Прошло несколько дней. На радиосвязь лодка не вышла и сигнала о постановке минного заграждения не подала. Впоследствии стало известно, что задачу по высадке разведгруппы «Калев» выполнил и разведчики вышли на связь. Много позже, уже после окончания войны, сопоставив некоторые факты, пришли к выводу, что «Калев» подорвался на минах и затонул западнее острова Найсар, на меридиане Сурупи, предположительно 30 октября — 1 ноября 1941 года.
Вместе с лодкой погиб замечательный коллектив подводников — коммунистов и комсомольцев, беззаветно преданных своей социалистической Родине.
На лодке служили представители пяти союзных и автономных республик. Пять подводников — кавалеры боевых орденов и медалей. Ордена Красной Звезды носили на груди П.М. Кузнецов и Н.Я. Харламов, Красного Знамени — С.Д. Петров, медаль «За отвагу» — К.И. Агеев, медаль «За боевые заслуги» — Н.А. Трифонов. В то время на лодках такое количество орденоносцев было редкостью.
В экипаже было восемь членов партии и семь кандидатов в члены ВКП(б), двадцать один комсомолец. Минер И. Авилов и командир отделения гидроакустиков В. Афанасьев перед боевым походом подали заявления с просьбой принять их в ряды Ленинского комсомола. Поэтому экипаж «Калева» по праву можно считать партийно-комсомольским. Имена всех заслуживают быть высеченными на граните памятника подводной лодке «Калев», который будет установлен [288] в Кадриорге рядом с Краснознаменной подводной лодкой «Лембит».
А что же сталось с Шурочкой?
После опубликования 31 октября 1981 года в газете «Молодежь Эстонии» моего очерка «Последний поход «Калева» в Ленинград приехала группа школьников кружка «Красный следопыт» при Таллинском Дворце пионеров во главе с руководителем — учительницей Ольгой Николаевной Марченко. Более двух лет красные следопыты вели поиск, собирая материал об экипаже «Калева» по адресам мест призыва и жительства, который я им ранее выслал. Они разыскали многих родных погибших калевцев, получили от них фотографии и разные реликвии для своего музея. Дотошные кружковцы нашли невесту командира «Калева» Бориса Нырова Шурочку — Александру Ивановну Осипову.
Таллинцы приехали в Ленинград, чтобы побывать в Центральном военно-морском музее, продолжить поиск и передать отчет о проделанной работе. И вот у меня в руках адрес.
4 ноября 1983 года в пасмурный ветреный день мы с женой пересекли парк Кадриорг и подошли к небольшому красивому, стоящему в глубине садика двухэтажному белокаменному коттеджу на улице Мяэкальда. На звонок, не спрашивая, нам открыла парадную дверь пожилая женщина среднего роста, одетая в темное плюшевое пальто.
— Здравствуйте. Вы Александра Ивановна Осипова?
— Да, это я.
— Простите за беспокойство, я командир подводной лодки «Лембит» Матиясевич. Мы с женой хотели с вами поговорить.
— Пожалуйста. Пройдемте наверх.
По крутой узенькой внутренней лестнице в два марша мы поднялись на второй этаж.
— Нет, нет, не раздевайтесь. У меня холодно. Я вас приму в большой комнате. Я живу сейчас в маленькой — там теплее, но ужасный хаос, ведь я вот-вот [289] должна переехать в государственную квартиру. Дом подлежит сносу, так как здесь проложат теплоцентраль.
В большой светлой комнате окнами в парк по всему было видно, что хозяйка готовится к переезду. Часть мебели была обвязана ветошью, стояли упакованные чемоданы. Мы сели у круглого столика.
— Скажите, пожалуйста, вы были знакомы с командиром подводной лодки «Калев» Борисом Ныровым?
— Да... Это было очень давно. Прошло сорок три года с того дня, как мы в ноябре сорокового познакомились. Но тот день, как, впрочем, и все дни, когда мы были вместе, я хорошо помню. У соседей играл патефон, у них были хорошие пластинки. Мы жили с мамой скромно, и мне захотелось послушать музыку. Когда я вошла в комнату, там был молодой командир в морской форме. Хозяйка квартиры нас познакомила. Как-то сразу мы почувствовали взаимную симпатию. Вот с того дня все свободное время, а его у Бориса было мало — он только что вступил в командование подводной лодкой — мы проводили вместе. Весной сорок первого, перед отходом лодки из Таллина, Борис сделал мне предложение. Мы с мамой всё обсудили и решили сыграть свадьбу там, где будет базироваться лодка. Но больше мы с Борисом так и не виделись. У меня сохранилась только открытка. Сейчас найду. Вот, прочтите.
