В какой-то момент мне кажется, что я снова проваливаюсь вниз, в подземный лабиринт, и мысль о заключённой там в камне Лавии обжигает почище горячего дыхания пустыни. Лавия. Вот кому я нужна, точнее, не я — кровь. Исцеление. Освобождение…
Лавия — хитрая, безжалостная, беспринципная. Могущественная. Ненавидящая всех и вся. Неужели Рем-Таль вступил с ней в сговор?..
Нет, неправильная постановка вопроса. Неужели Рем-Таль такой идиот, что мог подумать, будто я — или он — останусь живой после того, как попаду во власть Огненной? Что он останется в живых? Что его вожделенный трон будет стоять на чём-то, кроме груды костей?
Возможно, он действительно доверчивый идиот. Слишком долго ждавший своего — и так и не дождавшийся. И моё предложение занять должность виннистера было для него не наградой, отнюдь. Оскорбительной подачкой.
Но я ничего не успеваю ему сказать — песок взметается вверх, подхваченный горячим стремительным вихрем. Стена песка идёт на нас, как цунами — но, не дойдя буквально пару метров, беззвучно оседает, расползается в разные стороны, оставляя неподвижно стоящую худенькую, почти детскую фигурку. На голове пришельца — венок из пустынного манника, такой объёмный и тяжёлый на вид, что удивительным кажется то, как тонкая шейка мальчика не переламывается от его веса.
— Ты долго, — маг вытягивает руку параллельно земле — и полоса песка поднимается, прижимается к его руке, словно металлическая крошка к гигантскому магниту, застывая прямо в воздухе узким лезвием без рукояти. В два шага вечный подросток, воздушный маг Вертимер подходит ко мне и несколько взмахивает своим импровизированным мечом, разрезая стягивающие мои руки и лодыжки верёвки. Я едва не вскрикиваю, но движения мага точны, словно все сто пятьдесят лет он упражнялся исключительно в фехтовании. Я предпочла бы удержаться верхом на камале, но не в таком состоянии — ослабевшее измученное тело соскальзывает вниз. Каким-то чудом Вертимер оказывается рядом и подхватывает меня на руки, слишком сильные для его тщедушной на вид фигурки. Песок поднимается и кружится вихрем, твердеет на глазах, словно пластилиновый мультик на ускоренном режиме: лепится подобие трона, подобие крытой беседки над головой, и я на автомате опускаюсь на песчаное сидение, твёрдое, как камень.
А потом Вертимер оборачивается к Рем-Талю — и порыв ветра отшвыривает Первого Стража на десяток метров. Судя по его ошеломлённому лицу — на такое он не рассчитывал.
— Ты был непочтителен с демиургом, человек.
Рем-Таль поднимается на ноги почти мгновенно. Отряхивается и идёт к нам — ветер придерживает его, но хотя бы не сбивает с ног.
— Между нами был договор!
— Был, — равнодушно кивает Вертимер. — Но за такое обращение с демиургом я оторву тебе руки. В договоре не было указано, что я не могу это сделать.
Маг отворачивается от Стража и делает шаг ко мне. Опускается на одно колено — я вжимаюсь в песчаный трон, разглядывая юношу, который старше меня раз в шесть — а выглядит безобиднее цыплёнка.
— Мне жаль, что всё произошло именно так.
Его слова можно отнести к чему угодно. К проклятию, остановившему его рост и изуродовавшему кожу. К моему появлению в Криафаре. К моей скорой смерти.
— Мне тоже, — одними губами отвечаю я. В конце концов, менталистка Нидра отнеслась ко мне… адекватно. Нидра попросила за себя и не выдала демиурга остальным. Может быть, и Вертимер…
— Мне нужно проверить, — словно извиняясь, говорит маг, и венок — полузасохшее, съёжившееся растение — точно юркая випира, живое, извивающееся — сползает мне на колени, моментально браслетами-кандалами обхватывает окровавленные после верёвки запястья.
