За сколько можно пройти одну лигу?
Никогда не задавайте этот вопрос уроженцу Приозерной империи.
Почему? Да просто потому, что у нас время как раз так и меряют. Сколько опару держать в тепле? Да лиги три пешеход пройдет… Через сколько судья отобедает и посетителей принимать начнет? Вовсе сущий пустяк – пол-лиги. Часовые в карауле стоят две лиги. Есть и полуторная стража – три лиги ходьбы.
Арданы, я заметил на прииске, замеряют время в ложках. Сколько ложек за этот промежуток времени мастер вырезать успеет. В нашей «пройденной лиге» две «арданские ложки».
Трейги, говорят, меряют время в «нитках» – время, за которое пряха из средних размеров кудели нитку спрядет.
Пригоряне меряют время в «ладонях» – солнце смещается по небосводу на ладонь. Таких ладоней в нашей «лиге» две-три.
Как меряют время веселины, я не знаю. Не у кого было спросить.
Вот лигу, отделяющую лагерь речников от Фан-Белла, наше войско преодолело на удивление быстро. Или мне, глубоко задумавшемуся о своем, так показалось.
Полторы сотни «речных ястребов» снялись с бивака, выстроились колонной и двинулись на столицу. Суровые, решительные лица. Воины понимали, на что идут. Численное преимущество не такое уж значительное. Если та сотня егерей, что остается с Брицеллом во дворце Экхарда, запрет ворота, то штурм заранее обречен на провал. Это я понял из разговора Кейлина с Гланом. Для успешного штурма замка нужно хотя бы три к одному. У нас этого не было.
Значит, успех нам должны обеспечить стремительность и натиск.
Стража на воротах знает, что к речникам отправился десятник конных егерей. Стратон. Из доверенных лиц капитана.
Бейона советовала связать его и скинуть в воду. С кормы любой из лодей. Там, где поглубже. Никогда не привыкну к проявлениям жестокости, исходящим от женщин и детей. Ладно, мужчины. Им приходится быть жестокими, проявлять беспощадность. Но женщина…
Хвала Сущему Вовне, здравый смысл восторжествовал. Гуня приказал Стратона связать и оставил под надзором часовых, которым строго-настрого приказал не спускать с егеря глаз. А его шлем и бело-зеленую накидку надел на себя Кейлин. Потом трегетренский принц уселся на коня и возглавил колонну.
Рядом с ним поехали Сотник, Вейте и Бейона. Пригорянка послушалась моего совета и накинула на плечи длинный плащ с глубоким капюшоном.
Впрочем, от плаща не отказался ни один, у кого он был. Утренняя сырость к полудню перешла в мелкий, неотвязный дождь. Холодный и противный.
В Ард’э’Клуэне говорят: дождь в дорогу – к удаче. Будь она трижды проклята, такая удача!
Я шагал в голове колонны и радовался, что отказался от коня. Не скоро после вчерашнего приключения я подойду близко к этому животному. Щека уже начала заживать – удар пришелся вскользь, и подкова всего-навсего рассекла кожу. Но скула болела немилосердно. Поэтому я предложил скакуна Гуне. Все-таки командир. Пусть ведет отряд верхом. Речник сказал, что не привык по седлу задницей ерзать. Ему если не на палубе, то сподручнее ногами в землю упираться, а не рассчитывать на милость гривастого, хвостатого, ржущего зверя о четырех копытах.
Как я его понимаю!
Рядом со мной шла Гелка. Она хоть и держалась в седле гораздо увереннее меня и постигала искусство верховой езды не в пример быстрее и с удовольствием, вынуждена была держаться около меня. Во-первых, не так опасно – как-никак со всех сторон люди: и прикроют, и удар вражеский в сторону отведут, да и шальная стрела не найдет с такой легкостью. Во-вторых, если уж на меня рассчитывают, что помогу справиться с Терциелом, поддерживающим мятежных егерей, – без Гелки никак. Она мой заряженный амулет, мой источник Силы.
Бейона объяснила нам, что ничего сверхъестественного или удивительного в этом нет. Просто в Приозерной империи мужчины лишили слабый пол права заниматься магией. Вообще, она очень нелицеприятно отзывалась о порядках моей родины. Женщина, сказала она, низведена у нас до уровня кухонной прислуги и производительницы потомства. Ну… Может быть. Возражать не стану. До сих пор мне так не казалось. Не помню, чтобы мать занимала приниженное положение в нашей семье. Напротив, всем хозяйством, всей немаленькой усадьбой управляла она. Возможно, в других семьях дела обстоят по-иному.
В Пригорье, объяснила Бейона, все не так. Женщина имеет гораздо больше свобод. Порой больше, чем мужчина. Во всяком случае, она не так связана присягой перед кланом и не столь подчинена внутриродовой иерархии. Взять ее, с Эваном и Гланом, побег из родного селения. Сама Бейона может в любой момент вернуться и поселиться в Сухом Ручье (так их родной поселок, кстати, назывался), а вот братья навсегда отрезали себе путь домой. Сбежав, они покрыли собственную честь несмываемым позором.
У пригорян, наоборот, женщинам дозволено баловаться волшебством, а мужчины не то чтобы презирают, но считают магию занятием недостойным настоящего воина.
Если взять историю, мифы о «темных временах» и Войне Обретения, когда наши предки сражались с перворожденными за право жить на Севере материка, то существует легенда о первой женщине, научившейся волшебству от филиды – сидской волшебницы. Именно благодаря ее новообретенному дару орды людей, пока еще плохо вооруженных, смогли противостоять дружинам ярлов. И лишь поэтому люди смогли отстоять свое право на жизнь, переломить ход войны. А не благодаря железному оружию, позаимствованному от тех же перворожденных мужчинами.
Так вот, пригорянские волшебницы или магички не заряжают амулеты, а пользуются напрямую той Силой, которую способны собрать из Аэра. При этом одним Сила дается тяжело, с натугой. Сплетая заклинание, они пыхтят, словно застрявшую корову из трясины вытаскивают. А к другим Сила сама приникает, льнет, словно ласковая собачонка к ногам. Они ее даже не собирают и не концентрируют, как мы, а просто впитывают, как впитывает влагу сухой мох, забытый в сырую погоду на подоконнике.
В Пригорье способность пользоваться Силой без ограничений называют – Дар Сущего.
Сама Бейона относилась именно ко второй категории пригорянских магичек. Знала, умела… но слишком мало могла. Настолько мало, что солидные чародеи, к коим причислял себя Терциел или проезжавший тут в яблочнике вместе с Валланом Квартул, даже не замечали ее дара. Чтобы собрать хоть немного Силы, женщине приходилось прибегать к сложным ритуалам. Рассчитывать благоприятные дни по Солнцу и звездам, чертить вспомогательные круги и многоугольники, прибегать к деревенской знахарской магии – готовить отвары, зажигать травки, дающие ароматный дымок. Каждое занятие магией превращалось в сложный обряд. Во время одного из таких обрядов, когда чувства обострились до предела, она и почувствовала далеко на севере М’акэн Н’арт – Пяту Силы, которую мы вынесли из пещеры под холмами. Почувствовала и взволновалась – что приближается из краев, где и людей-то раз-два и обчелся? А потому и отправила Киселя с ватагой поискать, посмотреть вдоль северной границы Ард’э’Клуэна. В итоге семеро, нет шестеро – Сотник сказал, что одного из напавших он оставил помятого, но живого, – убитых в маленьком пограничном городке Пузырь, в харчевне с жестоким названием «Голова Мак Кехты».