«Добрый день, Шурочка! Сегодня пришли в Ригу и сегодня же уходим отсюда. Поплавал хорошо, все идет прекрасно. Погода стоит чудная, я изрядно загорел, и ты, наверное, меня теперь сразу и не узнаешь. Скучаю без тебя, из Либавы напишу подробнее.
Целую. Борис».
— Письмо из Либавы пришло, но, к сожалению, сберечь его не удалось. — У Александры Ивановны навернулись слезы, и она замолчала.
Несколько часов мы провели в тихой беседе. Рассказывая о пережитом, Александра Ивановна иногда не выдерживала и плакала, уткнувшись в платок. Подчас и мы с женой едва сдерживали слезы. [290]
После оккупации Таллина гитлеровцами Шурочка с матерью жили выменивая продукты на вещи. Потом ей удалось устроиться на частную фабрику. Работала в конвертном цехе. Грузчиками там были советские военнопленные. Один из них — худой, высокий, совсем еще юноша, — привлек ее внимание. С каждым днем силы его таяли. Шура передавала ему тайком то кусок хлеба, то еще что-нибудь съестное. Однажды (Александра Ивановна запомнила тот день — 3 июня 1944 года) пленный взвалил на спину тяжелый тюк, пошатнулся и упал, ударившись головой о цементный пол. Кровь хлынула изо рта. Шура бросилась на помощь с тряпкой, намоченной в холодной воде.
— Как ты смеешь помогать этому паршивому большевику, ведь он наш враг? — заорала тут же появившаяся надсмотрщица.
Шура не сдержалась:
— Фашисты — наши враги, а не советские люди...
Пленный умер на ее руках. На другой день рано утром Шуру увезли в гестапо. К ней уже давно присматривались. Возможно, кто-то донес, что у нее в доме в начале войны видели постороннего мужчину, который потом исчез. Во время оборонительных боев под Таллином в 1941 году был подбит танк. Шуре удалось спрятать у себя дома раненого танкиста Николая Федосюткина. Через некоторое время она переправила его к своей знакомой Маал Хермелине в деревню Витала. В конце года танкист ушел из деревни в надежде перейти через линию фронта. Больше Шура ничего о нем не знала.
— Но вот неожиданно, как и вы сегодня, — продолжала Александра Ивановна, — в шестьдесят девятом году Николай Федосюткин разыскал меня. Ему удалось пробраться к своим, и он снова сражался с врагом. А вовремя визита ко мне он работал лесничим на Урале.
Полтора месяца продержали Александру Ивановну в тюремной одиночке, а потом вместе с другими заключенными отправили на пароходе в Данциг. Александра Ивановна стала узником номер 64 866 концлагеря [291] Штутгоф, находившегося в двадцати шести километрах от Данцига. Ее причислили к политическим заключенным и отметили краевым матерчатым знаком на груди.
— Ежедневно в шесть утра устраивались проверки на открытом плацу, — рассказывала Александра Ивановна, — где врач определял пригодность к работе. Непригодных оставляли в лагере, а когда работавшие возвращались, тех уже успевали отправить в крематорий. Так же поступали и с детьми, которых по прибытии в лагерь отбирали у матерей. Среди заключенных были русские, поляки, эстонцы, латыши. Евреев содержали в отдельном бараке. Однажды рано утром из этого барака стали выбегать женщины и бросаться на проволоку стоком, которой был окружен лагерь. Они узнали, что днем их должны увезти на уничтожение в газовых камерах. Они предпочли мгновенную смерть мучительной.
Не знаю, можно ли считать охранников в лагере нормальными людьми. Особенно выделялся эсэсовец Отто. Он всегда был под хмелем, а когда напивался, устраивал развлечение: натравливал овчарку Буми на очередную жертву и любовался тем, как его любимица загрызала заключенного насмерть.
Весной 1945 года заключенных начали отправлять из лагеря на запад. Последнюю партию в несколько сот человек 26 апреля отправили в порт и загнали в трюм большой баржи. По сильной качке и ударам волн догадались, что баржу вывели в море. Вскоре фашисты бросили баржу на произвол судьбы. Десять дней ее носило по волнам. Без пресной воды и пищи многие не выдерживали и бросались в море.
