В кварталах дальних и печальных - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3
В кварталах дальних и печальных - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3
1.Огромный город — церкви, зданья, банки(где я всю жизнь нежданный гость) —похож на полусъеденный лосось,чьи ломти спят на дне консервной банки.Ну а Христа здесь приняли б за панка…И каково лохматому б пришлось:не отберешь же у собаки кость,тем паче если ты противник палки.
2.
Луна, облагородив небосвод,мертвецкий взгляд несуетливо прячет,как незнакомец — в полы мятой шляпы,кусками тучи вытирая лоб,за ту же тучу. Каждый новый годновейший ливень обновляет слякоть,не очищая. И не надо плакать:судьба здесь такова, таков народ.
3.
Воруют все: помногу и помалу.Воруют все: и умный, и дурак.Взойдет скорее сор, чем добрый злак,когда поля ничем не засевают.Но все приходит к своему финалузадолго до финала. И за таклишь бог хранит любителей собаки меХиканских телесериалов.
4.
С букетом алых роз на стеблях венуйти к нему не глупо, но излишне.Здесь даже смерть, и та живет и дышит,и так же ощущает тяжесть стен,в которых я живу две тыщи лет,за коими, под стать летучей мыши,висит звезда над одинокой крышей,сребря кресты могильные антенн.
5.
Но можно выйти в улицу и встатьнад допотопной рыжеватой лужей,и прошептать «я никому не нужен»,в лицо извне глядящего отца,и ждать ответа, или ждать конца.Вот-вот начнется плесневая стужа.Здесь трудно жить, когда ты безоружен.А день в Свердловске тяжелей свинца.1993, май
«Утро появляется там, где ночь…
Утро появляется там, где ночьисчезает. В колючем разливе светаиз глаз исчезают сны и проч.В глазах появляется лист газеты —«…потерялась собака, уши…», «…завтравойска Шеварднадзе…», «…развал науки…»Морщинится тень. Доеден завтрак.А мне некому подать руку…1993, июнь
Пустота
Да, с пустотою я знаком.Как с ночью — Фрост. Я помню дом.Вернее ряд пустых домов.Как полусгнивших череповглазницы, окна голубойвзгляд останавливали мой.И я, слепец, всю жизнь подрядпоймать чужой пытаюсь взгляд.Мне б там стоять, замкнув уста,и слушать ливень, в волосахшуршащий, как в соломе крыши,как в вечеру скребутся мыши,как ветер, выдувая ночь,копается в душе и прочьуносит клочья тихих слов,как выносили из домовдобро, что кое-как нажили,оставив пряди белой пыли……Скорей для памяти своей,а не для сумрачных гостейзамки повесив. Помню дом.Да, с пустотою я знаком.1993, июль
Суждения
* * *
Век на исходе. Скоро календарьсойдет на ноль, как счетчик у таксиста.Забегаешь по комнате так быстро,как будто ты еще не очень стар.Остановить, отпразднуем сей день.Пусть будет леньи грязь, и воздух спертый.Накроем стол. И пригласим всех мертвых.Век много душ унес. Пусть будут простопустые стулья. Сядь и не грусти.Налей вина, и думай, что онипод стол упали, не дождавшись тоста.
1.
Летний вечер в окне,словно в перепроявленном фото.Нависает звезда. Старый город во сне.Дождь исходит на нем вместе с собственным потом,И спешат фонари за закатом вослед.Я полсвета объехал верхом на осле.Созерцал, как несчастны счастливые люди.Завершилось стремленье. Окончилось чудо.Как плохое сукно,Мое сердце распалось на части.Но я счастлив вполне от того, что несчастлив.Я гляжу за окно.
2.
Скоро осень придет.На Урале дожди ядовиты.Выйду в улицу, стану слоняться, сырой пешеход.И дожди расцелуют дома, как могильные плитыотцов — сыновья.Здесь родная земля.Я с дождями уйду в эту землю.Или просто пойду и совсем облысею.И, нелепый старик, не успевший познатьничего, кроме водки и хлеба,буду всем говорить: «То, что сыплется с неба,не всегда, благодать».
3.
Я везде побывал.Я держал горизонт, как перила, в руке.Я имел миллионы. Пришел налегке —Все бродягам раздал.Ничего не имея,ни о чем не жалею.Только смена пейзажей натерла зрачкидо зеленого цвета. И если в ночия устало стою у окошка,при никчемной луне проклиная судьбу,наполняя округу, подходят к окнуодичавшие кошки.
4.
Как порой тяжело.Открываешь глаза и вдруг видишь — чужоевсё: и небо, и звезды, и червь в перегное,не несущий тепло.Понимаешь, что сам не уйдешь, уведут подконвоем.Слава Богу, стихи — это нечто иное.Мое тело висит, словно плащ — на гвозде,на взгляде, который прикован к звезде.Я ищу в себе силыне сдаваться и ждать.Но в округе до черта камней. Каждый третий —кидать.Или строить могилы.
5.