Но вернемся к Гелке. Как она получает Силу, Бейона объяснила, а вот почему я могу этой Силой пользоваться сколько захочу, женщина не знала. Сказала, что, по крайней мере, раньше ей такие случаи известны не были. И в Пригорье о возможности составлять пары из волшебниц – одна собирает магию и накапливает как живой амулет, а вторая преломляет стихийную энергию и использует как чародей… точнее, чародейка… не ведали и не слышали.
Сама Бейона призналась, что во время нашего побега из подземелья, когда я Щит Воздуха плел, а она намеревалась бить по тюремщикам Молнией, получала очень маленькую толику Гелкиной Силы. И в то же время ощущала, каким полноводным потоком она в меня вливается.
Поэтому я воспользуюсь Силой, полученной от Гелки, если мои скромные чародейские навыки способны сохранить жизнь хотя бы одному человеку. Когда из слезливого морока выплыла надвратная башня Южных ворот, я напрягся.
Одна створка ворот была открыта. Проход перегораживала рогатка, а позади нее замерли стражники. Видно, нагоняй за наше ночное бегство получили от старших и теперь старались службу нести исправно.
Кейлин и Сотник вырвались вперед.
Принц, сдерживая пляшущего на месте коня, негромко проговорил что-то, обращаясь к десятнику стражи. Махнул рукой, указывая в глубь города.
Десятник закивал, отдал распоряжение подчиненным. Те взялись за рогатку, убирая ее с дороги.
Вскоре первые ряды «речных ястребов» скрылись под сенью бревенчатой башни.
Интересно, а егерей там нет? Ночью охрану усиливали, а теперь тем более должны.
Вот и знакомая площадка. Куча соломы у стены. А на ней рядком лежали связанные стражники. Двое, как я и предполагал, в бело-зеленых накидках. Молодцы речники, ничего не скажешь. Быстро сработали.
Гуня коротко распорядился, и места городской стражи заняли полдесятка «речных ястребов».
Остальные двинулись по Портовой улице, ускоряя шаг, а вскоре перешли на бег.
Слитно топали тяжелые сапоги, поскрипывали кожаные ремни и покрышки кольчуг.
Невольно подумалось, как же они с таким грузом – оружие, щиты, шлемы, кольчуги – еще и бегут. Сам я, хоть я был налегке, шагов через триста понял, что умаялся. Горло и грудь огнем запекло. Впрочем, бегуном я никогда не был. Ходил помногу, когда трапперствовал, а бегать… Почти никогда и не приходилось.
Вот Гелка бежала легко и дышала ровно. Конечно, юность.
Она еще умудрялась интересоваться, каково мне.
Я не отвечал. Боялся, что задохнусь. Просто кивал и улыбался.
За широкими спинами речников я не видел стен домов, сжимавших улицу, как горную реку скалистые берега. Только вторые этажи, беленые, и летом, возможно, даже красивые, но теперь в грязных потеках от дождей.
– Конь – налево, Мерек – направо! – выкрикнул Гуня, перекрывая топот зычным голосом. – К штурму!
Что такое?
Выглянув между обтянутыми мокрой кожей плечами двух арданов, я понял, в чем дело. Мы выбрались на площадь перед дворцом. В обычные дни рыночная, по королевскому приказу время от времени она превращалась в лобное место. Здесь вершили суд и расправу над недовольными, наказывали провинившихся.
– Шалый! – продолжал распоряжаться Гуня.
– Тута я! – вывернулся сбоку по-веселински светловолосый парень в круглом шлеме со стрелкой, защищающей переносицу.
– Защищаешь чародея!
– Понял!
Чародея?
А! Так это они обо мне! Никак не привыкну.
Десяток Шалого сомкнулся вокруг нас с Гелкой. Пришлось на цыпочки подниматься, чтобы разглядеть громаду королевского замка. Каменные стены, в отличие от наружной ограды Фан-Белла, три серые башни, расцвеченные по зубцам узкими, вытянутыми флажками в белую и зеленую полоску, выбеленные непогодой черепа сидских ярлов, чьи твердыни разрушило войско Экхарда Первого. Где-то там висел на стальном штыре и череп ярла Уснеха Мак Кехты, супруга нашей спутницы, гордой феанни.
Не успел я как следует разглядеть обиталище властителя Ард’э’Клуэна, как со стен ударили стрелы и арбалетные бельты. То ли успел какой гонец от ворот домчать и упредить егерей, то ли в маскарад Кейлина просто не поверили. Речники без излишней суеты перекидывали щиты из-за спин на руки. Чувствовалась многолетняя выучка. Половина отряда, ведомая Мереком, охватывала замок полукольцом с правой стороны. Другая половина, во главе с зубатым Конем, – с левой.
Конники наши, видно, поняли, что не годится торчать на виду у стрелков, и спешились. Бейона звучно шлепнула ладонью по крупу своего коня и, пригибаясь, подбежала к нам.
– Ну что, Гелка, страшно?
Девка не ответила. Выпучив глаза, она смотрела на разворачивающийся перед нами бой.
– А то не было б страшно… – ответил я вместо нее и не покривил душой. Бой – страшно всегда. Наверно, есть люди, не ведающие страха с детства или избывшие его в более зрелом возрасте, но я к ним не отношусь. Бой – торжество смерти над жизнью. Кто бы ни победил, правые либо виноватые, свои или чужие, отнятых в сражении жизней не способен вернуть никто. Разве что один только Сущий Вовне, но он далеко и мало замечает беды и насущные потребности людей.
– Правильно, – неожиданно кивнула пригорянка. – Не ведает страха безумец. Истинно мужественный человек просто умеет его преодолеть.
– Вряд ли я смогу когда-нибудь назвать себя мужественным, – грустно усмехнулся я.
– Да? А мне кажется, стойкости тебе не занимать, Молчун, – возразила женщина.
Да неужели? От страха у меня разве что борода не трясется. В желудке – комок, и ноги словно мягкой шерстью набиты. Ну что ей ответишь?
Я дернул за руку Гелку, едва не выскочившую от любопытства между двумя парнями Шалого:
– Куда, белочка?!
– Ой! – Она закрыла рот ладошкой. – Прости, не буду больше.
Выругался и упал на одно колено ардан справа от меня. Из плеча его торчало древко стрелы. И кольчуга не уберегла.
– Отойдем вон туда! – махнул рукой Шалый, показывая на переулок шагах в тридцати. – Переждем!
– Давай, – согласилась Бейона.
Арданы попятились, прикрывая нас щитами.
