— Почему ты так со мной обращаешься?! В конце концов, мы должны держаться вместе…
— Как брат и сестра? Или как муж и жена?
— Прежде для тебя существовало никакого «или», Дэйна! Мы прекрасно ладили во всем, в том числе и в постели!
— Мало ли что было прежде, Эвер.
— Сука, — с ненавистью бросил он. — Сука проклятая! Это всё из-за Ринальда, верно?! Ты совсем спятила, пока кувыркалась с ним на этих дурацких розовых простынях! Тебе это нравилось, да? Признайся, нравилось?!
— И не только на простынях, — торжествующе-мстительно произнесла Дэйна, — а повсюду, где хотела. Ринальд настоящий мужчина, он способен овладеть женщиной где, как и когда угодно, не то что такой слизняк, как ты. Чтобы заставить проснуться твой сморщенный жалкий отросток, надо еще очень постараться.
Угол тонкогубого рта Эвера чуть приподнялся с одной стороны, как крысиные хвостик, вероятно, это должно было означать усмешку.
— Но я по крайней мере жив, Дэйна, чего нельзя утверждать о твоем ненаглядном лэрде. Правда, я надеюсь, что он подыхал долго и в мучениях. Наверняка киммериец устроил ему самую жуткую смерть, какую только можно вообразить… и жаль, что я этого не видел, а еще сильнее жаль, что не видела ты. Так что теперь его великие достоинства не имеют ровным счетом никакого значения.
— А если предположить, что он жив?
— Тогда ты должна не лаяться со мной, а день и ночь молиться всем богам сразу и по очереди, о том, чтобы это было не так, потому что иначе он тебя из-под земли достанет и прикончит. Или он, или это чудовище Айган, даже не сомневайся.
— Но начнут они с тебя, Эвер.
— Нет, милая, ошибаешься. Ведь это не я, а ты придумала весь план, как втянуть его в заговор. И лэрду это отлично известно! Так что подумай хорошенько, прежде чем пытаться оскорблять меня, мы одно целое, Дэйна, нравится тебе это или нет… моя маленькая сестренка.
Она вдруг почувствовала, что устала с ним спорить.
— Будет беситься, — продолжал Эвер. — Сама знаешь, нам делить нечего. К тому же ты скоро станешь королевой Аргоса, вроде бы должна быть довольна.
— Чем? — снова вскинулась она. — Ты так говорить, словно мне внимание Треворуса с неба упало, а не досталось в результате тяжкого труда! Сколько я времени и сил угробила на то, чтобы в совершенстве изучить всю эту чушь, связанную с дурацкими цветочками, запомнить все их названия и свойства! Да, теперь я могу беседовать о них часами и притворяться, будто они мне интересны и составляют смысл жизни, но ты-то палец о палец не ударил, чтобы мне помочь. Герцог Ровар, с ума сойти… А этот Треворус, он же буйнопомешанный, совершенно больной! Влюбиться в ядовитый цветок, можешь ты себе такое представить, и носиться с ним, как с тухлым яйцом! Не мудрено, что его жена родила каких-то уродов, да он сам настоящий урод! Что я с ним буду делать в постели? Он возбуждается только от вида особенно мерзкой лианы, а не женщины. Почему мне везет на одних ненормальных?.. Он вечно копается в земле, у него грязь под ногтями, это такая гадость…
— Ради короны ты еще не то стерпишь, — заметил Эвер.
— Ну да, а ты удобно устроишься за мой счет, нет, ты подумай, он предлагает мне руку и сердце, а сам даже до сих пор не сделал попытки поцеловать меня.
— Невелика потеря. Ты тоже не пылаешь к нему страстью. Скажи лучше, ты видела аквилонцев?
— Нет. Треворус не хочет заранее сообщать о нашей помолвке и ставить кого-то в известность о ней. Балы и приемы пока не для меня, по зато я точно знаю теперь, что киммериец может отправиться на Серые равнины, если снова окажется слишком близко от того самого цветка, мне всего только и нужно, что это ему устроить. Можно было бы отделать один из побегов эулиары и поместить в его комнате, и он умрет раньше, чем успеет досчитать до трех, но Треворус так трясется над ней, что заметит любые изменения в ее облике, даже самые незначительные, а мне это не нужно. Он ведь, понятно, не знает и о том, что в ночь, когда умер тот аквилонец, а варвар едва не последовал за ним, это я убрала стеклянный колпак, усилив действие эулиары. По счастью, на меня она не влияет.
— На тебя яды, вообще, не действуют, — подтвердил Эвер. — Редчайшее свойство.
— Хоть в чем-то мне повезло, — пожала плечами Дэйна.
— А, в общем, зачем тебе непременно убивать киммерийца? — спросил Эвер. — Вроде бы мы решили оставить в покое трон Аквилонии. Что нам, Аргоса недостаточно? Уж не собралась ли ты мстить за Ринальда?..
