Часы не врут. Дедовы часы моей бабушки...
— Может от сотрясения? — пыталась я объяснить ему необъяснимое и странное для него поведение часов — ты ходил, топал, хлопал дверью.
— Кончай чепуху молоть! Я не топал! Я тебя разбудить боялся, сонная ты наша! Ладно, со своими барабашками сама разбирайся, я вот чего звоню. У тебя моей записной книжки случайно нет?
— А зачем она мне?
— Не остри, — огрызнулся Димка. — Я ее где-то потерял, никак не найду. Может, у тебя оставил?
— Посмотрю сейчас.
— Ладно, ты поищи пока, а я тебе потом перезвоню. Я дома, если что.
Димка отключился. В смысле — отсоединился. А я бегло окинула взглядом диван, пол вокруг дивана, столе, кухню, даже сортир (может, он там выронил?), ну, короче посмотрела везде, где мог ходить мой парень. Записной книжки не было. Быстренько позвонив, и сообщив Димке об отсутствии его книжки, я тем самым окончательно его расстроила.
Впрочем, фигня все это. Изменим жизнь к лучшему за пять минут.
Махнув рукой на душ, и мысленно обругав себя лентяйкой, грязнулей и неряхой, я торопливо оделась, наскоро перекусила и побежала в книжный. Быстро доехала до Гостинного Двора — удачно пришел поезд — вышла на станцию и уже поднималась по эскалатору вверх, когда с неудовольствием заметила, что повторяю свои действия, уже совершенные мною во сне. Разве что душ не приняла. Или во сне не было душа? Смутно как-то. Вроде бы был. Да и вообще — душ у меня вошел в привычку, просто сейчас я в цейтноте.
Перед выходом в метро сидел бомж. Он не побирался, а просто сидел, тупо уставившись в асфальт. Он никого не трогал, и никто не трогал его. И он был точно такой, как в моем сне. А какой он был во сне? Я снова поймала себя на мысли, что бессознательно подтягиваю события сна к реальным своим действиям.
В книжном магазине было как всегда тесно, многолюдно и до крайности перегружено книгами. Кто-то мне уже жаловался, что теперь тут стало бывать страшно неудобно. Вечно на кого-то натыкаешься, между чем-то протискиваешься, и никогда ничего не найдешь. Даже консультанты не всегда помогают.
У меня разбегались глаза. Новое издание Харуки Мураками, класс! Но не сейчас, в следующий раз. Давно хотела собрать всего Мураками. А если потом не будет? Надо взять, ну хотя бы одну, а потом и все остальное куплю. Хочу, все хочу! Блин, все мне не унести, да и денег не хватит. Вот! Отдел фантастики. Опять, блин, этот «Дозор» во всех ипостасях, истерзали бедного. Стоп. Вон лежит, по-моему, новая серия. Любопытно.
Небольшая стопочка черных книг лежала на той самой полке что и «Геном», «Лабиринт отражений» и «Дозоры». Новый роман Сергея Лукьяненко вышел в том же издательстве, что и все его прежние книги, но в новом исполнении. На качественной бумаге, в хорошем переплете, но уже не в серии — «Звездный лабиринт», а отдельным черным изданием. Немного и несерьезно погоревав по этому поводу — у меня есть все книги Лукьяненко, и все они из одной серии — я оплатила книжку, и пошла в отдел карт. И все здесь было не так, как в моем странном сне. Никакого космоснимка не видно, но зато наличествовал новый атлас, новее моего. И нужные дома на проспекте Блюхера там имелись. Это уже почти как во сне... Время еще оставалось — по выходным во всех больницах посещение до семи.
Перед метро бомжа я уже не увидела. «Ушел!» — почему-то с облегчением подумала я, и совсем повеселев, спустилась на станцию. Мне предстояло сделать одну пересадку и потом еще проехаться на трамвае. Мое улучшенное настроение длилось не долго. На станции метро, прямо на гранитном полу сидел бомж. Тот самый. Сверху. Он как будто кого-то ждал. «Меня ждет!» с ужасом подумала я, а этот нищий вдруг посмотрел на меня своим тяжелым взглядом, и, по-моему, подмигнул. Уже ничего не соображая, я вошла в приехавший поезд. Бомж и не думал меня преследовать, а по-прежнему сидел на полу.
11. Феликс
Моя подруга сидела прямо на полу, и разглядывала очередные свои ботинки с видом маститого ученого, неожиданно для самого себя отрывшего вакцину против СПИДа. Я быстренько помог ей собраться и повез к себе.
