— А ну, сын мой, дуй за шиповником! Ты подготовил настой?
Каспер бросился к дверям, с топотом промчался по коридору, отмахнувшись от вопросительного лица дежурившего тяжелого пехотинца, и вскоре вернулся, неся настой из плодов шиповника и свежие чистые тряпки.
Рана Аинэ никак не хотела заживать. Девушка слабела с каждым днем, и отчаянию отца Кондрата не было предела. Достойный инок не отходил от постели ночами, не ел и не пил, сильно похудел. Тщетно уговаривал его Каспер подежурить ночь вместо него. Огромный монах был непреклонен. Снова и снова штудировал старинные книги, советовался с лекарями, приводил двух врачей, вытребованных у Вожа Красеня, гамгеона Цума. Но рана не заживала. Аинэ по большей части находилась в забытье, но иногда лежала с широко раскрытыми глазами и тихо улыбалась, слушая, как Каспер рассказывает разные смешные истории. Несколько раз приходили тевад Мурман и Гус Орлонос. Они шепотом справлялись о здоровье Аинэ, а в конце каждый раз спрашивали, не слышно ли чего о Зезве. Брат Кондрат в ответ лишь качал головой.
Иногда, когда Аинэ забывалась беспокойным, тревожным сном, отец Кондрат оставлял в комнате Каспера, а сам шел на городские стены. Там он долго смотрел, как метель носится над покрытой ледяной коркой Хумстой. Река делит раскинувшийся слева, почти до моря, Тихий Лес на две равные части, а со стороны королевских позиций, на их левом фланге высится полуразрушенная Каласская Стена, возведенная в незапамятные времена ткаесхелхами. Теперь там заняли позиции мзумские арбалетчики. Если посмотреть направо — весь противоположный берег покрыт редким ельником, который становился тем гуще, чем дальше от берега. Еще дальше чернеет крышами маленькое село Шрам, что раскинулось пауком на высоком холме. Там передовые части королевских войск. Хумста опоясывает холм, на котором расположено село, дальше такая же холмистая, заснеженная местность. На ней: укрепления из насыпей и деревянных палисадов. За ними — спешно возведенные стены. Позиции мятежников…
— Давай повязку, сын мой. Шевелись!
Каспер поспешно передал смоченную в настое шиповника ткань. Брат Кондрат быстро перевязал рану, шикнул на Каспера, чтобы тот вытер испарину со лба Аинэ.
— Деда Кондрат…
Монах и Каспер замерли возле дверей и быстро вернулись к постели. Юный Победитель с достойным восхищения артистизмом изобразил самое веселое лицо, какое только мог, а достойный служитель Дейлы весело протрубил:
— Доченька, как ты? Замечательное утро! Почти рассвело, и мы…
— Дедушка Кондрат… Каспер… Я хотела сказать…
— Что, милая?
— Я… вас очень люблю.
Каспер отвернулся, но тут же повернулся снова. Желваки ходили по лицу юноши, пальцы впились в табурет, на котором он сидел. Отец Кондрат побледнел, наклонился над Аинэ и поцеловал горящий лоб девушки.
— Доченька…
Каспер бросился на колени перед кроватью, прижал к лицу руку Аинэ и выскочил в коридор. Отец Кондрат уже улыбался, поправляя подушки.
— Мне Зезва приснился, дедушка Кондрат.
Монах вздрогнул.
— Совсем как живой привиделся… Сказал, что он… что он… — слеза покатилась по щеке Аинэ, — сказал, чтобы я ждала его…
Брат Кондрат прикусил губу. Огромная рука инока осенила девушку знаком Дейлы. Та закрыла глаза, и монах принялся неистово молиться. Дейла, помоги…
— Деда…
— Доченька?
— Ночью я… я с богами разговаривала… Не смейся…пожалуйста…
— Доча, я не смеюсь, как ты могла такое подумать! Как я мог… Расскажи, деточка, расскажи…
— Я спросила, — тихо проговорила Аинэ, глядя прямо перед собой, — почему сначала умерли мои мама и папа? А потом настал черед дяди Севдина и тети Наиры… Почему, дедушка Кондрат? Как же так… Вот они были… живые люди… радовались, дышали, надеялись… А потом их не стало. За несколько мгновений… Почему все так, деда? За что умерло столько людей в Кеманах? В чем они провинились? Разве такое может быть, когда убивают? Разве мы рождаемся не для счастья? Дедушка Кондрат?
Аинэ приподнялась и со стоном упала на подушки. Всполошившийся инок бросился было за отваром, но девушка отказалась. Лишь не сводила глаз цвета морской волны с монаха. Брат Кондрат понурился, сгорбился у кровати. Медленно заговорил:
— Человек рождается и приходит в этот несовершенный мир, чтобы жить счастливо, дочь моя. И то, что происходит с нами, будь то беда или радость… мир и война — это наша жизнь, и Ормаз посылает нам эти испытания…
Монах запнулся.
— Война — тоже испытание, отче? — спросила Аинэ. — Когда умирают дети — испытание? За что? За грехи?
Брат Кондрат медленно подошел к камину и долго смотрел в огонь.
— В Кеманах родилась Звезда, дочь моя, — произнес, наконец, монах. — Люди, спасшиеся оттуда, рассказывают удивительные вещи. Звезда чудесная сияла над Даугремом, а потом исчезла… Отец Андриа был замучен до смерти, он умер за… за…
— За что, отче?
Брат Кондрат повернулся.
— Перед смертью мученик Андриа призвал нас оставаться людьми. Людьми, несмотря ни на что. Неважно, кто ты, и к какому народу-племени принадлежишь. Человеком должен ты быть, человеком! Ибо в каждом из нас сидит Зверь, а жизнь наша — ни что иное, как вечная битва с этим чудовищем. Андриа победил Зверя. Сможем ли мы сделать то же самое?
Аинэ хотела что-то сказать, но топот в коридоре заставил девушку повернуть голову к дверям. Ворвался Каспер. Выпалил:
— Толстик!
— Что ты кричишь, сын мой? — возмутился брат Кондрат.
— Толстик словно взбесился!
— Взбесился?
— Да, мечется по стойлу, на дыбы встает! И конюх сказал, с утра поел сена! А сколько времени отказывался от еды, помните? Мы уж думали, околеет лошадка! Все по Зезве тосковал.
Аинэ вдруг вздрогнула, оперлась о локоть. Приподнялась на кровати, к великому ужасу отца Кондрата и Каспера.
— Зезва… — прошептала девушка и упала на подушки без сознания.
— Доча! — горестно прогудел монах, бросаясь к ложу. — Каспер, еще настоя, живо!
С топотом и грохотом явился махатинец, что дежурил в коридоре.
— А ну, вон отсюда! — зашипел брат Кондрат, делая страшные глаза. Примчался Каспер. С пустыми руками.
— Где настой шиповника, сын мой?!
Юный Победитель был бледен.
— У тебя что, язык отнялся? — побагровел брат Кондрат. — Ах, ты…
— Толстик не зря бесится, — прошептал Каспер, оглядываясь через плечо в коридор.
Часовой кашлянул.