— Иэх, — топор безжалостно обрушился на толстое суковатое полено и с хрустом перерубил его на две части. Крепкий седобородый мужик лет шестидесяти выдохнул облако белого морозного воздуха, засадил лезвие топора в чурбан и распрямился. Смахнул серым рукавом телогрейки мутные капли пота, сбив на бок ушанку, оставляя на лбу грязные следы.
Я тихонько постучал по деревянным доскам калитки. Старик обернулся и увидел меня. Глянул из-под косматых седых бровей и хрипло спросил:
— Чего тебе, парень?
— Здравствуйте, Иван Дмитриевич, — дружелюбно улыбнулся я.
— Ну здравствуй, коли не шутишь, юноша, — усмехнулся седобородый. — Чего надобно?
— У меня к вам письмо от Константина Николаевича.
— Какого Константина Николаевича? — прищурился старик. Под его изучающим тяжелым взглядом я почувствовал себя неуютно.
«А старик хватку то не потерял. Матерый волкодав. Именно так и определяются бывшие менты и гебешники. По специфическому, давящему взгляду. На подследственных или подозреваемых так смотрят. Или на подозрительных, незнакомых людей. Профессиональная деформация. Надеюсь, дед, ты знал, что делал, когда писал записку-письмо», — мелькнула в голове тревожная мысль.
— Генерал-лейтенанта, Константина Николаевича Шелестова. Он просил передать, что время отдать должок наступило и ещё вручить вам лично в руки письмо от него, — на одном дыхании выпалил я.
— От Кости, значит? — из взгляда ушла настороженность. — А ты кто, будешь, юноша? Что у тебя с бровью?
Я машинально потрогал пальцем полоску пластыря.
— Так получилось. Я вам чуть позже все расскажу.
Дед продолжал внимательно изучать меня.
— Странный ты, парень. Непонятный. Не на занятиях почему-то. В твоем возрасте молодежь где-то учится или работает, коли постигать науки не хочет. И куртка у тебя интересная. Немного мятая и, похоже, наспех от грязи очищена. Повторю вопрос: Кто, ты такой, юноша?
— Внук Константина Николаевича Шелестова, Алексей.
— Внук, говоришь? — прищурился дед. — А, похож. Вылитый Костя, в молодости. Только пониже да пожиже.
— Мы так и будем стоять на морозе? Или позволите мне в дом войти? — саркастично поинтересовался я. — Мне точить лясы с вами недосуг. Записку вам от деда хотел передать. Но если она вас не интересует, не отнимайте у меня время, скажите и я уйду.
— Ты гляди, какой ершистый, — усмехнулся Иван Дмитриевич, — Костя в твои годы таким же был. Конечно, позволю. Куда я денусь?
Старик неторопливо двинулся навстречу. Хлопья снега сочно хрустели под толстыми серыми валенками. Крепкая мозолистая ладонь сдернула защелку, и распахнула жалобно скрипнувшую калитку.
— Заходи.
Я не заставил себя упрашивать и юркнул во двор, придерживая рукой лямки рюкзака.
Дед ещё раз окинул меня внимательным взглядом, развернулся и зашагал к дому. Я шёл следом, смотрел на маячившую впереди широкую спину в старой серой телогрейке с вылезшими на плече нитями ваты и прикидывал, как построить разговор. Чувствовал, что человек явно не простой. Да и дед кое-что о нём рассказал, когда письмо передал.
Дверь оказалась не заперта, старик дождался меня, распахнул её и жестом пригласил зайти.
— Обувку свою в тамбуре скидывай, грязь не заноси. У меня слуг нет, сам убираюсь, не барин, чай, — ворчливо предупредил меня хозяин.
Из раскрытой двери потянуло теплом и домашним уютом. Меня немного развезло, и дед это сразу заметил.
— Давно на морозе бегаешь? — усмехнулся он, закрывая дверь.
— Часа два, — честно признался я. — До Авдеевки автобусом добирался, а потом пришлось к вам шагать. Вы, как партизан, Иван Дмитриевич, в такую глушь забрались, что так просто не добраться.
