Из этого следует заключение, что мы не имеем права жаловаться а должны тянуть лямку пока работает твое сердце.
Состав заключенных этого лагеря состоял, главным образом, из казачьих офицеров, казаков и небольшого числа бывших советских офицеров. Урки с блатными и здесь кишели как черви, которые являются страшным бичом лагерников. Среди заключенных было несколько женщин (культ, кружка).
Одного дня я стоял вблизи землянки-барака и услыхал женский крик, который доносился из землянки. Я бросился в землянку. Землянка была пуста и только в тёмном углу землянки я увидел группу борющихся фигур. Подбегаю и вижу, как блатняки набросились на девушку лот 16-ти и пытаются ее изнасиловать. Со звериной ненавистью я заорал на них. От неожиданности эти выродки оторопели и выпустили из рук свою жертву. Несчастная девушка с быстротою серны выскочила из землянки.
Это в лагерях является вполне нормальным явлением потому, что оно проходит безнаказанно. Никто из лагерного начальства на это не обращает никакого внимания. Об этом случае я рассказал одному старому лагернику. Он посоветовал мне на это не обращать внимания и не защищать несчастных заключенных девушек. В противном случае могу я и поплатиться жизнью. Он, оказывается, был свидетелем подобного случая. Было это в одном смешанном лагере. Пригнали в лагерь трех монашек. Одна из них была пожилая, а две — молоденькие и довольно красивые. Блатные сразу же набросились на них среди лагеря и на глазах многих обитателей лагеря.
Монахини сразу стали на колени и с поднятыми руками к небу усердна молились Богу. Нападающие опешили и отхлынули. Свое нападение повторили и опять отступили и только за третьим разом разорвали эту несчастную тройку и, как дикие звери, поволокли свои жертвы в блатняцкие лагерные притоны, как это делалось еще в дикие времена, и никто но смел вступиться в защиту монахинь.
Лагерное начальство дало уркам и блатным (не официально) неограниченные права. Оно только тешилось такими гнусными и жестокими расправами над заключенными. На стони, вопли и протесты заключенных на проделки урок старалось не обращать внимания и делалось глухими. Начальство только было очень довольно, что и урки помогают им терроризировать, издеваться и даже уничтожать врагов коммунистической власти. Это только одно было в их красных отупелых мозгах.
Урки, блатные и «суки» — страшный бич лагерей. Лагерник не мог сносить приличную одежду или сапоги, чтобы у него не отобрали ее эти выродки, заменив старым тряпьем. Посылка или передача, направленная лагернику, попадает сначала в руки этих паразитов. Они ее делят между собою и будет очень хорошо, если хотя небольшая часть посылки попадет хозяину. Этот пострадавший лагерник, приобретает от урок покровительство, и защиту. Но все это, — мыльный пузырь.
Они, как я уже сказал, имели неограниченные права (неофициальную) над лагерниками, включительно до убийства, но и среди них но все было в порядке. Они поделились на две группы: урки (закоренелые и прославленные воры) со своими блатными, (еще не вполне настоящими ворами и не признанными их законом. Они еще являются учениками — ворами). Суки такие же паразиты, как и урки, но только они состояли на службе у начальников лагерей в качестве осведомителей, вот почему они и получили такое название.
Они не подчинялись ни уркам, ни блатным. Для заключенных они были очень опасными потому, что находились среди заключенных как шпионы, доносчики и даже провокаторы. Они очень часто назначались в помощь охранникам (внутри), помощниками бригадиров и на всякие тепленькие местечка в лагере. Среди них, а верное между урками, и суками, ведется страшная вражда, которая часто заканчивается поножовщиной и даже убийством.
По рассказам старых лагерников, прибывших из «Бухты Ванина», где была кровавая поножовщина между урками и суками, в результате которой на поле «брани» осталось около сорока человек зарезанных, а еще больше раненных, В лагере «Бухты Ванина», численный состав заключенных доходил до 10 000 человек.
Во время, моего пребывания в лагере гор. Киселевска была стычка между урками и суками, чему я был свидетелем. Во время драки несколько человек урок и суков было ранено и один оказался мертвым. Лагерное начальство на такие кровавые стычки смотрит сквозь пальцы. Мы, мол, об этом ничего не знаем, поспорили и поцарапались.
