— Замечательно. Я вас найду. А сейчас — передавайте вашим коллегам наши наилучшие пожелания.
Понятней дать незваному гостю взашей и нельзя было. Ну, да Корховой и сам не собирался тут задерживаться.
— Константин Михайлович Журанков, — вполголоса сообщил он, вернувшись. — Как бы физик. Вам это что-нибудь говорит?
Глядя в стену с отсутствующим видом, Фомичев отрицательно покачал головой. Зато у Наташки на миг даже рот приоткрылся.
— Журанков? — потрясенно переспросила она. — Тот самый?
— Что значит — тот самый? А какой?
— Ну, подготовочка у вас… — возмущенно сказала Наташка. — Это ж в свое время чуть сенсация не была… Только все утихло быстро, как-то разом… Я думала, он давно в Штатах. Надо же…
У нее глаза тоже начали подсверкивать. Но это был совсем другой блеск, чем свечное свечение в глазах Журанкова. Пантера почуяла добычу.
— Так, пацаны, — сказала Наташка, неотрывно глядя на Алдошина и его собеседника. Как перед дуэлью, передернула плечами, умопомрачительно распрямила спину, выставив грудь. — Я на абордаж.
И только они ее и видели. Корховой удрученно проводил ее взглядом, но она ни разу не обернулась.
— Вот и все, — с сочувствием сказал Фомичев после долгой паузы. — Ломи на них…
— Это точно, — медленно ответил Корховой. Еще подождали, поглазели с тоской.
— Давай, что ли?
Корховой отвел взгляд. Она уже вовсю беседовала, и Журанков застенчиво ей улыбался, а Алдошин явно распускал перед нею павлиний хвост. Корховой подставил рюмку, и Фомичев ее наполнил.
— Давай, — только тогда сказал Корховой, напоследок покосившись. Наташка уже смеялась чему-то, запрокидывая голову и во всей красе показывая нежную шею. Журанков стеснительно любовался. Алдошин, что-то мастерски рассказывая, бурно жестикулировал — этот любовался больше собой, чем Наташкой; его года — его богатство. А вот этот пожилой черепашонок… Поди ж ты — красивого нашла… Корховой хлопнул. Еще неделю назад ему и в голову бы не пришло, что, будучи уже, в общем, далеко не мальчиком, он окажется способным так вот на пустом месте ревновать с совершенно первозданной жгучестью. Отелло рассвирепелло…
Видимо, от этой последней рюмки он все же слегка поплыл — но не шибко, потому что чисто на автопилоте сумел некоторое время не добавлять и оттого не вылетел вовсе, а, наоборот, минут через пятнадцать обнаружил себя: довольно-таки опасно размахивая голой вилкой, он рассказывал Фомичеву, какие у Наташки шикарные китайские картинки развешаны по стенам. Зачем он это принялся рассказывать — было совершенно неясно, наверное, от уязвленной гордости. А вот, мол, я у ней дома был и все рассмотрел… Ему стало неловко, но на полуслове было уже не остановиться, Фомичев почему-то этой темой очень заинтересовался. Слушай, а может, она китаянка? А может, она иероглифы знает? А давай ей по-китайски канцону споем… сер-рена-ду… А слабо? А не слабо! А только вот подумать надо… А ты отлить не созрел? Нет? Ну, я тогда сейчас вернусь… Найдешь? А то!
В туалете Корховой принялся студить пылающее лицо в пригоршнях холодной воды. Раз. Другой… Это оказалось очень приятно — лишний знак того, что веселье замерло в неустойчивом равновесии на границе с пьянкой и есть еще шанс отступить, не перейдя черту. «Больше не пью сегодня», — сказал Корховой себе и вдруг понял, что на сей раз он этот обет, пожалуй, исполнит. Надоело стыдиться себя. И Наташка пусть не зазнается, между прочим, — он и без ее присмотра способен не надраться. В белом кафельном блеске, слегка резавшем глаза, в почти медицинской тишине, нарушаемой только легким журчанием подтекающего в одной из кабинок бачка, среди строгих молчаливых писсуаров и унитазов, остаться трезвым казалось очень легко.
А потом хлопнула дверь, и раздались шаги.