— Знаю, — улыбнулся дед. — У нас транспорт редко ходит. Мало людей здесь осталось. В Авдеевке, и клуб, и магазин большой, и колхоз под боком. Школа с библиотекой имеются. Вот народ туда и потянулся к цивилизации поближе. А здесь уже мало кто живет. Умирает Терехово. И до войны всего лишь несколько семей жило. А сейчас вообще, только я, да ещё пара старух соседок осталось. Да семья одна выбрала дом, получила ордер у председателя, и сюда перебралась. Отчего, не ведаю. Неудобно тут. Даже в магазин нужно в соседнюю деревню идти минут пятнадцать. Кстати, тебе нужно было до Боровков доехать, а не в Авдеевке сходить. Быстрее бы добрался.
— Ага, — ухмыльнулся я. — Уже знаю. Просветили люди добрые по дороге. С одной из ваших соседок тоже познакомился. Она мне и подсказала, как ваш дом найти.
— Это какой соседкой? — нахмурился дед, — высокой и худой или низкой и полной?
— Со второй. Сидела на лавочке у дома, закутанная в серый платок почти до самых глаз. Марьей Тимофеевной представилась. Перед тем как рассказать, как к вашему дому пройти, выспрашивала, по какому делу приехал, и кем вам прихожусь.
— И что ты ей сказал? — дед ухмыльнулся уголками губ и с интересом ждал ответа.
— Что родственник ваш — внучатый племянник, и приехал навестить. Иначе бы не отстала, и как дом найти не рассказала. Дед такую ситуацию предусмотрел и предупредил, как и что говорить. Он знал, что вы живете один, изредка сын приезжает, и с местными особенно не откровенничаете.
— Костя меня как облупленного знает, — ухмыльнулся Иван Дмитриевич, — считай, с тридцатых годов знакомы. И виделись часто, пока я в это захолустье не уехал. Как он там поживает?
— Умер сегодня утром, — перед глазами встало улыбающееся лицо деда, к горлу подкатил ком, грудь сперло спазмом. Я резко выдохнул, всхрипнул, и стиснул челюсти, пытаясь держать себя в руках. Горечь свежей потери рвала душу. Когда я об этом не думал, все было относительно нормально. Как только вспоминал деда, хотелось выть и крушить всё вокруг. Было очень больно. Даже в прошлой жизни я так не переживал его смерть.
— Мои соболезнования, — посерьезнел хозяин. — Светлая память Константину Николаевичу. Настоящим мужиком и человеком был. Таких сейчас уже не делают.
Старик замолчал, насупившись и задумавшись. Даже лицо немного обмякло и осунулось, возле губ проступили трагические складки, резче обозначились морщины на лбу и под глазами. Известие о смерти старого товарища его явно расстроило.
— Ладно, — вздохнул Иван Дмитриевич. — Не стой на пороге. Ботиночки свои скидывай, куртку на крючок вешай, и в комнату проходи. Там обо всём поговорим.
— Ага, — кивнул я, повесил куртку и присел, развязывая шнурки на ботинках.
— Надевай, — возле меня с глухим стуком упали войлочные тапочки.
— Спасибо, — поблагодарил я. Ногам сразу стало тепло и уютно.
— А чего шапку не снимаешь? Боишься, продует? Так и будешь в ней по дому ходить? — дед иронично поднял бровь.
— Вы, Иван Дмитриевич, слишком много вопросов задаете. Как на допросе. Похоже, задавать вопросы когда-то было вашей профессией, — пробурчал я.
— Ты смотри, и тут угадал, — криво усмехнулся старик. — И ведь не поспоришь. В точку попал. Из бывших я.
— Ментов или гебешников?
— Откуда вы такие шустрые беретесь? — притворно удивился старик. — Тебе вопросы мои не понравились, а сам допрос мне устраиваешь. Вот, посидим чайку с баранками откушаем, я письмо Кости прочту. После, может, и отвечу тебе, коли нужным сочту. Ты шапочку-то снимай. Не стесняйся.
