Вдобавок ко всем неприятностям, - купил еще портфель с запахом! Сначала, когда покупал его, нормальный был запах. Потом походил два дня по жаре - все! - пахнет уже, как дохлая лошадь.
В магазин пришел, где его брал. Говорят:
- Ничего страшного. Это бывает. Кожа плохо обработана, портится.
- Ну и что? - спрашиваю.
- Не знаем, - говорят. - Лучше всего, думаем, в холоде держать.
- ... Портфель?
- Портфель!
- Все ясно. А деньги вернуть не можете?
- Нет. Не можем.
- Ну, ясно. Огромное вам спасибо.
Пришел на совещание в кабинет к научному руководителю своему, с ходу открыл его холодильник, поставил туда мой портфель.
Тот спрашивает (обомлел от такой наглости):
- У вас там продукты?
- Почему же продукты! - говорю. - Бумаги! Долго так смотрел на меня, недоуменно, потом - головой потряс.
- Ну что ж, - говорит. - Начнем совещание.
Пришел я после этого домой, на кухню пошел.
Сгрыз там луковку, как Буратино... Буратино съел Чипполино... Главное - как в аспирантуру поступил, - денег значительно меньше стало почему-то!
Жена выходит на кухню, спрашивает:
- Какие у тебя планы на завтра?
- Побриться, - говорю, - постричься, сфотографироваться и удавиться! О, о! Заморгала уже!
- А белье, - говорит, - кто в прачечную сдаст?
- Никто!
Потом, вздыхая, ушла она, а я все про случай на совещании думал. Теперь, точно уже, руководитель мой будет за ненормального меня держать. Требовать будет, чтобы я в кабинет к нему, как маленький самолетик, влетал - раскинув широко ручонки и громко жужжа!
Жена заснула уже, а я все на кухне сидел. Разглядывал календарь польский большой, с портретами знаменитостей, которые в том месяце родились: Булгаков... Элла Фитцжеральд... Буратино. Меня почему-то нет, хотя я тоже в этом месяце родился!
Ну, аспирантура - это еще что! Гораздо печальнее у меня со стихами получилось.
Написал неожиданно несколько стихов, послал их в один журнал. Напечатали. Потом даже в Дне поэзии участвовал - выступал в парке культуры с пятью такими же поэтами, как я.
Сначала - вообще пустые скамейки были, потом забрели от жары две старушки в платочках. Поэты, друг друга от микрофона оттаскивая, стали на старушек испуганных стихи свои кричать. Старушки, совершенно ошеломленные, сидели, потом побежали вдруг, платки поправляя.
До сих пор без ужаса вспомнить тот момент не могу.
Все! Хватит!
Пора кончать!
Из кожи вон вылезу, а своего добьюсь (а может, и чужого добьюсь).
Часов примерно в пять утра бужу жену:
- Все! Вставай и убирайся! Она испуганно:
- Из дома?!
- Нет. В доме!
Потом вдруг звонки пошли в дверь, ворвался мой друг Дзыня - давно не виделись, радостно обнялись.
- Это ты, что ли? Надо же, какой уродливый стал!
- А ты-то какой уродливый!
- А ты-то какой некрасивый!
- А я зато был красивый.
Засмеялись.
Отец Дзыни вообще довольно известным дирижером был. Дирижировал всю дорогу, жили они неплохо: породистая собака, рояль. Теперь уже, конечно, не то. Серебро продали. Бисер уронили в кашу. Рояль разбит. Собака умирает. Минор.
Правда, Дзыня сам дирижирует теперь, но пока без особого успеха.
Сели на кухне, я быстро перед ним, как на молнии, всю душу открыл. Дзыня говорит:
- Ты неверно все делаешь! Стихи надо по заказу писать, к случаю, тогда и деньги и известность - все будет!
- А думаешь, удастся мне: стихи сочетать и научную деятельность?
- Уда-астся! - Дзыня говорит.
- А давай, - говорю, - я буду писать стихи, а ты будешь их пробивать. А считаться будет, что мы вместе пишем.
Дзыня подумал одну секунду.