У Бабцева едва не отвисла челюсть. Потом он вспомнил, что, пытаясь по-свойски говорить с майором на простом языке, буквально начал с фразы «чего-то я не въезжаю» — и передернулся, точно ему за шиворот плеснули щелочью. Он повернулся и молча пошел дальше по проспекту.
Их поселили в лучшей гостинице городка, которая в своем роде тоже была памятником: сделана в форме первого спутника. Посреди — ядро главного корпуса, по сторонам — четыре растопыренных крыла, как антенны, в свое время пищавшие из космоса свое показушное «бип-бип». Первый американский спутник, пусть и запущенный несколько позже русского, с ходу открыл радиационные пояса вокруг Земли. А первый р-русский открыл только космическую эру…
Бабцев подошел к гостинице уже чуть ли не ночью, вполне теперь осознавая, что несколько переоценил свои силы, решив проделать весь этот путь на своих двоих. День выдался тяжкий, а под занавес — еще и этакий марш-бросок. Но из разрозненных впечатлений, из вороха, похожего на тяжелую кучу мокрых старых газет, именно благодаря этому броску высовывался теперь солнечный хвостик действительно ценной, действительно сулящей прорыв информации…
В тихом холле гостиницы на диванчике смиренно сидел один-единственный человек, рассеянно почитывая, как ни странно, «Коммерсант». Но при виде вошедшего с лестницы Бабцева он сложил газету пополам, небрежно отложил ее, поднялся и шагнул Бабцеву навстречу.
Человек был в штатском, невысок, коренаст. Покатые плечи непоказного рукопашного бойца. Матерое лицо с коричневой дубленой кожей. Короткая современная стрижка, черные, как антрацит, волосы пего поседели. Он шел к Бабцеву неторопливо и целеустремленно, и смотрел ему прямо в лицо немигающими глазами, и было очевидно: он идет именно к нему, точно зная, кто перед ним, — стало быть, он сидел тут, ожидая именно его. Бабцев ощутил неприятный холод в животе. Началось…
«Аусвайс?» — успел иронично подумать он, стараясь хоть так подбодрить себя. От противного.
— Добрый вечер, Валентин Витальевич, — сказал седой.
— Добрый вечер, — ответил Бабцев и, все еще чувствуя неприятный осадок от своей дурацкой попытки говорить с майором запросто, светски осведомился: — С кем имею честь?
Церемонность Бабцева, похоже, седого нисколько не удивила. Он сделал приглашающий жест в сторону диванчика, на котором еще шуршала, расправляя складки, поспешно сложенная газета.
— Я Заварихин, — сказал он. — Анатолий Заварихин.
— Просто Анатолий?
Седой усмехнулся.
— Прошу вас, давайте присядем. Мне бы, Валентин Витальевич, хотелось перекинуться с вами парой-тройкой слов.
— В таком случае и я только Валентин, — сказал Бабцев.
— Замечательно.
— Может быть, я могу пригласить вас к себе в номер, Анатолий?
— Не хочу быть чрезмерно назойливым, Валентин.
— Как скажете.
Они уселись. Бабцев выжидательно смотрел в лицо Заварихину. Заварихин задумчиво поджал коричневые узкие губы — видимо, подбирал начальные слова. Слегка боднул головой, решившись, и начал:
— Вообще-то у меня нет никаких официальных полномочий, и поэтому вы в полном праве не отвечать ни на один мой вопрос, Валентин.
Бабцев сразу попытался взять инициативу:
— Вообще-то в демократических странах так зачитывают права при аресте, Анатолий. Это что, арест?
— Господь с вами, Валентин. Что за странная мысль. Просто я стараюсь прояснить ситуацию. Я прекрасно осведомлен о том, какие у вас убеждения и идеалы, догадываюсь, в чем мы с вами мыслим сходно, знаю, в чем расходимся, но разговор совсем не об этом, а о вещах совершенно общечеловеческих. Поэтому я просто-напросто рассчитываю на товарищеское содействие — но в то же время не могу не прояснить ситуацию для вас. Вы-то обо мне не знаете ничего. Я уже несколько лет как человек совершенно штатский и всего-то лишь занимаю один из руководящих постов в охранной службе фирмы «Полдень».
— Ах, вот как, — сказал Бабцев. — Какую же опасность я представляю для фирмы «Полдень»?
— Ни малейшей, — улыбнулся Заварихин.
Это прозвучало как оскорбление.
— Тогда в чем дело? Скажу вам откровенно, Анатолий, день был очень тяжелый, я устал.
— Понимаю и постараюсь вас не задержать. Короткая беседа единомышленников.
— Единомышленников?
— Преступников мы же не любим в одинаковой степени, правда? Убийц, воров…
Вот куда он клонит, подумал Бабцев. И сразу встал в боевую стойку:
— Убийцей и вором можно объявить кого угодно.
— Я никого не собираюсь объявлять преступником, они сами себя объявляют, своими действиями. Не ощетинивайтесь так сразу, Валентин. Я ж не выдачи Закаева от вас требую.
— Шутка юмора, — констатировал Бабцев.
— Она, — примирительно ответил Заварихин. — Так вот. У вас есть давний друг — Семен Кармаданов.
Бабцев вздрогнул.
— В последние годы ваша дружба несколько охладела, но все равно — я не могу себе представить, что, если бы вашему другу грозила какая-то опасность, вы отказались бы ему помочь.
— Почему вы вспомнили о Кармаданове? — осторожно осведомился Бабцев. — Мы довольно давно не общались…
— Ну, полно, Валентин, — сказал Заварихин. — Ваша последняя статья на предмет ракетно-космических злоупотреблений навеяна информацией, которую вы получили от Кармаданова. Повторяю: у нас нет к вам ни малейших претензий, вы высказали свою точку зрения, и сделали это вполне аккуратно, не подвергая вашего друга никакому риску. Честь вам и хвала. И тем не менее ваш друг пострадал. Мог бы пострадать куда серьезнее, если бы не наша расторопность.
Бабцеву стало нехорошо.
— Что с Семеном? — глухо спросил он.
— К счастью, повторяю, ничего. Ни с ним, ни с его семьей…
— С семьей? Да что вы несете такое?!
— Понимаете, нам очень нужно узнать, где произошла утечка. Текст вашей статьи вполне корректен, но скажите откровенно: не могли вы где-то, по дружбе или по служебной необходимости, обмолвиться о том, от кого получили информацию о финансовых неясностях в «Полудне»?
Бабцев сразу вспомнил: этот самый вопрос ему как бы невзначай задавал по телефону сам Семка. Когда звонил поздравить со статьей. Но голос у него был вполне нормальный, и ни о чем плохом он не сказал. Наоборот: поздравил. Поздравил! Поблагодарил!
Значит, никаких неприятностей у него на тот момент не было. Значит, эти еще только хотят ему их устроить.
И пытаются как-то втянуть его, Бабцева…
Заварихин спокойно смотрел ему в глаза. Ждал. Это был явный шантаж.
— Во-первых, ничего о грозящих Семену опасностях я не знаю, — спокойно и размеренно ответил Бабцев. — Ваше голословное утверждение для меня ничего не значит. Это называется: брать на понт, но меня на понт не взять, Анатолий, я тертый. Во-вторых, Семен никаких материалов мне не предоставлял, и моя последняя статья основана на совершенно иных источниках, раскрыть которые я соглашусь только по решению суда. Наконец, в-третьих, я подозреваю, что опасность для моего друга — это как раз вы.