Где-то в 16 или в 17.00 часов я вылетел из Нью-Йорка в Москву и рано утром 6 марта 1963 г. был уже в Москве. Из аэропорта созвонился с Г. К. Жуковым, он, оказывается, вернулся из КНР 4 февраля. Мы встретились часика на полтора – два, и я улетел домой в Казахстан. 6 марта я уже был дома, где меня, на этот раз, не ожидали в этом месяце. Я пробыл в командировке 13 дней.
Никита Сергеевич находился в Казахстане, как всегда в Целинограде. Я на второй день приехал в Чимкент к Ниязбекову, и мы созвонились с Целиноградом. Хрущев удивился, что я так быстро вернулся, и говорит:
– Ну что ж, встречайте меня в Чимкенте, мы с Исмаилом вылетаем к вам через два часа.
Хрущев, как молодой, сбежал по трапу, но я не вышел навстречу. Видел, как много ротозеев в аэропорту, а поэтому не захотел светиться при всем честном народе около Н.С. Хрущева.
Кавалькада автомашин отправилась за Хрущевым в крайком, я же Ниязбекову сказал, что подъеду минут через десять. Так и сделал. Когда они все вошли в кабинет Ниязбекова, зашел и я, поздоровались с Н.С. Хрущевым и Юсуповым, друг друга поздравили с приездом.
– Да мы-то что, – проговорил Н.С. Хрущев. – Как у тебя дела?
Я сказал:
– Отлично! – И передал привет от братьев Кеннеди и Василия Вершинина.
– Как себя чувствует Джон Кеннеди? – спросил нарочито громко Н.С. Хрущев, что¬ бы все слышали, и добавил, что он его хорошо знает, и что они по-братски обнимались.
Юсупов не выдержал и спросил:
– Когда это, Никита Сергеевич, и где?
Никита Сергеевич начал рассказывать, как мы убегали от своих из Гаваны до базы Гуантанамо.
– Это там же, на Кубе, – объяснил Хрущев,- но оккупирует эту базу США. Вот там мы и встретились впятером: братья Кеннеди, переводчик, я и вот Георгий Петрович, который все устроил. Устроил, да так чисто, что позавидовать можно, а тут у вас он даже в аэропорту должен прятаться, чтоб его с начальством не увидели – сердце кровью обливается. Надо кончать это.
Потом мы с дороги перекусили, кто сколько смог, выпили и поехали смотреть кукурузу в совхозе «Казгуртский». Я обещал директору совхоза «Казгуртский» Хасанову, что привезу Хрущева. Но директор Хасанов Хрущева не увидел, так как был арестован и находился под следствием вместе с главным бухгалтером. Тем не менее, совхозы «Казгуртский» и «Первомайский» мы объехали и показали, где росла кукуруза и какая была урожайность. Потом заехали на мое новое гражданское место работы, все обошли и уехали через Сайрам в дом отдыха Южно-казахстанского крайкома на реке Машат. Там мы поговорили о многих делах по сельскому хозяйству, о целине, механизации в животноводческом производстве, кормоприготовлении, а главное – о строительстве жилья для людей, о поощрении передовиков и о повышении сельчанам заработной платы. О строительстве дорог не только между селами и райцентром, но и по полям, где собирается основной урожай и транспортируется до основных трасс.
Не скрою, что и здесь опять возник вопрос о «легализации» моей работы, много было сделано предложений, как и где это сделать, но тем не менее я попросил время обдумать все самому, в нашем деле много нюансов и все их надо учесть.
Здесь же Юсупов и Ниязбеков попросили Никиту Сергеевича рассказать, как это все было на Кубе.
– О, – говорит Хрущев, – сам не ожидал, что такое может случиться, уехали из Гаваны и ни куда-нибудь, а сами едем в лапы к янки. Прошли метров 300. Он мне (Никита Сергеевич показывает на меня) говорит: «Никита Сергеевич, вправо, в проходную!» Думаю, стой. Говорю: «Сынок, ведь это нарушение, проход на территорию врага, только сделаем два-три шага, будет команда «стой», наручники на руки, и бывай здоров, Никита Сергеевич!» Но он меня подбадривая, уговорил пойти, смотрю, а часовые ему честь отдают как военному, он был в своей форме генерал-лейтенанта. Не успели пройти за угол каких-то складов, а навстречу идут трое, и один из них улыбается во все меха и руки расставил. Я узнал в нем Джона Кеннеди. Я тоже улыбку до ушей и руки нараспашку, обнялись, расцеловались, как старые и близкие знакомые. Кеннеди лопочет по-американски, а я по-русски, но переводчик – молодец, он успевал переводить и все нам пересказывать. Потом, как охотники, уселись не в кабинете, а под каким-то устройством за стол, значит, тяпнули по рюмочке, и дрожь ушла. Главное то, что Кеннеди открыл первую бутылку не виски, а нашу русскую водку. Ну и пошли переговоры, переводчик только успевал переводить. За 2 часа договорились обо всем. Потом еще по рюмашке, да и разошлись: они в одну сторону, мы в другую.
