- Нет, не о другом. Но ведь это неразрешимая проблема! Как к ней подступимся? Пусть сама решается или человека будем искать?
- Сама она лет, может, через сто решится. Доживешь?
- И не подумаю! - странно ответил Дмитрий, только своим каким-то мыслям.
* * *
Он нацелился "искать человека". И вдруг!..
И ждать-то долго не пришлось. Вскоре после получения Владимирского ярлыка, при чтении у митрополита очередного послания сестренки из Литвы он услышал то, чего не чаял услышать еще очень долго:
"...этим летом Великий князь Олгерд, а с ним наш волынский князь Любарт, и еще князья галицкие и подольские, и черниговские, Олгердовичи и Кориатовичи, ходили походом на татар. И разбили их в бльшой битве на Синей Воде и прогнали, а столицу их, Ябу-городок, захватили и разорили, и дошли до самого моря фряжского, и назад вернулись с победой и большой добычей..."
Дмитрия осыпало жаром: "Вот!! Вот так номер! Литва их уже бьет! А чем же мы хуже?!!"
"...В этом походе больше всех отличился мой муж, а твой тезка, Дмитрий. Так не я от гордости думаю, так говорит князь Любарт и иные многие воеводы. Потому что он устроивал войска на Синей Воде, а дальше командовал походом, потому что князь Олгерд после битвы возвратился в Вильну и пошел на Орден..."
"Еще чуднее! Зять! Любанькин муж!! Дак его скорей сюда надо переманивать! - Дмитрий чувствовал, что вспотел, что лоб и щеки у него горят, и спохватился, - Нельзя Алексию показать!" Он проговорил бесцветным голосом:
- Кто-то уже татар бьет...
- Это их дело, - ледяным тоном осадил его Алексий.
"...все говорят, что муж мой больше всех послужил Великому князю, за что тот должен его щедро пожаловать. Только князь Великий Олгерд с пожалованиями не торопится, и мы своего удела до сих пор не имеем, а живем по-прежнему в Бобровке, под рукой князя Любарта. Мне это очень обидно, как сестре Великого князя Московского и жене князя и воеводы, столь сильно отличившегося. А как быть и куда податься, не придумаю, потому что в Литве всем распоряжается Олгерд, и без его разрешения..."
Дальше Дмитрий уже не слушал. "Господи! Услышал ты молитвы мои! Прямо как нарочно все! Все как надо. Значит, справедливы устремления мои! И угодны тебе, Господи! Благодарю тебя!"
По окончании чтения повисла длинная пауза, которую нарушил, опять бесцветным, скучным голосом, Великий князь:
- А ведь сестренку-то обижают.
- Похоже на то, - Алексий отвернулся, смотрел в окно.
- Это тоже их дело?
- Нет, это уже и наше дело.
- То-то!
- Ну и что ты хочешь сказать?
- Надо мужа ее пригласить на службу в Москву, - и Дмитрий посмотрел на митрополита честно и весело.
"Ах ты, сморчок! И ведь возразить нечего", - Алексий, конечно, сразу все понял в наивном замысле мальчика, но в нем все было настолько логично, безупречно, что просто ничего не оставалось:
- Ну так приглашай, кто тебе запрещает.
Дмитрий готов был лопнуть от радости или заплясать по палате, но неимоверным усилием сдержался, выпрямился, потушил веселье во взгляде, сделал его важным, постным, и прежним бесцветным голосом пропел:
- Хорошо, отче Алексий. Мы обдумаем твой совет.
Теперь Алексию пришлось прятать улыбку: "Господи! Вразуми Олгерда оценить по достоинству шустрого князева зятя. Если он сюда нагрянет свалится хлопот на мою головушку! Еще одна гора хлопот. Опасно, очень опасно! Как бы тогда вся политика прахом не пошла. Господи, с церковью не знаешь как управиться, а тут еще... Ладно, до этого, вроде, пока далеко, да и Олгерд, думаю, опомнится, поймет".
* * *
Олгерд не понял.
И когда после смерти княгини Александры Любаня переспросила, остается ли в силе московское предложение, пришлось подтверждать.
Князь, отправив новое приглашение, подпрыгнул чуть не до потолка низенькой горницы, выкинул коленце и шарахнул кулаком о кулак: "К тому идет! Вот бы приехал!"