Я забыл шелест книг.Я листаю оконные стекла.И свеча освещает нетронутый ужасом лик.И, как будто меж строк, я читаю меж улицпромокшихто, что не передать, ибо это инаякнига, нежели те, что обычно читают.Это книга ветров,судеб, звезд негорящих, несказанных слов.Пусть мне хочется спать,но рука не дрожит. Пусть до боли тревожно,надо еле дышать, и листать осторожно.Можно вены порвать.
6.
Суета городов.Тихий ропот и шепот печальный.Бесполезное время. Над струнами линийтрамвайныхнотный стан проводов…Ноты спящих воронне метнулися вон,но расселись для вальса.и ты тянешь к луне онемевшие пальцы,И, как пары, на небе кружатся звезды.Будто раз и навеки забыто ненастье,будто вдруг разглядишь невеликое счастьечерез линзу слезы.
7.
Дорогая, когдаобрастут крыши зданий зарею,словно львиною гривой, расстанусь с тобою.И умру, как солдат,не понюхавший боя.Будет небо седое.И, как мины морские, сгоревшие звезды на нем.Кто-то скажет: «Нальем!Хоть он не был солдатом, но ведал о том,что и смерть — лишь обыденный дембель.Пусть согреет свою двухметровую землюуходящим теплом».
8.
Стеклодувы на небевыдувают стоваттную лампу луны.Засыпая, я вижу прекрасные сны,разноцветную небыль.Все плохое, что было вчера, позабылось сегодня.Так всевышним угодно,чтобы мы не привыкли к ударам судьбы,чтобы новый удар был внезапен, но мыне сдавались и жили.И дрожат за окном миллионы огней.Я пишу ни о чем. Да имей ты хоть сотню друзей,одиночество — в жилах.
9.
Никого не виню,что порой легче тело содрать, чем пальто.Все гниет на корню.Я не ведаю, что я и кто.Я, как жгут, растянул окончания рук, я тянулсяк звезде.Мне везде было плохо и больно. Везде.От себя не уйти.Что-то колет в груди.И качаются тени.На стене. И закат непохож на рассвет.Я, войдя в этот мир, оказался в чужом сновиденье.Пробуждения нет.
10.
Летний вечер в окне.Словно лошади, яблони в мыле.Прискакавшие с мест неизвестно какихпо туману и пыли.Мое сердце в огне.Черной шалью на плечинакинувши вечер,я гляжу за окно. Итечет по ладонизакатом разбрызганный розовый яд.Ветер в улицах бродит, как в венах — излишествокрови.И от серых разводов луна вытирает себяо стиральные кровли.
* * *
На зрачок соскользнувший фонарик луныс опустевшего черного синего небавялым веком укутав, как милую — пледом,посвящаю ему все грядущие сны,что плывут надо мноюпо белому морюпреждевременной ночи,и расчетливо оченьумоляю того, кто стоит надо мной,не сложив на груди предварительно руки:«Дай не смыть очертанья последнего другапроступившей внезапно соленой слезой».1993, июль
«Клочок земли под синим небом…»
Клочок земли под синим небом.Не приторный и чистый воздух.И на губах, как крошки хлеба,глаза небес: огни и звезды.Прижмусь спиной к стене сарая.Ни звука праздного, ни тени.Земля — она всегда родная,чем меньше значишь, тем роднее.Пусть здесь меня и похоронят,где я обрел на время радость.С сырым безмолвьем перегноянам вместе проще будет сладить,чтоб, возвернувшись в эту небыль,промолвить, раздувая ноздри:«Клочок земли под синим небом.Не приторный и чистый воздух».1993, июль
Кальян
Так и курят кальян —дым проходит сквозь чистую воду.Я, сквозь слезы вдохнув свои годы,вижу каждый изъян.Сколько было всего.Как легко забывается детствои друзья. Я могу оглядеться,а вокруг — никого.Остается любовь;что останется той же любовью,только станет немного бессловней,только высохнет кровь.А стихи, наконец,это слабость, а не озаренье,чем печальнее, тем откровенней.Ты прости мне, отец,но, когда я умру,расскажи мне последнюю сказкуи закрой мне глаза — эту ласкуя не морщась приму.Отнеси меня в леси скажи, в оправдание, птицам:«Он хотел, но не мог научитьсяни работать, ни есть».1993, ноябрь
Договоримся так: когда умру,ты крест поставишь над моей могилой.Пусть внешне будет он как все кресты,но мы, дружище, будем знать с тобою,что это — просто роспись. Как в бумагебезграмотный свой оставляет след,хочу я крест оставить в этом мире.Хочу я крест оставить. Не в ладахя был с грамматикою жизни.Прочел судьбу, но ничего не понял.К одним ударам только и привык,к ударам, от которых, словно зубы,выпадывают буквы изо рта.И пахнут кровью.1993, ноябрь
Костер
Внезапный ветр огромную странусдул с карты, словно скатерть, — на пол.Огромный город летом — что костер,огонь в котором — пестрая одеждаи солнце. Нищие сидятна тротуарах в черных одеяньях.И выглядят как угли. У девчушкина голове алеет бант — онаеще немножко тлеет. Я ищув пустом кармане что-то — может, деньгидля нищих, может, справку в небеса,где сказано, что я не поджигатель.…А для пожарника я просто слаб.1993, ноябрь
Фонари
Фонари, фонари над моей головой,будьте вы хоть подобьем зари.Жизнь так скоро проходит — сказав «Боже мой»,не успеешь сказать «помоги».Как уносит река отраженье лица,век уносит меня, а душаостаётся. И что? — я не вижу конца.Я предвижу конец. И, дышаэтой ночью, замешанной на крови,говорю: «Фонари, фонари,не могу я промолвить, что болен и слаб.Что могу я поделать с собой? —разве что умереть, как последний солдат,испугавшийся крови чужой».1993, декабрь
«Россия, шолом!..»