Алдошин. Ага. Ничто человеческое не чуждо.
Представитель фирмы успел увидеть распрямляющегося над раковиной Корхового в последний момент; руки его, уже пошедшие было к ширинке, неловко тормознули. Интеллигент какой, подумал Корховой.
— Место встречи изменить нельзя, — громко сказал Алдошин.
— Рад столь удобному случаю еще раз засвидетельствовать вам и в вашем лице фирме «Полдень-22» благодарность от гильдии журналистов и от себя лично, — ответил Корховой.
Алдошин улыбнулся.
— А случай действительно удобный, — сказал он. — Тихо, без лишних ушей… Я ж не для красного словца сказал, что у меня еще будет к вам дело. Только все не мог сообразить: вы нынче еще в состоянии меня выслушать или уже надо отложить до утра… А вы вон какой огурец!
— Постараюсь оправдать высокое доверие партии и правительства! — браво рявкнул Корховой. Брови Алдошина прыгнули вверх-вниз.
— Надо же, — сказал он. — Я думал, ваше поколение этих заклинаний уже не помнит…
— Когда заклинание превращается в последнюю фразу анекдота — оно получает вторую молодость, — серьезно ответил Корховой. По лицу его щекотно сползали капли, и он запросто утерся рукавом.
— Пожалуй… — согласился Алдошин, и тут Корховой понял, что этот человек старше, чем выглядит. Много старше и много серьезнее. Непонятно, почему одно это слово и то, как оно было сказано, открыли Корховому глаза. Но — открыли. Алдошин был стар и, несмотря на всю свою импозантность, и оживление, и несомненное умение очаровывать, смешить и приковывать взгляды, — очень грустен. Или очень устал. Ого, придумал Корховой. Еще неизвестно, над кем жизнь покуражилась больше — над изможденным скромником Журанковым или вот над этим царственным жуиром…
— У меня не очень-то есть время следить за прессой, — сказал Алдошин, — но это не только мое мнение: ваши статьи по космосу и ракетным делам одни из лучших. И вдобавок вы достаточно молоды и весьма здоровы, это видно сразу. Мы начинаем новую программу. У американцев была попытка «Учителя в космосе», но сорвалась трагически… Мы попроще. Хотим сделать «Журналист в космосе». Возобновить, вернее, — в позднем СССР был проект такого рода, даже одного японца свозить успели. Возобновить, разумеется, не во вторник на будущей неделе, но… В перспективе. Хотите попробовать пройти медкомиссию и потренироваться?
Корховой мгновение молчал.
— Я? — спросил он потом.
— Ага, — просто ответил Алдошин.
— В космос?
— В космос.
— Может, еще и на Луну?
— Может, и на Луну.
Корховой опять помолчал. Назойливое журчание прихворнувшего бачка стало вдруг очень громким, почти оглушительным.
— Был такой старый анекдот, — хрипловато сказал Корховой. — «Водку? В жару? Стаканами? НАЛИВАЙ!!!»
Алдошин усмехнулся.
— Надо полагать, вы таким образом согласились? — спросил он.
— А мои друзья? — вспомнил Корховой.
— А вы без них никак?
— Ну… Не слишком-то этично с моей стороны будет…
— Хорошо. Обсудим. А сейчас… Я старый человек и вынужден прервать разговор. Как я буду завершать столь торжественное мероприятие в мокрых брюках? Подумайте, посоветуйтесь с коллегами… Адью!
Он торопливо нырнул в одну из кабинок и закрыл за собой дверцу.
— Спасибо! — запоздало и потому особенно нелепо крикнул ему вслед Корховой. В ответ в тишине лишь звуки журчания раздвоились.
«Я червь, я Бог, — думал Корховой, медленно возвращаясь по короткому коридору в кафе. — Или как там у Державина? Не важно. Зачем слова, когда тут все без слов… Трудно придумать более хлесткий символ. Луна и нужник… Честь, дружба — и простатит… Ох, и ведь все, что мы делаем, все, что переживаем, все наши выдумки одной ногой на небе, другой — в выгребной яме, и никуда от этого не деться…»
На Луну.
А ведь полжизни бы отдал…