- И что?
- И ничего. Мне очень хорошо. Очень хочется думать, что и тебе тоже.
- Ага.
- Ох, эти белые... - тихонько рассмеялась девушка, лежа в его объятиях. Ты только что стал полновластным хозяином восточной женщины - и даже не попытался в цветистых романтичных выражениях выразить ей за это благодарность...
- Милая, если бы я умел! Из меня жизнь столько лет выбивала всякую романтику... - сказал Мазур чистую правду, касавшуюся как принятой личины, так и его н а с т о я щ е г о. - Ты прелесть, ты чудесная девушка... Вот и все, что способна придумать моя приземленная европейская душа... А как вообще в таких случаях обязаны себя вести романтичные восточные мужчины?
- Я тебе выдам страшную тайну, - сказала Мэй Лань. - Восточные мужчины в таких ситуациях романтики избегают. Тысячелетние традиции, милый. Не полагается проявлять перед женщиной ч у в с т в а... Иначе лицо потеряешь.
- Ну вот, а требуешь...
- Но я же современная восточная девушка, - сказала Мэй Лань. - Уже испытавшая влияние западной цивилизации... Мне хочется и романтических признаний, и нескрываемых чувств...
- Я постараюсь, - пообещал Мазур. - Когда вернемся в город, я тебе назначу свидание, и мы будем гулять, держась за руки, и где-нибудь под благоухающим деревом я тебя поцелую...
- Вот это уже по-настоящему заманчиво.
- Насколько я знаю, здесь не возбраняется целоваться на улицах?
- Милый, в этих краях многое не возбраняется. Возбраняется главным образом одно: задавать неуместные вопросы... Ты никогда не слышал историю о фельдмаршале Митаёси и его жене?
- Не доводилось.
- Дело было в конце прошлого века, - сказала Мэй Лань напевным и таинственным голосом, каким рассказывают страшные сказки. - Был такой японский фельдмаршал. Пока он воевал с корейцами, супруга его, как деликатно выражаемся мы, азиаты, вела себя несколько не так, как приличествует супруге самурая. Фельдмаршалу, как водится, настучала какая-то добрая душа. Он вернулся, вошел в дом - и больше никто и никогда его супруги не видел... Через десять лет он женился вторично.
- А куда ж она девалась? - с нескрываемым любопытством спросил Мазур.
- Никто не знает. Сам понимаешь: ни один полицейский не рискнул бы войти в дом самурая и фельдмаршала, чтобы задавать неуместные вопросы... Не полагается вопросы задавать, знаешь ли. Неприлично. Все, что происходит в доме почтенного самурая, - его сугубо личное дело.
- Да, хорошо быть самураем...
- Куда уж лучше... А ты деликатный человек, Джимми.
- Это почему?
- Даже не пытаешься, пользуясь моим разнеженным состоянием, поднять вопрос о процентах и доле...
- А у тебя, правда, разнеженное состояние?
- Ага...
- Ну так к чему пользоваться женской слабостью? - великодушно сказал Мазур, легонько гладя кончиками пальцев окрестности того, что на местном куртуазном языке именовалось "жемчужницей". - Потом поговорим. Все равно никуда нам друг от друга не деться. Самое хорошее в нашем мире - когда сочетаются и деньги, и чувства, гармонично дополняя друг друга, тогда все получается проще и легче, дорога к цели прямее...
- Поздравляю, - сказала Мэй Лань. - Начинаешь проникаться восточной философией.
- Ну да? - искренне удивился Мазур. - А я-то думал, что сам это придумал...
- Увы, милый... Все, что только есть на свете, давным-давно в Азии придумали - я имею в виду не вульгарные технические новинки, а достижения мысли человеческой...
Мазур решил не вдаваться в теоретические споры. Ему и так было хорошо. Хоть и крылось за всем происходящим обоюдное лицедейство, все равно приятно было лежать на свернутом парусе, словно в колыбели, легонько покачиваясь вместе со шхуной, держа в объятиях очаровательную, тобою утомленную девушку, особенно когда над головой такие звезды, вокруг безмятежно простирается теплый океан и лунная дорожка...
Словно ревун могуче взвыл прямо у него над ухом. Усилием воли он заставил себя не шевелиться.
Нет, ошибиться не мог...
Из своей колыбели он отчетливо видел левее лунной дорожки, примерно в полукабельтове от шхуны, торчавший из воды предмет - горизонтальный овал, колыхавшийся в ритме, не совпадавшем с игрой лунного света на морской глади. Решительно не совпадавшем. Потому что все тут зависело не от волн, а от движений аквалангиста, наблюдавшего сейчас за шхуной в перископ. Снабженный, надо полагать, прибором ночного видения.
Он не пошевелился, не изменил позы. Молниеносно просчитав, как выглядит палуба с точки зрения чужака, понял, что их с девушкой наблюдатель не видит. Отчего не стало легче, отнюдь...
Ошибиться он не мог - сам умел пользоваться такой вот штукой и тренирован был замечать все инородное на поверхности воды. Значит, вот так... Нигде в море не видно огней корабля, но это ни о чем не говорит - их и не должно быть видно, корабль мог остаться где-то далеко отсюда, и подводные пловцы прошли своим ходом несколько километров.