Россия, шолом!Родная собачья Россия!Любил бы — пожалуй,писал, как положено, кровью.Я вовсе не тонок,я просто чертовски бессилен.Любить тебя надоогромной животной любовью.Я вскрыл тебя, словноконсервную банку, и губы порезал.Звезды, как рыбы,плавали в луже — лови их руками.И плыли созвездья.Ах, все ты — одно отраженье:люди, собаки, поэтыи братья с врагами.Как часто снега уносят,сползая в бескрайность,тебя, словно скатерть —вчерашний несъеденный ужин.Мне завтрак не нужен.Как часто пернатая стаятуда улетает.И он мне до боли не нужен.Ты вся из контрастов.Медальные шеи бульдогов.В лишайных дворнягахнет шерсти на шапку. Мне оченьхочется бытьполуспившимся собаководом —выгуливать пресные слезына впадинах щечных.Шолом же, Россия!Царицы, разбойники, тройки.Как пиджак — наизнанкувыверни ржавые дали.Гляди, утопили щенятна шикарной помойке.Нас слезы не душат.И нас с тобой завтра не станет.1993
1994
Новогодняя ночь
Новый год. На небе звёзды,как хрусталь. Чисты, морозны.Снег душист, как мандаринзолотой. А тот — с луноюсхож. Пойдёшь гулять со мною?Если нет, то я один.Разве могут нас морозынапугать? Глотают слёзывдоль дороги фонари,словно дети, с жизнью в ссоре.Ах, не видишь? что за горе —ты прищурившись смотри.Только ночью Новогодней,друг мой, дышится свободней,ты согласна? Просто такмы пойдём вдоль улиц снежных,бесконечно длинных, нежных.И придём в старинный парк.Там как в сказке: водят зверихоровод — по крайней мере,мне так кажется — вокругёлки. Белочки-игрушкина ветвях. Пойдём, подружка.Улыбнись, мой милый друг.1994, январь
«Разве только ангел на четыре слова…»
Разве только ангел на четыре словаспустится с небес.Я, со стуком в двери спутав стук больного,выхожу в подъезд.И дитя осенней, старой и печальной,кинутой звездыдопивает что-то из груди стеклянной,но глаза чисты.«Здесь бывал такой-то, «Лена любит Любу»,«Некто Цой всегда…»Только ночью вижу тех, кто здесь не будетбольше никогда.Отворить почтовый и, сухие листьявысыпав, закрыть.Знаю, что правдивей и безмолвней писеммне не получить.Потому что можно не читать и вовсене писать ответ.Только я подумал — появились гостипервый раз за… лет.Вот и слышу, где-то музыка играет,тыщу лет играй.«Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая,здравствуй и прощай».1994, май
Стихи для пустого альбома
Я приду к тебе с пустым альбомом,друг мой ласковый и нежный,на исходе жизни и с наклономподпишу небрежно:«Я дарю тебе свою единственную книгуна оставшееся счастье.В знак победы горечи над криком.Хоть сжигай ее, хоть рви на части —не убудет. Кроме прозы,Все, что я писать пытался, тут жеразмывали слезы.Либо потому, что вряд ли нуженэтот почерк, алые чернила.(Впрочем, цвет у них — лиловый.)Либо жизнь моя взаправду уместиласьв два печальных слова:“фабрика”, “цена”. На этих чистыхнарисуй меня, как только выйдуот тебя, дружок, красивым и плечистым.Но исчезнувшим из виду».1994, май
«… Поздним вечером на кухонном балконе…»
… Поздним вечером на кухонном балконе,закурив среди несданной стеклотары,ты увидишь небеса как на ладонии поймешь, что жизнь твоя пройдет недаром.В этом мире под печальными звездами.То — случайная возможность попрощатьсяс домочадцами, с любимыми, с друзьями.С тем, что было, с тем, что есть, и с тем, что будет.1994, июнь
Вальс с синими слонами
Сотня синих слонов, сотня синих слонов.О, как величаво уходите вы.Диким табором. Молча. Без слов.По пустыне больной головы.Словно смысл вы несете большой.Словно жизнь заключается в вас —только в синих слонах. Если там водопой,так напейтесь сполна и тотчас,дорогие мои, возвращайтесь ко мне.Ну, допустим, я вас посчитать позабыл.Прежде чем позабудусь во сне,принесите водыв долгих хоботах. О, не сочтите за труд.И устройте фонтан. Хоть на час. Хоть на миг.Чтоб, когда образуется пруд,вышло солнце, послышался крикдетворы. Сей к фонтанам положен пейзаж —утомленное солнце и шепот листвы.Но колышутся уши у вас,словно флаги. Уходите вы.1994, июнь
«Ах, куда вы уходите все так скоро…»