«Петушок» снимать не хотелось, но пришлось. Я вздохнул и стянул шапку.
— Мда, всё страньше, и страньше, как когда-то говорил мой начальник, — протянул дед, рассматривая мою макушку, залепленную тонким слоем бинтов и держащуюся на пластырях у висков и на шее. — И как это понимать?
— Получилось так, — смущенно пробормотал я. — Потом расскажу. Вы записку сначала прочтите.
— Проходи, Алеша, — дед неловко посторонился, пропуская меня в комнату. И когда я сделал шаг вперед, резко притиснул меня к стене, придавив горло предплечьем, а его здоровенная лапа, задрав свитер, вытащила «бульдог» у меня из-за пояса. Дуло пистолета уперлось мне в бок. Я был настолько ошарашен, что даже не сопротивлялся.
— Очень прошу, не дергайся, — тихо попросил дед. — Если ты ко мне без злого умысла пришел, всё будет нормально. Просто не люблю, когда ко мне в гости со стволами являются. Всякое в жизни бывало, и одну важную истину я хорошо усвоил — иногда лучше перестраховаться.
Затем меня ухватили за шиворот и резко развернули лицом к стене. Здоровенная пятерня прошлась по карманам, похлопала по груди и спине, забрала рюкзак. В руки Ивана Дмитриевича перекочевал миниатюрный «дерринжер».
— Ни черта себе, — выдохнул старик, продолжая удерживать меня. — Дирринжер, настоящий. Я такой только у американских офицеров в 45-ом видел. Ты случаем, Леша, в ЦРУ не подрабатываешь?
— Наоборот, — буркнул я. — Сам от них прячусь.
— Так, Алексей, я тебя отпущу, только ты, повторяю, не буянь, не надо. Навыки у меня ещё остались, могу ненароком стрельнуть и тебя положить. Письмо где?
— В боковом кармане рюкзака.
— Замечательно.
Рука старика перестала прижимать меня к стене.
Я развернулся. Старик уже отошел на пару шагов и внимательно контролировал каждое моё движение.
— Ты в комнату-то проходи, — пригласил хозяин.
Я зашел и осмотрелся. У дальней стенки — печка с дымоходом, уходящим в потолок и лежаком. Из-под заслонки идет волна тепла, слышится треск горящих дров. Посередине комнаты старый стол с потертой скатертью. Рядом четыре деревянных стула. На столе возвышается дымящийся самовар. Недалеко от него чашка с блюдечком и холодильник с вязанкой баранок наверху.
— Присаживайся, — Иван Дмитриевич кивнул на стулья, продолжая держать пистолет наготове, — а я пока сидор твой посмотрю. Может, там тоже чего интересного найду.
— А вам не кажется, что лазить по чужим вещам, нехорошо, — не удержался я. — Как-то это непорядочно выходит.
— Не кажется, — отрубил старик. — Ты сам посуди. Приходит молодой парень, говорит, что внук старого друга. Вид такой, словно его крепко били. За поясом ствол. В заднем кармане второй. И как я, по-твоему, должен на всё это реагировать? От излишней доверчивости меня жизнь давно отучила. Много моих друзей в могилах лежат из-за недостаточной бдительности. Да и у меня был случай…
Иван Дмитриевич замолчал, задумавшись.
Внезапно картинка перед глазами потеряла четкость, затуманилась и поплыла. Очередное видение накатило неожиданно, и моё сознание растворилось в событиях 35-летней давности…
Лето 1943 года выдалось жарким. Девятнадцатого апреля вышло постановление Совнаркома о передаче особых отделов НКВД в ведение Народного Комиссариата Обороны и о реорганизации его в Главное управление контрразведки НКО «СМЕРШ» для борьбы с антисоветскими деятелями, шпионами, диверсантами и другой агентурой немцев, ведущих в тылу Красной Армии террористическую и иную подрывную деятельность. А уже с наступлением июня пришлось, как следует поработать. Старший лейтенант Иван Березин вместе с боевыми товарищами занимался выявлением групп немецкой агентуры на территории Приморской оперативной группы. По данным УКР «СМЕРШ» Ленинградского фронта летом немцы начали массовую переброску агентов именно на этом участке.