Бывали частые случаи, когда урки или блатные попадали в изолятор. Против этого они протестовали самым диким образом. Зашивали себе рты, пришивали к своему голому телу пуговицы, разукрашивали свое тело порезами и доходило даже до того, что сами себя кастрировали. Такими проделками лагерная шпана только тешилась, а урки заявляли, что они делают геройское дело среди своих товарищей. О таком героизме будет говорить весь воровской мир, как о больших героях. Дисциплина у этих преступников была очень строгая, а потому всех тех, кто не подчинялся их законам или таковые нарушал, не только очень строго наказывали, но и часто убивали.
В Киселевке мы прогнили лето с некоторыми приключениями. Насмотревшись лагерных ужасов, я решил бежать, что было делом очень трудным и опасным. Подумал я и о 25 летнем сроке своего лагерного заключения. Такой срок редко кто выдерживал. Так или иначе до окончания срока погибнешь. Среди подсоветских офицеров я нашел единомышленников. Усиленно стали готовиться и разрабатывать план к побегу. Наша группа состояла из семи человек. Предусмотрены были все плюсы и минусы. Осталось только мать подходящего случая. К сожалению лагерные власти нас опередили и не дали осуществить наш побег.
Долгое время заключенных не задерживали на одном месте, а в особенности подозрительных, что бы не дать им возможности ознакомиться с местностью, а в особенности с местными жителями, которые состояли из переселенных в Сибирь казаков. Последние очень часто помогали беглым, среди которых были исключительно казаки. Поэтому заключенных часто перегоняли из лагеря в лагерь. Так получилось и с нами. Осенью нас перевели в другое место.
Нас погрузили в грузовые машины и последние большой колонной двинулись. Дорога проходила через населенный пункт Киселевку, довольно длинное и большое селение. Машины растянулись длинной вереницей. Из каждого двора нас встречали заплаканные женщины и благословляли нас своими дряхлыми руками старухи.
Как тяжело было смотреть на этих несчастных женщин. У них тоже наверное, кто либо из родных мучается в советских лагерях, а может быть от истощения и переутомления оставил там свои кости.
Имея свое горе, оке оплакивают нас и наше горе.
По пыльным улицам сел. Калиновки наши машины прошли с небольшой скоростью и вышли на пересеченные оврагами сибирские степи. Свободой повеяла на нас степь, но свобода для нас неосуществима.
Поля, холмы и рвы пролетают мимо нас так быстро, что не сможешь ими полюбоваться. Ноги наши закоченели и нужно бы было их протянуть, чтобы дать возможность крови свободно циркулировать по всему телу. В грузовике так тесно, что не имеешь возможности изменить свою позу. Солнце клонится к западу. Приближается уже вечер, а скоро и настанет ночная темнота. Показавшийся вдали лес начал чернеть. С наступлением темноты показались силуэты каких то построек, а так же и высокий забор. Всмотревшись в постройки и забор, мы заметили и сторожевые вышки. Мы уже приехали «домой».
Мы с большим трудом вылезли из машин, конвоиры нас разбили по группам и распределили по землянкам-баракам. Ночь на новом месте прошла довольно тревожно. Спалось очень плохо. Мысли: что из себя представляет лагерь и есть ли какие либо условия к задуманному побегу, не давали мне покоя. Утро. Выхожу из землянки, чтобы в первую очередь познакомиться с окружающей лагерной местностью. Населенный пункт «Красная Горка» расположен на доминирующей большой возвышенности. Отсюда, как с наблюдательного пункта, видна большая площадь окружности. Перед нами открывается полная панорама гор. Прокопьевска с его окрестностями. С возвышенности ’Красной Горки» свободно можно видеть и сосчитать все те лагеря и шахты, которые находятся в окрестности города Прокопьевска.
Рано утром слышны звоны «сталинских колоколов» (подвешенные куски рельс), которые поднимают от сна лагерников для работы в шахтах. Разноголосые звоны рельс часто казалось заключенным, что в окружности нашего лагеря находится много церквей, звон колоколов которых приглашает православную паству на моление.
Наш лагерь, как и все остальные лагеря, огорожен с двух сторон очень высоким деревянным забором, а другие две стороны огорожены колючей проволокой. На каждой стороне находятся часовые вышки, на которых находились не только часовые, но, иногда, и собаки ищейки. До нашего прихода здесь жили сыны «Самурая» — военно-пленные японцы. У них не было желания совершать побеги, а потому в заграждениях было много разных отверстий, через которые свободно можно было совершить вылазку. Лагерное начальство было предупреждено сексотом, что среди заключенных есть такие, которые думают совершить побег, а потому лагерное ограждение начало спешно приводиться в надлежащий вид. Все отверстия были затянуты колючей проволокой, а трава, находящаяся вблизи заборов, была скошена. Ночью и в туманы усиливалась охрана, т. е. усиливалась бдительность за лагерем. Поэтому побег из лагеря был очень рискованным. Смельчаки начали совершать побеги с места работ.
