Я пулей подлетела к телевизору, схватила пульт и нажала пуск. Нашла новостной канал (он ведь явно мне не кино запретил смотреть). Диктор вещала какие-то культурные новости. Зато в ленте новостей, бегущей внизу экрана, я успела выхватить информацию о крушении какого-то вертолета. Я лихорадочно стала щелкать по каналам в поисках нужной новости. Вот оно! Вертолет, направляющийся к нефтяной платформе, попал в грозовое облако, потерял управление и упал в море. Количество человек, находящихся на борту, неизвестно. Спасатели до сих пор никого не нашли. Учитывая, что море уже холодное, а вертолет упал еще ночью, шансов практически не осталось.
Грохот упавшего пульта — последнее, что ухватило мое ускользающее сознание.
Возвращаться в реальность очень не хотелось. Я плохо соображала, но чувствовала, что ничего хорошего меня там не ждет. Кто-то «добрый» ткнул мне в нос ватой, смоченной в какую-то вонючую гадость, и у меня брызнули из глаз слезы и чуть вслед за ними не выскочили глаза. Но даже эта адская вонь не вернула меня в сознание полностью: я удивленно таращилась то на мужчину в белом халате, то на Кирилла, и не могла понять: где я? Что тут делают эти два типа? И почему я перед ними лежу?
Кирилл облегченно выдохнул:
— Уф, наконец-то. Пол часа не могли вернуть тебя в чувство. Сначала сам пытался, потом вот Скорую вызвал — он указал на мужчину в халате.
Этот самый мужчина пощелкал у меня перед лицом пальцами, отчего мне пришлось собрать глаза в кучу, чтобы проследить за его действиями. Потом, поводил ими вправо-влево. Спросил не болит ли у меня голова, я в ответ смогла только помычать. Причем, сама не поняла это было «да» или «нет». Но доктору, видимо, этого хватило для диагностики моего состояния. Он что-то написал на листке, отдал Кириллу, и покинул дом. Я за всеми действиями следила молча — язык шевелиться не хотел, извилины в голове — тоже. Кирилл закрыл за Айболитом дверь, подошел и присел на край дивана. Я смотрела на него и не узнавала: брови нахмурены, в глазах беспокойство. Где привычный мне самоуверенный балбес с нахальной улыбкой?
— Ты что тут делаешь? — наконец-то я справилась со своим обленившимся языком.
— Приехал тебя поддержать?
— А чего на кладбище тогда не приехал?
— Я был на похоронах твоей мамы. Просто тебе там было не до меня.
И тут до меня дошло: он хочет поддержать меня не в этом, или не только в этом. Но в чем? Мозг упорно отказывался подкидывать мне подсказку. Попыталась сесть, в голове ударил набат, я застонала. И Кирилл кинулся меня укладывать на подушку. Сбоку бубнил телевизор. Я прислушалась. Идут новости. Новости!!! Я в ужасе прижала ладонь к губам, а затем зашептала: «нет, нет, нет…» — меня накрыло осознание, которое вылилось в слезную истерику. Когда я выбилась из сил футболка на груди Кирилла была вся мокрая (когда это я там оказалась?). Но мне было плевать. И на футболку, и на Кирилла, и вообще на весь свет.
— Уйди, пожалуйста. Я сейчас не хочу никого видеть.
Кирилл попытался что-то сказать, но я его перебила.
— И ничего слышать я тоже не хочу. Словами все равно ничего не исправить. Просто уйди.
Он еще немного помялся, и направился к выходу. У порога обернулся, как будто что-то хотел сказать, но передумал, и молча покинул дом.
А я осталась лежать на диване. Как когда-то мама. С того момента прошло чуть больше двух месяцев, а кажется, что — целая жизнь. И она закончилась. Вместе с гибелью Егора. Мы умерли в один день. Как я и мечтала.
