— Давай спустимся, и я покажу тебе…
Гном вызвал корзину нажатием скрытого рычага, и они тронулись в путь. Помимо воли Хлорриди задался вопросом: что за люди посещали гору до него? Как давно это было? И от мысли, что все они, должно быть, уже пьют мед на полях загробных сражений, подземный холод вплотную приблизился к его внутренностям.
Потому что корзина, судя по ее размерам, предназначалась именно для людей. А для передвижения гномов, судя по всему, проложены были другие, тайные пути и тропы…
Новый спуск оказался тяжелее и длительнее предыдущего. Чем глубже погружались они в гору, тем сильнее сдавливало дыхание у Хлорриди. До самых нижних ярусов невозможно было добраться на корзине, и пришлось спускаться пешком по винтовой лестнице. Исчез всякий намек на свет, и только камень в руке у гнома освещал путь для человека. Хлорриди уже подумывал, не проявил ли он грубость, задав опрометчивый вопрос, но, пока он решался, не схватить ли ему гнома и не потребовать ли вывести наружу, как они до шли до самого нижнего помещения внутренности земли.
Внизу высились огромные своды — Хлорриди поблазнилось, что они отделаны слоновой костью, но, присмотревшись, он понял, что это были человеческие ребра, и, значит, они находились внутри исполинской грудной клетки.
— Земля, Хлорриди, это мертвый великан. Реки — его кровь, плодородная почва — его кожа, леса — его волосы, металлы — его мышцы, небесный свод — его череп, а прилипшие к черепу изнутри рыхлые кусочки мозга — облака. А здесь, глубже всех недр, которые мыслят люди, гниют его внутренности. Чувствуешь смрад? Это запах смерти, но и рождения — рождения гномов. Подобно молчаливым червям, мы зарождаемся тут среди костей. Сперва — личинка, но личинка растет, окукливается и в свой срок из нее выходит новый гном — полностью готовый к жизни, крепкий, как бронза, и наделенный всей мудростью недр.
Хлорриди стоял на уступе ребра, а на расстоянии десяти человеческих ростов под его ногами хлюпало и кипело болото.
— Ты видел. А теперь пора наверх: твой меч, должно быть, уже готов.
Двое гномов-ремесленников вынесли новоизготовленный меч, который еще светился жаром подземной кузницы: по его полотну извивались орнаменты с забытым людьми смыслом, а рукоятка так точно прилегала к пальцам, что даже тяжесть оружия не казалась утомительной. Хлорриди взмахнул мечом, и радость предощущаемой победы вошла в его грудь.
— Как мне благодарить вас, добрые хозяева?
— Не величай нас добрыми и не благодари. Ты держишь в руках оружие богов и в придачу к нему принимаешь на свои плечи знание, которое способны снести только боги. А теперь поднимайся к себе на поверхность великой кожи и делай то, ради чего ты спустился к нам. И посмотрим, захочешь ли ты еще благодарить нас, когда предназначенное свершится!
Выскочив из корзины, что исправно подняла его наверх, Хлорриди оседлал своего коня, который уже соскучился ожидать хозяина, и поскакал через лес, который больше не чинил ему препятствий и превратился в обычный лес — подобный всем лесам, которые мы встречаем.
Прошло совсем немного времени, и Хлорриди прославил среди всех соплеменников имя своего рода и свое собственное имя. О той, самой первой победе над врагом, чуть не уничтожившим его, уже и не вспоминали: так много на его счету стало сражений несравненно более славных; а военной добычи он захватил столько, что хватило бы оплатить еще не один меч. В жены он взял дочь одного из побежденных вождей, равную ему по крови красавицу, и та родила ему сыновей, способных достойно наследовать отцу.
Хлорриди был приучен не выдавать свои чувства. Да и кому есть дело до того, что происходит в душе у победителя?