Неподалеку отступали Гуня и Кейлин с Вейте.
Перед воротами остался один Сотник. Он успел где-то подобрать второй меч и теперь вертелся волчком. Так вьется пыльный смерч на проселочной дороге. Облако мерцающей стали окружало его плотным коконом, от которого с визгом отлетали бельты и стрелы. Словно один человек бросил вызов десятку стрелков. Долго он так продержится?
– Что он делает? – сам того не замечая, я схватил Бейону за рукав. – Зачем?
– Отвлекает, – вместо нее ответил Шалый.
– Кого?
– Егерей. Чтоб наши поспели луки снарядить.
Ничего я не понял. Видно, в моем возрасте поздно учиться премудростям тактики и стратегии.
– Ястребам время нужно, чтоб тетиву на луки натянуть, – объяснила пригорянка. – По такой погоде тетиву за пазухой носят, чтоб не отсырела.
– Но он же…
– Да, рискует. Плохо ты Глана знаешь, – грустно улыбнулась женщина. – Он с детства такой. Если кого-то можно спасти, своей жизни не пожалеет…
Мне показалось или она вздохнула?
А Сотника я и вправду маловато знаю. Или, может, сужу всех по себе? Если есть возможность в норку спрятаться, как суслик чернохвостый, спрячусь. А он не такой.
Пока я размышлял, снизу тоже полетели стрелы. Кучно. Залпами. Прощупывая щели между зубцами на стенах.
Защитники замка тут же оставили Глана в покое. Какую опасность мог представлять человек с мечами перед прочными воротами? Да никакой. Так, досадная помеха. Мошка, от которой можно отмахнуться, а можно и потерпеть, пока разъяренный пес тебя за пятки сцапать норовит.
Под прикрытием своих стрелков часть «речных ястребов» побежали к стенам, раскручивая над головами веревки с тройными крючьями. Я слышал, их называют абордажными. Сейчас закинут, зацепят за стену и полезут на приступ. Да! Где-то же за углом и наши вожжи висят, если, конечно, их охранники не обнаружили. Сказать, что ли, кому? Я их крепко привязал. Может, отряд лазутчиков по задней стене зашлем?
– Маловато что-то егерей на стенах, – вдруг проговорила Бейона.
– Та да… – откликнулся Шалый. – Може, в казармах?
– Не должны, но…
Пригорянка резко взмахнула рукой:
– Сейчас я к Гуне перебегу. Скажу. А то в спину могут ударить.
Шалый кивнул:
– Угу. Щас мои прикроют.
– Погоди, – я остановил ее. Времени у нас нет долго осады вести. Значит, нужно что-то сотворить из ряда вон выходящее. – Как ты думаешь, я ворота смогу вышибить?
Арданы глянули на меня, словно на придурка. Один только Шалый с легким оттенком уважения. Он-то помнил слова Гуни: «Защищаешь чародея!» А с волшебниками здесь, в северных землях, мало знались. Кто его знает, что он учудить может? Вдруг правда возьмет и разметает замковую стену по камешку, чтобы дорогу своим очистить?
– Ворота крепкие, – с сомнением произнесла Бейона. – Дуб. Сталью окован.
– Ну, попытка – не пытка…
– Пробуй. Только гляди. Если уж берешься вышибать, то вышибай. Терциел почует, что чародей у нас, неизвестно чем ответит.
Молодец. Порадовала. Решай, мол, сам, бери ответственность на себя.
Эх, была не была!
Ладонь Гелки по-прежнему лежала в моей. Сила, казалось, щекотала кожу, настойчиво требуя выхода.
– Ну что, белочка, попробуем? – шепнул я девке на ушко.
– Давай, Молчун, – также шепотом откликнулась она. – Ты справишься. Я знаю. Давай.
И Сила хлынула в меня, затопляя и душу, и разум. Сила-сама-по-себе, чистая, первородная. Чем же мне по воротам ударить? Можно, конечно, Огненным Шаром. Квартул, например, так бы и поступил, не подумав о сожженных заживо людях, которые наверняка прячутся в караулке, да и наверху башни стоят с луками и самострелами. Истинный виртуоз волшебства, как, быть может, кто-либо из Примулов, просунул бы пальцы-щупальца, сплетенные из потоков Воздуха, в щели и сорвал бы ворота с петель. Сорвал бы и аккуратно рядом с башней на брусчатку уложил бы. Мне такого мастерства никогда не достичь.
Поэтому я решился применить Кулак Воздуха. Заклинание не сложное – года со второго-третьего ученики Храмовой Школы настолько с ним осваиваются, что играют между собой, как ребятня северных королевств в снежки. Наставники не запрещают. Мощного амулета детвора не зарядит, тычки Воздухом, скрученным в тугой жгут, получаются несильными: самое большое увечье – синяк под глазом. Зато желание пробуждается для себя зарядить амулет. Как-никак навыки улучшаются. А наставники наблюдают исподтишка и находят учеников способных на серьезную работу с большим количеством Силы, а также отбраковывают совсем бесталанных. Вроде меня.
Стоп, Молчун!
Сейчас тебе эти воспоминания ни к чему. Я набрал воздуха побольше. И в грудь, чтобы на работу настроиться, и через Гелку, преобразуя Силу-саму-по-себе в стихийную Силу Воздуха.
Больше, больше, еще больше…
Я представил, что держу в руках спутанный моток веревок и бечевы, и начал сматывать его в тугой клубок. На самом деле не мнимые веревочки, послушные моим пальцам, свивались друг с другом, а трепещущие струи Воздуха – а он всегда был самой подвижной из Стихий, непослушной и норовящей вырваться, выскользнуть, – скручивались в единое целое. То, что в Храме называют Кулак Воздуха.
В двенадцать лет можно допустить, чтобы в Кулаке оказались всего два-три слоя, чтобы лежали они рыхло, как попало. Для баловства не страшно. Я постарался, как мне казалось, на славу. Десять слоев намотал. Туго-натуго. Каждый скрученный мною жгут был едва не в руку толщиной. Всего одного такого мне хватило на порубке, чтобы разметать взбунтовавшихся помощников рудокопа Ойхона, сломать треногу и устроить страшную мешанину из вещей и инструмента. Мы ее потом едва ли не полдня разгребали.
Ну, Молчун, хватит тянуть. Давай! Бей!
Я выдохнул и толкнул пульсирующий шар из воздушных струй от груди.
Кулак Воздуха.
Клубок медленно поплыл в сторону ворот.
А теперь – главное!
«Хвостик» одного из жгутов был нарочно не заправлен и свисал, точно мышиный хвостик. Я дернул за него, высвобождая. Затронутый жгут задрожал, забился, как вытащенный на берег голавль, и толкнул весь клубок вперед.
Разгоняясь, Кулак Воздуха полетел и врезался в тяжелые дубовые створки.
Только щепки полетели!
Толстые дубовые доски – не меньше чем в ладонь толщиной – разлетелись, словно связка лучины. Внушительная стальная оковка лопнула, как ободья на переполненной бочке. Из стен полетели осколки камня. Это вырвались «с мясом» надежные петли.