На баржу случайно наткнулись польские рыбаки и привели ее в немецкий порт Фленцбург, расположенный на берегу узкой бухты, граничащей с Данией. К тому времени в живых осталось менее пятидесяти человек.
— Думаю, я выжила только потому, — продолжала Александра Ивановна, — что от природы была очень здоровой. Потом нас перевезли на шведский остров [292] Мальме и поместили в санаторий Международного Красного Креста. В конце июня бывших узников концлагерей советских граждан отправили пароходом на Родину. Второго июля сорок пятого года мы прибыли в Ленинград. Когда я вернулась в Таллин, меня направили на работу в горсовет на должность секретаря-переводчика к первому заместителю председателя горисполкома товарищу Трейману, где проработала до пятьдесят девятого года.
Замуж Александра так и не вышла. У нее было извещение, в котором говорилось, что Б. А. Ныров «пропал без вести». Но ведь это не значит, что человек погиб. И она жила надеждой.
На наш вопрос Александра Ивановна ответила.
— Когда папа погиб в море, мама поступила на работу в цех по изготовлению рыбных консервов. Нам трудно жилось. Мама была молодая, красивая. Ей делали предложения хорошие, солидные люди. Но в ее сердце был только один любимый, и она осталась ему верна. Я такой же однолюб, как мама.
Александра Ивановна на пенсии. Ее одиночество скрашивают пионеры группы «Поиск» таллинской средней школы №12. Они заходят к ней, приглашают к себе на встречи. Ленинградские друзья Нырова также не забывают ее. [293]
Закончилась война. Большинство членов экипажа «Лембита» было демобилизовано. Лишь несколько человек осталось на сверхсрочную службу. А Краснознаменную подводную лодку «Лембит» вскоре включили в состав учебных кораблей.
Прошло несколько лет, настало время заканчивать строевую службу и подводной лодке — она стала учебно-тренировочной. Осенью 1979 года «Лембит» перевели в Таллин на вечную почетную вахту как мемориал-музей дважды Краснознаменного Балтийского флота.
Дружба экипажа «Лембита», скрепленная боевыми днями войны, продолжается. Ежегодно мы собираемся в двадцатых числах февраля в Учебном Краснознаменном отряде подводного плавания имени С.М. Кирова на традиционную встречу с курсантами отряда — будущими подводниками. Ведь все лембитовцы в свое время были воспитанниками этой старейшей в стране школы подводного плавания.
Встречаемся мы и на общих слетах подводников в Кронштадте. Не забываем отмечать юбилеи боевых друзей. Время идет быстро. Многих уже нет среди нас. Всегда при очередной встрече мы вспоминаем добрым словом тех, кто выбыл из строя. В минуту молчания их лица встают перед глазами как живые.
В апреле 1970 года в Ленинграде по приглашению «Известий» собрались однополчане «Лембита». Предложил такую встречу бывший старшина радист Федор Никитич Галиенко из Днепропетровска. Организатором встречи стал специальный корреспондент «Известий» С.Т. Морозов.
— Мы послали приглашения в разные города, а в Ленинграде собрать своих подопечных — это уже ваше дело, командир, — сказал мне Савва Тимофеевич.
— Спасибо, оповещу всех ленинградцев.
— А чем гостей будем угощать? Российской, сухим вином, коньяком или пивом? А может, соберемся за [294] стаканом крепкого флотского чая? Что думает по этому поводу командир?
— Думаю, что собравшиеся на встречу будут на таком эмоциональном подъеме, что все, кроме чая, будет излишней нагрузкой.
— Отлично, командир, так и решим.
К подъезду дома 19 на Невском проспекте к назначенному времени подходили мужчины в штатском. Они жали друг другу руки, обнимались, целовались. У многих увлажнялись глаза и голос срывался. Приехали боевые товарищи из Днепропетровска, Москвы, Таллина, которые не виделись почти 25 лет. Собралось более половины экипажа — 22 человека!
Когда вошли в приемную Ленинградского отделения «Известий», там уже был накрыт длиннющий стол. Вазы с живыми цветами отлично дополняли его сервировку. Тесно было тортам, печеньям, пирожным. Отдельно на маленьких столиках кипели два самовара. Нам сразу же бросились в глаза красиво оформленные лозунги на стенах:»Добро пожаловать!», «Кто пьет чай, тот отчаянный!»