С разведшкол фашисткой разведки в Риге, Вентспилсе, окрестностях Таллина, мысе Кумна засылались диверсанты и шпионы, набранные из пленных красноармейцев, моряков Балфлота и идейных противников Советской власти, добровольно пришедших служить рейху.
Генерал-майор Александр Семенович Быстров, руководивший управлением контрразведки СМЕРШ по Ленинградскому фронту и его заместитель полковник Иосиф Лоркиш разработали план мероприятий по противодействию агентуре противника.
На передовой были выставлены секреты и засады. Работали патрули, проверяя всех подозрительных лиц. Были созданы и подготовлены 34 специальные поисковые группы, патрулировавшие населённые пункты, леса и побережье Финского залива. Сотрудники СМЕРШ действовали под видом крестьян, заготавливавших дрова и косивших сено, собиравших ягоды и грибы. Изображали красноармейцев, выписавшихся из госпиталей и следовавших в свои части. Пять человек под видом рыбаков находились в деревне Лахта. Две группы оперативников СМЕРШ работали на ленинградских вокзалах.
Старший лейтенант Иван Березин руководил двумя оперативно-поисковыми группами. Задача, поставленная командованием, была проста — патрулирование побережья и прилегающей к нему территории в районе Ладожского озера, от Коккорево до близлежащих поселков и населенных пунктов. В первую он назначил руководителем сержанта Семенова — невысокого кряжистого мужичка лет 45-ти, служившего в особых отделах НКВД с начала войны и отлично знавшего свое дело. Вторую возглавил сам. Группы должны были патрулировать побережье, разъехавшись в разные стороны на мотоциклах М-72, с пулеметами Дегтярева, установленных на колясках.
На подъезде к лесной опушке группа Ивана заметила трех человек. Двоих красноармейцев и одну девушку в гражданской одежде, бодро шагавших по дороге.
Увидев бойцов РККА, подъезжающих к ним на мотоцикле, троица остановилась.
— Глушков держи их на прицеле, на всякий случай, — тихо бросил Березин, рассматривая военных и девушку. Крепкий 30-летний ефрейтор кивнул, и плотнее перехватил приклад, направив пулемет на троицу.
На вид в красноармейцах и сопровождающей их девушке не было ничего необычного. Высокий парень лет 25-ти и плечистый дядька с угрюмым лицом с возрастом под полтинник. В гимнастерках и пехотных полевых погонах. У парня — погоны с красными нашивками: большой поперечной и меньшей продольной.
«Старшина», — отметил Березин.
Хмурый мужик был рядовым.
Оба с вещмешками, закинутыми на плечи. Девчонка совсем молодая и достаточно привлекательная. Копна русых волос, вздернутый маленький носик, пухлые губки, большие голубые глаза, изящная миниатюрная фигурка в белом ситцевом платье с голубыми цветочками.
«Господи, как на Таньку то похожа», — мысленно отметил Иван, «Вылитая». Но младшая сестренка вместе с родителями, эвакуированная из Киева, сейчас жила в Казахстане и появиться в зоне боевых действий никак не могла.
— Тормози, — приказал Иван. Сидевший спереди за рулем рядовой Васюта послушно остановил мотоцикл и заглушил мотор, не доезжая метров пяти до троицы, перехватил висевший спереди автомат и красноречиво клацнул затвором. Березин неторопливо расстегнул кобуру, но пистолет доставать не стал. Он встал с мотоцикла, сместился вправо, чтобы не загораживать своим бойцам сектор обстрела, и сделал пару шагов вперед. Достал красное удостоверение со звездой и крупными буквами «СМЕРШ», раскрыл его, предъявил военным, и приложил ладонь к козырьку фуражки:
— Старший лейтенант Иван Березин. Отдел контрразведки «СМЕРШ» 30-ый стрелковый корпус.
