Саттон покачал головой.
— Почему вы не вычеркнете 61 Лебедя из своих списков-поисков? Сделайте вид, что ее там нет. От 61 Лебедя нет абсолютно никакой опасности. Лебедяне никогда не потревожат человека, а человек никогда не попадет туда. Впредь бесполезно и стараться.
— У них не машинная цивилизация?
— Нет, — ответил Ашер, — не машинная.
Адамс сменил тему.
— Ну-ка, посмотрим, сколько тебе лет, Ашер?
— Шестьдесят один, — ответил Саттон.
— Гм, — проворчал Адамс, — совсем еще ребенок, только начинаешь.
Его трубка погасла, и он ковырял ее пальцем, исследуя, но уже не хмурясь.
— Что ты планируешь делать дальше? — поинтересовался он.
— У меня нет планов.
— Ты хочешь остаться на службе, не так ли?
— Это будет зависеть от того, как вы к этому отнесетесь, — ответил Саттон, — хотя я предполагаю, что буду вам не нужен.
— Мы должны заплатить тебе за двадцать лет, сказал Адамс почти ласково. — Деньги тебя ждут. Можешь взять их, когда выйдешь отсюда. Почему бы тебе не взять их прямо сейчас? А можешь взять еще три или четыре года отпуска.
Саттон ничего не ответил.
— Приходи еще как-нибудь, — пригласил Адамс, — мы поговорим по-другому.
— Я не изменю своего решения.
— А никто тебя и не просит.
Саттон медленно поднялся:
— Мне жаль, — сказал Адамс, — что ты мне не доверяешь.
— Я летел, чтобы сделать дело, — решительно заявил Саттон, — я его сделал. Я обо всем сообщил.
— Да, это так, — подтвердил Адамс.
— Полагаю, вы не потеряете со мной связь?
В глазах Адамса мелькнул мрачный огонек.
— Всенепременно, Аш. Я не потеряю с тобой связь.
Саттон спокойно сидел в своем кресле — сорок лет были вычеркнуты из его жизни.
Потому что он снова вернулся на сорок лет назад.
…даже черные чашки были те же самые.
Через открытые окна доктора Рэйвена в кабинете слышались молодые голоса и топот ног студентов по тротуару. В кронах вязов разговаривал ветер, и этот звук был ему знаком. Где-то вдалеке звенел церковный колокол, а прямо через дорогу был слышен девичий смех.
Доктор Рэйвен вручил ему чашку кофе.
— Думаю, что я прав. — и глаза его блеснули, — три куска и без сливок.
— Да, это точно, — подтвердил Саттон, изумленный тем, что доктор мог помнить. “Но помнить, — сказал он себе, — это легко. Я, кажется, смог бы все помнить. Как если бы куски старых привычек начищались и полировались в моем мозгу все эти чуждые годы, ожидая, как прибор заботливо хранимого столового серебра на полке, когда придет время употребить его снова”.
— Я помню эти мелочи, — усмехнулся доктор Рэйвен, — чепуховые, бессмысленные мелочи, как, например, количество кусков сахара, и что сказал человек шестьдесят лет назад, но я, бывает, путаюсь в важном… в том, что, как считается, должен помнить каждый человек.
Беломраморный камин был ярко начищен до самого сводчатого потолка, и гербовый щит университета на его полированной поверхности был таким же ярким, как в последний день, когда Саттон его видел.
— Я думаю, — обратился к доктору Саттон, — вы удивитесь, почему я пришел.
— Ничуть, — возразил доктор Рэйвен. — Все мои мальчики рано или поздно возвращаются повидать меня, и я рад видеть их. Это заставляет меня гордиться.
— Я и сам удивляюсь, — улыбнулся Саттон, — и мне кажется, я знаю, почему, но это трудно объяснить.
— Тогда давай спокойнее, — сказал доктор Рэйвен, — помнишь, так, как мы привыкли. Мы сидели н обсуждали вопрос и, наконец, прежде, чем отчетливо понять его, мы находили суть.
Саттон коротко рассмеялся.
— Да, я помню, доктор. Тонкости теологии. Существенные различия в сравнительной религии. Скажите мне вот что. Вы провели за этим всю свою жизнь, вы знаете о религиях земных и других более чем любой человек на Земле. Были ли вы способны хранить одну веру? Вы когда-нибудь испытывали искушение уклониться от учения вашей расы? Доктор Рэйвен поставил чашку.
— Я мог бы заранее знать, что ты озадачишь меня. Ты делал это все время. У тебя была сверхъестественная способность поставить именно тот вопрос, на который человеку труднее всего ответить.
— Я больше не буду вас озадачивать, — заверил его Саттон, — по-моему, вы нашли какие-то хорошие, можно сказать, даже лучшие черты в прошлых религиях.
— Ты нашел новую религию?
— Нет, — произнес Саттон, — это не религия.
Церковный колокол все звонил, а девушка, смех которой доносился, ушла. Ее шаги на тротуаре были уже далеко.
— У вас не было когда-нибудь чувства, — внезапно спросил Саттон, — словно вы сидите здесь и слышите то, что, как вам известно, вам не дано было услышать?
Доктор Рэйвен покачал головой.
— Нет, не думаю, что я когда-нибудь это чувствовал.
— Если бы услышали, что бы вы сказали?