Никто из восхвалявших его не знал, что каждый раз, когда Хлорриди берется за свой непобедимый меч, зрение его раздваивается: он видит соперника, которого должен одолеть — и вместе с тем, словно радужный туман, видит отдаленное будущее, где прочно забыты род его соперника и его род, где обитают люди, которые одеваются, разговаривают, выглядят по-другому, которые поклоняются не простым, привычным для него богам, а чему-то иному, смутно пугающему. Видит он и участь своего соперника — кости, присыпанные горсточкой праха, — и собственную, равную той, участь, от которой, будь ты победитель или побежденный, никому не уйти. И видит, насколько бессмысленно то, за что он должен сражаться, и хочет иногда остановить удар меча — но изделие гномов знает свое дело, ради которого оно пущено в наземный мир.
Ни жене, ни детям не рассказал об этом Хлорриди, но кому-то все-таки поведал — иначе откуда бы это дошло до нас?
Сперва Хлорриди думал, что может победить прозрение своими победами — и часто пускал в дело свой меч. Потом был период, когда, угнетенный тоской, он избегал битв, а меч в ножнах одиноко поблескивал на стене. После — окончилась даже тоска. Все чаще Хлорриди без нужды обнажал меч и пытался прочитать надпись, нанесенную на его полотне знаками орнамента, а когда ложился спать, клал его на постель между собой и женой, и ночи напролет меч нашептывал хозяину что-то, чего не могли слышать другие.
И снова однажды утром показался Хлорриди на тропе, ведущей в заповедный лес — только стояло лето, а не осень, и приветливые деревья склонялись к нему зелеными ветвями. Вот и зеркальный склон крутой горы. Только место у ее подножия, где некогда Хлорриди пытался докопаться до земных недр, давно затянулось, как царапина.
— Возьмите обратно свой подарок, гномы! Все, что взято из земли, в землю возвращается.
Сказав это, Хлорриди вкопал в землю рукоятку меча и бросился грудью на острие.
Кости его, со временем высвободясь из сгнившей плоти, остались лежать там, где лежал труп — не в обычае гномов хоронить покойников, — и служили, должно быть, предостережением тем, кто еще приходил просить о помощи владельцев подземных кладовых. А куда девался меч? Этого никто не может сказать.
Из этой истории ты должен уяснить, Клаус, насколько опасно принимать в подарок предметы, сделанные гномами. И лучше бы тебе держаться подальше от этих существ. Ну, а мы, взрослые, пожалуй, потолкуем с твоим гномом, когда он явится в следующий раз.
— Чем же тебя так поразили эти истории, что ты желаешь раззнакомиться со мной?
Вопреки запрету отца, Клаус все-таки увиделся с Фердинандом; стоило ему по-настоящему пожелать, гном оказался тут как тут. Выслушав мальчика, он задал ему этот вопрос.
— Я? Я — не желаю! Но мои родители, взрослые, и я им верю… везде говорится о том, как гномы причиняли вред людям. Но, может быть, это выдумки?
— Нет, не думаю: что-то наподобие того действительно случалось. Но задумался ли ты, как ведут себя люди в описанных историях? Франца доводит до беды жадность и стремление взять то, что ему не принадлежит… да-да, не спорь: ведь ему было прямо сказано, что золотой след ведет в сокровищницу короля гномов! Хлорриди привела в гору месть, и он тоже получил по заслугам: горные кузнецы его предупреждали, что меч — не простое оружие. В конце концов, мы, гномы, не в состоянии причинить человеку и половины того вреда, который он причиняет себе сам.
— Что-что?
— Нет, я просто хотел сказать, что и Франц, и Хлорриди — оба были наказаны справедливо.
— А как же их жены и дети?
— О них им следовало подумать раньше.
— Ты, наверное, прав, но от твоих слов становится не по себе. Всю свою сознательную жизнь я мечтал о необычайных существах и приключениях, которых не бывает в нашей деревне; и вот выясняется, что необычайное слишком чуждо, а приключения слишком страшны, чтобы я был в силах это вынести. А если я совершу что-нибудь, с вашей точки зрения, нехорошее, не попаду ли и я в стеклянную бутылку, в подземелье или куда-нибудь поглубже того? Уж лучше мне последовать матушкиному совету и держаться подальше от гномов!
