем не менее доносится с развалин плеск и подозрительный скрип. Что такое может быть?
Вдруг конь наш взвыл как-то не по-своему, взвился на дыбки и в мгновение ока сбросил нас обоих наземь. Пока мы оклемались от удара, проклятого коня уже далеко унесло, ищи его теперь свищи.
Страшно отчего-то нам вдруг сделалось. Сначала шум этот непонятный, потом необъяснимое поведение чертовой животины. Но любопытство оказалось сильнее страха. Хотя будь я одна, скорее всего, бежала бы без оглядки. Но Мишка махнул мне рукой и стал пробираться по направлению к развалинам.
Луна светила ярко, и видно было все как на ладони. Колесо крутилось в полную силу, а на колесе! на колесе! Маленький, бородатенький, какого-то грязного лягушачьего цвета, красные глазки так и горят. Нырнет — вынырнет. Нырнет — и опять вынырнет! А колесо все скрипит, крутится. На что уж Мишка не робкого десятка, а и то рванул. Неизвестно еще, кто первым в село примчался — мы, или сбежавший конь.
…Так что теперь я и в сон, и в чох…
Замок стоял на горе, и остроконечные шпили его башен высоко поднимались над лесом. Издали он представлял собою величественное зрелище, и лишь подойдя ближе можно было разглядеть изъеденные временем стены, осыпавшиеся колокольни и обвалившийся мост. Время неплохо потрудилось над великолепным зданием, но его прочное основание, сложенное на века, могло простоять еще много лет.