— Ринальд был лучшим самцом в моей жизни, — ровным голосом произнесла Дэйна, — но не более того, и мстить за его смерть я бы не стала, это личные счеты: ненавижу проигрывать. Ладно! Что меня тревожит куда сильнее, это нынешняя попытка какого-то мерзавца проникнуть в дом.
— Ты уверена, что тебе не померещилось?
— Я не страдаю расстройством рассудка и действительно видела человека, забравшегося на дерево, но за окном было темно, так что я не смогла разглядеть его достаточно ясно. Кто-то следит за мной. Может быть, один из этих полоумных, которые вечно жаждут назначить мне свидание, похоже, они взялись за дело всерьез. Придется просить защиты у Треворуса, кстати, я давно хотела это сделать. Скорее всего, он предложит мне жить во дворце, там вполне достаточно места для одной женщины и… ее брата, конечно. Если всё произойдет быстро, я вполне успею добраться до киммерийца.
— Тебя, точно, только могила уймет, — проворчал Эвер. — Пока жива, ты не успокоишься.
Около двадцати зим минуло с тех пор, как при дворе аквилонского правителя Нумедидеса служил старшим конюхом некий Джабдар.
Должность его была весьма почетной, и семья Джабдара отнюдь не бедствовала, однако злые языки поговаривали, будто свое немалое состояние он сколотил не благодаря умению обращаться с лошадьми, а потому, что вовремя закрывал глаза на весьма разнообразные способности своей супруги Алгиданы.
Да и то сказать, эта женщина была создана не для конюха! Невероятная красота Алгиданы сводила с ума мужчин куда повыше него рангом, и в доме Джабдара Алгидана была столь же некстати, как бриллиантовое колье на шее простой крестьянки. Прекрасно сознавая, какое впечатление производит и сколь неистовую силу вожделения вызывает у всякого, кто видит ее, Алгидана широко пользовалась данными ей богами дарами, она перебывала в постелях множества знатных людей, ибо сызмальства усвоила заповедь: желаешь ходить в шелках, умей вовремя раздеваться.
Красота Алгиданы, соперничала только с ее же алчностью, она не стремилась к власти и высоким титулам, и ее скромное положение супруги конюха вполне устраивало женщину: помимо прочих достоинств, она отнюдь не была дурой и справедливо опасалась, что, высоко взлетев, может оказаться слишком больно падать.
Иное дело — иметь деньги, которые при любом раскладе не подведут, поэтому Алгидана не стеснялась брать немалую плату за проявление своего расположения к высокопоставленным особам, и кончилось тем, что даже в казавшихся давно остывшими чреслах Нумедидеса Алгидана сумела разжечь такой пожар, что оказалась в его объятиях.
Об этом, впрочем, она предпочитала до поры до времени помалкивать, и вот тут-то произошло самое невероятное, ибо Алгидана понесла и в свой срок произвела на свет ребенка. Разумеется, официально считалось, что это дитя рождено от ее законного брака с Джабдаром, однако по расчетам самой Алгиданы всё указывало на то, что это совсем не так.
Но к тому времени было бы нелепо кому-либо рассказывать о своих догадках, ибо Нумедидес был убит, и на престол взошел новый король, возможно, на судьбу Джабдара это бы не повлияло, вряд ли Конан взялся бы заменять разом всю дворцовую обслугу, ему и дела-то не было до какого-то несчастного конюха, однако Джабдар предпочел уйти сам, вместе с супругой покинув не только королевский двор, но и вообще Гарантию, и поселившись в небольшом особняке в его окрестностях, где надеялся тихо и мирно дожить свой век. Спустя год Алгидана родила еще одного ребенка, на сей раз девочку, и словно начисто позабыла о своих прежних бурных денечках, посвятив себя увеличившемуся семейству.
Дети ее, между тем, росли и были совершенно разными, старший сын казался тихим, вялым, недалеким мальчиком с безвольным подбородком, светлыми волосами и привычкой ходить, сутулясь и волоча ноги, как старик, однако Алгидана в нем души не чаяла. Зато дочь, обещавшая со временем не только сравняться с матерью красотой, но и превзойти ее, была настоящим маленьким демоном! С раннего возраста она проявляла почти болезненный интерес к мужчинам, готовая повиснуть на ком угодно, возможно, Алгидана, легко узнавала в ней себя, испытывая от этого злобу и ужас: не всякому человеку доставляет удовольствие смотреться в зеркало.
