Я осторожно тронул Юлиана за плечо, он обернулся.
— Простите меня, брат Юлиан, — кто эти люди? У них оружие...
— Это воины Господа нашего, — улыбнулся Юлиан. — К сожалению, у ордена слишком много врагов...
Юлиан пошел дальше, я старался не отставать.
Пройдя по узкому тоннелю, мы оказались в огромном каменном зале. Здесь и в самом деле было гораздо прохладнее. На стенах были укреплены светильники, пол был ровным и гладким. Я заметил несколько выходящих из зала тоннелей, вверх вела вырубленная в скале лестница. А чуть поодаль находился... лифт, я даже не поверил своим глазам. Убедившись, что не ошибся, я чуть не засмеялся — а как же наставления святого Патрика?
— Брат Юлиан... — Я догнал монаха и пошел рядом. — Это лифт?
— Лифт, — согласился Юлиан.
— Да, но ведь гораздо приятнее подниматься пешком. Только подумайте: идти, изнывая от боли в разбитых ногах. Шаг за
шагом, ступенька за ступенькой... Мне кажется, святой Патрик не одобрил бы лифта.
Юлиан быстро взглянул на меня — судя по всему, он не мог понять, издеваюсь я или говорю правду. Но на моем лице была написана столь явная тревога по поводу заветов святого Патрика, что Юлиан расслабился.
— Вы правы, брат Ирвин. Нам пришлось сделать этот лифт только в силу необходимости. Здесь уже есть лестница, еще одна сильно бы ослабила свод.
— Да, брат Юлиан, я понял... А куда ведет этот лифт?
— На верхний уровень, там живут и молятся наиболее мудрые и просвещенные братья..
— Нам туда? — Я с затаенной надеждой взглянул на лифт.
— Нет, брат Ирвин. — По лицу Юлиана скользнула злорадная усмешка. — Идите с братьями, они проводят вас и покажут вашу келью. А мне надо доложить брату Фредерику о нашем прибытии и передать ему эти чудесные дары... — Юлиан сжал в руках ящичек с драгоценностями, повернулся и подошел к лифту. Я с завистью смотрел за тем, как лифт понес его наверх, потом вздохнул и поплелся следом за братьями — они уже начали подниматься по лестнице.
К моему удивлению, подъем оказался довольно коротким. Не прошло и десяти минут, как я оказался в длинном узком полутемном коридоре, по обеим сторонам которого располагались монашеские кельи.
— Брат Ирвин, ваша келья тридцать шестая... — Брат Игорь тронул меня за плечо. — Это прямо и направо по коридору. В два часа дня общая молитва, потом обед. Часы у вас в келье, но я все равно зайду за вами.
— Спасибо, брат Игорь... — Слегка поклонившись монаху, я пошел искать свою новую обитель.
К моему удивлению, она оказалась достаточно комфортабельной — разумеется, по сравнению с корабельными апартаментами. Кровать была покрыта тонким матрасиком, подушкой служил толстый матерчатый валик. Но самым приятным было то, что под кроватью я обнаружил пару отличных армейских башмаков. Правда, в душу мне туг же закралось сомнение — уж не проверка ли это? Не конкретно для меня, ведь никто на Скагерраке не знал о моем прибытии, а для~Бсякого вновь прибывшего? Именно поэтому я лишь примерил обновку — башмаки оказались мне почти впору — и с сожалением поставил их обратно под кровать. Затем стал ждать молитвы — а точнее, обеда, который, по словам брата Игоря, должен за нею последовать. Часы на стене моей кельи были похожи на земные, но шли немного медленнее, отставая каждый час примерно на восемь минут, я специально проверил это по своим наручным часам. Насколько я помнил из почерпнутых еще на Земле сведений, продолжительность суток здесь равнялась двадцати семи часам плюс сколько-то там минут, поэтому местный час и был немного длиннее нашего.
Без четверти два в дверь кельи осторожно постучали, вошел брат Игорь.
— Пора на молитву, брат Ирвин...
— Да, я готов... — Я встал и с готовностью шагнул к двери, но Игорь остановил меня.
— Здесь мы не ходим в такой обуви. Наденьте вон ту, под кроватью...
— А как же заветы святого Патрика? — спросил я, с готовностью скидывая осточертевшие мне башмаки.
— Мы носим деревянную обувь лишь во время полета, отдавая этим дань уважения святому Патрику. Здесь у нас все по-другому.
— Что ж, не буду нарушать ваши традиции... — Мой голос был тих и печален, но в душе играла музыка. — Я готов...