Одного дня совершило побег три заключенных. За ними спешно была выслана погоня. Одного беглеца скоро поймали. Во время погони один конвоир провалился в дыру (заброшенное окно шахты) а два беглеца воспользовались этим случаем убежали в лес. Не прошло много времени, как опять был совершен побег.
На работе в шахт-строе три заключенных захватили лагерную машину, выскочили за ворота и были уверены, что побег удался. К их большому несчастью, при переводе скоростей, машина заглохла. Выскочили из машины и стали бежать, но силы в ногах не было и стража их настигла и поймала. Наша группа состояла из заключенных разных рабочих бригад и разных мест работы. А посему нам нужно было бежать только из лагеря. Попробовали было делать подкоп, тоже не удачно. Как будто кто то из нашей группы о наших приготовлениях к побегу сообщал лагерному начальству. Наши надежды на побег рушились. Друзья мои, вижу, начали отставать и мне пришлось искать новых смельчаков.
Лагерное начальство, встревоженное побегами заключенных, начало принимать всевозможные меры и приступило к вербовке среди заключенных сексотов, которых и до того в лагерях было достаточное количество. Во всякой рабочей бригаде их было по несколько человек. Был и со мной подобный случай, который у нас вызвал большой смех. Начальник лагерной охраны Зверев пытался было завербовать и меня в качестве сексота и осведомителя.
Позвал меня к себе в канцелярию. Дал стул и начал вести разговор. Многое им было сказано о том, что он имеет большие связи с высоким начальством и при помощи этих связей свободно сможет освободить из лагеря того заключенного, кто будет ему помогать вылавливать врагов народа. Короче говоря, быть его сексотом.
Если я соглашусь, то меня сразу же назначат бригадиром, чего я всегда избегал, а потом уже и исходатайствуют об уменьшении мне срока заключения с 25 лет на 5, как это сделали с Бирюковым.
Выслушав нач. Зверева, я ему, довольно грубо ответил, что я казачий офицер и считаю за сверх позора быть предателем и шпионить, да еще на своих же братьев офицеров. На такое позорное дело я не пойду и прошу меня навсегда оставить в покое.
Еще несколько слов об урках. Последние — большое несчастье для заключенных. Были они и в нашем лагере. К нашему большому счастью начальник лагеря полковник Алферов их презирал, а потому предоставил нам, политическим заключенным, самим расправляться с ними.
По своей старой привычке, два урчака зашло в помещение, в котором жили инвалиды. Им было известно, что многие из инвалидов получают с воли пакеты, а потому решили в их тумбочках сделать шмон (обыск). Не успели урчаки открыть третью тумбочку, как на их головы и спины посыпались, подобно граду, полочные удары.
Один из них но выдержал такой щедрой инвалидской «награды» выскочил через окно, сломав себе ногу а другого инвалиды в бессознательном состоянии выбросили во двор. Санитары подобрали избитого и отнесли в сан-часть.
Другой подобный случай. Блатной стоит возле помещения, в котором заключенные получают передачи. Заметил, что один из компании «шпана» (мелкие воришки) вышел с пакетом. Подходит к нему и предлагает пакет поделить. Шпана соглашается, но предлагает поделить в бараке, а не здесь, чтобы никто не видел. Уркан соглашается и пошел со шпаной в тот барак, в котором отдыхала его бригада (шпана). Когда шпана увидела блатного уркаша и узнала цель его прихода, то сразу же повскакивали с нар и с усердием начали бить его кто чем смог. Избили его так, что он потерял сознание и в таком состоянии его выбросили, как и инвалиды, во двор. Пришли санитары и отнесли в сан-часть.
В противоположность начальнику нашего лагеря полковнику Алферову его помощник, полк. «Киселев», был еврей, который все время проявлял к заключенным крайнюю жестокость. Неоднократно заявлял, что для истребления врагов народа он не будет жалеть патронов, но «Бог не дал свинье рог» и он был, как я уже сказал, только помощником начлагеря полк. Алферова.
(Шпана заключенный неуркаш. Уркаш — старший блатного).