Бить и запирать ее было бесполезно: на боль Дэйна плевать хотела, хоть все кости ей переломай, а, из-под любого замка умудрялась как-то ловко выбраться, обладая весьма живым и на редкость изобретательным умом, обившись же на свободе, она бегом неслась на поиски любовных утех, и тут уж укорота на нее не было. Тогда Алгидана пошла на вероломную хитрость, во сне отрезав дочери волосы под корень. Наутро, обнаружив вместо роскошной черной, ниже пояса, гривы какие-то жалкие рваные клочки на своей голове, Дэйна взвыла дурным голосом и до тех пор не казала носа из дома, пока не приобрела более приличный вид, отрастив волосы до плеч.
«Гляди, — злорадствовала Алгидана, — в другой раз я тебе нос отрежу!»
Исполнить эту угрозу ей было не суждено. Одной недоброй ночью страшный пожар дотла спалил дом Джабдара, унеся и его собственную жизнь, и жизнь его жены. Каким-то чудом дети успели спастись, их обоих, дрожащих, плачущих, нашли утром на пепелище, по словам Дэйны, они с братом сумели выпрыгнуть в окно. Но этот самый брат от пережитого страха и едва не задохнувшись в дыму, не говорил ничего, а только мелко трясся, размазывая сажу по лицу.
Они нашли приют в маленьком монастыре, где тихо и незаметно жили еще несколько зим, доколе Эверу не сровнялось двадцать, а Дэйне девятнадцать зим. К тому времени красота ее расцвела необыкновенно, но прежние пристрастия, приводившие в такое отчаяние покойную Алгидану, словно бы вовсе исчезли. Дэйна теперь безразлично относилась к мужчинам… ко всем, кроме одного, и этим единственным был ее брат.
Притом, что он, как раз, с возрастом едва ли изменился в лучшую сторону: всё та же вялость плоти и духа, шаркающая, совсем не юношеская походка и мутные невыразительные глаза. Зато он обладал кое-чем, что, по мнению Дэйны, стоило подороже статности и физической мощи. Ибо красивых молодых жеребцов всегда имелось хоть отбавляй, а ее брат был принцем крови.
Надо заметить, что обитель в горах, посвященная богу плодородия Раану, была местом несколько необычным и оказалась населена не просто жрецами.
Здесь нашли приют несколько прежних приближенных короля Нумедидеса, оказавшиеся в опале и вынужденные искать убежище, способное скрыть их от немилости нового правителя Аквилонии. Их ненависть к Конану была безгранична и неиссякаема.
Правда, таких людей было в обители всего около дюжины, и серьезной опасности для нового короля они не представляли, парализованные страхом перед его бешеным натиском и решительностью в истреблении всякого рода недовольных: радовались уже и тому, что успели шкуру спасти!
Большую часть времени они проводили в воспоминаниях о безвозвратно ушедших временах царствования Нумедидеса, коему едва ли не поклонялись. И надо же такому случиться, что юная Дэйна первой обратила внимание на сходство своего брата с изображением прежнего властителя Аквилонии! Когда же она оказала об этом Эверу, тот отреагировал совершенно неожиданным образом.
— Что здесь странного? Мать говорила мне, что я его сын.
Дэйна не сразу справилась с изумлением, принявшись расспрашивать его о подробностях того разговора, и очень скоро убедилась, что в словах Алгиданы вполне может быть доля истины. Получается, что Эвер — человек, имеющий право наследовать трон Аквилонии?!
Дэйна стала добиваться, чтобы «братья» тоже обратили на него внимание, — в ее голове тогда еще не было никакого ясного замысла, но когда прежние приспешники Нумедидеса узнали о происхождении Эвера, отступать стало некуда. Среди них произошел раскол.
Одна часть этих людей отказывалась верить в то, что юноша — в действительности сын прежнего короля, другие хотя и не отвергали эту мысль, но считали, что незаконнорожденный наследником считаться не может, иные признавали за Эвером все права, однако оказывались слишком нерешительными, чтобы пытаться как-то действовать, но находились и такие, которые заявляли — Эвер должен взойти на аквилонский престол любой ценой.
Вот эти-то последние и стали настоящей опорой великих планов Дэйны! Поначалу возня и шум вокруг Эвера казались ей захватывающей игрой, но постепенно девушка всё сильнее укреплялась в мысли о том, что отсюда можно извлечь немалую пользу. Примечательно, что виновник всего происходящего своего мнения по этому поводу не имел, зато по своей природной трусости опасался, как бы сестра не втянула его в очередную передрягу. Зачем ему аквилонский трон и что он будет с ним делать, Эвер не понимал. Однако Дэйна и слушать не хотела подобных недостойных речей.
— Ты хочешь так и сдохнуть в нищете и безвестности или пойти и взять то, что тебе полагается по праву рождения? — гневно восклицала она. — Только подумай, Эвер, ты можешь сделаться королем, властителем… — неведомое безумие туманило агатовые очи Дэйны при этих словах, ибо даже тень настоящей власти совершенно завораживала ее.