своей огромной палицей еще пять-шесть раз, Степан довольно усмехнулся
тому, как толпа отхлынула и, все еще не бросая жердь, пошел к крыльцу.
Когда он поднялся на последнюю ступеньку, в дверном проеме появилась красивая
женщина, с глазами глубже, чем море. Несмотря на мартовский холод, на
ней было шелковое белое платье, на голове такой же платок с перекинутым
через левое плечо правым концом. Тонкими, холодными пальцами она коснулась лица Степана. Он неестественно улыбнулся, выпуская из рук жердь…
Дверь в кабинет Лукавского вылетела, с мясом вырывав из косяка петли,
и упала посреди комнаты. Лукавский из последних сил сумел совладать с
собой и, не сводя глаз с чернеющего дверного проема, оперся двумя руками
о подоконник за спиной. Огромного роста человек со шрамом на левой щеке
уверенно вошел в комнату. Не задерживаясь у порога, он прошел к шкафу
и, не обращая на Лукавского ни малейшего внимания, распахнул дверцы. По
комнате, колыхнув пламя свечей и потушив половину из них, со слабым шипением
скользнул легкий ветерок. Мороз прошел по коже Лукавского, но ни взглядом,
ни жестом он не выдал ужаса, овладевшего им. Распахнув дверцы шкафа, громила
отошел на три шага назад. Из тьмы полок в полумрак комнаты пустыми глазницами
смотрело девять черепов. Громила поднял левую руку с растопыренными пальцами
и горловым звуком прорычал слова древнего заклинания. Порыв ветра вышел
из шкафа, и люстра под потолком качнулась.
На улице снова усилились крики, сначала мужские, сдержанно приглушенные,
затем женские — душераздирающие. Лукавский, не отрывая глаз, смотрел на
распахнутые дверцы шкафа. Все, что сейчас произойдет, он видел уже много
раз, только теперь ЭТО должно принести ему жуткую смерть.
Шипение ветра сменилось легким стрекотанием. Громила вскинул к потолку
обе руки. Из пустых глазниц и переносиц тонкими струйками потянулся черный
дымок. Сначала из двух, затем еще из четырех, потом из оставшихся трех
черепов. Тонкие струйки постепенно становились все гуще. Вытекающий из
черепов дымок медленно опускался к полу, после чего поднимался к потолку,
собираясь в отдельные маленькие облачка и образуя правильный круг. В комнате
что-то взвыло, словно ветер в трубе. Черные облака пришли в движение и
в дьявольском хороводе завертелись вокруг люстры.
Лукавский почувствовал холодное прикосновение ветра к щеке, со стола на
пол слетело несколько бумаг. Не останавливая хоровода, облачка опустились
к полу и по параболе медленно поднялись вверх, собираясь в большой черный
сгусток, похожий на кокон. Через несколько секунд он принял форму капли.
Вдруг капля метнулась в правый, ближний от Лукавского угол комнаты, затем
в левый, дальний, и, не долетев до него, резко изменив траекторию, опустилась
к полу. Оттуда после небольшой паузы черная капля отлетела к входной двери
и мгновенно метнулась к Лукавскому. Тот успел чуть приоткрыть рот, да
так и замер на полувздохе.
Тело Лукавского, как губка, впитало в себя весь темный сгусток без остатка.
Глаза закрыла черная пелена, тело скрючило в страшных судорогах, и Лукавский
повалился на пол. Боль была настолько ужасной, что мышцы с силой сокращались,
заставляя конечности принимать неестественные положения.
В окнах особняка то там, то тут зажигался и потухал свет. Соседи по улице
выходили из своих домов. Казалось, что все собаки в округе взбесились
от полной луны.
— Пожа-ар! — раздался зычный протяжный крик.
— Пожа-а-а-ар! — отозвалось на другом конце улицы.