- Вы кому звоните, гражданин? - спросил меня кто-то непроспавшимся басом.
- Да тебе, тебе!.
Едва прокричав это, я сообразил, что голос моего собеседника ничуть не похож на голос Березкина.
Я не поинтересовался мнением незнакомца о моей персоне. Нажав на рычаг, я снова набрал номер и заметался по кабинету, не отрывая трубку от уха.
- Да, - через минуту услышал я голос Березкина, и выпалил ему все, что успел уже рассказать незнакомому товарищу.
- Мог бы и завтра позвонить, - сказал Березкин.
"Мог бы!" Нет, не мог, потому что я пережил самум, потому что у меня еще суматошно колотилось сердце и я был потрясен собственным прозрением.
- И с чего ты взял это? - спросил Березкин, видимо, уразумевший смысл сказанного.
- Общая хроноскопия! - закричал я.--Помнишь общую хроноскопию? Ты еще смеялся!
- Помню, - сказал Березкин.
- Так вот, не смейся никогда заранее! Торговые пути через Сахару, с севера на юг, шли только в средневековье... А европейцы проникали в Судан с запада, плыли сначала по Сенегалу, а потом по Нигеру... Раз самум, значит, везли статуэтку еще тогда, в шестнадцатом веке, и везли арабы, к твоему сведению... Понимаешь? Статуэтка попала к арабам, и они переправили ее в Дженне.
- Понял, - сказал Березкин. - А теперь успокаивайся и ложись спать. Утром приеду к тебе.
Я боялся, что возбуждение не позволит мне заснуть, но, высказавшись, быстро заснул и спал до утра без всяких сновидений.
Поднявшись задолго до приезда Березкина, я успел на свежую голову еще раз оценить свои ночные кошмары и прозрения.
Да, в главном я не ошибался. География путей сообщения - есть такое скучное выражение - резко изменилась в северной части Африки за последние три столетия. Транссахарские караванные тропы уступили пальму первенства западным дорогам, из которых главная - во всяком случае, наиболее важная для нас, начиналась от города и порта Сен-Луи, что стоит в устье Сенегала. Я был в этом городе, переходил широкий мутный Сенегал по знаменитому мосту Федерб, размышлял о той роли, которую сыграл Сен-Луи в истории завоевания европейцами Западной Африки... Но сейчас я думал о другом, я еще и еще раз проверял себя, размышляя о самуме, следы которого сохранились на золотой статуэтке. Мог ли он разразиться где-нибудь на западной трассе? Наивно было бы отрицать возможность пылевой бури в сухой период года, и все-таки она не могла сравниться по силе с самумом и едва ли оставила бы столь явственные следы песка на золотом теле нашей статуэтки.
Я хорошо представлял себе саванну сахельского типа, преобладавшую в Сенегале, помнил о песчаных "проплешинах" у городков Тивауань или Луга... Сахель - это саванна с растущей пучками травой и раскидистыми акациями; а проплешины - они дело рук человеческих, это земли, погубленные арахисом, который французские предприниматели, ничем не удобряя почву, из года в год сажали на одном и том же месте.
Нет, золотому человеку пришлось перенести настоящий самум, сахарский, такой, как описан Елисеевым, или еще пострашнее.
Березкин, приехавший часов в десять, молча выслушал мои дополнительные соображения и со всем согласился.
- География - по твоей части, - сказал он. - Тут я - пас. Но если хочешь, можно дополнительно уточнить силу бури. Не в абсолютных показателях, конечно...
- Понимаю, и мы сделаем это. А потом напишем Мамаду Диопу. Хроноскоп не открыл всех секретов статуэтки, но зато навел нас на правильный путь. Я посоветую Диопу просмотреть изданные или рукописные книги арабских ученых и путешественников того времени. Пусть он обратится к архивариусам древних арабских городов, купцы которых поддерживали в средние века деловые связи с обитателями африканских саванн. Кстати, туркам не удалось захватить Марокко, и в конце шестнадцатого века именно оттуда уходили в Судан караваны, снаряженные арабскими купцами...
- Аль Фаси, - вспомнил Березкин. - Тот самый, у которого Мамаду Диоп пил мятный чай. Он может оказать неоценимые услуги.
- Да. Я тоже подумал о нем.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой мы отправляем письмо Мамаду Диопу, а потом выдерживаем - вернее, не выдерживаем - бурный натиск Пети и деликатный - Брагинпева; под их коллективным нажимом мы посещаем... Музей изобразительных искусств на Волхонке; к чему привело это посещение, сказано в конце главы...