Ах, куда вы уходите все так скоро —девочка, мальчик в коротких брюках.Кто вы были? Что это был за город?Я запомнил первые две-три буквы.И еще немного — была аллея,что превращалась то в лес, то в море.И еще — как щеки ее алели,когда счастье переходило в горе.И еще какие-то люди были.Отражались звезды в глазах их влажных.Но не помню — добрые они илизлые. Впрочем, совсем не важно.Снегопад в старой оконной раме.И кружатся белые хлопья, словно.В пальто укутавшись, на диванея курю. И уплываю сновав сладкий сон, что овладел землею.Чтоб еще раз их повидать при жизни.Человек, как медведь, должен спать зимою,колыбельную спойте ему, пружины.1994, август
На бледно-голубой эмали
Березы ветви поднималии незаметно вечерели.Я ныне и не помню, как Вас звали.И были ль Вы со мною в самом деле?Увы, я вспоминаю только рощу,хрустящий снег и прочие детали.Где как-то странно с приближеньем ночиотчетливее тени наши стали.И нынче, верно, там они чернеют,отпугивая всяческую живность.Все так же — снег не тает, вечереет.Лежат они — печальные, большие.Места есть на земле, где расстаются,кто б ни забрел. Такие уж, поверьте,места. Так вот они и остаютсяв мозгах, сим подчеркнув свое бессмертье.Там, я считаю, с Вами и гуляли.Но я не помню, как глаза у Вас темнелина бледно-голубой эмали,какая мыслима в апреле.1994, август
Черные скалы
Черные скалы над черной рекою,как вы красивы. Как печальны!О, не убейте меня покоем.Особенно — в момент прощанья.Я — заурядный усталый путник.Всех потерял. Иных — покинул.Я с вами пробыл лишь пару суток,но буду помнить до могилы.Я только затем и сошел с дороги,чтоб вы хранили меня ночами.С вами молчали богии звезды — молчали.Так познакомьтесь с одним человеком,что тихо молвит пред грозным ликом:«Вы меня не помяните даже эхом,ибо некому меня окликнуть в мире…»Но за ночлег — спасибо.Прощайте, вы тоже устали.Прощайте еще раз, огромные глыбы.Над черной рекою черные скалы.1994, август
Трубач и осень
Полы шляпы висели, как уши слона.А на небе горела луна.На причале трубач нам с тобою играл —словно хобот, трубу поднимал.Я сказал: посмотри, как он низко берет,и из музыки город встает.Арки, лестницы, лица, дома и мосты —неужели не чувствуешь ты?Ты сказала: я чувствую город в груди —арки, люди, дома и дожди.Ты сказала: как только он кончит играть,все исчезнет, исчезнет опять.О, скажи мне, зачем я его не держал,не просил, чтоб он дальше играл?И трубач удалялся — печален, как слон.Мы стояли у пасмурных волн.И висели всю ночь напролет фонари.Говори же со мной, говори.Но настало туманное утро, и вдругвсе бесформенным стало вокруг —арки, лестницы, лица, дома и мосты.И дожди, и речные цветы.Это таял наш город и тек по рукам —навсегда, навсегда — по щекам.1994, сентябрь, Санкт-Петербург
«В сентябре, на простой тротуар…»
В сентябре, на простой тротуар —где растут фонари как цветы —лица нежные ветреных парвдруг осыпались, словно листы.Это дождик прошел, черно-бел.Наклониться над лужей любой —ты увидишь их, бледных, как мел,ты махнешь им холодной рукой.«О, прощайте, — шепнешь, — навсегда,молодые ль вы, старые ль вы,пусть растут города, города —все же лица прекрасней листвы…»В этих лицах есть горечь и лед.В этих лицах есть боль и покой.«Пусть гербарий из вас соберетутром траурным школьник седой…»1994, сентябрь
Фонарь над кустами
Ты помнишь темную аллею,где мы на лавочке сидели,о чем — не помню — говоря?Фонарь глядел на нас печально,он бледен был необычайнотогда, в начале сентября.Кусты заламывали кисти.Как слезы, осыпались листья.Какая снилась им беда?Быть может, то, что станет с нами,во сне осознано кустамиеще осенними тогда.Коль так, то бремя нашей болимы им отдали поневоле,мой ангел милый, так давно,что улыбнись — твоя улыбкав печаль ударится, как рыбка —в аквариумное стекло.И собирайся поскореетуда, на темную аллею —ходьбы туда всего лишь час —быть с теми, кто за нас рыдает,кто понимает, помнит, знает,ждет. И тревожится за нас.1994, октябрь
Элегия Эле