Главное то, что мы еще не выехали в Гавану, а уже самолеты американские перестали летать над Кубой, и корабли стали уходить в сторону Флориды. Вот так, и все это благодаря ему. Потом я военным сказал: прекратите панику, войны не будет, и готовьте 2/3 войск по морю отправить домой. Ракеты положить и демонтировать боеголовки. Все так удачно получилось, сколько ты, сынок, до этого раз встречался с Кеннеди?
Я сказал, что три раза.
– Я посмотрел, как они здоровались, – продолжал Никита Сергеевич, – как друзья, и с Робертом Кеннеди, и с переводчиком, и с президентом Джоном Кеннеди. Глядя на них, я стал чувствовать себя поуверенней, – добавил Никита Сергеевич. – Вот так и закончился, так называемый, Карибский кризис, высосанный этими ястребами-масонами из пальца.
На следующий день, 14 марта 1963 г., мы проводили Никиту Сергеевича в Москву, по возвращении из аэропорта заехали в крайком; я связался с Г.К. Жуковым, и Жуков сказал:
– Есть сигнал от Стальнова и Антипова, что Борман находится в ЮАР, а его двойник в Гватемале, охрана и там, и там небольшая. Смотри сам, как хочешь поступай, хотя я не советую туда ездить, как бы не повторилась Севилья.
Посоветовавшись с Юсуповым и Ниязбековым, я решил полететь в Кейптаун через Европу. Связались с Г.К. Жуковым, я сказал свое мнение. И сказал, что мы поедем туда втроем через Англию. 15 марта 1963 г. мы вылетели в Лондон, где 16 марта «подхватили» Литовченко уже с билетами на Кейптаун, на 14.00 местного времени. Не помню, где-то мы делали короткую посадку,- то ли на дозаправку, то ли по неисправности, и тем не менее мы вечером в 19.20 были в Кейптауне, где нас ждали наши люди: Серов, Шурыгин и Швырков.
Новость была потрясающая от Шурыгина, он связался с «Борманом», который оказался всего-навсего двойником, однако польза была. Перепоив «особо крепким» напитком охрану, Шурыгин двойника от них увез и хорошо припрятал, в 50 км от Кейптауна, у местного населения. Это был большой успех, так как у Бормана осталось два двойника, а вместо третьего одна паника. После встречи с этим «Борманом», удостоверившись, что это двойник, который рад, что его вырвали из вечного плена, дал слово, что, как ему дадут другие документы, он уедет на родину в Данию. Нам же надобно срочно вылететь в Гватемалу и устроить засаду на Бормана. 23 марта, подняв по 100 грамм за то, что работа движется, мы с Литовченко и Карташовым вылетели через Бразилию в Гватемалу, 24 марта 1963 г.
В 17.00 мы были уже в Гватемале. Пару дней побродили по окрестностям, осмотрелись вокруг себя, проанализировали обстановку, нащупали цэрэушников там, где мы и предполагали взять Бормана. Однако, когда разобрались, что цэрэушники до чертиков пьяны, поняли, что Бормана здесь уже нет. Остались только его пьяные следы и, к несчастью, в таком же состоянии оставил он своего второго двойника Ганса Келлера. Сам же Борман ушел «невидимкой в Боливию».
Наша цель была взять Бормана, изъять у него янтарную комнату, то есть адрес ее местонахождения, и спросить с него за все фашистские деяния на оккупированных гитлеровцами территориях. ЦРУ же США охраняло только его награбленные капиталы, о которых хорошо были осведомлены Даллес, Эйзенхауэр и Трумэн. БНД ФРГ охраняло Бормана как «владельца национальных капиталов».
Охотились за Борманом и местные бандиты в целях ограбления, бандиты Гватемалы, Венесуэлы и даже Белиза, жертвой которых и стал второй двойник Бормана Ганс Келлер.
