- Что?
- Отскочил, сел, замерз.
- Юли, дай опомниться. Сама подумай: когда тебя ласкает мать, а ты начинаешь хватать ее, тискать, насиловать - нехорошо ведь... Да?
- Да, да! Ха-ха! Миленький мой! - она гладила его по лицу, терлась щекой о коленку и все заглядывала влюбленно в глаза. - Вот за это-то я тебя больше всего и люблю!
- За что - за "это"?
- Ну разве может кто-нибудь еще так чувствовать и понимать?! Ох и счастливая я все-таки! А если бы еще и сына Бог послал, я уж и не знаю... Да еще от тебя!!
- А ты не думала, что его не только Люба распознает, но и этот твой... Ведь он, наверное, надеется сам?
- Конечно. Но это уж мои заботы.
- Мои, мои... Очень мне это не нравится. Не многовато ли ты на себя взвалила? Унесешь?
- Попробую. А как по-другому? Тут, в принципе, ничего не поделаешь. И от тебя, от всех наших помощи ждать нельзя, невозможно. Просто таковы условия.
- А этот Иван... Ты его так расписываешь. И умен, и решителен, и напорист. Не оторвет ли он тебе однажды голову, когда догадается и поймет. Ведь рано или поздно...
- Ох, не знаю, Митя, не знаю. Одно чую: добром мы с ним, конечно, не разойдемся. Либо он меня, либо я... Но я так просто пропадать не собираюсь, ты меня знаешь.
- Но ты соображай, с кем тягаешься. Дело ведь не в том, что он - сын тысяцкого и у него за спиной пол-Москвы и мощь влиятельнейшей в княжестве семьи, а в том, что ты - ОДНА! Кстати, кто тебя теперь окружает? Ведь это все москвичи, поди?
- Разумеется.
- Так как на них положиться? Ивану же ничего не стоило подсунуть тебе кого-то из своих.
- Не так просто. Всех, кто сейчас со мной, я сама отличала. Я их от нищеты и голода спасла. Всех! А кого, может, и от гибели.
- Как это?
- А после пожара. Знаешь, что тут творилось? Кто голым из огня выскочил, разом нищим остался, а кто и не выскочил, только детишек вышвырнуть успел. Детишки сиротами остались. Вот таких я и насобирала. Как думаешь, дадут они теперь меня в обиду?
- И что ж, все только такие? Других нет?
- Нет.
- Это, конечно, хорошо, но знаешь ведь, и на старуху бывает проруха.
- Бывает... Бывает, и змею пригреешь.
- Вот-вот!
- Ну... на то воля Божья. А так... Не дура же я у тебя полная, посматриваю, их друг за другом посматривать, ревновать заставляю.
- Дай Бог, Юли, дай Бог! Но как же с Вельяминовыми? Очень не хотелось бы мне с ними идти вразнос. Нельзя ли все-таки как-то?..
- С Василь Василичем и Иваном нельзя. Они успокоятся только тогда, когда совсем удалят тебя от князя, когда ты окажешься где-нибудь в глуши, на десятых ролях. Если это не получится, тебя попытаются просто убить. Как Босоволкова Алексей Петровича.
- Но ведь это риск какой. В случае неудачи они теряют все! Ведь тогда, с Алексей Петровичем они ж еле выкрутились. Разве это разумно?
- Не так уж и неразумно. Они считают, что если тебя не сомнут, то все равно все потеряют. Так что им выбирать не приходится.
- Если так думают все Вельяминовы, шансов у нас с тобой мало.
- В том-то и дело, что не все! Тимофею Василичу, например, зачем такие крайности? Он большущий воевода, окольничий, сколько власти в руках. А не выгорит у них тебя ссадить - слетит вместе с братом. А за что? И второй сын Василь Василича, Микула. Ему старший брат совсем не в радость: Ивану за место тысяцкого биться, Микуле же тысяцким не быть никогда. Так какой ему резон за другого голову подставлять? И потом: парень-то уж очень хорош: умница, красавец, а уж скромник...
- И этот, что ли, к тебе клинья бьет?!
- Нет, этот только смотрит. Глянет - и покраснеет!
- Ох, Юли, с тобой разговаривать стало невозможно.
- Да я-то тут при чем? А уж тебе что не нравится, и вовсе непо... Митя! Да ты не ревнуешь ли?! - Юли смотрит весело-удивленно.
- Так не посторонний ведь.
- Ты - меня?! Такую-сякую?! И все еще ревнуешь?! - она бросается ему на шею, целует в нос, щеки, глаза. - Родной ты мой! Милый мой! Хочешь, я в лесу спрячусь, одна буду жить, ни на кого смотреть не стану, только тебя дожидаться, только о тебе думать! Хочешь?! Я там состарюсь, согнусь, сморщусь, поседею, зубов не останется, - Юли корчит рожи, показывая, - ты приедешь, а тебе навстречу Баба-Яга с клюкой: Ждраштвуй, шокол мой яшный, жаходи, я тя обойму, рашчалую! Ах-хо-ха!!! - она хватает его за шею и валит на себя, оба хохочут, возятся, распаляя себя, и он снова оказывается на ней и в ней, и снова заверчивается их адская карусель, и еще с полчаса они не разговаривают, лишь стонут и вздыхают, но теперь весело, легко... Наконец Дмитрий увядает, а Юли успокаивается, грустнеет.
- Пора тебе, Мить.
- Наверное.
- Теперь опять на полгода?
- Нет, перед отъездом обязательно еще раз! Здесь! Мне здесь понравилось.
- Перед каким отъездом? Куда? В Серпухов?
- Да. Рассиживаться не выходит.
- А что теперь?
- Князь озадачил - Ржеву у литвин отобрать.
- Та-ак. Опять, значит, драка?
- Ну а куда ж от нее.
- Мить, ты только себя береги. Теперь ведь тебе в самую кашу лезть не обязательно?
- Да, Юли, не волнуйся. И потом, Ржева, это так, пустяк. Разве что для воспитания молодого князь-Владимира пригодится, тут уж мы с монахом постараемся. Меня Вельяминовы гораздо больше заботят. Больше всех.
- Ну-так думай, голова. На мой взгляд, самое разумное сейчас: Тимофея Василича, других братьев - Федора, Юрия, а пуще всего Микулу, отодвинуть от Василь Василича. Озадачить их большими делами и под руку непосредственно Князеву подвести. Чтобы они почувствовали самостоятельность, что сами многого могут добиться, без своего главы. А то что ж, они сейчас вместе, в одной упряжке, за семью свою горой. Как у всех москвичей принято.