Когда Антон вернулся, Аня, решительно сдвинув брови, подошла к нему. И я увидел, как он вдруг покраснел отчаянно и как-то даже засуетился. Работавший рядом со мной Славка хмыкнул:
- Чуете, хлопцы? Гордый наш Антоша, как мороженое, тает. Знаете, такое, с вафлями - на одной вафле написано "Антон", а на другой... Как зовут эту чю-ю-дачку?
Антон свирепо глянул на него и насупился. Арся толкнул Славку локтем в бок:
- Ты чего не в свои дела лезешь?
- Скажи-ка! - удивился Славка. - Тут, оказывается, чувства.
- Дурак ты, Одесса-мама, - сердито сказал Арся, - умный, а дурак.
Аня, не обращая внимания на ребят, громко говорила Антону:
- Ты бы хоть узнал, спросил: что дома, как...
- А ты что, - сказал Антон, - туда... к нам ходишь?
- Хожу, - сказала Аня, - и буду ходить.
- Как отец-то? - спросил Антон.
- Лежит, - ответила Аня, - все по-прежнему. А это вот тебе Нина Семеновна передала.
Она протянула Антону сверток.
- Отнесешь обратно, - угрюмо сказал Антон. - Не нужны мне ее заботы.
- Что-о?! - крикнула Аня. - Ну, знаешь... А еще... Антон Корабельников у нас самый сильный, Антон Корабельников у нас самый справедливый, Антон... - Она вдруг махнула рукой и пошла с причала.
Антон рванулся, будто хотел побежать за ней, но сразу остановился. Исподлобья оглядел нас всех - ребята делали вид, что ничего не слышали, ничего не заметили.
- Суется куда не надо! - громко и с каким-то фальшивым задором сказал он Арсе.
- Го-ордый, - нехорошо усмехнувшись, сказал Арся, - смотри, как бы эта гордость тебе боком не вышла.
- А ну вас, - тихо сказал Антон и снова ухватился за мешок с солью.
Работу закончили в этот день поздно. Усталые, сидели мы с Арсей на ящиках у гакоборта* и молчали. К причалу подошла синяя "эмка", пофырчала немного и остановилась. Из нее неловко, боком вылез здоровенный командир-моряк, обошел машину, открыл и придержал дверцу. Вначале вышел мужчина в штатском, а за ним легко почти выпрыгнул на доски пристани другой моряк - невысокий, плотный, с круглым розовым лицом и небольшими рыжеватыми усиками. Я сразу заметил на рукавах его синего кителя широкие золотые шевроны. "Ого, шишка!" - подумал я и тут же увидел на груди у него Золотую Звезду на красной ленточке. Герой! У меня даже сердце екнуло - не так часто живого Героя Советского Союза увидишь. И лицо его показалось мне ужасно знакомым.
- Кто это? - спросил я Арсю и толкнул его локтем, потому что он смотрел в другую сторону.
Арся нехотя повернул голову и вдруг вскочил и вытянулся, словно по стойке "смирно".
- Это же Папанин, - сказал он. - Папанин Иван Дмитриевич...
Как же я его не узнал?! Я ведь знал, что он здесь, в Архангельске. И папа мне много рассказывал о нем, и дома у нас - в Ленинграде - была большая фотография всех четырех героев Северного полюса. Но наверно, тысячи фотографий, которые печатались в газетах и журналах, наверно, даже кинохроника - это одно, а живой человек, которого видишь вот так, рядом, это совсем другое.
Я вспомнил, как несколько лет назад в весенний ледоход по Неве плыла довольно большая льдина. На ней стояла палатка из серого одеяла, и бегала смешная кудлатая собачонка, и четыре пацана гордо размахивали красным флагом. Конечно, речная милиция быстро сняла их с этой "дрейфующей льдины". Спросили, как их зовут. Самый маленький сказал: "Папанин!", самый высокий ответил, что он - Кренкель, а двое других, конечно, были Федоров и Ширшов. Ну, а собака, само собой, - пес Веселый... Тогда, в тридцать седьмом году, в папанинцев играли так же, как и в Чапаева, даже на Кавказе играли... А я вдруг не узнал самого Папанина.
- Ты его знаешь? - спросил я у Арси.
- А кто ж его не знает! - ответил Арся. - Он у нас такими делами заворачивает. И Архангельский порт он переделал, железную дорогу почти на сорок километров проложил - от Экономии до Исакогорки, переправу через Двину наладил. А мост плашкоутный у Исакогорки видел? Дорогу так и зовут папанинская... если хочешь, то и наша экспедиция без него никуда бы...
К машине подошли Громов и Людмила Сергеевна. Потом вместе с нашим комиссаром Папанин поднялся на "Зубатку".
- Ну что, промышленники, - сказал Папанин, оглядывая нас веселыми глазами, - накормите Архангельск?
- Накормим, товарищ Папанин! Не беспокойтесь!
- А я и не беспокоюсь. - Иван Дмитриевич обернулся к подошедшему Громову и добавил: - Какие же они салаги, Афанасий Григорьевич? Орлы они, альбатросы, а не салаги. С такими - горы своротить можно. Ну, успеха вам! Как уполномоченный Государственного Комитета Обороны даю добро вашей экспедиции!
Мы закричали "ура".
Папанин козырнул и направился к трапу. "Эмка", фыркнув голубоватым дымком, ушла с причала...
А 5 июля на ходовом мостике "Зубатки" установили два пулемета Дегтярева. Мы с уважением поглядывали на строгие вороненые стволы с конусообразными глушителями. Теперь наша "Зубатка" не просто старенький траулер, а почти что военный корабль.
Людмила Сергеевна собрала всю экспедицию на главной палубе. Всегда улыбчивая и веселая, в этот день она была очень серьезной.
- Вчера в сводке Информбюро было сказано, что третьего июля... - Она замолчала, потом, откашлявшись, тихо продолжала: - Наши войска оставили Севастополь.
Кто-то ахнул, что-то чертыхнулся, и сразу же наступила тишина, и пронзительный плачущий крик чаек стал каким-то особенно тревожным. Ребята, которые сидели или лежали на палубе, встали. И так стояли молча, опустив головы. Молчала и Людмила Сергеевна.
- Восемь месяцев! Восемь месяцев держались... - сказал Славка.
- Эхма... - протянул кто-то за его спиной.
- Что будет-то? - спросил тоскливо стоящий рядом со мной паренек.
- Ну! - свирепо закричал Баланда, и все удивленно повернулись к нему. - Заныли: "Что будет, что делать..." А все равно накладем им по... Он глянул на Людмилу Сергеевну и осекся.
Людмила Сергеевна тряхнула своими короткими, светлыми волосами и сказала:
- Грубовато, конечно, но по существу. Обязательно... накладем, Вася! Я не буду произносить речей. Вы сами все понимаете. От нас требуется сейчас только одно: выполнить свой долг. И пусть наше дело не на поле боя, но делать его мы должны хорошо. Это будет та доля, которую мы внесем в победу... Будет трудно, очень трудно...
- Подумаешь, яйца птичьи собирать... - это сказал Шкерт.
- Заткнись, рачьи твои глаза! - закричал Колька Карбас и стал протискиваться к Шкерту.
- Прекратить! Немедленно! - властно крикнула учительница.
Колька остановился. Наш комиссар обвела всех взглядом.
- Есть еще, кто так думает?
Наверное, многие из нас считали, что настоящее наше место на фронте, а не в птично-яичной, но не об этом надо было думать. Раз посылают нас, значит, больше некому. Значит, мы можем здесь принести сейчас самую большую пользу. Это сказал за всех нас Антон.