Мы представляли себе всю опасность Боливийского режима и его правителя диктатора Дювалье, мелочного, мстительного, жадного и кровавого. Но, как азартные игроки, кинулись за Борманом. Установили место его нахождения, осмотрели, ощупали весь особняк, в котором он разместился со своей трезвой компанией. Дело, казалось, осталось за малым, но черт меня дернул закурить в ночное время. Не успел я опомниться, как на меня набросились два здоровенных пса-волкодава. Они рвали мою одежду вместе с кожей и, если бы не подбежали два негра еще 5 минут, от меня бы ничего не осталось. Я лежал, утопая в своей крови, ничего и ни о чем не соображая, куда-то меня потащили, потом стали что-то со мной делать, и я услышал Бельз. Погрузили на какую-то двухколесную тележку и повезли, от потери крови и боли я потерял сознание.
Очнулся, не знаю где и через какое время, но в холодке и весь замотанный в какие-то листья. Слышу голос:
– Узнаешь?
Я внимательно всмотрелся, а это оказались Литовченко и Карташов.
– Знаешь, где мы находимся? В Перу, километров 40 осталось до Лимы. Но дальше тебя перемещать опасно, здесь недельки две придется полечиться, слишком много потеряно крови и много шрамов. Почти месяц прошел, а швы заживают плохо.
Я едва осилил спросить:
– Какое ныне число? – 21 апреля 1963 г., – ответил Литовченко. Считай, ты в третий раз родился и только благодаря друзьям Норту, Парвану и Самирову, вот они. Я смотрел на них, но плохо различал их лица.
– Скоро подъедут врачи, и здесь мы поживем некоторое время.
Я прошептал:
– Мне все равно. А где Борман?
– Борман остался в Боливии, но наши люди там тоже остались, появится возможность, они это дело доведут до конца. Сейчас выбрось этого фашиста из головы, тебе надо встать на ноги, ты почти в клочья весь изорван.
Я хотел попробовать привстать, но сразу, как в яму, провалился и пришел в себя только тогда, когда почувствовал лекарственный спиртовой запах.
– Давление почти нулевое, – говорит кто-то, – но крови вводить много нельзя. Она будет рвать швы, поэтому по 150 граммов за одно переливание.
Я в разговор не вмешивался, а лежал и слушал, мне тяжело даже веки было поднять.
– Его надо сейчас всего перебинтовать, как бы не началось заражение. Все присохло: и тряпье одежды, и листва, – все надобно отмочить. Аккуратно, поэтому давайте доедем, км 78, здесь фазенда, хозяин нам помогал неоднократно, поможет и в этот раз. Нужна теплая и чистая вода, предельная чистота, а здесь душно, а дунул ветер – вся грязь в ранах.
Я едва приоткрыл глаза и пробовал попросить пить, что-либо сказать я был не в состоянии, но ребята поняли и дали мне глотнуть какой-то вкусной жидкости, хотелось бы похолодней, но, оказывается, была такая высокая температура, что пить холодное категорически запрещено. Я согласился и проговорил: «Поедемте скорее в холодок», но «скорее» не получалось, слишком груз был не скоростной.
Наконец, мы были в уютном доме, в чистоте и свежести, не успели с меня снять «пленки», как появились два кубинских врача, и я оказался в надежных руках. Когда стали меня отмачивать, то оказалось не так уж и много было порывов, хотя они и были глубокими. Когда прочистили шрамы, промыли все раны, обработали их чем-то, перевязали и решили кровь переливать по 0,5 л через день. Лечение продолжалось интенсивно дней 7-8, и я уже не только поднялся, но начал потихоньку ходить! Давление приходило в норму, швы зарастали хорошо, и 12 мая 1963 г. мы через Бразилию, через Рио-де-Жанейро вылетели, с пересадкой в Англии, в Москву. 1де и приземлился я, возвратившись почти с того света, 14 мая 1963 г.
Разумеется, получил я хорошую взбучку и от Жукова, и от Хрущева. Но больше всего я боялся, что не зарастет верхняя губа и останутся две половинки. Однако через 20 дней уже сняли швы, и остался на виду совсем небольшой шовчик. Остальное под одеждой не видно.
Главное было то, что свой 31 год рождения я отмечал в кругу семьи, но внутренне я отходил от шока, перенесенного по собственной глупости, еще месяца два, порой «соскакивал» во сне.
Но, как говорится, время лечит, постепенно я об этом забывал. Молодой организм быстро покрывал все шрамы и выравнивал их. Возвращалась профессиональная уверенность и рассудительность, решительность и злость, в том числе на себя за собственную беспечность.
С мая по октябрь 1963 г. я никуда не уезжал дальше Ташкента, Алма-Аты и Чимкента, все данные со всего света я получал по телефону и по почте, а также при встречах с Г.К. Жуковым в Ташкенте и Алма-Ате.