В 12 часов оставили Москву и покатились к родному югу. В окнах вагонов мелькают все новые и новые виды, но от всего живущего воет нищетой, убожеством и ото убожество еще больше усугубляется от еще не проснувшейся природы. Черные поля, голые деревья и сухая, кое-где торчащая прошлогодняя трава. Всюду видна отсталость в строительстве, вопреки постоянному крику печати о достижениях и перевыполнениях планов пятилеток.
Видимое производит впечатление бесхозяйственности, как будто бы все давным-давно осталось без хозяина и некому беспокоиться о ремонтах и подновлениях.
В час ночи приехали в Ростов н/Д. Ничего хорошего в это время на станции нельзя было видеть. После непродолжительной остановки, едем дальше на юг. Утро. Перед глазами открываются родные просторы Кубанских полей. Дуновение весны сделало свое дело. Снег погиб, превратился в воду, а зеленая травка начала пробиваться из пухлой земли. Придорожные кусты украсились распускающимися почками, кое где уже и нежные зеленые листочки одевают веточки, держащие их. Птички хлопотливо порхают, щебеча в свежей зелени, а вот и ранние мотыльки летают, ища распустившихся цветочков.
Да, весна здесь уже вступила в свои права. Новые пассажиры более приветливы и оживлены. В 12 часов дня поезд остановился на станции Абинской. Выхожу из вагона и любопытству моему нет предела, ведь прошло 37 лет с тех пор, как я оставил свой родной край.
Вглядываюсь во все стороны, стараюсь найти что либо знакомое, какой либо отпечаток, следы старого времени, но ничего не могу найти. Все чужие и все вокруг чужое. Люди многие с любопытством смотрят и в их глазах читаю: Откуда и зачем пришел этот человек в странном одеянии: зимняя шапка, бушлат, ватные брюки, сменившие не одного хозяина, валенки с отпечатком на них тысяч пройденных километров.
Все это выглядит довольно странно среди них, одетых, почти в летнюю одежду. Спрашиваю дорогу и иду в районное МВД. Вхожу и предъявляю свой скромный документ — выписку из лагерей.
Встретил любопытно — недобро-обещающий взгляд коммунистического чиновника, старого полуграмотного коммуниста. Началась приписка. Ответил на многие вопросы. Остался социальный: «Кто были родители и где они?» — говорю, что родителей нет в живых, их побили зеленые бандиты: «Это наши герои, а не бандиты. Вы оскорбляете наших героев!» — «Безоружейных мужчин, женщин и девушек не убивают герои, нападая ночью на их дома, как они это сделали.
Отца убили выстрелом из револьвера, мать шестью штыковыми ударами, а сестру 17-ти летнюю, шестнадцатью штыками пронзили.
Если мои родители бы и виноваты, надо было их судить и по суду они должны были отвечать, а не устраивать зверские самосуды. На это «мой новый начальник» промолчал. Приписал меня на жительство в ст. Холмскую, находившуюся в 30-ти километрах, без права на выезд из этого района в 33 км. в диаметре и каждые три месяца являться на регистрацию. С горем пополам добрался до указанной станицы и начинаю новую жизнь, как будто бы на «свободе». Начинаю знакомиться с местностью и обитателями, т. е. со станицей и населением ее.
Первое, что мне бросилось в глаза малолюдство на улицах. Улицы довольно просторные — «старорежимные». По бокам их торчат полуразвалившиеся плотни и заборы, остатки «прежней роскоши». Из-за этих бедных остатков, выступают дома, тоже довольно потрепанные временем. Некоторые превратились в развалины, опустив железные крыши /еще дореволюционного времени/ к земле, подобно перебитому крылу огромной птицы.
Вместо дверей и окон, зияют темные отверстия, напоминая череп человека, сгнившего давным-давно. Да и хозяин того дома, наверно, тоже где то в земле покоится или томится в лагерях с семьей.
А вот и сады бесхозяйственные. Давно их не коснулась рука хозяина-казака, убитого или сосланного где либо в Сибирь или Караганду. И сколько таких домов и садов осиротелых стоит в центре станицы! А на окраинах — там еще больше. Станица запущена. Поправок, ремонта нигде не видно. Все напоминает как бы о недавно прошедшем, страшной силы, урагане. Да, станица не порадовала мой взгляд своим бытом, а какой она была цветущей до революции!
