На дне чистой, вымытой, блестящей чашки свет лежал контуром яблочка.
Я поднялся, вышел в прихожую. В плоском луче солнца пыль закручивалась галактиками. Вот сверкнула муха, как комета. Я закашлялся и увидел, как в пыли проплыло три волны кашля.
Я спустился на улицу. По стене высокого дома медленно ползла тень строительного крана и вдруг, дойдя до конца, быстро скользнула за угол.
Потом я посмотрел вверх - солнце было на месте.
9. Уход
Мы сидели на кухне с женой и дочкой.
- Так ты, значит, Барбосом была? - Жена засмеялась.
- Да, - усмехаясь, ответила дочь.
- А ты в шапке была?
- Конечно!
- А этой... Жужу кто был? - спросил я.
- Светка Ловицкая, - небрежно ответила Даша.
- Ловицкая?
- Ну да. Она полька.
- А она в чем была? - спросила жена.
- Она ни в чем. Только с бантом на шее, и лапы, то есть руки, усмехнулась дочка, - держала на такой красивой пуховой подушечке. Ей папа такие подушечки из Польши привозит.
- А что он, в Польшу часто ездит? - сразу встрепенулась жена, с упреком поглядев на меня: "Вот видишь!"
- Да нет, - объяснила Даша. - Он вообще в Польше живет. А Светка с мамой здесь. Мы с женой поглядели друг на друга.
- Может, и мне тоже в Польшу за подушечками? - усмехнулся я.
- Пожалуйста! - обиженно сказала жена. - Можем хоть и вообще развестись! Выменяю я себе комнатку в центре и буду жить припеваючи. Еще умолять меня будешь, чтобы зайти ко мне на чашечку кофе с коньяком.
- В таком разе, я думаю, придется приносить с собой не только коньяк, но и чашечку кофе!
Усмехаясь, мы глядели друг на друга, и вдруг резкая боль, почти забытая, скрючила меня.
- Чего это ты? - недовольным тоном спросила жена.
Я не ответил. Продолжая улыбаться, выпрямился. Но сам-то за эту секунду оказался совсем, можно сказать, в другой опере. Все понятно. Опять! Рецидив болезни! Какой-то я получаюсь рецидивист...
После завтрака, сказав, что помчался на работу, я пошел в поликлинику. И вот снова - выветрившийся почти из сознания медицинский запах, длинные унылые очереди с разговорами о болезнях. Что делать? В молодости мы все кажемся себе вечными и гениальными...
Нормальный ход человека: юность - семья - больница. Еще, кому дико повезет, - творчество. И мне повезло. Все-таки, положа руку на сердце, сделал кое-что - и в работе, и в жизни. О чем же, собственно, еще мечтать? Все нормально. Нормальный ход.
- У кого двенадцатый номерок?
- У меня! - ответил рыхлый мужчина.
Подсел я к нему, и тут же он с больничной непосредственностью стал рассказывать:
- Сейчас хирурги через какую-то трубу прямую кишку у меня смотрели... Говорят, какие-то полипы у меня там.
- Да?
- Я что думаю? Не рак ли это? Может, направление в онкологию у них попросить?
- Но маленькие, говорят, полипы. Ноль два на ноль два. А у вас, извиняюсь, что?
- Рак пальто!
Да-а. Веселая у меня теперь компания! Другой мужчина, интеллигентный, элегантно одетый, к нам подсел.
- Я, собственно, не по своим делам сюда, - виновато улыбнувшись, говорит. - Насчет сына узнал.
- Ну и как?
- Считают, не больше трех месяцев жить ему осталось. Да сын и сам уже об этом догадывается!
- Ну... и как?
- Просит все, чтобы мы брюки ему шили с раструбами внизу, как модно сейчас. Мы шьем.
Было тихо, потом появилась маленькая красноносая уборщица, стала мести, стуча шваброю по ножкам кресел. Особенно она не усердствовала, половину оставляла - видно, процесс этот не особенно ее увлекал...
Двенадцатый номер, сидевший передо мной, вдруг стал изгибаться, сползать с кресла, болезненно гримасничать. Я хотел уже спросить его: "Что с вами?" - но тут он дотянулся до бумажки, оставленной возле его кресла, и щелчком подбросил ее в общую кучу...
Наконец я вошел в кабинет.
Врачиха спросила мою фамилию, достала из папки мою карточку и стала читать. Долго, не шевелясь, она читала мою карточку, потом стала писать. Писала минут пятнадцать, не меньше, потом закрыла карточку, положила ее и захлопнула папку.
- Все, - сказала она.
- Как все?! - Я был потрясен.
- А что вы еще хотели бы?
- Я?.. Да, собственно, ничего. Может, мне к хирургу на всякий случай зайти?
- Зайдите. - Она пожала плечами.