Речники вокруг меня ахнули.
– Вот это да!
Даже Бейона покачала головой, словно не ожидала.
– Вперед! – донесся рев Гуни – вот уж кто медведя перекричит. – Бей! Вали егерей!
Выпустив еще один залп по стенам, на который никто и не подумал отвечать, «речные ястребы» бросились в атаку. На острие ворвавшегося в замок клина были Сотник, Кейлин и Гуня-Лыгор, размахивающий неподъемной на вид секирой на длинном топорище.
– Ну, молодец, Молчун! – проговорила пригорянка. Она слегка запиналась, словно вспоминала известные слова. Неужели я даже своих напугал?
– Силен! – уважительно протянул Шалый. – Это ж надо… Ладно, побегли в середку, а то не успеем.
И мы снова побежали. Или «побегли», как сказал ардан.
В воротах оседала под мелкими дождевыми каплями поднятая разрушением пыль. У стены ворочался, тряся головой, человек, одетый в белое и зеленое. Оглушило, видать.
А у донжона уже кипел бой.
Бейона схватила за плечо Коня, орущего как разъяренный зверь:
– В левую башню веди людей! Там кухня. Прорветесь.
– Гы! Кухня!? – гоготнул помощник Гуни. Не потому ли кличку получил? Как я узнал, они все трое были капитанами лодей и, значит, равными между собой предводителями дружин, но и Мерек, и Конь подчинялись Лыгору беспрекословно. – Это я люблю…
И скрылся в толпе.
Тем временем у высокого каменного крыльца перед входом в донжон атака захлебнулась. Речники накатились, подобно прибою, и отхлынули. А после не спешили к парадным дверям. Толкались, шумели, подзуживая друг друга, но в драку не лезли.
Что же там такое? И где Сотник, где Кейлин, в конце концов?
С большим трудом я отодвинул в сторону чье-то затянутое в кольчужную рубаху плечо. Выглянул и обомлел.
Там, где серые, рубленные из известняка ступени переходили в неширокую – три на четыре шага – площадку, обрамленную низким парапетом, стоял человек в форме конных егерей Ард’э’Клуэна. Внешне ничем не примечательный. Среднего роста, усы темно-рыжие с легкой сединой, словно снегом чуток припорошило, губы искривлены в недовольной полуухмылке-полуоскале. В руках он держал два меча: в правой – длинный, лишь немногим короче Кейлинова полутораручника, а в левой – короткий, похожий на мечи легионеров моей родины.
Не знаю, почему его боялись закаленные в схватках речники, но у меня один только его вид вызвал слабость в поджилках. Внизу живота словно комок снега начал таять. Захотелось удрать, сломя голову и не оглядываясь. Потому что я узнал его.
Кисель.
Тот самый, что привез меня с Гелкой в Фан-Белл.
– Муйрхейтах, – прошипела Бейона. – Чтоб твоя печенка сгнила и через задницу вытекла!
Во как умеют дамы в Пригорье загибать! А я и не знал! Или это она уже после Пригорья нахваталась?
Чуть ниже Киселя на ступенях валялись тела в коричневых куртках. Один в крылатом шлеме. «Речные ястребы».
– Кто он, Бейона? – спросил я женщину. Этот человек вызывал у меня не поддающийся объяснению страх. Как в детских кошмарах. Вот умом понимаешь, что в том темном углу никого нет, а от ужаса аж судороги сводят. – Кто он, Кисель этот? Ты не говорила…
– Мастер клинка, – ответила женщина. – Скорее всего, лучший мечник в Фан-Белле, а то и в Ард’э’Клуэне. После смерти Эвана, само собой.
Она, как и я, как и все речники, пристально следила за Киселем.
Он застыл, слегка согнув ноги в коленях, локти уперты в бока, чтоб руки не устали прежде времени. За его спиной толпился с десяток, а то и полтора гвардейцев. Но на них внимания не обращали.
Существовал только ардан с чудным именем. Муйрхейтах. Потому что у его ног на ступенях безжизненно застыло пять-шесть речников. А скопившаяся в выбоинах вода окрасилась в розовый цвет.
– Ну? – Кисель скривился, словно клопа-вонючку раскусил. – Кто?
Шалый затанцевал на месте, как застоявшийся конь. Он что, считает себя таким умелым мечником, что готов поспорить с мастером клинка? Хвала Сущему, приказ для «речных ястребов» – не пустой звук. Охраняющий нас десятник с места не стронулся.
Зато сразу двое речников бросились вверх по ступенькам. Один коренастый, длиннорукий, с топором. На мой взгляд, самый обычный топор, в самую пору для лесоруба, но никак не для воина. Второй – высокий, плечистый, с мечом и круглым щитом.
Признаюсь честно – я даже заметить ничего не успел. Как тогда, когда Этлен расправлялся на прииске с петельщиками. Наверное, чтобы в поединке мастера что-то заметить, нужно знать игру клинков. Просто два стремительных движения – и ардан со щитом завалился навзничь. Даже если не насмерть его клинком достали, точно шею о ступени сломал. Шажок в сторону. Лезвие топора высекло целый сноп искр из камня, а речник тяжело рухнул на колени. Кисель еще больше скривился и пнул его сапогом в плечо. Безжизненное тело скатилось по ступеням.
Толпа сдержанно загудела.
– Ну? – еще больше скривился Муйрхейтах.
Решительно раздвинув плотный строй, вперед вышел Кейлин. Взмахнул на пробу полутораручником.
– Куда он лезет? Скопом надо! – пробурчал молоденький ардан, стоящий слева от меня.
– Не выйдет скопом, – жестко ответил Шалый. – Лестница узкая.
– А прорываться надо, – добавила Бейона.
– Где Сотник… тьфу… то есть Глан? – спросил я у нее.
– Откуда ж мне знать? Может, в обход повел.
Тем временем Кейлин поднимался по лестнице.
Кисель кривился, но с места не сходил.
– Стой! Я с тобой! – вслед за принцем выбежала Вейте.
– Еще чего! – возмутился трейг.
– Я с тобой! – упрямо повторила ихэренка, притопнув ногой.
– Ну, ты идешь, нет? – Кисель сплюнул под ноги, растер носком сапога.
Вдруг толпа забурлила, расступилась. Неужели?
Точно!
Сотник быстрыми шагами нагнал и Кейлина, и Вейте. Мечи он нес в свободно опущенных руках, едва не чертя остриями по лужам.
– Извини, Кейлин, – проговорил он. Тихо, но услышали все. – Этот враг – мой.
В лице Муйрхейтаха что-то неуловимо дрогнуло. Тень узнавания. Легкая рябь на глади июльского водоема.
– Одноглазый… – пробормотал Кисель в усы. – Чернявый… Седой…
Сотник поднял мечи и, скрестив их самыми кончиками, направил в лицо егерю.
– Слышь, одноглазый, – прокаркал Кисель. – С остроухой ты был? В Пузыре.
– Я, – коротко ответил Глан.
– Угу, – ардан брезгливо пожевал губами. – Ясно. Мне спуститься или сам поднимешься?
