- Мить, а если я ребеночка смогу, ты как?..
- Ребе...- Дмитрий вскинулся, поперхнулся, - как?! Ты ведь... Давно ведь, и все никак... Или знахаря нашла?!
- Не я. Иван Вельяминов намекнул, что есть у него старушка в лесу. Стра-а-ашненькая...
- Почему он?
- Угодить хочет.
- Так крепко взяла?
- Крепко, Митя, крепко, сама удивляюсь.
- Не мужик, стало быть? Тряпка?
- Нет. Нет и нет! Крутой мужик. Резкий, властный, напористый. Жесткий, жестокий даже. Чей воспитанник! Василь Василич сам наследника готовил. А наследник, по-моему, уже дальше отца метит. Но вот со мной... Странные вы все-таки, мужики...
- Что значит - дальше отца метит?
- В свои дела князя вообще не пускать. Но это Василь Василич уже, считай, осуществил. А вот князя оседлать, заставить его делать по-своему...
- Ну, и этого у отца не отнимешь. Да и каждый, кто возможность имеет, норовит князю на шею сесть.
- Этот, Митя, хочет расширить права тысяцкого.
- Куда ж еще? И так прав у него немеряно.
- Вширь. Ну, как бы... тысяцким не только московским, а всего княжества. Чтобы все тысяцкие подчиненных городов подчинялись не своим князьям, а ему. Так я поняла из его откровений.
- Откровенничает?
- А как же. Иначе на черта бы он мне сдался, хвастун проклятый.
- Хвастун? Значит - глуп?
- Опять нет! Как ты сразу на общее скачешь! Это он передо мной. Грозится: вот стану тысяцким, я то и то, я тебя выше княгини подниму, я так и этак, я им покажу...
- А что - то и то?
- Бояр в кулак. Многие бояре его сейчас в упор не видят. А действительно - кто он пока такой? Сын тысяцкого - что за звание? А ему обидно, и если станет тысяцким, обязательно всем припомнит. Купцов всех подгрести мечтает. Сейчас у Василь Василича только сурожане прикормлены и прижаты, а Иван хочет и ордынцев, и новгородцев.
- А сам Василь Василич что же? Не понимает, не может или не жаден, не хочет?
- Хочет, да не очень может.
- Не понимаю.
- У сурожан положение самое сложное, хоть и самые богатые они. Товар дорогой, а тащить его из Сурожа приходится мимо татар. Кто с Ордой торгует, пайцзу имеет, да и товар попроще, не каждый решится из-за него через пайцзу переступить. У новгородцев путь чистый, татар нет, только от своих лихачей отмахнуться. А сурожанам постоянно и конвой нужен нешуточный, и с большими татарами дружба. Все это в руках тысяцкого. В этом и вся причина великой дружбы и взаимного интереса.
- Так-так. Здорово. А правда, что Иван тебя на сурожской торговле обогатил?
- Не могу сказать. Он говорит, что на сурожской, а там кто .его знает... Дает мне денег, драгоценностей - мешками. Говорит - заработала. Может, обдирает кого, а может... Я не вникаю - зачем? Не узнаю, если бы и захотела, а полезешь - смекнет еще неладное... Верно?
- Да-а, брат. В твоих способностях я не сомневался, но чтобы так!... Такого человека и так с ума свести...
- Чего для моего колдуна не сделаешь, - она приподнялась на локте, заглянула в лицо, ткнулась носом в щеку, начала быстро, горячо целовать, а левой рукой скользнула по груди, животу, нащупала его корень, моментально вставший дыбом, крепко сдавила в пальцах. Он легко приподнял ее и положил на себя, а она, ловко шевельнувшись, уже приняла его в себя, все глубже, глубже, по-змеиному выдыхая: хха-а-а... словно намереваясь втянуть его всего. Ему тоже хотелось проникнуть как можно дальше, он сильнее и сильнее прижимал ее к себе, но такого эффекта, как когда он был НА ней, не получалось. И тогда он не долго думая перекатился на бок, а потом оказался сверху. И тут уж схватился не за нее, а за края лавки возле ее бедер и изо всех сил притянул. Кажется, он выдавил из нее весь воздух.
- Хаакк! - Юли задергалась сильно и часто, тихо подвывая: Ав-вава-вава! - и обмякла, откинув назад голову и широко в стороны ноги, так что они съехали с лавки и стукнули пятками об пол.
- Оо-охх! - она сладко потянулась. - Невозможно же серьезно разговаривать.
- А ты не разговаривай.
- Да-а! А Любе что расскажешь? Как какую-то старую дуру на лавке раздавил?
- Не прибедняйся. Ты моложе их всех.
- Знаю. Иначе бы молодые так передо мной не петушились. Только я-то помню, сколько мне лет.
- Ты помни главное: для меня твои годы - ффу!
- Вот это действительно главное! - Юли вцепилась ему в плечи, отодвинула от себя на вытянутые руки, глянула почти грозно:
- Ребенка - только от тебя!
- Юли, да ради Бога! Я всю жизнь только над этим и тружусь, - а сам вдруг струсил: "А ну действительно родит?! С желтыми глазами! Тогда уж Люба... Сейчас-то она только догадываться может... и делает вид, что ничего,.. А тогда уж и вид делать не получится. Боже, пронеси!"
- О чем задумался, храбрец?
- Представил, какой он будет...
Юли длинно в упор посмотрела, как копьем проткнула:
- Не бойся, я ей не покажу.
"Ведь и смотреть на меня научилась", - Дмитрий был раздосадован тем, что она проникла в его мысли:
- Неужели так хочешь? Мне казалось... Времени столько прошло... Думал - ты привыкла, смирилась...
- Хочу - не то слово. Я только этого всю жизнь и хочу! Я и тебя-то полюбила сначала как... как... - она вдруг всхлипнула и отвернулась. Он схватил ее лицо, с усилием повернул к себе, хотя она отчаянно вырывалась, и увидел (впервые!) ее слезы. То есть вот так, чтобы они не там, в глазах, а пролились! Как чудно, сильно и как дивно изменили они ее облик! Дмитрий почувствовал, что уже не может дотрагиваться до нее как до любовницы. Неловко приподнялся, отодвинулся, потом повернулся и сел, прислонился к стене, прикрылся одеялом, подтянул колени к подбородку, обхватил их руками.
Она по-кошачьи извернулась, села рядом, ткнулась плечом в плечо, пригнулась, заглянула в глаза:
- Мить, ты это в голову-то крепко не забирай. Я тебя не как ребенка, ты не подумай. Да ты ведь сам видишь, знаешь! - в последнем вскрике послышалась нотка отчаянья.
- Юли,- он нежно тронул ее волосы,- что ты, о чем? Ты ведь видишь, как я люблю тебя. Наверное, нельзя любить больше, а меньше я не хочу.