Он поднял лампу, чтобы лучше осветить мрачное темное пятно. Я отвернулся и взглянул на графа. Много разного просилось мне на язык, но я решил, что лучше молчать. Я не мог понять, то ли я стал жертвой самой зловещей шутки, которая когда-либо приходила на ум человеку, то ли мой проводник действительно сумасшедший. Он медленно повернулся, и тут я услыхал за спиной странный звук. Это мог быть и утихающий уже ветер, шуршащий листьями снаружи, но что-то в нем ощущалось более мягкое и ритмичное. А когда граф поднял лампу немного выше, я увидел, что к нам подходит девушка, одетая в простое темное платье, и в неверном свете лампы мне показалось, что она вполне могла бы сойти с одной из тех несуществующих картин древних мастеров. Улыбка самой Мадонны, милая ясность лица, почти неземная... Когда она подошла поближе и взгляд ее устремился на меня, ее лоб пересекли чуть заметные морщинки. Она выглядела извиняющейся и печальной. Я понял, что передо мной -- самое прекрасное, на что я когда-нибудь смотрел. Мой проводник поставил лампу на старинный сундук и повернулся ко мне:
-- Сударь, -- начал он с видом человека, уставшего выполнять свою задачу, -- вот кто может все показать вам лучше, чем я. Прошу меня извинить.
Он повернулся и оставил нас, а я, онемев, смотрел на пришедшую. Каким бы я ни был реалистом, я сомневался, что это -- живой человек.
-- Боюсь, сударь, -- заговорила она, -- что мой отец предавался одной из своих обычных мрачных шуток. Он водил вас по замку и показывал несуществующие сокровища?
-- Это моя вина, мадмуазель. Я не должен был навязываться.
-- Если вас привела сюда любовь к старине, -- возразила она, -- вы имели
полное право прийти, но, видите ли, все, чем мы когда-то владели, пропало.
Этот дом -- приют пустоты.
Я вздрогнул, потому что с ее словами атмосфера этой огромной комнаты, казалось окончательно остудила мою кровь. Но тут же кровь снова согрелась, потому что глаза собеседницы сияли, и от этого у меня быстрее забилось сердце. Никогда прежде не стоял я возле подобной красоты.
-- Мадмуазель, -- рискнул я, -- хотелось бы, чтобы здесь действительно нашлись сокровища, которые вы могли бы мне показать.
Она тихо засмеялась, но стала незаметно направлять меня к дверям.
-- Под этой крышей нет больше сокровищ, -- повторила она.
Я остановил ее движение, каким бы оно ни было медленным.
-- Мадмуазель, -- голос с трудом повиновался мне, -- поверьте, я говорю со
всем возможным уважением, говорю от всего сердца и со всей скромностью -
здесь еще осталось сокровище, более великое, чем любое произведение искусства
из тех, что когда-либо украшали эти стены.
Голос мой дрогнул от страсти. Я говорил серьезнее, чем когда бы то ни было в
жизни. Улыбка ушла с ее губ, но мягкий вопрос в глазах сделал ее еще
красивее.
-- Вы что же, пытаетесь льстить мне, сударь? -- спросила она.
-- Я пытаюсь найти слова, мадмуазель, -- ответил я, -- чтобы сказать, что
вы -- удивительнее всего, о чем мне приходилось в жизни мечтать. если вы
отошлете меня без надежды на новую встречу, то сделаете несчастнейшим из людей.
Она слегка наклонилась ко мне. Мы стояли в центре большого зала, и ветер,
свистя в трещины оконных стекол, заставлял метаться огонь лампы и выплескивал вокруг нас хаос теней. Девушка коснулась моей руки пальцами. Их прикосновение было почти лаской.
-- Тогда вы должны вернуться, -- прошептала она, -- потому что я не хочу
никого делать несчастным.
Кажется, я закрыл глаза в приливе экстаза, -- а открыл я их для кошмара. Минуту-другую я ничего не мог разобрать кругом. Я полулежал на каком-то тряпье на обочине дороги, опираясь спиной о низкую кирпичную стену. Напротив лежали четыре или пять фигур, все распростертые, неподвижные, с закрытыми лицами. Всего в нескольких ярдах от меня странно и гротескно высилась огромная бесформенная масса металла дерева и холста -перевернутый автобус, из разбитого радиатора которого еще вырывалась, шипя, струя пара и уносилась вниз, в ущелье. В ушах у меня стояли приглушенные рыдания, время от времени слышались крики боли. Двое мужчин, похожие на врачей, хлопотали поблизости, один из них вместе с женщиной в одежде монахини как раз склонялся над распростертой фигурой рядом. Немного дальше по дороге жандарм сдерживал все прибывающий поток экипажей и автомобилей.