Выйдя из кельи, мы снова спустились вниз, в новой обуви это было сплошным удовольствием — я и не знал, что обычная ходьба может быть столь приятной. Затем мы вошли в один из боковых тоннелей и вскоре вышли к огромному полутемному залу, освещение было лишь там, где располагалась трибуна. На стенах зала я заметил несколько мощных динамиков, сразу за трибуной находился огромный экран видео. Судя по всему, монахи не брезговали современной техникой.
В зале уже было довольно многолюдно. Как только мы с Игорем вошли, к нам подошел брат Юлиан.
— Брат Ирвин, — сказал Юлиан, взглянув на меня, — я передал ваши дары брату Фредерику, он был весьма впечатлен вашим бескорыстием. Сразу после молитвы и трапезы он хочет побеседовать с вами и приглашает вас к себе.
— Благодарю, брат Юлиан. — Я слегка поклонился. — Я буду рад познакомиться с этим удивительным, вне всякого сомнения, человеком.
— Я в этом уверен... — Брат Юлиан вдруг стал очень серьезным. — Вот, кстати, и он сам...
В зал вошел высокий человек лет сорока пяти, весьма хорошо сложенный, с небольшой аккуратно подстриженной бородкой. У него были правильные черты лица, тяжелый пронзительный взгляд. Но главным в этом человеке, на мой взгляд, была исходившая от него необъяснимая сила. Его движения были величавы и властны, при одном его появлении разом стихли все разговоры, в зале повисла гробовая тишина. Я тяжело сглотнул — вот это да...
Взойдя на трибуну, брат Фредерик небрежно повел рукой. Монахи, и я в их числе, опустились на колени.
— В одной стране, вдали от людей, жил отшельник, — тихо произнес брат Фредерик. — Он был очень мудрым человеком, познавшим за долгую жизнь все тайны бытия. В своем служении богу он превзошел всех, кто когда-либо жил до него или будет жить после. Не раз приходили посланники и звали его на царство, не раз просили волей и знанием своим навести порядок в полном смут и страдания мире. Но отшельник был верен данному богу обету, ему претила суета большого мира, и ни с чем уходили посланники. — Брат Фредерик обвел взглядом притихших монахов. — Так прошли годы, отшельник состарился и одряхлел. Как всякий мудрый человек, он не боялся смерти, и лишь одно тревожило его душу — не было у него преемника. И когда понял отшельник, что час кончины не за горами, взял свой посох и отправился к людям. Долог был путь, много лишений и страданий претерпел старец, но не встретил он на пути своем ни одного человека. Он видел развалины старых городов, видел груды искореженного металла, бывшие некогда межзвездными кораблями. По улицам былых городов бродили стаи голодных псов, повсюду, куда ни глянь, лежали пожелтевшие человеческие кости. И было так везде, и не смог найти отшельник преемника. Он вернулся к себе и
долго выспрашивал у бога, в чем провинились эти люди и в чем была его, отшельника, ошибка. Но молчал бог, ибо давно уже оставил этого человека...
Брат Фредерик замолчал, в зале повисла гробовая тишина.
— Прошу, браться мои, — голос монаха снова зазвучал под сводами зала, — поведайте мне, в чем ошибка этого человека?
— В смирении! — выкрикнул один из монахов, подняв руку.
— Неправильно. Смирение потребно каждому монаху. Стыдно, брат Никодим...
— Он забыл о боге! — раздался тонкий голос какого-то молодого монаха.
— Нет, брат Мартин. Его вера и почитание бога были беспримерны.
— В самом отшельничестве! — Всех перекрыл голос тучного монаха с густой окладистой бородой.
— Нет, брат Ричард. — Фредерик покачал головой. — Отшельничество может быть весьма полезно. Ну, кто еще?
— Он забыл о людях! — выкрикнул стоящий неподалеку от меня монах.
— А именно? — тут же переспросил Фредерик.
— Он бросил их! Его просили о помощи, а он не помог!
— Да, брат Терри! — Фредерик благосклонно взглянул на давшего правильный ответ монаха. — Ошибка этого человека заключалась в том, что он бросил мир на произвол судьбы. Отшельник считал, что для праведной жизни достаточно почитать бога и не нарушать его заповедей. Но бог не для того даровал нам жизнь, чтобы мы провели ее, сидя в кельях. Ка? ков долг монаха, братья мои?
— Служить богу и человечеству! — хором выкрикнули монахи, их внезапный рев застал меня врасплох.
— Именно, братья мои! Наш долг состоит в том, чтобы уберечь человечество от печального конца, о возможности которого не раз упоминал святой Патрик. Но можно ли, братья мои, уберечь его бездействием?