– Много слов.
Кисель хмыкнул:
– Пригорянин. Что ж, пригорянин так пригорянин. Держись!
Он топнул по ступеньке. Скопившаяся в выбоине дождевая вода взлетела веером брызг моему другу в глаза. И тогда Кисель прыгнул. Прыгнул раскручиваясь в полете вокруг собственной оси и нанося два режущих удара.
От одного Сотник уклонился, второй отбил, направив клинок Муйрхейтаха в парапет. Проскочил ардану за спину и застыл в той же стойке, в которой я видел его во сне: левый меч прижат к предплечью, а правый смотрит в небо, затянутое дождевыми тучами.
Кисель странно замедлившимся движением поднял меч, замахнулся и вдруг зашатался. Едва не упал, и вынужден был опереться ладонью о камень парапета. Меч из его левой руки при этом выпал и, зазвенев, попрыгал по ступеням.
На лицах внимательно следящих за схваткой егерей отразился едва ли не мистический ужас.
– Что там, Молчун? – Гелка хоть и вставала на цыпочки, все равно увидеть ничего не могла.
– Не надо тебе смотреть, белочка, – ответил я, уже догадавшись, что случилось.
А Муйрхейтах, качаясь будто пьяный, развернулся. Низ груди и живот его заливали потоки алой крови, бьющей из длинного косого разреза на бело-зеленой накидке. Мастер клинка постоял и рухнул ничком. Его голова неестественно прижалась к плечу. Живой так не согнет.
«Речные ястребы» ахнули, как один. Еще бы! Я бы и сам ахнул, если бы не дрожал от страха, как ясеневый листочек.
– Ох, и Глан! – восхищенно проговорила Бейона. – Нет. Не постарел.
С крыльца донеслось бряцание железа об железо.
Я поднял голову. Егеря бросали оружие, сдаваясь на милость победителей. А что взять с наемников? Плата платой, а жизнь жизнью. Какое жалованье достойно того, чтобы отдать за него жизнь? Вот Кисель поплатился не за деньги, а за глупую гордость. Краем уха я слышал, когда, не щадя коней, мы мчались из Пузыря в Фан-Белл, что очень уж ему хотелось с воином из Пригорья в поединке схлестнуться. Дескать, среди северян он себе равных давно уже не знает. Возможно. Ну что ж, схлестнулся, да примет Сущий Вовне его душу.
– Вперед! В замок! – донесся голос Лыгора.
– Короля ищите! – это уже Кейлин.
Топот многих ног. Давка в дверях.
Мы не спешили – я никогда в свалку не рвался, а Шалый уже смирился с необходимостью торчать вне боя по моей милости.
Проходя мимо тела Киселя, я вспомнил о безвозвратно потерянном мешочке с самоцветами. Правда, отбирали его помощники мечника, но не сомневаюсь, что он забрал драгоценности себе. Не под кольчугой ли он его прячет? Прям как дернул кто за руку – нагнись, посмотри. Но я сумел себя сдержать. Не дело трупы обирать. Что я, мародер, что ли? Да и вряд ли он его с собой таскать будет. Так что прощай домик на окраине Соль-Эльрина, прощай безбедная старость, богатое приданое для Гелки, прощай моя так и не написанная книга. Теперь придется на хлеб зарабатывать – до сочинительства ли?
А ладно! Не пропадем.
Из общего гомона я различал обрывки фраз:
– …легко отделались…
– …как он его срезал!
– …чо так долго пригорянин-то?..
– …стрелков со стен снимали…
– …заставу на ворота не забудь…
– …дык, уже приказал…
Бейона шагала строгая и сосредоточенная. Сжимала кулаки. Не завидую я Брицеллу с Терциелом, когда они ей в руки попадут.
– Где может быть Пята Силы? – спросил я ее. Просто чтобы отвлечь.
– У меня. Это на верхнем этаже. Если жреческая морда еще не прибрала.
Ох, и добрая она. Аж мороз по коже.
Королевский замок внутри показался мне еще мрачнее, чем снаружи. Хотя я уже «гостил» здесь, в донжоне пока не побывал. В коридорах – голые стены. Изредка скобы для факелов и больше ничего. Ни гобеленов, ни росписи по штукатурке, словом, ничего общего с моими представлениями о королевских дворцах. В отдалении раздавался звон оружия, доносились хриплые выкрики. Видимо, не все егеря сразу сдались. Нельзя же и Брицелла со счетов сбрасывать, его влияние в гвардии. Недаром за ним пошли даже против короля. А могли бы и послать подальше.
Тронная зала меня приятно удивила. Хорошо, что не все у Экхардов в серых тонах. Есть и гобелены, вышитые яркими нитками, причем один особо замечательный – не меньше двадцати стоп в длину – и изображена на нем какая-то битва, где колесничные воины поражают всадников с копьями. Скорее всего, трейгов. Здесь же по стенам висели яркие знамена – белый олень, скачущий по зеленому полю; начищенные доспехи – талуны часто надевали поверх кольчуг кованые нагрудники, похожие на надкрылья жука-жужелицы; оружие всякое, о многом я даже не догадывался. Освещалась тронная зала сквозь шесть узких, вытянутых вверх окон, заделанных витражами. Все тот же белый олень на зеленом поле. В одном из окон витраж частью отсутствовал. Вначале я подумал – выбили в заварухе. То ли когда егеря переворот устроили, то ли сейчас речники постарались. А потом понял – нет, его не до конца сделали. Видно, работали мастера, а теперь не до них стало. Витражное стекло на Севере не делают. Или мастера еще не догадались, или просто нужного сырья нет. Вот и везут кусочки ярко раскрашенного, прозрачного камня, так похожего блеском и сочными цветами на те, которые я восемь лет добывал, из самого Соль-Эльрина.
Столица Приозерной империи издавна славится не только храмами и дворцами, учеными и скульпторами, но и весьма искусными мастерами-ремесленниками. Мне даже захотелось кусочек стекла припрятать на память о далекой родине, но постеснялся. Еще подумают, кидается чародей на сверкающие осколки, ровно сорока.
Так мы и миновали тронную залу. Бой там все же был – пятна крови на полу, один гобелен с крючка углом сорван, в дверях за троном бельт застрял, расщепив толстую доску. Именно в эти двери Бейона нас и увлекла. Сказала, бежим в кабинет Экхарда. А если там никого нет, то наверх нужно прорываться, в ее покои.
На лестнице между вторым и третьим этажом мы столкнулись с бело-зелеными. Сколько их было? Поначалу мне показалось, что очень много. Егеря ударили из арбалетов. Один из арданов полетел кубарем по ступенькам – бельт попал ему в глаз. Второй согнулся, хватаясь за живот, и громко, неожиданно жалобным голосом, закричал.
– Бей! – крикнул Шалый, замахиваясь мечом, а я уже сплетал Щит Воздуха.
После яростного, но короткого боя оказалось, что убитых егерей всего пятеро. И ведь ни один не ушел. Вот что значит, у страха глаза велики.
Пригорянка вновь приказала продолжать путь, но Щит Воздуха я уже не отпускал. Так приятно ощущать в себе пульсацию Силы. Особенно когда столько лет был лишен этого.
Вот и кабинет Экхарда.
В коридоре толклось десятка полтора «речных ястребов». Раненым быком ревел Гуня.
– Выкурите его! Ну! Бабы вы, что ли?
На моих глазах два ардана нырнули в распахнутые двери. Коренастый в кольчуге – кувырком через порог, а худощавый с чеканом – «рыбкой» над его головой. Нырнули и тут же вылетели обратно. На первый взгляд целые и невредимые. Правда, один ошалело тряс головой, словно кулаком по лбу получил, а второй, бросив чекан, двумя руками держался за живот, стараясь вдохнуть поглубже.
Что там за мастер кулачного боя спрятался?
Бейона, должно быть, подумала о том же.
– Кто там? – стремительно подошла она к Гуне.
– Там-то? Это, тьфу… Как его? Терциел, вот.
– Один?
– Ну, так… Сколько ж их, Терциелов-то?
– А как он их бьет? – вмешался я, впрочем, начиная уже догадываться.
– Да хрен его знает, чем бьет-то! – возмутился Лыгор, показывая на наливавшийся спелой сливой глаз. – Пальцем ворухнет, а тебя ровно кувалдой по ребрам. От сволочь-то.
Так и есть, Кулаками Воздуха лупит чародей сующихся в кабинет воинов. Узнаю Школу. К чему первым делом прибегнет загнанный в угол жрец? Конечно, к Кулаку Воздуха. Я и сам такой. Вместе с тем меня порадовало, что Терциел не стал использовать смертоносных заклинаний: Стрелу Огня или Молнию, Ледяной Палец или Пригоршню Искр. Значит, не все еще отосланные Священным Синклитом на Север миссионеры попрали догматы Сущего Вовне, его запрет на лишение жизни человека человеком.
Пружинистыми шагами подошел Сотник.
– Что-то ты стал опаздывать, Глан, – прищурилась Бейона. – Или нет?
– Прости, – пригорянин слегка усмехнулся. – Думал тебе приятное сделать. Брицелла мы взяли…
– Вот как!
– …и даже живого.
– Где он? – От ненависти, прозвучавшей в голосе женщины, мне даже страшно стало. – И где Экхард?
– Экхард у себя в спальне. Он словно чем-то тяжелым пристукнутый. Смотрит, улыбается…
– Этот! – она кивнула на кабинет. – Стрыгай в балахоне! Чтоб у тебя кишки узлом завязались! Чтоб ты языком удавился! Чтоб тебе бельмами…
Стоявший по-прежнему рядом Гуня восхищенно крякнул. Если раньше «речные ястребы» малость недолюбливали Ард’э’Клуэнского канцлера, то теперь, похоже, у нее есть возможность стать их кумиром. По части крепких словечек во всяком случае.
– Жрец? – Сотник расстегнул перевязь с ножнами, швырнул ее на пол.
– Он, – пробасил командир речников. – Никак не можем выкурить-то…
– Только не убивай его! – запоздало выкрикнул я, вызвав сочувственные взгляды речников. Так глядели бы на неизлечимо больного или немощного калеку.
Глан с разбегу нырнул в дверной проем.
Арданы затаили дыхание, прислушиваясь.
Грохот, словно мебель ломают. Звуки ударов. Резкие выдохи…
Сотник вывалился словно пьяница, не сумевший одолеть порожек придорожной харчевни. Зацепился ногой за ногу, упал. Поднялся на четвереньки и снова упал, припадая щекой к грязному затоптанному камню.
– Ни хрена себе, – пятерня Гуни полезла в затылок, сдвигая шлем на переносицу.
Захрипев, пригорянин сел, подпирая себя рукой. Из его носа сбегала на левый ус тонкая алая струйка.
– Сейчас передохну…
– Не надо, – я уже решился. А что поделать? Хоть и не самый достойный, видно, человек этот Терциел, а все-таки какие-то остатки совести сохранил. Мог бы давно всех пожечь, а только отбивается. Чем все закончится? Рано или поздно его амулеты иссякнут – не на всю же жизнь он их наготовил, – а потом его просто убьют. Осознанно или в горячке ткнут железом, и все.
Попробую я с ним справиться. А заодно спасти.
А что?
Щит Воздуха у меня сплетен давно. Я добавил в него Силы. Упрочнил насколько мог – неизвестно, что взбредет жрецу в голову, если он увидит, что противостоят ему не беспомощные, по понятиям магии, бойцы, а волшебник. Тем более варвар необученный. Именно так в Храме относились ко всем людям, занимающимся магией, не пройдя подготовку в Школе, суровое ученичество и скрупулезное обучение.
Итак, я шагнул через порог, толкая Щит перед собой. Совсем как прошлым вечером в караулке подземной тюрьмы. Гелка не отставала, крепко вцепившись в мою ладонь. Вот и кабинет.
Позади крепкого, сбитого на века дубового стола стоял высокий мужчина, одетый в светло-коричневый жреческий балахон. Все верно. Ранг Терциела предусматривает именно такой цвет мантии. Секундул – вообще едва заметный беж. А Примулы всегда появляются на людях в белых одеяниях. Жрец смотрел на меня и Видел. Видел Щит, сплетенный из струй Воздуха перед моей грудью, видел распирающую меня Силу. Сомневаюсь, что он догадывался, откуда я ее черпаю. Хотя от жрецов высших рангов можно ожидать всего, чего угодно.
Чародей выглядел заметно утомленным. Высокие залысины поблескивали от выступившего пота. Тронутые сединой волосы топорщились как после борьбы. Кожа обтянула скулы и нос, словно он постился дней десять.
На столе перед Терциелом лежали амулеты. Много амулетов. Десятка два с половиной, а то и три. Хватит надолго, но все же до бесконечности запасенную в них Силу не растянешь. Чуть в стороне – рукой не дотянешься – красовался легкий арбалет. Из таких стреляют одной рукой. Я даже не обратил внимания – заряжен он или нет.
Мгновение, и жрец заметил меня. Глаза его лихорадочно блеснули, он прищелкнул пальцами правой руки, сжимая в левой желтоватую статуэтку – по виду роговую.
Могучий удар Кулака Воздуха впечатался в мою защиту. Спаси и помилуй Сущий Вовне! Каково же приходилось арданам и Сотнику, если надежно сплетенный Щит едва не прорвался? Надо будет после поглядеть – не отбиты ли у пригорянина печень или легкие. Или воинов он не бил так сильно?
Терциел скривился и ударил снова. А затем еще и еще.
Воздух в кабинете гудел и начал греться. Еще бы! Такой накал магии.
Без труда вобрав еще Силы – казалось, возможности Гелки ничем не ограничены, – я упрочнил Щит, делая его одновременно шире, чтоб сбоку не зацепил. А потом толкнул края Щита вперед, выгибая его наподобие обычной миски, из которой селяне похлебку черпают. Подал вперед.
