— Заткнись.
Мурман отставил пустой кувшин, оперся о деревянный стол, весь в высохших каплях воска. Обернулся и вперил тяжелый взгляд в пленника.
— Я сейчас пойду спать, ыг. Утром вернусь, и мы снова поговорим. У тебя вся ночь впереди, чтобы подумать. Будешь упорствовать, отдам вот этим молодцам.
Арбалетчики хищно уставились на Бадра.
— Вы, посадите этого урода под замок да стерегите хорошенько. Жопами отвечаете, едрит вашу жизнь! Пошли, Аристофан. Прихвати пиво.
Уже в коридоре, направляясь к дверям, Мурман пробормотал себе под нос:
— А мальчишка не трус, дуб ему в зад, не трус! Хоть и мразь ыговская…
— Ваше тевадство! Проснитесь! Ва-аше тева-а-дство…
Мурман подскочил, словно ужаленный. Покатился на пол и разбился вдребезги пустой кувшин. Аристофан отпрянул, и вовремя, потому что тевад спросонья размахнулся кулаком, но увидев, наконец, что это всего-лишь тщедушный лакей со свечой в руке, свесил ноги в сапогах на пол.
— Аристофан, едрит твою налево… Жить надоело, баран ты оскопленный, э? Что в этот раз стряслось? Я не слышу шума боя и криков. Это означает, что неприятель нас еще не атаковал. А раз неприятеля не наблюдается, то…
Дальше случилось неслыханное: Аристофан прервал своего господина.
— Ваша милость, там прибыл гамгеон Антан и пытает пленника!
— Что?! — как медведь заревел Мурман. — Моего пленника?! Прочь с дороги!
Когда тевад Горды, сметая с пути пятящихся арбалетчиков, ворвался в подвал, где держали пленного, Бадр висел, привязанный за руки к потолку. Он крутился, словно куколка бабочки. Лицо ыга было разбито и распухло. Два дюжих солдата из городской стражи Даугрема, ухмыляясь, стояли по обе стороны раскачивающегося пленника. Гамгеон Антан размахнулся и нанес страшный удар в живот Бадра. Тот захрипел, уронил голову.
— Хлипкий какой, — с сожалением проговорил Антан. — Пламя Кудиана, господин тевад! Не спится?
Мурман медленно приблизился к потерявшему сознание пленнику. Поднял его голову за волосы. Ыг открыл глаза, уставился мутным непонимающим взглядом. Аристофан в ужасе смотрел на капли крови и осколки зубов, у ног допрашиваемого.
— Ожил, родной, — криво улыбнулся Антан, вздевая, по своему обыкновению, руки над головой. Он изогнулся, словно цапля, и принялся тереть костяшки пальцев правой руки. — Ох, помоги Ормаз, но я…
— Хватит, — сказал Мурман, отпуская волосы ыга. Голова последнего упала на грудь. Но уже в следующее мгновение Бадр обратил правый глаз на тевада. Левый глаз ничего не видел, похожий на вздувшийся синий шар.
— Хватит? — удивился Антан. — Ты, верно, шутишь, достойный Мурман?
— Нет, не шучу, гамгеон королевского града Даугрем! — Мурман недобро взглянул на стражников и те опасливо попятились. — Аристофан, тащи воду. Мы забираем пленника.
— Забираешь? — сощурил глаза Антан. Его рука потянулась к ножу на поясе. Даугремские солдаты стали снова приближаться.
Мурман усмехнулся. Аристофан щелкнул пальцами, и в подвал ворвались арбалетчики из Горды. Антан побледнел, отступил на шаг.
— Кажется, ты забыл, наместник, что я поставлен над тобой господином Олафом — верховным командующим мзумских сил в Душевном тевадстве, — тевад говорил тихо, наблюдая, как Аристофан утирает лицо ыга и с помощью подскочившего солдата освобождает ему руки. Пленник дернулся, застонал и снова потерял сознание. — Мало того, что ты посмел завладеть моей военной добычей. В мирное время за такой проступок я бы вызвал тебя на бой. Правда, в мирное время не густо с пленными, ха-ха.
Антан молча смотрел, как арбалетчики Мурмана выносят бесчувственное тело из подвала. Затем скривил губы и раскрыл даже рот, но тут же захлопнул, поджал губы. Лишь его аистоподобная фигура сгорбилась еще сильнее, а горящие глаза косились на тевада.
— Встретимся утром на совете, гамгеон, — бросил Мурман на прощание. — Аристофан, что ты возишься? Рука болит? Ишь, неженка, твою мать! Ну, пошёл, пошёл!
Антан перевёл взгляд на стражников.
— Пошли вон!
Оставшись один, гамгеон Даугрема присел на корточки и принялся рассматривать потемневшие капли крови на грязной соломе.
Зезва зевнул, придвинул сумку поближе. Громко засопел брат Кондрат. Каспера, как обычно, не было слышно.
— Ну? — прошептал Ныряльщик.
— Что «ну»? — пробурчал брат Кондрат, делая глоток из початой бутыли и протягивая её Касперу. Тот покачал головой.
— Долго еще мерзнуть, отче?
Три мзумца прятались в вечнозеленом кустарнике, что длинной змеёй тянулся вокруг южной стены монастыря. Ночью пошел мокрый снег, правда, мороза не было, иначе они попросту не выдержали бы. Но погода и бутыль с чачем, прихваченная предусмотрительным иноком, помогали терпеть холод и сырость.
Каспер закрыл двумя пальцами ноздри и чихнул. Зезва сделал страшные глаза, хотя вряд ли юноша это видел: вокруг царила влажная, почти осязаемая темнота. Из Кеман доносился лай, а единственным источником света служил тусклый фонарь, лениво покачивающийся на стене прямо перед ними.
— Отче!
— Что ты пристал, сын мой?!
— Меч молчит.
Брат Кондрат угрюмо засопел и снова приложился к бутыли.
— Действительно, — подал голос Каспер, — я уже замерз. Думаю, вряд ли гызмаал явится. Возможно, решил сегодня не приходить.
Зезва издал тихий смешок и осторожно выглянул из засады. Все по-прежнему: раскачивается фонарь, моросит мерзко снег, гавкает в деревне пес-полуночник.
— Ну, хорошо, — сдался, наконец, брат Кондрат. — Пойдёмте. Завтра покараулим еще разочек.
— Точно, — согласился Зезва. — Послезавтра тоже. И запослезавтра, а как же иначе, курвова могила! Наймемся в ведьмаки, переловим нечисть в округе, прославимся на весь Мзум! А там, глядишь, слава, монах из Кива книжку про нас напишет!
— Молчи, богохульник!
— Почему же «богохульник», отче? В богов верую… — засмеялся было Зезва, но замер, потому что Каспер вцепился ему в руку, а отец Кондрат с неожиданной для своей комплекции прыткостью припал к земле. Каспер выставил заряженный арбалет, а Ныряльщик, присев на одно колено, принялся наблюдать, как темная фигура с накинутым капюшоном медленно бредет вдоль монастырской стены.
— Дейла Защитница, — прошептал брат Кондрат, — это еще кто?
— Гызмаал, наверное, — совершенно спокойно предположил Каспер.
— В плаще и капюшоне?
— Почему же нет?
— Оборотни разгуливают в плащах, сын мой, а?