Уже по дороге, несмотря на Анжелкины протесты, я заскочил в книжный магазин. Там оказались уморительные записные книжки с большой надписью «Gothic» и снизу «Помни о смерти...» А еще школьные тетрадки с черепом на бордовом фоне с такой же пафосной надписью «Gothic» и «Все мы станем прахом...» Купил по два экземпляра.
Хоть мне уже четвертый десяток, но сейчас у меня — «молодежный период». После своего развода, в среднем в раз в шесть месяцев я менял предмет своего обожания, кристалл души моей и звезду моего сердца. Все в одном лице. Сейчас это была Анжела — молодая, как майская клубника, девятнадцатилетняя девушка — второкурсница электромеханического колледжа. Она — страстная готка и фанатка какой-то финской группы, названия коей до сих пор так и не знаю. Как сейчас помню, группа эта, кроме шума, диких костюмов и страшнейшего макияжа, отличалась еще и тем, что по ней сходила с ума «готическая» молодежь обеих столиц. В дни выступлений в Питере или Москве, все эти готы ехали целыми поездами, повергая в шок и трепет своим видом остальных, более мирных граждан.
Я никогда не дарил Анжеле цветов. Только один раз купил в магазине сувениров выкованную из стали черную розу, чем вызвал дикий, многосерийный восторг. А живых цветов ей не дарил. Полуживые цветы, если о них забыть и воду не менять, вянут, опадают и приносят тоску, тухлую вонь и мошек. Сухие и мертвые цветы ассоциируются с романами Восемнадцатого века, в которые барышни эти цветы куда-то кладут и зачем-то засушивают на память. В общем, как не крути, срезанные цветы не люблю, и никогда не покупаю. А о вечно прозябающих на подоконниках монстрах вообще молчу. У нас на работе наши дамы их сажают в пенопластовые коробочки, в которых продают яйца, уверяя, что так они (цветы, а не яйца) быстрее и лучше растут.
Вообще-то Анжела хорошая, только бывает иногда резковата и агрессивна. А частенько ставит меня в тупик своей наивной непосредственностью, которую в ней, в первый момент, ну никак не заподозришь.
Вот, например, вчера. Придя домой после трудового рабочего дня, узрел такую картину. На кухне, на столе, стоит пенопластовая коробочка из-под яиц, а моя девушка, в наушниках и с плеером, достает по одному яйцу, кладет на стол, и пытается крутить. Тут между нами произошел примерно такой диалог:
— Э, Анжел, ты это чего? — не понял я, с интересом наблюдая за действиями девушки. — Что делаешь-то?
— Да, вот, понимаешь, вчера купила десяток яиц, а в холодильник положить забыла. Теперь проверяю, не испортились ли они.
— А крутишь-то зачем? — удивился я.
— Ну, как? Если яйцо свежее — оно не крутится, а тухлое будет крутиться.
— У тебя по физике-то вроде бы пятерка была?
— А причем тут физика? — с подозрением спросила подруга.
— Да? Ну, ладно. А чего ты слушаешь?
— Это — HIM! Пора бы и запомнить.
— Хорошо, запомню, — нечестно пообещал я. — ХИМ, так ХИМ. Пожрать-то есть чего? А то с голоду сейчас рычать начну.
Хорошо вылепленная фигура — сто семьдесят сантиметров красоты, длинные стройные ноги, узкая талия, небольшая, но идеальной формы грудь. На все — про все — пятьдесят килограммов. Ее ник в Интернете был неоригинален — Black_Angel. На принадлежавшем ей интернетовском дневнике на каком-то депрессивном сайте, который она почему-то именовала «ДД» моя подруга так и не поместила ничего, кроме одного-единственного стихотворения. Я почему-то всегда думал, что это были ее стихи. Иногда, очень редко, из нее выползало что-то отдаленно похожее на поэзию.
Она обожала рассказывать о своих музыкальных увлечениях, о каких-то лидерах эстрадных групп и об их отношениях с другими неизвестными мне людьми. Кто с кем спит, кто кого трахает. Я, с умным видом, пропускал все это мимо ушей, время от времени случайным образом роняя фразы типа — «Да? Ну, надо же!» или «Чего только в мире не случается!». Мою подругу это вполне устраивало — прекрасная ложь всегда была привлекательнее некрасивой и отвратительной правды. Но людям направится, когда их обманывают. Все это банально и дано известно, но человека не переделать. Вообще-то одна из значительных трудностей в нашей жизни — слушать других людей. Особенно если на фиг не нужен тот бред, что несет собеседник. Даже если не бред, все равно, зачем мне про все про это надо знать? Или — зачем это говорят? А вот зачем. Очень немногие умеют держать в себе свои эмоции, и выброс их (эмоций) в сторону близкого человека — способ за чужой счет снять с себя тяжесть. В Америке только для этого и существуют психоаналитики. У католиков — исповедники. А моя подруга вместо исповедника использовала меня.