Как-то школьной осенью печальной,от которой шел мороз по коже,наши взгляды встретились случайно —ты была на ангела похожа.Комсомольские бурлили массы,в гаражах курили пионеры.Мы в одном должны учиться классе,собрались на встречу в школьном сквере.В белой блузке, с личиком ребенка,слушала ты речи педагога.Никого не слушал, думал только —милый ангел, что в тебе земного.Миг спустя, любуясь башмаками,мог ли ведать, что смотрелмоими школьными и синими глазамиБог — в твои небесно-голубые.Знал ли — не пройдет четыре года,я приеду с практики на лето,позвонит мне кто-нибудь — всего-тобольше нет тебя, и всё на этом.Подойти к окну. И что увижу? —только то, что мир не изменилсяот Москвы — как в песенке — и ближе.Все живут. Никто не застрелился.И победно небеса застыли.По стене сползти на пол бетонный,чтоб он вбил навеки в сей затылокпамять, ударяя монотонно.Ты была на ангела похожа —как ты умерла на самом деле.Эля! — восклицаю я. — О Боже!В потолок смотрю и плачу, Эля.1994, октябрь
«Уток хлебом кормила с руки…»
Уток хлебом кормила с руки —так проста — у холодной Невы.Было, кажется, пасмурно итак ей холодно было — увы.Отражались в воде облака,падал снег, и казалось иным —белых ангелов кормит она —с грустью ангельской — хлебом своим.Так пройдут за годами года,и, быть может, — безмозглый дурак —в октябре я случайно тудазабреду и увижу: все также грустна, молода и проста —кормит карликов-ангелов — ах.Очарован, не брошусь с моста,но умру у нее на руках.1994, октябрь
Я скажу тебе тихо так, чтоб не услышали львы,ибо знаю их норов над обсидианом Невы.Ибо шпиль-перописец выводит на небе «прощай»,я скажу тебе нежно, мой ангел, шепну невзначай.Все темней и темней и страшней, и прохладней вокруг.И туда, где теплей, скоро статуи двинут — на юг.Потому и шепну, что мы вместе останемся здесь —вся останешься ты и твой спутник встревоженный — весь.Они грузно пройдут, на снегу оставляя следы.Мимо нас навсегда, покидая фасады, сады.Они жутко пройдут, наши смертные лица презрев, —снисходительны будем, к лицу нам, милая, гнев.Мы проводим их молча и после не вымолвим слов,ибо с ними уйдет наше счастье и наша любовь.Отвернемся, заплачем, махнув им холодной рукойв Ленинграде — скажу — в Петербурге над черной рекой.1994, октябрь
«Мой друг, так умирают мотыльки…»
Мой друг, так умирают мотыльки —на землю осыпаются, легки,как будто снегопад в конце июля.За горсточкою белой наклонись,ладонь сожми, чтоб ветерком не сдулообратно наземь, а, отнюдь, не ввысь.Что держишь ты, живет не больше дня,вернее — ночи, и тепло огнявсегда воспринимает так буквально.Ты разжимаешь теплую ладоньи говоришь с улыбкою прощальной:«Кто был из вас в кого из вас влюблен».И их уносит ветер, ветер прочьуносит их, и остается ночьв руке твоей, протянутой на встречунебытию. И я сжимаюсь весь —что я скажу тебе и что отвечуи чем закончу этот стих — бог весть.Что кажется, что так и мы умрем,единственная разница лишь в том,что человек над нами не склонитсяи, не полив слезами, как дождем,не удостоит праздным любопытством —кто был из нас в кого из нас влюблен.1994, октябрь
Бледный всадник
Над Невою огонь горит —бьёт копытами и храпит.О, прощай, сероглазый рай.Каменный град, прощай!Мил ты мне, до безумья мил —вряд ли ты бы мне жизнь скостил,но на фоне камней онатак не слишком длинна.Да и статуи — страшный грех —мне милее людей — от тех,с головой окунувшись в ложь,уж ничего не ждёшь.И, чего там греха таить,мне милей по камням ходить —а земля мне внушает страх,ибо земля есть прах.Так прощай навсегда, прощай!Ждать и помнить не обещай.Да чего я твержу — дурак —кто я тебе? Я так.Пусть деревья страшит огонь.Для камней он — что рыжий конь.Вскакивает на коня и мчитбледный всадник. В ночи.1994, октябрь
Над красивой рекой
Если жизнь нам дана для разлуки,я хочу попрощаться с тобойв этот вечер, под мрачные звукимутных волн, под осенней звездой.Может, лучше не будет мгновеньядля прощанья, и жизнь пролетитбесполезно, а дальше — забвеньенавсегда, где никто не простит.Можно долго стоять на причале,обнимая тебя, теребяпапироску. Как мало прощалии любили меня и тебя.Закурить и глядеть, как проходитмимо нас по красивой рекепароход. Я скажу — пароходик,но без нас, налегке, налегке.1994, ноябрь
«Словно уши, плавно качались полы…»