* * *
И вот он приехал.
Каков? Кто? Оправдает ли надежды?! А надежды слишком уж большие. Иногда Дмитрий не на шутку пугался, спохватываясь: "А вдруг ничего особенного? Ну лихой, ну умелый... Мало ли на свете, и в той же Москве, умелых и лихих. Вдруг это стечение обстоятельств, повезло ему - и ничего больше! Не осмелится, не полезет никуда, приедет и станет при жене жить-поживать - поди плохо! Что тогда?! Ох, лучше так не думать!"
И теперь... Всю дорогу от Коломны, поторапливая возниц и почти не разговаривая с верными своими подручниками, князь раздумывал: о чем говорить с зятем. Как принять, с чего начать, о чем сказать, а о чем промолчать, что сначала, а что потом, и т.д. и т.д., хотя думано и передумано все было уже не один десяток раз.
Не показаться глупым и несмышленым, понять замыслы его, на что он способен, что самому придется делать, если это "тот человек", и как быть, если он "не тот". А как вообще угадать сразу - тот, не тот?
Князь мучился. Миша и Федор, бывшие в курсе княжьих надежд, посматривали сочувственно. Молчали, хоть и каждый по-своему, но об одном.
И только тут, в санях, в дороге Дмитрий решил разговаривать с зятем наедине и ничем в отношении его с друзьями не делиться. Дело было самое важное. Главное. А в таком каждый полезет с советом, каждый захочет командовать и решать. Нет! Решать будет он сам. Даже не так! Решает пусть тот, кто считает проблему разрешимой! Вот тогда и решения толкового можно ожидать.
Когда заехали в кремль, Миша спросил привычно:
- Ну, что теперь? Куда?
Федор напряженно заглянул в глаза:
- Когда?
Дмитрий бросил холодно:
- Ждите. Я позову, - в результате Федька обиделся, а Миша индиферентно пожал плечами.
За что Дмитрий и любил Мишу больше всех - тот, как старый солдат, всегда проявлял пассивное повиновение. Без вопросов и возражений. Не злился, не обижался, не пытался спорить или давить, у него было в крови, изначально было заложено чувство полного и беспечного, какого-то собачьего доверия к Дмитрию: раз он что-то говорит или делает, значит именно так и надо, и о чем тут еще рассуждать, тем более спорить!
Хотя князь приехал неожиданно, встречу успели подготовить как следует (Бобер еще раз отметил себе расторопность московских бояр), особенно если учитывать, что князь привез молодую жену.
Митрополит вышел на крыльцо Крестовой кельи, благословил молодых. Случившиеся в Москве немногочисленные бояре, одетые во множество длинных богатых одежд, нанизанных одна на другую (Бобер посмеялся на ухо монаху: как кочаны капустные!), выстроились в чинную вереницу, по двое, стали подходить с приветствиями, дарами и величаньями. После приветствий княгиню, худую долговязую девочку с равнодушным взглядом, внимательно опекаемую Любаней и Юли, окружил хоровод девушек и женщин, поющих соответственные величальные песни, понесли венки и гирлянды из очень красиво сделанных искусственных цветочков и листочков, начали посыпать саму княгиню, дорогу перед ней пшеном, овсом, деньгами и прочее и прочее.
Великий князь сносил все это с видимым нетерпением. Поджимал и даже покусывал губы, хмурился, оглядывался вокруг, словно высматривал кого. Наконец заметил стоявшую далеко и в сторонке волынскую компанию, узнал монаха. И перестал оглядываться, а стал часто взглядывать в их сторону, не скрывая, а как будто даже подчеркивая желание, чтобы они поскорее подошли.
Бобер, только что расцеловавший детей, жену, обжегшийся об огненные губы Юли, обнимая Алешку, Гаврюху, чехов, пожимая руки, хлопая по плечам и спинам своих "бобров", подбегавших с радостными приветствиями, не давал себе расслабиться. После первых, мало что значащих вопросов с Любой: ну как вы? да ничего! а ты как доехал? хорошо! как дети? здоровы, учатся у митрополита вовсю, - он еще раз притиснул ее к себе изо всех сил (и через тулупчик почувствовал ее мощную грудь!), поцеловал в нос и шепнул: