- Держись. Сам видишь, как я занят. Будь матери опорой.
Я говорил "да", и на этом наши разговоры кончались. Даже с мамой и то он говорил очень редко и мало. "Война, работа, он ведь ответственный..." думал я, защищая себя от плохих мыслей. Они были, эти мысли. Например, мне иногда нехорошо думалось: вот он молодой еще, совсем здоровый, и дома. Ну, не совсем дома, не в Ленинграде, но ведь с нами, не на фронте, не там, откуда появляются такие, как отец Антона. Ну, конечно, трудится, наверно, очень нужные дела делает, но все это не то. Я понимал, что думаю о нем несправедливо, но думал так.
И все же никуда не денешься - лучше поговорить вначале с ним, чем с мамой. Время уже не терпело: в школе вовсю составляли списки.
Сегодня отец должен был прийти пораньше - так он сказал утром. Я сидел в палисаднике на бревнах, поджидая его. У моих ног яростно выкусывал блох Шняка.
Захлопнув за собой калитку, отец козырнул мне мимоходом и ступил на крыльцо.
- Папа, - тихо позвал я.
- Что? - спокойно спросил он.
- Мне с тобой надо поговорить, - сказал я тоже как можно спокойнее, хотя внутри у меня все дрожало.
- Сию минуту?
- Да, сейчас.
Он, кажется, немного удивился, но сошел с крыльца и остановился надо мной.
- Я слушаю, - сказал он.
- Мама тебе кто? - спросил я, уставясь в землю.
- Жена, - сказал он так, что мне сразу стало холодно.
- А я тебе кто? - уже крикнул я так отчаянно, что Шняка вскочил и залаял.
Ну, читал я в книгах: "Его лицо окаменело". Читал, а тут увидел: его лицо окаменело.
- Сын, - сказал он медленно. - Это все, что ты хотел меня спросить?
Я смотрел в землю, видел ту же траву, которую видел и позавчера и вчера, видел черные и белые пятна Шняки, видел даже цветы, но я ничего не видел. Я чувствовал, что словно скала надо мной нависла - вот она стоит и сейчас обрушится на меня...
Шняка лаял остервенело и не то чтобы на отца, а в сторону, но коричневый собачий глаз косился именно на него. Отец, поморщившись, отодвинул пса ногой и сказал:
- Ну, что ж, поговорим. - И присел рядом со мной на бревно. Начинай.
А я и не знал, с чего начинать. Я был уверен, что без его разрешения мама не отпустит меня на Новую Землю. Но я знал и другое: если он разрешит, мама никогда не простит ему этого. И тут вдруг я понял, что перекладываю решение на их плечи. Мама - это мама. С нее хватит и Катюшки и бабушки, а тут еще я. А отец - это отец. Я неожиданно вспомнил, как однажды еще совсем маленьким я плакал, пожалев галчонка, которого на даче соседские ребята повесили на суку белой березы, и как отец тогда сказал маме, утиравшей мне слезы:
- Не расти из него хлюпика. Он должен стать мужчиной.
- Но это же ужасно! - сказала мама.
- Ужасно, - сказал отец. - Но лучше было бы, если бы он не распускал нюни, а полез бы в драку за эту несчастную птицу.
...Мы сидели рядом на бревне, и я попросту трусил.
- Говори, - сказал отец.
И, ринувшись, как с кручи, я сказал:
- Я еду на Новую Землю.
- Так-таки едешь? В эту знаменитую яичную экспедицию? - спросил он насмешливо.
Я кивнул.
- А почему тебе хочется ехать? - как-то подчеркнуто спросил он.
- Ну-у... ребята наши едут и... вообще... Новая Земля.
- "Ребята едут". "Новая Земля". - Он встал и сказал твердо: - Не разрешаю. И не подумай, что уж очень оберегаю тебя, нет. Хотя и не уверен, что тебя пропустит медицинская комиссия. Ты только об этом хотел мне сказать?
- Только об этом, - сказал я.
- Я не разрешаю, - повторил отец и ушел в дом.
А время шло. Уже работали медицинская и отборочная комиссии. Уже Антон, Арся, Саня Пустошный, даже Витька Морошкин и еще некоторые ребята из нашего класса были зачислены и готовились досрочно сдать школьные экзамены. А я все чего-то ждал и на что-то надеялся.
- Ну, моряк с печки бряк, готов сундучок? - спросил как-то вечером Громов, придя с "Зубатки".
- Какой сундучок?
- Матросский. Ну, чего нахмурился? Печаль-тоска в глазах?
- Отец не отпускает, - сказал я.
Громов взял меня за плечо, повернул к себе и спросил серьезно:
- А здорово хочется?
- Да.
Капитан с сомнением осмотрел меня с ног до головы.
- Хм-м, хочется, говоришь... Слабоват ты еще. Не выдюжишь, пожалуй.
- Выдюжу! - крикнул я. - В Ленинграде выдюживал. Вы только поговорите с родителями.
- Ладно, попробуем. Но смотри, родителей, может, и уговорим, а вот медицина... Дуй в кильватере. - И он крупно зашагал в дом, а я поплелся за ним.
Еще с порога он сказал маме:
- Ну, Юрьевна, своего собирайте. Со мной поедет.