Словно уши, плавно качались полыу промокшей шляпы — печальный слоник,на трубе играя, глядел на волны.И садились чайки на крайний столик.Эти просто пили, а те — кричали,и фонарь горел, не фонарь — фонарик.Он играл на черном, как смерть, причале —выдувал луну, как воздушный шарик.И казалось — было такое чувство —он уйдёт оттуда — исчезнет море,пароходик, чайки — так станет грустно,и глотнешь не пива уже, а горя.Потому и лез, и совал купюры, —чтоб играл, покуда сердца горели:«Для того придурка, для этой дуры,для меня, мой нежный, на самом деле».1994, ноябрь
Колокольчик
Сердце схватило, друг,Останови коней.Что за леса вокруг —Я не видал черней.На лице, на снегуТени сосен. Постой,Друг, понять не могу,Что случилось со мной.Я подышать. ПройдусьЛесом. А если яЧерез час не вернусь —Поезжай без меня.Не зови, не кричи,Будь спокоен и тих —Нет на свете причин,Чтоб пугать вороных.Что-то знают они —Чувствуешь, как молчат?Шибко их не гониИ не смотри назад.Кони пьют на бегуБелый морозный день.Не понять — на снегуЧеловек. Или тень.1994, ноябрь
Глупая проза
Мне помнится, что я тогда оделвсе лучшее, что было в гардеробе.Верней — что было. И, предполагаявернуться поздно, взял чуть больше денег,чтобы домой добраться на такси.Пять лет подряд мне снилась только ты —пять лет назад впервые я увиделтебя, средь комсомольской толчеи.И — человек, которому не местов советской школе — к явным недостаткамсвоим в тот день еще один прибавил,заранье окрестив его — любовь.Потом прошло три года. Мне тебядостаточно лишь в школе было видеть —на переменах и издалека —все эти годы. Но настало лето,и мне сказали, что в десятый классидти я не достоин. Не достоин.Мол, класс литературный, а — увы! —я Гоголя превратно понимаю.Наивные! Могли ль они понять:до фени — Гоголь, институт — до фени,и я учиться должен, потомучто крохотный любимый человечекна крыльях своей юности летает,как ангелок, по ихним коридорам.И, ради счастья любоваться им,терпеть их лица мне необходимо.Прости, Господь, всё, что тобой творимо —прекрасно, но сомнение грызет,что многое творимо не тобою.Прошло еще два года. И насталтот день, когда я должен был признаться.И я признался. Правою рукойдержась за стену. А она уныло —без скрипа поднималась вверх стена.Тут «пасть к ногам» — увы — звучит буквально.Ты, вероятно, думала — я псих,а психам, понимала ты, перечить —себе дороже. Ты сказала: в три.И остановку, где. И растворилась.Я сам очнулся, сам побрел домой.Тут автор, избегая повторенья,читателя взыскательного проситприпомнить первых пять стихов. Прости,но в жизни не бывает повторений.Я в три пришел в назначенное место.И ровно в три пространство растворилосьи мое тело. Оставалось лишьпростое сердце, что в ладони билось,как на ладони рыбака добыча.Очнувшись в шесть, тебя я не увидел —ты не пришла. Тогда ты не пришла.В прокуренном и темном кабакемне говорил пятидесятилетнийи потный муж: «Все бабы — бляди, суки».Кричал: «Еще мне с другом по сто грамм.Да-да, и бутерброды с колбасою».Как я жалел тогда, что я — не он,сейчас бы ущипнул официантку,сказал бы: «Ню-ю…» И долгая слюнатекла б с губы, как продолженье фразы.Домой я шел пешком. И бормотал.Все бормотал я. Бормотал все, дажекогда уже пинали. Били молча.«Ах, подожди, поговори со мною —что знаешь ты о жизни, расскажи.Я все тебе, дружок, отдам за это.Бери штаны, бери рубаху, куртку.И даже можешь бить потом, коль такположено у вас — свиней — на свете».Прошло еще два года. Что теперьты скажешь мне, мой ангел, мой любимый?Винить себя? Какая чепуха!Я думаю, нет в мире виноватых —здесь как в игре, как в «тыщу». Знаешь ли,в ней равные количества очкову разных игроков — нулям подобны.Да, и потом, могли ль они меняубить тогда? Навряд ли, дорогая.Для этого тебя убить им надо.И уж потом… Тогда я сам умру.1994, ноябрь
Трубач на площади
Трубач, как слон в последний день свой, стоит на площади пустой —О, как унылы эти пейсы, как он целуется с трубой!Я встретил вас — и все былоеВ отжившем сердце ожило;Я вспомнил время золотое —и сердцу стало так тепло…Но мне, трубач, какое дело до оптимиста одного —То Тютчеву судьба радела, а я не встречу никого.И мне печальны эти звуки,Мой нежный, милый, дорогой —Я вспоминаю час разлуки,Давным-давно забытый мной.Все кончено, и ангел медный мне заново не подмигнет,И потому я нынче бледный на десять тысяч лет вперед.Но все ж играй, танцуй с трубою,пусть мы с тобой не верим в Рай.Пусть вот как грустно нам с тобою,Но все ж играй, играй, играй.Пусть не появится надежда — я простою здесь битый час,Чтоб музыка Невою прежней в холодном сердце разлилась.1994, ноябрь