Письмо Мамаду Диопу я написал на следующий день после проверки песчаной бури, так сказать, "на силу" (подтвердился самум). Но ушло из Москвы оно несколько позже - задержали товарищи, переводившие письмо с русского на французский. Там же, где переводилось письмо, - в Советской ассоциации дружбы с народами Африки - я узнал, что на весну запланирована поездка в Сенегал и Мали, и, не советуясь с Березкиным, попросил включить нас в состав группы. Березкин к моей просьбе отнесся весьма благосклонно: теперь ему тоже хотелось побывать в Африке, хотелось, как и мне, увидеть город, у стен которого нашли золотую статуэтку.
Говорят, что ждать и догонять хуже всего. Догонять нам было некого, а вот ждать предстояло долго - и поездки в Африку, и письма от Мамаду Диопа, и каких-нибудь результатов его изысканий.
Ждать для нас, впрочем, не означало сидеть сложа руки: дела всякого рода всплывали постоянно, хотя нас перестал беспокоить Рогачев. Это случилось после того, как мы отказались использовать хроноскоп для расследования административной неурядицы, некогда происшедшей в институте. Я думал, что Рогачев перестанет со мной здороваться, но он все-таки кивает при встрече.
И потом, не забывайте о Пете Скворушкине. Из Ленинграда он вернулся раздосадованный тем, что венецианскую вазу, о которой говорил на Кавказе Брагинцев, отправили вместе с передвижной выставкой из Эрмитажа в Музей изобразительных искусств, то есть из Ленинграда в Москву. И Петя, таким образом, зря проездил, а он не желал терять ни одного дня.
Нас Петя намеревался затащить прямо на вернисаж, но мифический хостинский клад мало волновал нас с Березкиным. Однако дня через два позвонил Брагинцев и от своего имени попросил посмотреть венецианскую вазу. Я понимал, что звонок, так сказать, инспирирован неугомонным Петей, но отклонить просьбу Брагинцева счел неудобным и согласился.
Брагинцев и Петя ждали нас в палисаднике, у серых колонн, и сразу же провели в зал, где была выставлена ваза.
- Вот, смотрите, - полушепотом сказал Петя. - Разве не удивительное совпадение?
Филигранного стекла, зеленоватая, с введенными внутрь белыми нитями и темными декоративными трещинками-кракле в верхней и нижней части, ваза действительно повторяла сюжет амфоры, поднятой со дна моря. Опытная рука мастера с острова Мурано выписала молочными нитями и стоящего во весь рост человека, и сидящего напротив него, и летящую к нему перечеркнутую восьмерку, и строку, и "план" замка...
- И надпись тоже на картули эна, шрифт мхедрули? - чуть улыбнувшись, спросил я.
- Не совсем, - ответил за Петю Брагинцев. - Венецианский мастер не знал грузинского алфавита, не понимал смысла фразы и допустил искажения.
- Значит, он механически перенес на стекло и написанную заказчиком фразу, и придуманный им сюжет?
- Это наиболее вероятное предположение.
- А заказчиком был кто-то из торгового дома Хача-пуридзе...
- А посредником кто-то из торгового дома Джолитти. Мы с Брагинцевым посмотрели друг на друга и улыбнулись.
- Вот видите, как все складно получается! - с восторгом сказал Петя. - А я уже навел справки...
- О взаимоотношениях торговых домов? - перебил я.
- Нет, о прежнем хозяине вазы. Раньше она принадлежала грузинскому царю Вахтангу Шестому, эмигрировавшему в Москву при Петре Первом. Наверное, его потомки преподнесли вазу какому-нибудь нашему царю или царице, и после революции она оказалась в Эрмитаже.
- Вахтанг Шестой, - повторил я. - Это после его эмиграции разрослась грузинская колония в Москве. Малые Грузины, Большие Грузины...
- Да, да! - радостно подтвердил Петя. - А Багратион - его прямой потомок!
- На Кавказе вы говорили, - повернулся я к Брагин-цеву, - что ваза датируется концом шестнадцатого столетия?
- У специалистов это не вызывает никакого сомнения. Ко времени царствования Петра Первого в России производство венецианского стекла пришло в упадок. Но разрыв во времени не должен вас смущать.
- Он и не смущает меня. Ваза могла сколь угодно долго находиться у предков Вахтанга. Но скажите, почему вас заинтересовало совпадение сюжетов? Я понимаю Петю - Пете нужен клад...
- Клад всем нужен, - сказал Петя.
- Я прочитал вашу книгу о хроноскопии и понял, что хроноскоп мог бы определить, есть ли схожесть в написании строки на амфоре и на вазе, почему-то Брагинцев предпочел не отвечать прямо на мой вопрос. - Ведь и в том, и в другом случае мастера переносили на глину или стекло рукописную строку.
- Это несложно, - сказал молчавший до сих пор Березкин. - Пустяковое дело...