Я даже вскрикнуть не успеваю, как одушевлённый земной магией Вертимера куст выпускает шипы — или они всегда у него были? — и эти острые иглы прокалывают кожу, а песок утягивает меня внутрь, как болотная трясина. Тяну руки — и шипы вспарывают кожу, оставляя окровавленные бороздки.
— О да, демиург! — видеть почти плотское вожделение на этом юном, детском лице… отвратительнее вдвойне. Поникший стебель цветка расправляется, на глазах наливается силой, соком, жизнью. Выпускает белоснежный цветок — туго сомкнутые лепестки подрагивают.
— Демиург… — Вертимер равнодушно отшвыривает своего зелёного любимца с моих коленей, как нежная девица — упавшего с потолка таракана. Я никуда, совершенно никуда не могу сдвинуться, чем больше пытаюсь вырваться, тем глубже тону. Живот, грудь, ноги и руки по локоть увязли в тяжелой и вязкой субстанции, так мало напоминающей нормальный песок.
Мои окровавленные, разодранные в лоскуты запястья Вертимер целует. Не просто целует — слизывает выступившую кровь, жадно, втягивая шершавыми, как камни, губами капельки, контрастно склизко-мягким языком, облизываясь, едва ли не урча, как голодный кот. Желудок сводит рвотными спазмами. Вертимер с его кожей, больше похожей на корку засохшего апельсина, кажется мне огромным хищным насекомым — богомолом или деформированным гигантским комаром. Кажется, ещё чуть-чуть — и он вцепится в меня зубами.
Подошедший Рем-Таль хватает его за плечо и оттаскивает назад:
— Мы так не договаривались! Хватит!
Вертимер словно и не слышит его, и не видит. Он смотрит на свои руки, перепачканные в моей крови и песке, ощупывает лицо — а песок, оставшийся без контроля мага, выпускает меня из своих цепких объятий.
Но бежать мне некуда. И я даже не пытаюсь бежать.
Маг закрывает лицо ладонями, его плечи трясутся — мелко-мелко, и трудно разобрать, смеётся он или плачет.
— Ты получил своё! — Рем-Таль старается говорить уверенно и твёрдо, но получается у него так себе. — Теперь…
— Получил?! — Вертимер резко поднимается на ноги, а песок закручивается вокруг нас смерчем, и Рем-Таль дёргает меня за плечо, прижимая к себе. Но я всё равно успеваю увидеть произошедшие с магом перемены. Корка разгладилась, и теперь он выглядит даже более юным и беззащитным, чем раньше. Нежно-розовые гладкие щёки с трогательными ямочками…
Но не этого он хотел.
— Моя кровь не панацея от всего! — выкрикиваю я, прежде чем он скажет или сделает что-то. — Она лечит болезни, а не просто исполняет желания! Твоё тело не меняется… это не болезнь, это нечто иное, результат, точнее, рикошет божественного проклятия. Снять его могут только сами духи-хранители.
— А кто их создал?! — еще более пискляво выкрикивает маг, смахивая слёзы со щек. Яростно взмахивает тонкими руками. — Кто?! Ты!
Песчаный смерч застывает над нашими с Рем-Талем головами. Возможно, в нём целая тонна песка — и как минимум десять тонн отчаяния. Хватит, чтобы похоронить нас заживо, размозжить головы — уж наверняка.
— Я выполнил свою часть договора! — повышает голос Рем-Таль. — Не моя вина, что у тебя не вышло. Теперь ты выполняй свою!
— Видишь ли… — Вертимер внезапно улыбается, и от этой улыбки мне становится совсем, совсем уж нехорошо. — Договор такая хитрая штука…
— Мы заключили его, как положено. На крови!
Я чувствую, что Рем-Таль на грани, и его руки сжимают мои плечи до синяков.