Об этом говорят еще уцелевшие лома со старыми железными когда то, крышами. А улицы, всего лишь две, до половины вымощены еще в старое время, как и автострада Краснодар — Новороссийск, а остальные, в дождливое время делаются совершенно непроходимыми от грязи, некоторые же превращаются в лужи-озера и по ним всякое сообщение прекращается, люди ходят через дворы и огороды, благо, что нот плетней и заборов.
Мужчины встречаются довольно редко. Всюду видны по вечерам только женщины и детвора. Мужчины, если и остались, кто в живых и на свободе, то ушли, чуть ли не все в города на строительства, а остальные в «нефтяники» на нефтяные промыслы, здесь же возле станицы.
В станице остались женщины пожилых и средних лет — это главная рабочая сила колхозов. В колхозах на должностях мужчины присланные из Москвы: председатель, секретарь, эконом, бригадир и ездовые, а звеньевые — женщины и, как сказал, главная рабочая сила — казачки женщины. Бригадир — Бог. Он все тебе может сделать, если ты ему сделаешь услугу: напоишь самогонкой и честь свою женскую замараешь. Так мне говорили казачки-колхозницы, впоследствии, когда узнали, что я свой человек и враг коммунистов.
Первый раз проходя улицей с одним стариком, встречаю группу женщин, идущих гуськом в 6 часов после обеденных работ. Бедно одетые, даже в тряпье некоторые, в лицах истощенные, бледные, усталые на вид, но болтливые, как вообще женщины, невзирая ни на какие невзгоды. Сначала я подумал, что это больные идут из больницы или в больницу, и спросил моего спутника, а он ответил: «Нет! Это колхозницы идут с работы!» До этого времени я вообще не видел ни колхозников, ни колхозниц и был разочарован их видом.
Так вот они, те несчастные пчелки, на которых выезжает коммунизм. Так вот какие они, кормилицы Советских красных трутней.
Бедные белые рабыни двадцатого века в «раю» прославленного всемирного коммунизма.
С раннего утра и до ночи, ежедневно, они обязаны работать в колхозе. Ночью придя домой, они должны: сварить себе пищу, постирать, детишек в порядок привести, а утром опять в ненавистный колхоз. И так проходит рабочий год, а к расчету — мизерное подаяние, с трудом вырываемое у бригадиров, которые, как выражаются колхозницы, «хотят и то захарлать — не выдать». Такие у них приемы.
Колхозы с их председателями, бригадирами и колхозницами, здорово напоминают крепостное право давнишних времен. Председатель-помещик, но с большими правами и с «Победой» — машиной. Бригадиры — приказчики, тоже с большими правами старых приказчиков, колхозницы — крепостные, но гораздо с меньшими правами крепостных крепостного времени.
Они всегда перегружены колхозной работой и своего маленького огорода /в плане с домом 30 соток/ не имеют времени обработать днем, а обрабатывают ночами и по воскресеньям или по болезни оставшись дома, что тоже но так легко удается сделать.
Посмотрите советский фильм «Казаки». Разве там не видно ярко, что люди вполне закрепощены, когда один молодой казак, из одного колхоза, хотел жениться на девице казачке из другого колхоза.
Председательница колхоза не давала девице выходить замуж в другой колхоз, а председатель колхоза, где был казак, желавший жениться, не дал согласия на переход казака в колхоз, к своей возлюбленной. И это в век цивилизации — XX века! — советская свобода.
Меня как новичка, интересует все в родном крае, в родных станицах. Захожу в магазины. Магазины больше универсальные: в одном конце железо — скобяные товары и посуда, посредине галантерея, мануфактура, обувь и готовое платье. 3 другом конце ювелирные изделия и электромеханические с музыкальными инструментами — /скучными/. Здесь же на середине, мебель, швейные машины, мотоциклы, велосипеды и книжное отделение.
Мануфактура есть, но не для всех доступная. Высокие цены не дают возможности всякому ее приобрести. Костюмы тоже есть, но дорогие: по старой цене — 1200, 1500, 1800 рублей приличные, но для простого колхозника или рабочего они совершенно недоступны, а шеветовые по 600 рублей бывают, но не ка Кубани, за ними охотники сдут в Керчь, где и покупают. Рубаха приличная, но не из лучших, стоит 100 руб., носки 5–7-14 руб. но служат они очень короткое время от одной недели до одного месяца.