— Поверь мне, это было бы крайне прискорбно — и для всех нас, и для тебя самого. Не делай поспешных выводов.
— Ты сам говорил, что теплота человеческих чувств для гнома непонятна — поэтому вы с легкостью совершаете поступки, которые нам кажутся жестокими.
— И опять я призываю тебя — не торопись. Лучше послушай еще одну историю, в которой как раз и повествуется о том, как может гном полюбить человека.
Речь пойдет об одной принцессе, которая занозила ногу, когда пошла гулять босиком — в те времена, о которых говорится, Клаус, принцессы часто бегали босиком, и случалось им самим стирать белье, и своими белыми ручками они не гнушались, подобно мастерицам-золотошвейкам, украшать вышивкой покровы и скатерти, что в нынешние времена редко с ними случается. Но, несмотря на то, что принцесса надевала обувь — кожаные красные сапожки — только при гостях, она все же была принцессой. Были у нее два брата-короля, правившие вместе — потому что королевство было невелико, и если делить его, вообще ничего не осталось бы; звали их, кажется, Фридрих и Гунтер. А как звали принцессу на вашем языке, не могу сказать — не знаю; в те времена женщины считались столь малоценными существами, что имена их запечатлевались только в том случае, если женщине доводилось стать героиней или злодейкой, или тем и другим сразу. А наша девушка была тихой и совсем не стремилась к власти, и если бы не ее кровь, люди не обращали бы на нее особенного внимания.
А кровь — да, странная и древняя кровь текла в ней, Клаус. Любого князя, короля или царя могла она облагодетельствовать, если бы слила эту кровь с его кровью — от нее любая корона стала бы несокрушимой!
А девушка совсем про это не думала. Так молода она была, что еще любила играть в мяч и в куклы, и повсюду бегала, и забиралась в такие места, куда ни за что не заглянет взрослый человек.
Вот и в тот раз она отдалилась от родного замка, и где-то на задворках нашла приземистое сооружение — не то опустившийся от времени каменный сарай, не то грот — вход в которое был забран решеткой. Насколько он был велик внутри и что скрывалось за решеткой, не позволяла увидеть темнота. Не в силах сопротивляться любопытству, принцесса подобралась поближе и, стараясь хоть что-нибудь разглядеть, ухватилась за решетку и привстала на цыпочки…
Вот тогда-то она и наступила на острый камешек, который вонзился ей в ногу. Кровь, древняя ее кровь, закапала на грязную землю.
Но это было ей нипочем — не так уж редко ей случалось пораниться, и царапин она не боялась! Но испугало ее то, что из глубины грота, из-за решетки, ей в лицо повеяло тихим голосом:
— Та, чья кровь сейчас пролилась, станет моей женой.
Даже не протерев ранку листом подорожника, побежала принцесса домой и стала звать своих старших братьев.
— Что случилось, сестра? Кто посмел тебя тронуть?
Девушка рассказала им о том, что случилось.
— Пустое! Кто это решает, за кого выходить тебе замуж? Ты сама — и то не вправе это решать. За кого захотим, за того и отдадим тебя.
Но слуга, который слышал разговор, молвил:
— Тут дело тайных сил, а людям не стоит с ними спорить.
— Что за вздор! Не бойся, сестрица: кто бы ни стал набиваться к тебе в мужья, всем дадим от ворот поворот. А если станет требовать то, на что посягает — лучше бы ему было не родиться на свет: у нас найдутся и мечи, и копья…
И принцесса успокоилась, а назавтра и позабыла о происшествии. Мало ли случается всего за день, и стоит ли обращать внимание на чьи-то, неизвестно чьи, слова! И снова она играла в мяч, и слушала учителя, который уныло вдалбливал ей историю происхождения ее рода и Божественное устройство вселенной — но почему-то, проходя мимо плохо освещенных мест, или углублений, или отверстий, забранных решеткой (а таких в замке было чрезвычайно много), она подбирала юбку, и зажмуривала глаза, и старалась миновать такие зловещие места как можно скорей.