Не знаю сколько я так пролежала. Вокруг был один сплошной туман. И боль. Которая рвала душу на тысячи мелких кусочков. За это время мой телефон разрывался, наверное, раз сто. Но я, по-прежнему, не хотела никого ни видеть, ни слышать. Я хотела умереть. К вечеру (не знаю какого по счету дня) заявился Кирилл. Я на него накричала, закидала диванными подушками и выгнала. Сходила в туалет, проходя мимо зеркала, вздрогнула, кое-как доплелась до дивана, споткнувшись по пути об диванные «гранаты» не достигшие цели, упала лицом вниз и пролежала так до тех пор, пока не заболел нос. Голода я не чувствовала, но вот позывные от моего живота становились все громче и уже изрядно надоели. Встала. Пошатнулась. Побрела к холодильнику. В нем, ожидаемо, мышь повесилась. Побрела назад, проходя мимо своей спальни, боковым зрением зацепилась за футболку Егора, лежащую на моей кровати. Замерла. Медленно подошла, взяла обеими руками, поднесла к лицу, вдохнула уже едва заметный родной запах, и отключилась. Очнулась на диване (день сурка какой-то). В комнате светло — значит день. На кухне кто-то шебуршит пакетами. Наверное, мыши — родственники той, что в холодильнике повесилась. Устроили панихиду по усопшей. Что-то упало — они что там совсем оборзели, или это близкие родственники почившей в обморок падают? Кажется, я начинаю сходить с ума. На кухне опять что-то загремело, но спинка дивана закрывала мне весь обзор, а встать сил не хватало. Незаметно уснула, или опять ушла в отключку. Мне приснился бульон. Вкусный, наваристый. Его всегда готовила мама, когда я болела. Во рту скопилась слюна. Сон может быть таким реалистичным? Я чувствую запах.
— Виолетта, проснись, тебе нужно поесть. (Почему моя мама разговаривает голосом Кирилла?) — Вилка, открой глаза. Ну пожалуйста. И не кидайся сразу подушками, у меня тарелка в руках. (Вот этого мама точно не могла сказать!) Открыла один глаз — точно, не она. Закрыла опять — не хочу, чтобы мама исчезала, даже если она говорит голосом этого наглого, вероломного типа.
— Ну Вилка, я уже устал тарелку держать.
— А зачем ты ее держишь? — не открывая глаз, спросила я.
— Потому что тебе надо обязательно поесть.
— Не хочу ни есть, ни пить, ни жить. Дай мне спокойно умереть.
— Значит, придется вызывать Скорую. Пусть забирают в больницу. Умереть я тебе не дам. Можешь лупить меня подушками, обзывать, прогонять, только живи.
Я открыла глаза. Кирилл стоял рядом с диваном и смотрел на меня таким молящим взглядом. Сразу вспомнилась Женька. Она, наверное, с ума сходит, а я тут лежу, труп изображаю. Попыталась сесть. Не вышло — голова кружится. Кирилл, поставил тарелку с бульоном на журнальный столик, и подложил мне под спину подушку. Теперь я сидела полулежа. Прямо, как в детстве, когда болела, и мама меня кормила с ложечки. Женькин телефонный бойфренд тоже вооружился ложкой…
— Даже не думай! — рявкнула я (ну как рявкнула, скорее мявкнула), кормить ты меня не будешь! Кирилл покорно протянул мне ложку, и подвинул ближе стол с тарелкой.
Руки нещадно тряслись. Донести до рта бульон не получалось. Хорошо хоть «бородатая сиделка» предусмотрительно подсунул мне полотенце. Потом взял тарелку и поднес на уровень моей груди. Теперь бульон хотя бы выливался в нее. Но, как говорил папа, терпение и труд… вам в помощь. С горем пополам я все же поела (еще больше — устала). Кирилл все это время в полупоклоне стойко держал тарелку.
Когда самопровозглашенная домохозяйка, ну ладно — дежурный по кухне, — на женщину он никак не тянул, даже фартук на нем смотрелся, как на корове седло — в общем, когда он домыл посуду и засобирался домой, я его окликнула:
— Кирилл, спасибо тебе! За все.
— Да ладно! Мне не трудно! Ты это, Женьке позвони, или напиши. Она ж там уже вся извелась. Ты ж к телефону не подходить, тебе некогда — умирать надо.
— Пошел ты! — Я запустила в него подушкой. Она, предсказуемо, не долетела, а этот гад послал мне воздушный поцелуй и шмыгнул за дверь. Уже почти ее прикрыв, просунул голову в щель и объявил:
— Я завтра после работы приду. Жди.