- Эту вот, беленькую, ссильничай обязательно на кровати.
- Зачем?!! - тот ушам своим не поверил.
- Чтоб было на кого белье испачканное свалить. Они ведь все прознают, пронюхают, увидят. Такие у меня помощницы дошлые, ухо востро приходится держать. А то ведь во второй раз Гришку не уболтаешь.
* * *
Когда он вошел в спальню, молодайки закончили стелить постель, перешепнулись, хихикнули, и одна из них выскочила в сени, плотно прикрыв за собой дверь (дверь действительно коротко, но пронзительно скрипнула), а другая, одернув там и сям белье на кровати, выпрямилась, потянулась и, оглаживая плотно себе бока, зазывно улыбнулась:
- Не надо ли еще чего, князь?
- Воды ковш.
- Вон на лавке стоит.
- Тогда подушку поправь получше.
- Да что ее править? Хорошо, вроде, - молодайка нагнулась над кроватью, расправляя и разглаживая подушку и выставив к нему свой мощный зад.
Он бесшумно метнулся к ней, зацепил руками за низ живота и прижал к себе. Она упала на руки, испуганно втянула в себя воздух: "оо-охх!" и зашептала быстро-быстро без всякого выражения:
- Что ты, что ты, князь, что ты делаешь, пусти, войдет кто, грех какой...
Она дергалась, как будто вырываясь, но только крепче прижималась к нему, словно выискивая там что-то своим задом, так что Бобер моментально взвился жеребцом и, удерживая ее одной рукой, другой умудрился не только закинуть юбки ей на спину, но и расстегнуть свои пояс и порты. А когда уже погладил и пощекотал пальцами у нее "там" и приставил и приготовил главное орудие, молодайка неожиданно легко крутнулась у него в руках, как кошка, и упала на постель уже на спину. Он свалился на нее и ничего не успел ни сделать, ни даже сообразить, как она уже полезла руками, нащупала, схватила, потянула, воткнула его в себя, обхватила обеими руками, прижала и задвигалась под ним решительно и мощно, не переставая шептать при этом:
- Ох, князь! Что ж ты делаешь-то?! Пусти меня, пусти! Грех какой! Пусти!
Дмитрий кусал губы, чтобы не заржать и не испортить удовольствия себе и ей, а она уже заходилась, начала подвывать, и из нее ударил фонтан, да и Бобер решил поберечься, чтобы не обрюхатить ее, так что белье они испачкали сильно. И когда все кончилось и она поправляла постель, то, увидев, застыдилась, попыталась сдернуть простыню, но Дмитрий удержал:
- Ты что! Увидит кто, поймет. Иди! И смотри - ни слова хозяйке! Не то...
- Да что ты, князь! Разве ж я посмею. Грех какой! - и она убежала (дверь опять дважды противно скрипнула), а Дмитрий развалился на роскошной перине и стал ждать.
"Вот так Дарья! Это уж такая хитрость - ни в сказке сказать... Ну принесла бы с собой другую простыню, да и... Хотя... А бабенка-то хороша! Главное - пусти! грех! И ведь вырывается, ззарраза!"
Дом понемногу затихал, Дмитрий вспомнил, встал, подошел к двери, резко дернул - дверь коротко визгнула. Выглянул в темные сени, там будто мелькнуло что-то и пропало. Вернулся в кровать, прикрыл глаза. Почувствовал покой и усталость. Весь день ехали, и еще это... "Сейчас уснуть бы, да завтра встать пораньше. Но Дарья! Ухх! Подождем!" Он знал - ждать придется долго, устроился поудобней. Мысли потекли плавно, лениво: от Дарьи к Гришке, к рубежу, к пограничным делам, он представил себе Гришку на переправе, в засаде, окруженного своими разбойниками, а рядом Мишутка, сын, который никого не боится, потому что отец его здесь хозяин. А с того берега спускаются к воде татары, и Мишутка подает отцу арбалет, и шмелями запели тетивы, и начали валиться с коней татары, а Гришка рявкнул: Вперед! И всадники рванулись из засады к воде, а Мишутка не отстает от отца. Но за ним на буланом коньке скачет еще один, это совсем малюсенький мальчонка с изумрудными, чуть раскосыми глазами. Он очень уверенно держится в седле, но в руках у него нет никакого оружия, и это страшно, потому что татары не все побиты и начинают защищаться, и видят этого безоружного мальчика. Бобру становится страшно, он догоняет его, а кони уже понесли, протягивает руку. Мальчик хватает его за локоть. Бобер чувствует холодное, недетское прикосновение и сразу понимает, что не дождался, позорно заснул, и что это Дарья тихо трогает его за локоть и шепчет:
- Спишь?
- Не-ет. Иди сюда, - он тянет ее за руку, и она падает на него своей большой грудью, и обнимает, и прижимается нежно, и шепчет:
- Ты прости, я раздеваться не буду. Вдруг уйти быстро понадобится.
- Тебе видней. А вот с девкой мне все-таки непонятно.
- Ладно уж. Ты, чай, не в обиде...