Немного растерявшийся жрец, чью растерянность заметно было по суетливым движениям пальцев, зашарил по столу, выбирая новый амулет.
– Сдавайся, – вполголоса проговорил я. – Жизнь сохраним. Обещаю.
– Пошел прочь, дикарь, – отрывисто выговаривая слова, ответил Терциел. – Пригорянской ведьме я живым не сдамся.
Здорово же они любят друг друга. Просто кошка с собакой.
– Даю слово, – попытался я вразумить его.
– Слово варвара? Дорогого же оно стоит…
Он рассмеялся, подхватывая выбранный наконец-то амулет. И тут же перед ним сгустился воздух, образовывая Щит. Я должным образом оценил мастерство жреца. Вот что значат годы усердных упражнений.
– Дави, Молчун, – шепнула Гелка.
Что ж, нужно и в самом деле его придавить. Как гвардейца и надзирателя в караулке. Оглушить для его же пользы, отобрать амулеты, а там поговорим.
Я переместил Щит Воздуха вперед. Зашуршали по полу обломки табурета, а может, и двух табуретов – уж очень много щепок валялось перед столом.
Терциел двинул свой Щит навстречу. Ох, непростой оказался этот Щит. Прямо посередке его выступал остряк – что-то вроде умбона на обычных воинских щитах. И остряк давил на мой Щит, раздвигая жгуты Воздуха, расталкивая их. Еще немножко, и… А там, я чувствовал, шип не задержится – прянет мне в сердце. Уж перед тем, чтобы уничтожить мага-дикаря, достойный ученик Соль-Эльринского Храма не остановится.
Отвечая Терциелу, я уплотнил свой Щит в средней, самой вогнутой части, и удивительно, но остановил продвижение шипа.
Брови жреца поползли вверх, он судорожно зашарил левой рукой по столу, не забывая усиливать натиск.
Ладно, усиливай, усиливай! Мне есть чем ответить.
Еще немного Силы, идущей через Гелку, и Щит Терциела пополз назад под напором моего.
Лопнул, разлетаясь облачком каменной крошки, амулет в ладони чародея, но он успел перехватить Силу из другого с ловкостью, еще раз подтверждающей многолетний опыт.
Ах, так? Вот тебе еще!
Стол пополз на Терциела, царапая ножками пол. Еще немного, и охвачу его куполом, прижму к стене.
Жрец-чародей сопротивлялся отчаянно. Побагровел, сгорбился, словно принимая на плечи неподъемный груз. На его висках вздулись жилы. Один за другим лопались, приходя в негодность, амулеты. Но движение моего Щита Воздуха замедлилось, почти остановилось.
Еще чуть-чуть добавим.
Стол перевернулся, упал, ударив Терциела по ногам. Он вскрикнул, ослабил на мгновение контроль над Силой, и тут я отчаянно толкнул свой Щит…
Что произошло, я сразу не понял. Очевидно, потоки Силы, черпаемые жрецом из амулетов, под моим напором пошли вспять. Он закричал. Коротко, как пролетающая над гладью Озера чайка. Наверное, очень неприятно сразу утратить ощущение Силы, лишиться в один краткий миг, подобный удару сердца, обретенной магии. Препятствие, удерживающее мой Щит, исчезло, и я едва успел остановить его, чтоб не расплющить противника о стену.
– Все! – выдохнул я, отпуская Гелкину ладонь, а с ней и Силу.
Терциел тряс головой и разевал рот, как выброшенная на берег рыбина.
– Заходите! – крикнул я в двери.
Сколько заняла схватка? Они там ждут, волнуются…
А когда обернулся, то увидел безумные глаза Терциела и направленный на меня самострел.
Медленно, как в страшном сне, палец нажал на спусковую скобу, тугой жгут из крученых медвежьих жил толкнул бельт.
Стальной граненый штырь сорвался с желобка и полетел…
В меня.
Я следил как завороженный за приближающейся смертью. Попытаться уклониться? А выйдет? Скорее всего, нет.
Как она успела? Зачем решилась на бессмысленную жертву?
Гелка втиснулась между мной и острием бельта. Дотянулась в нелепом, неловком падении. С чмоканьем сталь вонзилась ей в спину, с левой стороны, где-то возле лопатки.
Моих ушей достиг жалобный вскрик, и тут же время понеслось с обычной скоростью. Или даже быстрее.
Истошно заорал Гуня, проносясь мимо меня. Тяжелый сапог выбил самострел из ладони Терциела. Здоровущий кулак, с добрую репу величиной, врезался чародею в ухо. Жрец мешком отлетел к стене, ударился о нее плечом и безвольно сполз.
Я успел подхватить Гелку на руки. Не дал упасть, а осторожно уложил лицом вниз. Граненый бельт торчал пальца на четыре. Он вошел между позвоночником и левой лопаткой. Легкие, аорта… Сердце вряд ли затронуто, раз еще жива.
Холщовая рубаха и теплая меховая безрукавка быстро напитывались кровью. Несмотря на то, что я придерживал Гелку за плечо, Сила не ощущалась. Наверное, слишком сильная боль блокирует ее возможность притягивать Силу. Как же это плохо! Значит, я не смогу ее вылечить. Остановить кровь, ускорить заживление… Без магии ничего не выйдет.
Глан опустился рядом на одно колено:
– Плохо дело?
Я вздохнул. Что тут ответишь?
Кровь бы остановить. Перевязать. Но для этого нужно бельт вытащить. А я не смогу, зная, что любое неосторожное движение убьет ее. Убьет мою дочку, которую я так и не удочерил по правилам.
– У-у, трупоед… – Бейона шагнула к лежащему без сознания Терциелу. В ее опущенной руке, скрываясь в складках юбки, мелькнул корд.
Я бросился вперед. Схватил ее за руку. Богатырем я никогда не был, но восемь лет кайлом в забое отмахал, а это что-то да значит. Пригорянка дернулась, но вырваться не смогла.
– Ты чего, Молчун?
– Стой! Погоди! Ты кровь остановить сможешь?
– Да не лечила я никогда.
– Ну, попробуй!
– А сам?
– Да я ж без Силы…
– Амулеты поищи, – вмешался Сотник. – Могли на пол свалиться.
Гуня сорвал со стены факел, посветил.
Ага, как же. Откуда там амулетам взяться? Сам я и постарался. Все в пыль развеялись.
– Стрыгай мне в печенку! – Бейона с силой вогнала корд в ножку стола. Спасибо, что не под ребро кому-нибудь. Терциелу, например.
Терциелу!
Вот полноправный жрец. Хорошо обученный, опытный. Уверен, и в лечении толк знает.
Я схватил его за грудки, приподнял. Хотел ровно усадить и поговорить как подобает. Но жрец завалился на бок, отирая спиной стену.
– Ну, ты и врезал, – услышал я за спиной голос пригорянки. – Не убил хоть?
И виноватый бас Лыгора:
– Дык, кто его знает-то. От души приложил.
– Живой он, живой, – отрывисто бросил я, не оборачиваясь. – В обмороке, похоже.
Бейона, кажется, раньше других догадалась, зачем мне нужен Терциел.
– По щекам его похлопай, – посоветовала она.
Что по щекам? Водой бы его окатить холодной. Да воду пока принесешь, дочка кровью изойдет. Тем не менее я пошлепал чародея по щекам. Вначале легонько, потом сильнее, а потом и вовсе «от души», почти как «речной ястреб».
Сущий Вовне! Сотвори чудо! Я же тебя никогда ни о чем не просил.
И чудо свершилось. Терциел открыл глаза. Охнул. Попытался снова опустить веки.
Этой возможности я ему не дал. Встряхнул, забирая в кулак побольше светло-коричневой ткани. Подтянул поближе и, глядя в серые, какие-то блеклые глаза, яростно прошипел:
– Иди и лечи…
Он непонимающе заморгал, и тогда я швырнул его, как куль с пенькою, на середину разгромленного кабинета, туда, где Глан, стоя на коленях, придерживал в ладонях Гелкину голову.
– Ну, видишь, что сотворил? Лечи!
Терциел подполз на четвереньках к раненой девчонке. Притронулся кончиками пальцев к напитавшейся кровью овчине. Прохрипел:
– Амулет!
– Нет амулетов, – жестко произнесла Бейона.
– Мне нужен амулет, – повторил жрец.
– Нету, лечи так. – Я почувствовал, как в груди закипает глухое бешенство. Как калечить, так ему амулеты без надобности, а как лечить – подавай.
– Я не могу без амулетов, – неожиданно твердо заявил Терциел. – Она умрет.
И тут меня прорвало. Знаю ведь, безоружных пленных бить нехорошо, а не удержался. Носок моего сапога врезался чародею в бок, под ребра. Он согнулся и перекатился на спину. А я ударил еще раз, стараясь попасть по зубам. Терциел немножко отвернул голову, и подошва только мазанула по подбородку.
– Если она умрет, – заорал я, не помня себя от гнева, – ты ее не переживешь! И я обещаю тебе все круги Преисподней! Лечи! Ну!
Я еще занес ногу, но бить не стал. Почувствовал вдруг отвращение. Будто в кучу гнилой капусты тычу сапогами. А следом пришли презрение и жалость к растрепанному человеку, корчащемуся на полу в измаранном жреческом балахоне, с побагровевшим от удара Гуни ухом, с обреченностью в глазах, достойной больше барана, над горлом которого занесли нож.
– Ладно! Пошел вон, мразь.
Почему никто не остановил меня? Стояли и равнодушно смотрели, как я бью его. Бью человека, который ответить мне не может, даже боится заслониться локтем от пинков. Я махнул рукой:
– Уползай, убийца.
И сплюнул. Кажется, попал на подол мантии.
Терциел, натужно кряхтя, сел. Посмотрел на меня снизу вверх.
– Кто она тебе, дикарь?
– Дочка! Тебе-то что за…
– Я буду лечить ее.
Вначале я не поверил ушам. С чего бы это он так раздобрился? Но потом подозрения отступили. Не до них стало.
Первым делом Терциел провел ладонью Гелке по лицу, погружая в сон. Вцепился в черенок бельта и рывком вытащил его из раны.
Хлынула кровь. Я испугался, что ее не остановить, но жрец справился. Зажал рану ладонью, напряженный и сосредоточенный. Ему тоже приходилось нелегко. По своему опыту знаю, одновременно собирать Силу из Мирового Аэра, концентрировать ее в себе, а не в амулете, накапливать достаточное количество и тут же преобразовывать в стихийную и использовать – это не гарнец сушеного винограда умолотить. Не всякий сумеет. Но Терциел, видимо, не зря носил светло-коричневую мантию.
Вода и Земля – стихии, наиболее подходящие для лечения. Земля – кости и плоть мира, а ручьи и реки, озера и моря – суть кровь мира. А подобное лечится подобным. Иногда, правда, чародеи-лекари добавляют немного Воздуха. Правильно, воздух – душа мира. Но с болезнями духа бороться очень тяжело. Сломать разум человека легче, чем после вылечить, восстановить утраченное.
Жрец шевелил губами, не открывая плотно сжатых век. Сейчас ему зрение не нужно и даже вредно. Он пользуется внутренним зрением. Находит разорванные кровеносные сосуды, плотно соединяет их стенки и дает толчок волокнам – срастайтесь! Трудная работа, очень кропотливая, требующая полного сосредоточения.
– Ты глянь-то! Он же сам на себя не похож, – прошептал над моей головой Лыгор.
Точно!
Работа с Силой напрямую далась Терциелу тяжело. Его кожа на щеках и лбу посерела и производила впечатление неживой, подобно старому пергаменту. Нос заострился, как клюв ворона. Как будто он вливал в Гелку собственную жизнь, каплю за каплей.
Вдруг жрец дернулся и едва не упал.
– Держись! – я схватил его под мышки, прижимая к груди, как родного брата. – Держись…
Он еле заметно кивнул и продолжал лечение.
В воцарившейся тишине я слышал, как гулко высморкался кто-то в коридоре, как взволнованно сопит Гуня, как снаружи, во дворе замка, звонко заржал конь.
– Все… – Терциел отнял ладони от спины Гелки и обмяк у меня на руках.
– Как она? – наклонилась Бейона, но жрец не ответил. Он впал в странное полузабытье. Глаза открыты, но взор начисто лишен человеческого понимания. Так осоловело смотрит откормленный к празднику гусь, который уже даже глотать не может, не то что ходить или летать. И сам как тряпка – будто из спины вынули хребет.
Я растерялся, не зная, что с ним делать. Уложить бы…
– В порядке, – Сотник движением опытного воина, умеющего не только отнимать жизнь у врагов, но и сберегать ее остатки у соратников, коснулся живчика на шее Гелки. – Слабенько, но ровно. И дышит без натуги. – Он осторожно стер кровяной след в уголке рта девочки.
– Дай мне, – Гуня наклонился, перехватывая у меня безжизненное тело Терциела. – Куда его теперь?
Бейона промолчала. Враг-то он ей враг, но ведь такое дело вышло…
– Оставь пока тут, – распорядился Глан. – Молчун, ты с Гелкой побудешь?
– Да, конечно, – я закивал так, что едва голова не оторвалась.
– Тогда пошли, – он вскочил и стремительно вышел. Речники потянулись следом. Похоже, Глан после победы над Киселем стал их признанным кумиром.
А я остался в комнате с изувеченной мебелью. Рядом лежали, едва дыша, два человека. Гелка, которая вошла в мою жизнь меньше года тому назад, но уже успела стать самым дорогим на свете существом. И жрец, уроженец моей далекой родины, бывший совсем недавно злейшим врагом, стремившимся убить меня. И ведь он едва не преуспел в этом деле. А потом искупил вину, отдав всего себя, почти без остатка, исцелению.
Я понял, что не только не дам казнить Терциела, но даже не допущу малейшего наказания, какими бы злодеяниями против короны Ард’э’Клуэна он ни замарался.