— Ты сейчас сядешь, сложишь руки и будешь ждать, пока я не приду.
— Я попаду в беду, — предупредил андроид. — Ну я вот точно знаю, что попаду.
— Ну тогда ладно. Кое-что ты можешь сделать. Тот портфель, о котором ты говорил, можешь его стеречь.
— Да, сэр, — разочарованно произнес Херкимер.
— Девушка по имени Ева Армор живет в этом отеле. Знаешь о ней что-нибудь?
Херкимер покачал головой.
— Но у меня есть кузина…
— Кузина? — удивился Саттон.
— Ну да, кузина. Она была сделана в той же лаборатории, что и я, и потому она мне как бы двоюродная сестра.
— В таком случае, у тебя пропасть как бы братьев и сестер.
— Да, — сказал Херкимер. — Много тысяч. И мы держимся вместе. Что, — очень ханжески добавил он, — является образцом семьи.
— Ты думаешь, что кузина может что-нибудь узнать? — спросил Ашер.
Херкимер кивнул.
— Она работает в этом отеле. Она может мне кое-что рассказать.
Он выдернул из кучи бумаг, лежащих на столе, листок.
— Я вижу, сэр, — сказал он, — что они к вам пробрались.
— О чем ты говоришь? — сердито спросил Саттон.
— Из Лиги равенства, — объяснил Херкимер. — Они поджидают любого, кто имеет какой-то вес в обществе. Они составили петицию.
— Да, — подтвердил Саттон. — Точно, они говорили что-то о петиции. Хотели, чтобы я ее подписал.
— И вы не сделали этого? — с деланным безразличием спросил Херкимер.
— Нет, — отрезал Саттон и пристально посмотрел на него.
— Ты — андроид, — сказал он грубовато. — Я думаю, ты им симпатизируешь.
— Сэр, — объяснил Херкимер, — они могут иметь в виду только хорошее, но действуют неправильно, — просят благотворительности, жалости для нас. Но нам не нужны милосердие и жалость.
— А что вам нужно?
— Чтобы нас признали равными человеку, — ответил Херкимер, — Но признали не по особому разрешению, не по человеческой терпимости.
— Я понимаю, — серьезно сказал Саттон, — думаю, что понял, когда они меня поймали в холле. Хотя не уверен, что мог бы это четко выразить.
— Дело обстоит так, сэр, — спокойно рассказывал Херкимер. — Человеческая раса создала нас. Вот что нас гложет. Они сделали нас с точно таким же намерением, с каким фермер выращивает свой скот. Они делают нас для какой-то цели и для нее же и употребляют. Они могут быть добрыми к нам, но за этой добротой стоит жалость. Они не могут разрешить нам самим использовать свои способности. У нас нет врожденного притязания на основные права человека. Мы…
Он сделал паузу, яркий свет в его глазах потух, лицо разгладилось.
— Я вам надоедаю, сэр? — спросил он.
Саттон резко заговорил:
— В этом я твой друг, Херкимер. Никогда не забывай этого. Я твой друг и доказал это заранее, не подписав этой петиции.
Ашер стоял, всматриваясь в андроида.
“Дерзкий и скрытный, — подумал он. — И это мы их такими сделали. Вместе с маркой на лбу на них лежит печать рабства”.
— Можешь быть спокоен, — заверил он Херкимера, — я вас не жалею.
— Благодарю вас, сэр, — смутился Херкимер, — от всех нас благодарю.
Саттон повернулся к двери.
— Бентон промахнулся, — вдруг сказал он, — я не мог не убить его.
Херкимер кивнул.
— Но дело не только в этом, сэр. В первый раз я услышал, что человека можно убить пулей в руку.
— В руку? — с недоумением переспросил Саттон.
— Совершенно верно, сэр. Пуля попала ему в руку, и больше его нигде не задело.
— Он был мертв, не так ли?
— О да, — подтвердил Херкимер, — очень, очень мертв.
Адамс нажал на зажигалку и подождал, пока пламя выровняется. Он не отрывал глаз от Саттона, в глазах которого не было мягкости, но это в нем самом были и неуверенность, и жесткость, и раздражительность… хорошо скрытые, но были.
“Этот неотрывный взгляд, — напомнил себе Саттон, — это его старый трюк. Он свирепо смотрит на тебя, с каменным как у сфинкса лицом и, если ты не привык к нему и ко всем его штучкам, он может заставить тебя поверить, что он — Господь Всемогущий”.
Да только этот свирепый взгляд не всегда хорошо у него получается, не то, что раньше. В нем чувствуется напряжение, которого не было двадцать лет назад. Была только твердость. Гранит. А сейчас гранит начинает выветриваться.
Он хочет что-то сказать. Что-то, отчего ему не по себе.
Адамс провел зажигалкой по набитой чашечке трубки взад и вперед, обдумывая не спеша, заставляя Саттона ждать.
— Вы, конечно, знаете, — начал Саттон медленно, — что я не могу быть с вами откровенным.