- Я-то нет. А ты?
- Я перебьюсь, - и она прижалась к нему, и стала гладить и целовать, и завертелась карусель, и опять он услышал уже забытое: шибче! шибче! Дарья была теперь совсем не такая, как в Нижнем. Не обжигала. И он мог теперь оценить, сравнить. Она не была так роскошна телом, как Люба, так огненна и неистова, как Юли, казалась немножко неумелой, немножко холодноватой, немножко стеснительной, но когда входила в экстаз и стеснялась этого, и пыталась скрыть, и не могла, и судорожно втягивала в себя воздух: ва-ва-ва-ва-ва-ва!!! - вот тут он просто дурел и неистовствовал, и хотел повторять это еще и еще. На сей раз он спросил вначале, не надо ли поберечься, но она вздохнула счастливо:
- Не-а, я второй месяц уже как заряжена. К Гришке сила возвращается. Так что не бойся.
Тогда он сразу перевел внимание на груди, которые, как им и полагалось в теперешнем интересном положении, были крепки, горячи и торчали вызывающе вверх и в стороны, как кирпичи из неостывшей обжиговой печи. После пятого раза она ослабла. Раскинулась, обмякла, зашептала:
- Устала. Пойду. Господи, а как не хочется! - и вдруг горько, по-детски заплакала: - Мить! Когда ж теперь еще?
- Не плачь, милая, не плачь, - ему было по-настоящему жалко расставаться, - я постараюсь почаще, я вообще тут, на рубеже, обосноваться собираюсь. Так что видеться чаще будем. Мы еще с тобой покувыркаемся!
- Дай-то Бог... - она полежала недолго, шмыгая носом, и вдруг, как спохватилась, вскочила, неловко поцеловала его в щеку и бесшумно исчезла. Как ни вслушивался он чутким ухом разведчика, не услышал ничего. Откинулся облегченно на подушку и провалился в сон.
* * *
Разбудила его давешняя молодайка. Она несмело вопросительно улыбалась:
- Вставай, князь, отроки ждут. Сказали, ты им пораньше приказал, а сам спишь. Да и мне, - она понизила голос, - белье надо пораньше убрать, от греха.
Дмитрий потянулся сладко. Спать еще очень хотелось, но и молодайку уже хотелось. Он дотянулся, взял ее за руку:
- Как звать-то тебя?
- Марьей, - она не отняла руки, и он посчитал, что можно.
- Ты вот что, Маша... - он потянул ее к себе, не зная, что сказать. Она нагнулась, стараясь не упасть, потом все-таки упала на руки и зашептала почти в отчаянье:
- Нет! Нет! Хозяйка сейчас придет! Помилуй, князь! - в глазах ее стоял нешуточный испуг.
- Да ладно, ладно. Нервные все какие... - Дмитрий отпустил ее и соскочил с кровати.
Марья мигом сгребла белье и вылетела вон. Он еще не до конца оделся, когда вошла Дарья.
- Готов?
- Умыться надо.
- Успеешь. На сына-то не хочешь еще глянуть?
- Хочу, конечно. Веди.
Она провела его в комнатку, где в маленькой кроватке спал, раскинув ручонки, белобрысый мальчуган. Дмитрий остановился над ним, боясь дышать. Ничего не испытывал он сейчас, кроме грустного удивления. "Сын... Еще один. И где! И как! Вот как судьба распоряжается, как пускает людей на свет Божий. Как он проживет свою жизнь? И проживет ли? Может, через пару лет смахнет его какая-нибудь лихая болезнь. А может, и минует, даст подрасти и сложить буйную голову в лихой схватке. А может, доживет он и до ветхих седин, будет кряхтеть и ворчать на внучат и так и не узнает никогда, кто был его настоящий отец. Да и зачем?! Что это даст ему, ей, мне? Тем более Гришке... Э-эх, Господи, грехи наши тяжкие"...
Прядка волос неловко прилипла к виску, и Дмитрий осторожно ее поправил. Мальчик вздрогнул, махнул рукой, повернул головку в другую сторону и неожиданно улыбнулся во сне. Дмитрий почувствовал, как у него что-то защекотало в носу, увидел слезы на щеках Дарьи, отвернулся и поспешно вышел из спальни.
* * *
Григория Бобер не нашел и на кордоне. Тот ушел с двадцатью товарищами в дальнюю разведку и обещал вернуться не раньше чем через неделю. Пришлось смотреть заставы без него. Увиденное и успокоило, и обеспокоило. Порадовало то, что обжились Гришкины разбойники на кордоне основательно. Капитальное жилье, даже с огородами. С тыквой и редькой, с капустой и огурцами. Хорошо укрепленные заставы, грамотно укрытые запасные убежища, богатые конюшни и крепкие кузницы. А тревожило одно и то же, что везде тревожило: мало было этих застав, шесть всего на сорокаверстном участке от впадающей в Оку с той, рязанской стороны речушки Мутенки до Песочного озера на этой, московской стороне (на современной карте - г. Озеры).