Дело идет к зиме, но холодная поздняя осень со своими частыми дождями дает о себе знать. Наша рабочая бригада работала на строительстве под открытым небом. Дождь моросил целый день. Мы сильно не только промокли, но и промерзли. Возвращаясь с работы в лагерь, мы, с разрешения конвоиров, захватили немного дров, чтобы нагреть барачное помещение, а главным образом к следующему утру высушить нашу одежду. Несмотря на сибирские начавшиеся холода, лагерное начальство нам положенных на зимний период дров не выдавало. С охапками обрезков балок и досок мы отправились в лагерь. От места работ до лагеря было 5–6 километров. Обрезками мы надеялись обогреться у печей и высушить нашу одежду. Наши надежды были напрасны. У входных ворот стояли русские охранники, которые не разрешили нам нести дрова в бараки. Не обращали внимания на наши просьбы. Начали силой забирать охапки обрезков и отбрасывать в сторону. Все обрезки у нас были отняты. Я находился в первом ряду, мне не хотелось отдавать обрезки, которые с большим трудом были донесены мною к лагерю. Разжиревший русак-охранник сильным рывком вырвал у меня обрезки. Рывок был настолько сильным, что я с большим трудом удержал себя, чтобы не свалиться на землю. Этого хама я назвал мерзавцем. Он спешно отнес обрезки в сторону и сказал, что он со мною расправится в карцере.
В то время пока стражар относил обрезки, товарищи хорошо знали, что ожидает заключенного в изоляторе, быстро сделали маскировку.
Я уже находился в последних рядах, в другой одежде и головном уборе. Вернувшийся вахтер напрасно искал меня среди заключенных, всматриваясь в лицо каждому. Вернулись мы в бараки без обрезков.
Обогревались и сушили одежду своей довольно слабой животной теплотой. Не раз нам так приходилось обогреваться и обсушиваться, пока не приходило то время, когда полагалась выдача дров.
«Шпионы»? Однажды мы работали небольшой группой по прокладке водопроводных труб к школе в гор. Прокопьевске. Нас выводил и охранял конвой солдат нацменов (Татар). Старший конвоя спрашивает моего соседа. «Слушай, ты шпион? Нам начальник сказал, что вы все шпионы и что вас надо шибко охранять».
— Да нет же, это выдумки вашего начальника, — так ему ответил мой сосед. — Если бы были шпионами, то нас бы держали в тюрьмах. Мы офицеры, а не шпионы.
Конвоир почмокал губами, покачал головой и отошел от нас. Вблизи нашей работы был базар. Хотелось бы купить чеснока и покушать «варенца» (Сгущенное, варенное кислое молоко со сметаной). У некоторых заключенных были небольшие деньги, которые ими были получены за продажу вольным заграничных вещей и чудом уцелевшим от «шмонов» — обысков, которые производились чинами лагерной охраны, а так же и от рук уркачей и блатных. Обращаемся к начальнику конвоя с просьбой отпустить одного из нас на базар купить чеснока.
— А не будешь убегал?
— Нет, не убегу.
— Ну иди.
Пока нас охраняли нацмены, мы каждый день посылали человека на базар за покупкой табака, чеснока и хлеба. При смене конвоя из татар на конвой из русских, нам больше не удавалось ходить на базар за покупками. Вот какая разница в отношениях к нам заключенным со стороны татар и со стороны русских.
Особенной жестокостью отличались вологодцы. Последние часто говорили нам, что вологодский конвой шутить не любит. Шаг вправо, шаг влево считается побегом и мы стреляем без предупреждения. А если кто из нас сделает прыжок вверх? «Молчать, договоришься».
Наш лагерь был главным поставщиком рабочей силы на шахт-строй в 2–3 километров от нашего лагеря, куда мы ходили на работу под усиленным конвоем. Ходило нас 800–850 человек. От лагеря были свои инженеры, техники, десятники и рабочая сила.
В рабочих бригадах были свои каменщики, плотники, штукатуры, водопроводчики, электрики, жестянщики и др. Над лагерными специалистами были вольные инженеры и техники. Главным руководителем всех строительных работ как в самом Прокопьевске, так и в его окрестностях и всей Кемеровской области, была женщина средних лет, плотного телосложения и очень острая на язык. Когда она, как вихорь, появлялась на роботах, то все начальство трепетало и старалось не показываться ей на глаза, а рабочие лагерники кричали: «Черт баба прилетела!»
У вольных начальников зубы со страха цокотали, как при лихорадке. Звучным и сочные матом она, без стеснения крыла всех.