Это было в Петербурге над вечернею Невою —я шептал клочок поэмы, что написана не мною:«Ты теперь один осталсяНаблюдать, как жизнь проходит».Месяц на волнах качался,словно белый пароходик.Он как будто бросил якорь у гранитного причала,он как будто ждал кого-то, полный трепетной печали.Рядом встали иностранцы,песни пьяные запели.Я ушёл. Остался в сердцепароходик ранкой белой.Я уехал к черту в гости, только память и осталась.Боже милый, что мне надо? Боже мой, такую малость —так тихонечко скажи мнестрашной ночью два-три слова,что в последний вечер жизния туда приеду снова.Что, увидев пароходик, помашу ему рукою,и гудок застынет долгий над осеннею Невою.Вспомню жизнь свою глухую —хороша, лишь счастья нету.Камень хладный поцелуюи навеки в смерть уеду.Ты придёшь на берег утром — вздрогнешь и проснёшься сразу,и увидишь, как уснули фонари-голубоглазы.Всё, что ласковым приснится —сердцу мило бесконечно.Ветер трепет их ресницы,что седого пуха легче.Ты укутаешься шарфом и, с камнями слившись тенью,на камнях увидишь слёзы. И поверишь на мгновенье,что, стоящий над Невою,ты стоишь над тихим небом.Полный утра и покоя,и кормящий уток хлебом.1994, ноябрь
«Вот зима наступила…»
Вот зима наступила.И снежинки ссыпаются, как шестеренки,из разобранной тучи.О, великий, могучий,помоги прокормить мне жену и ребенка.Чтоб отца не забыли.Снег хрустит под ногою.Снег бинтует кровавую морду планеты.Но она проступаетпод ногою. Не знаю,доживем ли до нового летамы, родная, с тобою.Я встаю на колени.Умываю лицо снегом, смешанным с кровью.Горизонт — как веревка,чтоб развешать пеленкиснов ненужных совсем. И с какою любовью…И с любовью, и с леньюприпадаю к земле ислышу шум в населенных, прокуренных недрах.Это мертвые мчатсяна гробах. И несчастней,и страшней самураев в торпедах.И печальней, и злее.1994, февраль
Воспоминание
Над детским лагерем пылает красный флаг,Затмив собой огонь рассвета.О, барабаны бьют, и — если что не так —Марат Казей* сойдёт с портретаВсем хулиганам, всем злодеям на беду.А я влюблён и, вероятно,До слёз — увы — она стоит в другом ряду —Мила, причёсана, опрятна……Не память дней былых меня пугает, друг, —Был день тот летний и прекрасный.Ведь если время вспять пустить ты сможешь вдруг,То это будет труд напрасный —Мне к ней не подойти, ряды не проломить.Своим же детским сожаленьемКажусь себе, мой друг — о, научи любить,Любовь мешая с омерзеньем.1994
Колыбельная зимнего сада
Вот и зима, мой ангел, наступила —порог наш черный снегом завалило.И в рощу обнаженную ресницлетят снежинки, покружив над нами,и наших слез касаются крылами,подобными крылам небесных птиц.И сад наш пуст. И он стоит уныло.Все то, что летом было сердцу мило, —как будто бы резиночкой творецневерный стих убрал с листа бумаги —Бог стер с земли. И простыни, как флаги,вдали белеют — кончен бой, конец.1994
1995
«— Пойдемте, друг, вдоль улицы пустой…»
Ни денег, ни вина…
Г. Адамович
— Пойдемте, друг, вдоль улицы пустой,где фонари висят, как мандарины,и снег лежит, январский снег простой,и навсегда закрыты магазины.Рекламный блеск, витрины, трубы, рвы.— Так грустно, друг, так жутко, так буквально.— А вы? Чего от жизни ждёте вы?— Печаль, мой друг, прекрасное — печально.Всё так, и мы идём вдоль чёрных стен.— Скажите мне, что будет завтра с нами?И безобразный вечный манекенглядит нам вслед красивыми глазами.— Что знает он? Что этот мир жесток?— Что страшен? Что мертвы в витринах розы?— Что счастье есть, но вам его, мой Бог, —холодные — увы — затмили слёзы.1995, январь
«Черный ангел на белом снегу…»
Черный ангел на белом снегу —мрачным магом уменьшенный в сто.Смерть — печальна, а жить — не могу.В бледном парке не ходит никто.В бледном парке всегда тишина,да сосна — как чужая — стоит.Прислонись к ней, отведай вина,что в кармане — у сердца — лежит.Я припомнил бы — было бы что,то — унизит, а это — убьет.Слишком холодно в легком пальто.Ангел черными крыльями бьет.— Полети ж в свое небо, родной,и поведай, коль жив еще Бог —как всегда, мол, зима и покой,лишь какой-то дурак одинок.1995, январь