Лейтенант и его подчиненные были в пехотной форме, чтобы не привлекать лишнего внимания. Но сейчас Березин «засветился» намеренно, внимательно наблюдая за реакцией военных и девчонки.
У парня и девушки ничего подозрительного Иван не заметил. А вот в глазах хмурого мужика на мгновение мелькнула растерянность. Лейтенант насторожился, но внешне остался деловитым и невозмутимым.
— Старшина 260-го полка 168-ой стрелковой дивизии Сергей Ильюшенко, — отрапортовал парень, отдавая честь.
— Рядовой 260-го полка 168-ой стрелковой дивизии Григорий Мещеряков, — козырнул хмурый мужик.
— Катя, просто Катя, местная я, — пискнула девчонка, вызвав улыбки у его ребят и Ильюшенко. Мещеряков остался таким же хмурым.
— Откуда и куда идёте? — Березин внимательно наблюдал за военными.
— А чего так строго, товарищ старший лейтенант? — улыбнулся молодой. — Свои мы. На Ораниенбаумском плацдарме воевали. Были ранены. Мне пару осколков вошли в грудь. Слава богу, на излете. А Гришу контузило, и он оглох малость. Морячки нас в Ленинград доставили. Лечились в госпитале на Энгельса. Раньше там школа была, а сейчас раненых со всего города свозят. После выписки на пару часов заехали к родственникам Мещерякова. Сейчас идем от них в Коккорево. Катюша с нами увязалась, ей к родичам нужно. Проводим девушку к родным, а потом на попутной машине до Ленинграда и на фронт. Туда транспорт постоянно ходит, уверен, нас подберут.
— Понятно, — на лице Ивана не дрогнул ни один мускул. — Значит так, старшина, берешь у Мещерякова книжку красноармейца и выписку из госпиталя, добавляешь к ним свои документы и передаешь мне. Не делая лишних движений. Рядовой остается на месте. У девчонки какие-то бумаги, подтверждающие личность есть?
— Нет, — мотнула головой Катя. — А зачем они нужны? До Коккорева товарищи красноармейцы проведут. А там меня многие знают.
— Товарищ старший лейтенант, — немного обиженно протянул Ильюшенко. — Всё понимаю, война, проверка. Но чего так сурово?
— Старшина, выполнять приказ, — рявкнул Березин. Пререкаться с военными он не собирался.
— Слушаюсь, — вытянулся парень. Военные достали из вещмешков документы, и через минуту Ильюшенко протянул стопку бумаг старлею.
Иван начал с документов Мещерякова. Развернул справку о ранении. Вроде всё нормально. Госпиталь № 258. Да, это тот самый на Энгельса. Названия частей тоже сходятся. Смотрим дальше. Контузия средней степени тяжести. Начальник госпиталя: подпись, Лифшиц А. В. военврач 1 ранга. Знаю Александра Владимировича. Отличный специалист и человек хороший. И подпись похожа. Если бойцы выдержат сегодняшнюю проверку, и мы решим их не задерживать, все равно нужно у него уточнить персоналии. Теперь книжка красноармейца. Особое внимание обращаем на скрепки. В начале войны немцы крупно прокололись. Подделывая советские удостоверения и документы для диверсантов и шпионов, делали скрепки из нержавеющей стали. А у нас они были железные и быстро ржавели. Много фашистских агентов в самом начале войны на этом засыпалось. Даже патрули их брали на первой проверке. Потом им кто-то из предателей подсказал. И они тоже начали использовать железные. Но Березин по привычке обращал внимание на эту деталь. Со скрепками всё нормально. Железные и немного проржавевшие. Записи стандартные. Не интересует. Теперь документы Ильюшенко. В справке из госпиталя тоже все, как и у Мещерякова. Только проникающее осколочное ранение правой половины грудной клетки. Глянем книжку красноармейца. Уроженец какого-то села в Ленинградской области. Пока ничего подозрительного. А вот это интересно. В графе «Грамотность и общее образование» значится «Высшее. Мехмат. Ленинградский Индустриальный Институт». И закончил в 1941-ом перед самой войной. Отлично. Сейчас проверим.
