89225.fb2
Больше я не успела подумать ничего, но рефлексы сработали, и я установила антинекромантовую защиту. А в следующий момент поняла, что это мне не поможет. Потому что на меня обрушилась сила совсем иного характера. Сила вины за проступки, которые я когда-либо совершала в своей жизни. Она буквально сбила меня с ног – позже ребята рассказывали, что я упала на землю, и они подумали, что это все, конец. У меня как будто сдернуло предохранитель с длинной памяти, и она начала показывать мне картины моего бытия чуть ли не самого рождения. Я сгорала со стыда за все – за то, что доставляла столько хлопот издерганным родителям – ведь им приходилось слушать мои вопли и менять пеленки! За то, что испугала до смерти бабушку, когда в восемь лет выпрыгнула со второго этажа, за то, что не ела суп, заботливо приготовленный ей же, за двойки в школе, за отказ от любого послушания. Краем сознания я понимала, что ситуация (особенно с пеленками) абсурдна, но пока ничего не могла с собой поделать – приходилось в очередной раз стыдиться того, что отказала противному мальчику Вове в совместном проведении времени в кинотеатре «Таруса». Кажется, это было в седьмом классе. Дальше – больше, чем взрослее я становилась, тем больше были мои проступки. Оказывается, у меня в закромах памяти хранилось много чего интересного. Я бы никогда не поверила, скажи мне кто-то, что я испытываю нестерпимое чувство вины по поводу того, что я поступила в МГУ, а многие девочки, желающие во что бы то ни стало выйти замуж за умных и красивых парней с моего факультета, остались с носом. А уж о несостоявшихся студентах-мальчиках, которым грозила армия, и вовсе говорить не приходится. Кстати, на наше астрономическое отделение был конкурс аж сто двадцать человек на место. Вообще-то, официально он был куда меньше, но многим абитуриентам предки купили студенчество, и все остальные боролись за жалкие остатки. Вот какой нехилый счет выставила мне моя память.
Все это время я мужественно боролась с навалившейся на меня напастью – отговаривалась, оборонялась, пыталась возражать, что «они» сами ничего не знали, не умели и вообще, были не достойны. Но, по мере того, как мне выдвигались все новые и новые обвинения, я все больше и больше изумлялась. Прежде всего себе. Ну в самом деле, чего это я стыжусь-то все время? Ну, делала, ну, в пеленки. Ну и что с того, собственно? И, больше того, молодец, что делала, зато вон какая большая да красивая вымахала, а то, не попусти боги, копила бы все в себе, и недели не протянула бы. И я улыбнулась.
О! Жить немедленно стало легче, несмотря на параллельные мучения по поводу того, что не оправдала надежд, возложенных на меня научным руководителем – как же, я, «краснодипломница», и в аспирантуру не пошла, в то время, как он, заботливый, уж и документы за меня успел подать. Я воспряла духом, все еще не понимая, но уже чувствуя, что весь этот стыд и позор – всего лишь я сама, впитавшая, как губка воду, оценку окружающих. И что окружающим, скорее всего, и дела до меня по большому счету, как всегда, не было. Лишь бы вела себя спокойно, как подобает, как все, а уж что я тем переживаю – мое личное дело, и их, вообще говоря, никаким боком не касается.
В следующий миг я воспылала громадной любовью к некроманту Велимиру, невольно подарившему мне такое поистине потрясающее (и, что греха таить, очень актуальное для меня, страдающей гипертрофированным чувством вины по жизни), открытие. Позже ребята рассказали, как одним слитным движением поднялась я на ноги, радостная, готовая поделиться своим всепоглощающим чувством со всем миром. О том, что я поняла, что я – свободна! Свободна от оценки окружающих, потому что всегда существовала только моя собственная. Только я сама себя всегда осуждала, а все остальные были и вовсе ни при чем.
Теперь я стояла и спокойно воспринимала свои же наезды на себя, любимую. И то, что не смогла, тупица эдакая, постичь простейшую магию металла («ну и что?»), и то, что не помогла Ладожцам в восстановлении порядком порушенного города в результате визита маленького заблудившегося Иззи («подумаешь, сами справились!»). Лишь думала о двух вещах. Во-первых, о том, что все отечественные психотерапевты плакали бы от счастья, попадись им пациент с таким вот чувством вины – это же сколько денег из него можно вытянуть! А, во-вторых, что будет, когда я благополучно доберусь до последнего эпизода своей жизни.
Ага, а вот и он. Я, оказывается, виновата в том, что не смогла как следует защитить свое ненаглядное начальство, и, больше того, отняла право у тех, кто тоже горел желанием вступиться, и кого это наверняка получилось бы лучше меня.
«Во-первых, еще ничего не доказано», – удивленно подумала я. – «А во-вторых…»
Додумать я не успела. Из матовой сферы, окружающей меня, высунулся огромный узловатый перст:
– Виновна! – раздался голос со всех сторон.
– Сам ты виновен, – спокойно ответила я. – Не фига меня обвинять, я это и сама умею лучше тебя. На себя лучше посмотри.
Раздался громкий «Чпок!», сфера лопнула, и я увидела окружающих. Радостных волхвов, Терентия и Макарыча, недоумевающих металлиста и друида Макса, и, конечно же, ошеломленного, все еще не осознающего того, что он остается в живых, но уже расплывшегося в глуповатой улыбке Бориса Ивановича. И осунувшегося, разом превратившегося в седого старика, лишенного всякой силы некроманта Велимира. Ибо – да, таков был немедленный суд «Книги Правосудия». Волхв Борилий полностью оправдан, предвзятое судейство со стороны обличенного властью некроманта карается по закону отнятием магических способностей – самой тяжкой карой для природного волхва, наказания, по сути дела, куда более страшного, чем смертная казнь.
«Все же, недалеко ушла эта книжка от пресловутой первобытной системы „око за око, зуб за зуб“», – отрешенно подумала я. – «Будь она хоть трижды „Книгой Правосудия“».