Кожаные туфли 350–300–280 руб., парусиновые 40 руб. Сандалии свинной кожи 48 руб., сапоги — кирзовые /имитация кожи/ брезентовые голенища и кожаные переда с резиновой подошвой — 114 руб.
Ботинки кожаные с резиновой подошвой 60–80 руб. /Цены до девальвации рубля 10 к 1/. Головные уборы кепи от 25 до 200 руб., — шляп не пришлось видеть.
Радиоприемники от 325 р. /рекорд/ и до 2500 рублей. Мотоциклы 8500 р. велосипеды 600 р. швейные машины 1500 р. Виноградные пульверизаторы 310 р. Инструменты, вообще, очень дороги и их очень мало. Посуды почти нет. Тарелок я не видел, чайных стаканов — тоже. Кастрюли когда привозят, то создаются неимоверные очереди и все берется с «боем», т. е. кто нахальнее.
Строительных материалов нет. Самое главное гвозди и их нет и за ними люди едут в Сталинград за сотни километров. Для крыш там большая потребность в шиферных пластинах. Их цена по государственной расценке 4 р. и 50 коп., но ордер достать невозможно и покупать приходится от «ловкачей» по 20–25 руб. за штуку.
Черепица 670 руб. за тысячу. Кирпичи 370 рублей за тысячу. Все материалы добываются с трудом. Стекла для окон, если надо, то можно купить в сельсовете, но для этого необходимо сдать полагаемое количество яичек по государственной цене, т. е. 6 руб. за дюжину, а чтобы купить на базаре по вольным ценам, надо заплатить 10 руб. за дюжину, т. е. чуть ли не вдвое дороже.
За дверными и оконными ручками-райберами, навесами, краской, щетками, надо ехать в Краснодар, но и там всего, что тебе надо, не найти, и приходится идти на всеимеющую «толкучку» — там все найдется, но уже по другой цене, но делать нечего, раз надо, то надо и платить сколько просят, т. к. и ему не особенно дешево досталось. Сколько и он, бедный, страха претерпел, пока вынес украденное на заводе, да и продает тоже с оглядкой, не следит ли кто, не стоит ли доносчик за спиной?
В продуктовых магазинах перебои большие: сахар привозится один раз в 2–3 месяца, по 10 р. килограмм и то если успеешь получить и если есть во что его взять, т. к. никаких кульков, ни бумаг продавщица не дает. Со сливочным маслом такая же история. 1 кг. 27 р. 40 коп. но с бумагой. Маргарин 13–15 р. кг. Постное масло 14–15 р. литр, халва 12–14 р. кг. но бывает очень редко. Конфеты самые ходовые или вернее, самые доступные советскому обывателю — по 9 р. и 10 коп. бывали, но очень редко, а по 34 рубля за 1 кг. бывали всегда.
Колбаса и ветчина по 15 р. самая ходовая привозилась в два месяца раз. Ливерная колбаса по 4 р. кг. тоже редко привозилась и несмотря на то, что она скоропортящаяся, ее набирали по несколько килограммов. Мука, самая доступная для бедняков, по 1 р. 60к. за кг., редко бывала в магазинах, а дорогая, последнее время, не выбывала. Мясо в ларьках /на базаре/ можно было купить, если пойти пораньше и продавалось частными лицами, свинина 16 р. кг., говядина — 14 р. кг., баранина — 12–15 р., козлятина — 8–10 р. куры 20 р. штука, гуси 35–40 р., утки 25 р., индейки 40–50 р., яички 10р. дюжина, молоко 2 р. 50 коп. литр.
Смалец 25–30 р. кг. пчелиный мед 25 р. за кг. Тростниковый 2 р. чайный стакан, а баночка в 600 гр. — 5 руб. Вино колхозное на базаре 10 р. литр, в магазинах — 0,3 лит. — 14–18 р. Водка 0,5 литра 28 р., Краснодарская 24 р. 0, 5 литра. Самогонка из-под полы, продавалась 30 р. за литр. Пиво 0,5 лит. /бутылка/ 2 р. 30 коп. пустая бутылка принималась за 1 рубль.
Это главный вопрос о питании человека, а особенно бедняка.