Вот будет смеху, если это - "Нептун". Вполне может оказаться, что сейчас из-под воды таращится Князь или Папа-Кукареку... но с тем же успехом к месту падения капсулы выбрались, наконец, к о н к у р е н т ы - серьезные, располагающие и отлично подготовленными боевыми пловцами, и плавучей базой для них, внешне безобидным судном, а то и подводной лодкой, лежащей сейчас на грунте в паре миль отсюда...
И что? А ничего. Мазур чувствовал себя сейчас не то что голым - лишенным кожи. Славно было бы, конечно, иметь под рукой добрый ящик подходящих гранат и по всем правилам, как учит один из разделов ППДМ [Подводные противодиверсионные мероприятия], забросать ими близлежащую акваторию - кто-нибудь да всплыл бы без признаков жизни, уж это непременно...
Но гранат нет, увы. Все оружие, что отыщется на борту, - сейчас не подмога. Уж он-то, во всеоружии боевого опыта, прекрасно понимал: если те, под водой, решат
д е р н у т ь акцию, своей цели достигнут быстро и победу одержат сокрушительную. Один-единственный человек, пусть даже надрессированный резать таких вот молодчиков качественно и быстро, ничего не сможет поделать даже с парочкой стволов, находясь на шхуне. Неизвестно, сколько их там и каков арсенал. Если они решат затопить лоханку, потопят моментально. Если всем скопом пойдут на штурм, все произойдет так неожиданно и молниеносно, что в с е х прикончить он ни за что не успеет. Это все равно, что драться на суше с целым скопом людей-невидимок. Схватка заранее проиграна, признаем это, отбросив ненужную гордыню...
Он лежал, машинально поглаживая прильнувшую к нему девушку, неотрывно смотрел на перископ, пока тот не опустился внезапно - бесшумно, без малейшего всплеска, в единый миг.
Как ни бесило собственное бессилие, как душа ни требовала д е й с т в и я, эти эмоции приходилось гасить. Он ничего не мог сделать, решительно ничего. Оставалось лишь уговаривать себя: ну почему они непременно будут топить шхуну или лихим налетом захватывать всех в плен? С какой стати? Мало ли кто может встать тут на якорь - контрабандисты, странствующие влюбленные, ловцы креветок или жемчуголовы...
А если шхуна или Мэй Лань как-то з а с в е т ил и с ь в Катан-Панданге? И те, под водой, точно знают, с кем столкнулись? Но и в этом случае вовсе не обязательно ждать взрыва или штурма... Или он просто-напросто пытается таким ходом рассуждений подсластить пилюлю? Днем, в светлое время, поблизости не было чужаков. Ручаться можно, не было. Никаких аквалангистов поблизости. Стоп, но за ними могли наблюдать с берега, там, в джунглях, может незамеченной укрыться целая рота, если она состоит из умелых людей...
Но ничего ведь не поделаешь! Остается лежать и ждать дальнейшего развития событий...
А потому он, недолго думая, наклонился над девушкой, потянулся к ее губам. Уж если подыхать, так не застывши в покорном ожидании смертынки, а посреди сладостного процесса, слившись в единое целое с последней женщиной в твоей жизни, да еще столь очаровательной, умелой и покорной. Пожалуй, есть в этом что-то от восточной философии, а?
Ах, какой сладкой, близкой и дорогой была сейчас ничего не подозревавшая Мэй Лань, - ну, если это последнее, что ему суждено ощутить в жизни, будем на высоте, отдадимся этому всецело...
... Немного в жизни Мазура выпадало столь поганейших ночей. Но настал рассвет - и, как гром, приходит солнце из Китая в этот край! - над морем поднялось огромное розово-золотистое солнце, а все они были живы, и шхуна как ни в чем не бывало качалась на якоре неподалеку от берега, а безымянные китайцы разводили примус в железном ящике, и Мэй Лань улыбалась Мазуру как б л и з к о м у, так что на миг, на целый миг показалось, что в мире нет ни притворства, ни войны, явной или тайной...
Должно быть, девушка уже приняла решение. Нимало не колеблясь, распорядилась:
- После завтрака снимаемся с якоря. Возвращаемся в Катан-Панданг. Ты, я думаю, прав, Джимми. Этого на дне уже нет...
А чуть попозже Мазур стопроцентно уверился, что события разворачиваются, ежели можно так выразиться, в пессимистическом направлении. Милях в пяти от острова им встретился красивый белый корабль, идущий встречным курсом прямо к тем местам, что они покинули. Именовался этот красавец "Медуза" и чрезвычайно походил на мирное океанографическое судно, судя по некоторым установленным на палубе причиндалам, - но Мазура, спеца в своем деле, не могло обмануть ни н о в о е название, ни сингапурский флаг. Проводив взглядом белоснежного красавчика, он мечтательно сказал себе: торпеду бы в борт зафитилить этой лоханке, ах, как было бы славно...
Катан-Панданга они достигли без приключений, даже в штиль ни разу не угодили.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГОЛОВОЙ В ЧЕРНИЛЬНИЦУ