-- Что такое? -- выдохнул я. -- Как я попал сюда?
И тогда мне ответил голос из-под большого белого капюшона рядом -- и мне почудилось, что я снова оказался в том замке-мавзолее:
-- Авария. На ваш автобус налетел другой. Столкновение очень тяжелое. Полежите спокойно, пока приедет скорая помощь...
Я попытался повернуться, чтобы взглянуть, было ли и лицо тем же самым -- и на время меня не стало.
* * *
Меня выхаживала до самого выздоровления очень милая сестра -- но капюшон ее капюшоном, а голос ее ничем не привлекал и пухлые щеки и добрые глаза не таили никакого очарования. Из-за легкого ранения головы мне на время запретили всякие вопросы. Своим чередом однако -- скорее, чем ожидали, -- я окончательно поправился. Скоро я смог сидеть. Первым навестил меня Дэнхем, тот, кто назвал меня снобом за неприязнь к автобусам! Он явился с рукой на перевязи, но в остальном отделался очень легко. несколько минут мы обменивались банальностями. Потом, раз уж в голове у меня прояснилось, я впервые принялся задавать вопросы.
-- Расскажи мне, что случилось, -- попросил я.
-- Мы задержались для небольшой починки, -- начал он, -- ты это помнишь, правда? -- у обочины дороги. Ты решил выбраться и взглянуть, что там не так. Примерно в пятидесяти ярдах выше по склону был крутой поворот, и вот оттуда-то и выскочил моторный дилижанс, потерявший управление. Тормоза отказали, водитель ничего не мог сделать. Он только сидел, пытался рулить и орал. Наша колымага загородила всю дорогу, так что и говорить было не о чем. Я кубарем вылетел в окно, и как раз вовремя. Тебя бросило на автобус, когда он смялся в лепешку. Не будем слишком много об этом говорить. Нервы мои уже не те. Нас было шестнадцать человек в этой штуковине, как тебе известно, и восьмерых убило на месте.
-- Но я же вовсе не был поблизости во время столкновения, -запротестовал я.
-- Конечно же ты был, -- настаивал Дэбенхем. -- Ты наклонился и разговаривал с механиком, а дилижанс мчался слишком быстро, чтобы ты мог успеть отскочить. Я как раз поднимался на ноги и видел тебя совершенно отчетливо.
Надо сказать, что мне многое казалось странным в эти первые дни выздоровления, и я успел решить не торопиться с вопросами и соображениями.
-- Послушай, -- сказал я Дэбенхему, -- как сказал бы юрист, допрашивая свидетеля, высказываю тебе предположение, что я вылез из автобуса, проник на территорию замка через дыру возле ворот, и прошел по меньшей мере пол-аллеи прежде, чем произошло столкновение.
Дэбенхем серьезно взглянул на меня.
-- Форрестер, -- посоветовал он, -- постарайся выбросить эту мысль из головы. Все мы слегка не в себе и по сей день, но твои раны говорят за себя сами.
После того, как тебя подобрали, ты пролежал без сознания по меньшей мере десять дней, а то, как ты безуспешно пытался увернуться от дилижанса, видел не только я, но и каждый из тех, кто остался в живых.
Я закрыл глаза.
-- Ладно, -- сдался я, -- расскажи, что нового в Англии.
У меня достаточно сильная воля, и, несмотря на все соблазны, я больше не задавал своему другу вопросов, ни тогда, ни потом. Я поставил себе задачу выздороветь и преуспел в ее решении сверх всяких ожиданий. Скоро мне позволили сидеть на свежем воздухе, а позднее -- совершать короткие вылазки на автомобиле. Даже и тогда я не стал спешить. Я дождался, пока снова набрался сил и почувствовал себя человеком. Тогда нанял автомобиль и направился к месту происшествия. Я велел шоферу остановиться напротив ворот. тут меня снова ждала неожиданность. Увидев, что я выхожу, шофер перекрестился.
-- Месье ведь не собираетесь входить туда? -- торопливо заговорил он умоляющим тоном.
-- Через полчаса вернусь, -- сказал я ему. -- Хочу взглянуть на замок.