В 1955 году хлеба не хватало. У хлебных ларьков очереди стояли все время, но часто хлеба было мало. Ларек закрывался и многие уходили домой без хлеба. Чтобы иметь больше шансов на получение хлеба, встаешь за 2–3 часа до рассвета. Ночь темная. Мороз, хотя и не особенно крепкий, дает себя чувствовать. Идешь во мраке, спотыкаясь о кочки и думаешь, ну теперь я, наверно, буду первым, а если не первым, то в первом десятке. Подхожу к ларьку. Из темноты виднеются силуэты стоящих и сидящих, ожидающих хлеба и их то не так уж много но, наверно, больше чем за полсотни.
Занимаю очередь, а за мной идут и идут, выныривая из мрака все новые и новые лица за «насущный» хлебом. Мороз к утру крепчает. Вся толпа приходит в движение. Топчется с ноги на ногу.
Молодежь прыгает, бегает, чтобы согреться и так до открытия ларька, когда хлеб испечется и перебросится в ларь. К 6–7 часам утра ларек открывается и сразу, как по команде, длинная очередь вытягивается, а к хвосту ее все прилипают и прилипают запоздавшие, кого сон обманул.
Горькая жизнь научила граждан и гражданок быть в очередях и соблюдать дисциплину — не легко «ловкачу» вспрянуть вне очереди и получить булку хлеба. На него грозно обрушиваются. Даже привилегированные и те с трудом могут получить вне очереди.
Цены на хлеб в 1959 г. были: темный — 1 кг. 1 р. 38 к. Серый — 1 р. 52 к., белый — 2 р. 36 к. — 2 р. 75 к. — 3 р. 10 к. — и 3 р. 95 коп.
Базары в станице бывают обычно, в воскресные дни. Народ съезжается со всех сторон за 100–200 км. Одни привозят продукты и товары из колхозных лавок, а другие приезжают покупать и народу собирается так много, что бывает невозможно пройти.
Особенного внимания заслуживает «толкучка». Она работает всегда очень хорошо. 5–6 рядов, длиной метров по 50, располагаются «разношерстные» продавцы и продавщицы. Старухи, старики, пожилые обоих полов, молодые и даже дети, всяк продает свой товар, всяк ждет покупателя. Здесь можно найти все то, чего в магазинах не найдешь, здесь найдешь по своим грошам или старое, или подержанное, или совсем новое, которое было прислано в магазины, но, как то, случайно, путь изменяло, попадало в частные руки и продавалось уже по большей цене, на знаменитой «толкучке».
Продавцы /без «блата»/ новых вещей, чувствуют себя не особенно спокойно. Их взгляды прорезывают толпу, как бы ища купца, но зачастую, упираются в ненавистные физиономии переодетых в штатское платье, милиционеров, рыскающих среди толпы, ищущих чем-либо поживиться.
Любят они нападать, в особенности, на продавцов новых вещей. Вещи отбирают и не редко в свою пользу. Продавца штрафуют или запугивают и выгоняют из милиционного отделения.
Вездесущий произвол властей слабо прикрывается, а ропот людей возрастает и бывают случаи, что вспыхивают «бунты женщин», как было в станице Славянской, или в городе Темрюке, когда, доведенные до крайности, колхозницы вынуждены были дать свободу своему гневу, невзирая на то, что их ожидает после. Так было в городе Темрюке /по рассказам темрючан/, в 1958 году взбунтовались колхозницы, и когда прибыл к ним представитель в «Победе» /легковом пассажирском автомобиле/, то бунтари «рабыни» разгромили его «Победу», наградив и председателя изрядными пинками, но благодаря хорошим ногам, ему все же удалось удрать, а иначе лежать бы ему с разгромленной машиной и ждать «скорой помощи».
Я уже сказал, что государственная водка довольно дорогая, но потребность в ней куда большая, нежели это было в дореволюционное время. Возможно, что условия тяжелой жизни заставляют обывателей
почаще, хотя бы на время, забыть свое горе, утопив его в водке.
А к тому же и наш народ привык с водкой встречать и провожать все, и хорошее и плохое и радости и печали. Так вот люди и начали приспосабливаться, начали сами «гнать» /варить/ — самогонку, которая им обходилась много дешевле. Из одного килограмма сахара, получают один литр самогонки, которая не уступает государственной водке и стоит лишь 10 рублей и немного страха.
Власти карают «самогонщиков» очень жестоко, но это не помогает Люди ухитряются делать это или ночью, или в захолустьях, подальше от глаз недремлющего жадного коммунизма.