— Слишком много крови, — Вертимер смеется, тонко, дребезжаще, и резко обрывает сам себя. — Когда мы проводили ритуал призыва демиурга в мир, я позаимствовал у тебя каплю. Не помнишь? Я сказал тебе, что она была нужна для усиления призыва, но на самом деле это было не совсем так. Я просто приберёг её до лучших времён. Ты заключил договор с самим собой, Страж короны. Девушку я забираю.
Кажется, пальцы Рем-Таля сейчас сломают мне кость. Он не возражает, не выкрикивает оскорблений или чего-то пустого и бессмысленного в этом же духе, просто произносит:
— Зачем она тебе?
— Мне — уже незачем, это верно. Но есть та, которая ждёт её, ждёт уже целую вечность. Я просто хочу её порадовать. Сказать по правде, я никогда не хотел ничего иного так сильно.
Глава 60. Криафар.
Дальше всё происходит почти мгновенно, словно пространство между мной и Рем-Талем взрывается, и нас разбрасывает в разные стороны воздушной, точнее песочной волной. Меня втягивает внутрь, стремительно, и Рем-Таля я больше не вижу. Я выкрикиваю его имя, уже понимая, что это бесполезно, что он меня не услышит, а если бы и услышал — это ничего бы не изменило, и всё равно не могу перестать кричать и звать его. Не на помощь. Я хочу услышать, что он жив, что сумасшедший маг, которому уже нечего терять, не уничтожил его — просто так, чтобы не оставлять следов. Но ответа нет. Впрочем, у меня заложило уши, песок везде, свет так резко сменяется тьмой, что трудно думать и помнить о чём бы то ни было, погрузившись в калейдоскоп стремительно меняющихся физических ощущений: глухота, слепота, удушье, и я не знаю, за что хвататься, что пытаться прикрыть и уберечь.
К счастью, это длится недолго. Я не ощущаю удара от падения, боли как таковой, но воздух вокруг сотрясается, и всё наваливается разом: я слепну, глохну и задыхаюсь, содрогаясь от попыток выплюнуть песок, вытрясти его из себя. Не чувствую собственного тела, а когда всё заканчивается, понимаю, что не могу пошевелиться.
Золотые рунические знаки вспыхивают то тут, то там — и темнота отступает. Даже не успев разглядеть окружающее пространство, я понимаю, что уже была здесь, буквально несколько дней — а кажется, целую вечность — назад.
Постепенно я осознаю не только пространство, но и себя в пространстве. Я не лежу. Стою. Нет, не стою, вертикально зависаю в воздухе, стопы не касаются земли. Одежды нет, никакой. Руки раскинуты в стороны, ноги, наоборот, сжаты, и я вдруг понимаю, что моя поза до боли напоминает позу одного распятого на кресте бога из моего мира.
Пытаюсь скосить глаза на собственные ладони, но не получается. И я их не чувствую. Ноги ниже колен, руки дальше локтей онемели.
Каменный крест — или что у меня за спиной — вдруг приходит в движение. Медленно движется, подрагивая, кренясь то в одну, то в другую сторону, постепенно ускоряясь. Я словно лечу, точнее — падаю, не имея возможности остановиться или как-то замедлить это параллельное земле и небу падение. Стремительно приближаюсь к высокой отвесной скале, не успеваю даже закричать — остановка такая резкая, что голова автоматически запрокидывается назад — а потом мой многострадальный лоб врезается в камень.
Если бы в желудке была хоть какая-то еда, она бы наверняка выплеснулась наружу, но тошнота быстро отступает, уступая дорогу звону в ушах и слабости.
Что-то подталкивает меня вперёд, вдавливает в скалу с такой силой, что кажется, органы внутри сплющиваются и лопаются мыльными пузырями. Камень холодный и твёрдый, но я прилипаю к нему, как муха к полоске скотча.
Чей-то низкий голос, в котором так трудно узнать подростковые птичьи интонации Вертимера, что-то бормочет — усыпляюще-мерное и в то же время ритмичное, нечленораздельное.