— ЛИИ закончил? — уточнил Березин.
— Ага, — кивнул парень. — Мехмат, там же написано.
— Значит, почти коллеги, — улыбнулся старлей. — Я тоже. Только года на три раньше.
— У кого сопромат сдавал? У Дружинина?
— Не, — ухмыльнулся парень. — Сергей Иванович ещё в начале 30-ых в Кораблестроительный ушёл. У Овчинникова Петра Алексеевича.
— Это такой высокий и полный?
— Наоборот, маленький с козлиной бородкой, — Ильюшенко откровенно лыбился, наслаждаясь разговором.
— Да, хороший преподаватель был, студенты его любили, — кивнул Иван. — Всегда понимающим человеком был. Никогда не доставал.
— Это Петр Алексеевич? — развеселился старшина, — да он вредина каких мало. Если хоть одну лекцию пропустишь, на экзаменах лютует, может завалить со злости.
— Точно! — изобразил воспоминание Иван, — я его с Иоселяном — математиком нашим перепутал. Вот он всегда по-человечески поступал. Не то что лаборантка по химии — Светлана Яковлевна. У этой злобной старухи зимой снега не допросишься.
Парень промолчал.
«Есть», — торжествующе щелкнуло в голове у Ивана. Лаборантка Светочка была любимицей всего института, оставшись после окончания ВУЗа на кафедре химии. Эффектная стройная девушка с большой русой косой и монументальной грудью 3 размера притягивала взгляды не только студентов и молодых преподавателей, но пожилых профессоров, прекращавших диспуты при появлении, и провожающих красотку заинтересованными взглядами. Она была местной знаменитостью. И не запомнить эту девушку, во всяком случае, нормальному мужчине, было невозможно. А тут её старой грымзой обозвали и никакой реакции.
— Меня это старая сволочь заваливала постоянно. А у тебя она хоть без скандала лабораторные принимала? — невинно поинтересовался Березин.
— Да, — чуть неуверенно пробормотал Ильюшенко. — Нормальная женщина. Никаких проблем с нею не возникало.
— Странно, — старший лейтенант взялся за козырек фуражки, чуть поправив её, — а мне всегда душу выматывала.
Васюта и Глушков условный жест увидели. Внешне они остались такими же спокойными, но внутренне напряглись, приготовившись при любом подозрительном движении начать стрельбу.
Старлей продолжил рассматривать документы. Потом со вздохом, закрыл их, протянул Ильюшенко, но зацепился взглядом за справку.
— А скажи-ка мне, друг любезный, у вас тут написано, что вас выписали из госпиталя сегодня утром, правильно?
— Да, так и есть, — с достоинством подтвердил парень.
— А как такое могло быть, если госпиталь вчера спешно переводили в другое место, поближе к армейским соединениям. А Александр Владимирович ещё вчера утром уехал осматривать новое здание и принимать первых раненых и поэтому сегодня утром выписать вас и подписать справки никак не мог.
— Товарищ старший лейтенант, — начал старшина, но тут не выдержали нервы у пожилого.
— Сволочь краснопузая, как я вас всех ненавижу, — заорал он, выхватывая пистолет из-под пояса сзади.
Пророкотала короткая очередь «Дегтярева». Пули перечеркнули тело хмурого мужика наискось, разорвав зеленую гимнастерку и выбив алые брызги крови. Старшина, оскалившись, метнулся к деревьям, одновременно вытаскивая револьвер, но не успел. Березин и Васюта выстрелили одновременно. Ильюшенко заорал, споткнулся и повалился грудью в траву. На плече и ногах мнимого старшины расплывались кровавые пятна.
— Где девчонка? — крикнул Березин, держа ТТ наизготовку. Иван огляделся, и увидел слева мелькающее между деревьев белое платье с голубыми цветочками.