Несмотря на ангельское имя, теперешняя моя «гелфренда» выглядела совсем даже не по ангельски. Скорее — наоборот. Одевалась она только в черное, и сочетала кожу, черную джинсу и многочисленные железки. Черные кружева и жабо, правда, также иногда присутствовали. Туфли она органически не переносила — таскала только ботинки на толстой подошве с тупыми круглыми носами и высокой шнуровкой. Этой обуви у нее была целая батарея — на все времена года и случаи жизни. Из штанов она практически не вылезала и только в жару признавала короткую юбку — кожаную, черного цвета с неизменными шнурками и железяками. Штаны у нее тоже бывали с обязательной шнуровкой — то от колен, то того места, откуда ноги растут, а то и от пояса. Для летней погоды иногда делалась поправка на обувь — ботинки уступали место каким-то странным босоножкам, как у римских легионеров. Прическа у нее не отличалась сильным разнообразием — черные жесткие и прямые волосы до плеч не давали особого простора для фантазии визажистов, и только ее подруги — готки — все время ахали и охали, завидуя природной крепкости, блеску и цвету волос. Была в ней доля не то корейских, не то китайских генов, что придавало ее лицу несколько восточный колорит. Слегка раскосые почти черные глаза с небольшим эпикантусом, высокие скулы, коротенький вздернутый носик — все это мне нравилось необыкновенно. Косметикой она не пренебрегала, и эта ее косметика иногда повергала меня в шок. Возможно, для эстрады подобная раскраска лица и допустима, но для хождения по городу... не знаю... отстал я, наверное, от современной молодежной моды. Правда такие резкие макияжи она накладывала нечасто, а только при походах на свои готик-пати, костюмированные тематические тусовки, да на концерты «готичных» групп и певцов. К ее чести, надо сказать, что природное чувство меры не дозволяло ей перейти некую невидимую грань и впасть в откровенную вульгарность и пошлость.
Вероятно, именно восточные корни позволяли ей как-то по-особому управлять определенной мускулатурой, и наши любовные упражнения всегда доводили меня до полубессознательного состояния и сладких судорог. Она каким-то образом втягивала меня в себя, и в такие минуты я терял всякий контроль над собой.
Сегодня вечером мы должны были в очередной раз пройти весь этот древнейший ритуал, но я сам же все испортил. Когда уселся за компьютер и принялся щелкать по клавишам, она кошкой подкралась сзади и начала странный «разговор по душам».
— Слушай, Воротынцев, это ты написал?
Ее привычка называть меня по фамилии, сначала забавляла, потом раздражала, а еще потом просто привык, и стал относиться к этому с философским спокойствием. Она прижалась своим круглым упругим бедром к моему плечу, протягивая вчерашнюю распечатку.
— Я, ты же видишь... — обнял Анжелку за талию и притянул к себе, — что скажешь?
— Зачем ты это написал?
— Как это, зачем? Мне показалось, что это очень «готично». Думал, что тебе будет интересно, и ты оценишь. И потом, это моя работа в некотором роде.
— Это не готично, это... это... даже не знаю что это такое. Ты меня иногда так пугаешь.
— Я? Пугаю? Тебя? — я усадил ее себе на колени, — почему это вдруг?
— То, что ты время от времени... подожди... ты, иной раз, пишешь просто сумасшедшие вещи. Страшные жестокие и злые. Ужасные! Зачем ты это делаешь? Неужели это кому-то может нравиться?
— Это помогает мне реально жить и не сходить сума.
— А я почему должна читать все это? — не унималась моя подруга.
— Ну, знаешь! Ты же сама напросилась, — я запустил свою левую руку ей под майку, — кто ко мне приставал? «Дай почитать, дай почитать!» Вот и дал. Почитать. Ну, не сердись, иди ко мне...
— Я не сержусь. Подожди, не сейчас. Ну, не надо... не могу я... давай потом.
— Потом? Когда потом?