— Васюта, Глушков займитесь раненым и трупом, я за девкой, — приказал Иван, и помчался за Катей. Белое платье уже маячило в отдалении, но старлей уверенно сокращал расстояние.
— Стой, стой, стрелять буду, — гаркнул он, но Катя только отчаянно заработала локтями, и прибавила ходу. Как она ни старалась, тренированный старлей догонял беглянку. Иван уже ясно различал голубые цветочки на ситцевом белом платье. Но девчонка, поднажав из последних сил, снова увеличила расстояние.
Иван на бегу вскинул ТТ, прицелился в ногу, но отвел ствол.
«Не могу, как же она всё-таки Таньку напоминает. Вылитая. Может случайно к этим приблудилась?» — мелькнуло в голове.
— Стоять, — закричал он и выстрелил в воздух.
Катерина от испуга дернулась, зацепилась сандалией за ветку и покатилась по зеленой траве. Старший лейтенант притормозил в пяти метрах от упавшей девушки и неторопливо направился к ней, держа ТТ наизготовку.
— Пожалуйста, не стреляйте, родненький. За что? Я же своя, советская, комсомолка! Почему вы со мной так? — девушка рыдала так отчаянно и искренне, заходясь в плаче, что у старлея дрогнуло сердце.
«А если бы с Танюхой такое произошло? Ведь ссыкуха совсем. Может, правда, она ни причем?»
— Ты как в одной компании с фашистами оказалась? — грубовато поинтересовался он.
— Да не знаю я их совсем! — всхлипнула Катя. — В село зашли. К дядьке Ромке и тете Клаве, вроде их родственники. В Коккорево собирались. А мне туда тоже нужно — к брату. Время сегодня беспокойное. Батя смотрит красноармейцы, родня в нашем селе имеется, вот и попросил, чтобы меня с собою взяли. Кто же знал, что они переодетые фашисты?
— А бежала чего? — саркастически хмыкнул Иван. — Если тебе нечего скрывать, надо было остаться на месте. Мы бы разобрались.
— Так испугалась я, — воскликнула девчонка и снова залилась слезами. — Крики, стрельба, откуда я знала, что происходит?
— Допустим, — согласился старший лейтенант. — Тогда вставай. Обратно пойдем. И не переживай, если невиновата, разберемся и отпустим.
— Ага, — кивнула Катя, вытирая ладонями прозрачные дорожки слез. — Сейчас.
Она привстала, коротко ойкнула, и снова рухнула на траву.
— Я, наверно, ногу подвернула. Или сломала, — виновато сообщила девчонка. — Не могу встать, больно очень.
— Черт, — ругнулся Березин, подходя к ней. — Ну давай посмотрим, что там у тебя.
Девчонка сделала ещё одну попытку привстать, вскрикнула и схватилась за ногу. Подол платья задрался, обнажая стройные загорелые бедра. Старлей смущенно отвел глаза, и наклонился:
— Где болит, покажи?
— Тут, — девушка смущенно указала на правую стопу. Она действительно опухла.
— Вот же ж мать твою, — озабоченно пробормотал Иван.
Ещё секунду назад, раскачивающаяся от боли и держащаяся за ногу Катя, резко вскинула руку. Из девичьей ладошки на старшего лейтенанта смотрело дуло миниатюрного пистолета. Краем глаза Березин успел уловить начало движения и на инстинктах ушел в сторону, одновременно нажав спусковой крючок ТТ. Два выстрела, приглушенный и громовой, хлопнули почти одновременно. Из лба Кати плеснуло кровью, и она завалилась на спину. Бок старшего лейтенанта обожгло болью. Березин почувствовал, как горячая и липкая кровь начала пропитывать ткань гимнастерки. Старлей, скрипнув зубами от боли, задрал её вверх и осмотрел рану.
«Жить буду. Зацепило вскользь» — сделал он вывод и зажал рану ладонью. — «Надо к своим, перевязаться, чтобы не было чего»….
Видение пропало так же быстро, как и появилось. Я поднял глаза на старика.
— Я знаю, какой случай у вас был. Вы его сейчас вспоминали.