Как некий — скажем — гойевский уродкрасавице в любви признаться, ротзакрыв рукой, не может, только потлоб леденит, до дрожи рук и ногя это чувство выразить не мог, —ведь был тогда с тобою рядом Бог.Теперь, припав к мертвеющей траве,ладонь прижав к лохматой голове,о страшном нашем думаю родстве.И говорю: люблю тебя, да-да,до самых слез, и нет уже стыда,что некрасив, ведь ты идешь туда,где боль и мрак, где илистое дно,где взор с осадком, словно то вино…Иль я иду, а впрочем — все одно.1995, март
«В черной арке под музыку инвалида…»
В черной арке под музыку инвалида —приблизительно сравнимого с кентавром —танцевала босоногая обида.Кинем грошик да оставим стеклотару.Сколько песен написал нам Исаковский,сколько жизней эти песни поломали.Но играет, задыхаясь папироской,так влюбленно — поднимали, врачевали.Отойдем же, ведь негоже в судьи лезть нам, —верно, мы с тобой о жизни знаем мало.Дай, Господь, нам не создать стихов и песен,чтоб под песни эти ноги отрывало.Допивай скорей, мой ангел, кока-колу,в арке холодно, и запах — что в трактире.Слишком жалобно — а я как будто голый,как во сне кошмарном, нет — как в страшном мире.1995, март
«Скрипач — с руками белоснежными…»
Скрипач — с руками белоснежными,когда расселись птицы страшныена проводах, сыграл нам нежнуюмузы ку — только нас не спрашивал.В каком-то сквере, в шляпе фетровой —широкополой, с черной ниточкой.Все что-то капало — от ветра ли —с его ресницы, по привычке ли?Пытались хлопать, но — туманные —от сердца рук не оторвали мы.Разбитые — мы стали — странные,а листья в сквере стали алыми.Ах, если б звуки нас не тронули,мы б — скрипачу — бумажки сунули.— Едино — ноты ли, вороны ли, —он повторял, — когда вы умерли.1995, апрель
Первое мая
Детство золотое, праздник Первомай —только это помни и не забывай…Потому что в школу нынче не идем.Потому что пахнет счастьем и дождем.Потому что шарик у тебя в руке.Потому что Ленин — в мятом пиджаке.И цветы гвоздики — странные цветы,и никто не слышит, как плачешь ты…1995, май
Трамвайный романс
В стране гуманных контролеровя жил — печальный безбилетник.И, никого не покидая,стихи Иванова любил.Любил пустоты коридоров,зимой ходил в ботинках летних.В аду искал приметы раяи, веря, крестик не носил.Я ездил на втором и пятом[19],скажи — на первом и последнем,глядел на траурных красоток,выдумывая имена.Когда меня ругали матом —каким-нибудь нахалом вредным,я был до омерзенья кроток,и думал — благо, не война.И, стоя над большой рекоюв прожилках дегтя и мазута,я видел только небо в звездахи, вероятно, умирал.Со лба стирая пот рукою,я век укладывал в минуту.Родной страны вдыхая воздух,стыдясь, я чувствовал — украл.1995, июль
Соцреализм
1.
Важно украшен мой школьный альбом —молотом тяжким и острым серпом.Спрячь его, друг, не показывай мне,снова я вижу как будто во сне:восьмидесятый, весь в лозунгах, годс грозным лицом олимпийца встает.Маленький, сонный, по черному льдув школу вот-вот упаду, но иду.
2.
Мрачно идет вдоль квартала народ.Мрачно гудит за кварталом завод.Песня лихая звучит надо мной.Начался, граждане, день трудовой.Всё, что я знаю, я понял тогда —нет никого, ничего, никогда.Где бы я ни был — на чёрном ветрув чёрном снегу упаду и умру.
Всё, что я понял, я понял тогда —нет никого, ничего, никогда.Где бы я ни был — на черном ветрув черном снегу — упаду и умру.Будет завод надо мною гудеть.Будет звезда надо мною гореть.Ржавая, в чёрных прожилках, звезда.И — никого. Ничего. Никогда.1995
От самого сердца
Заозерский прииск. Вся власть — одинпрезапойный мусор. Зовут Махмуд.По количеству на лице морщинот детей мужчин отличаешь тут.Назови кого-нибудь днем «кретин» —промолчит. А ночью тебя убьют.А обилие поселковых шлюх?«Молодой, молоденький. О, чегопокажу». «Мужик-то ее опух —с тестем что-то выпили, и того».Мне товарищ так говорит: «Я двухсразу ух». Ну как не понять его?Опуститься, что ли? Забыть совсемобо всем? Кто я вообще таков?Сочинитель мелких своих проблем,бесполезный деятель тихих слов.«Я — писатель». Смотрит, как будто: съем,а потом хохочет. Какой улов.Ах, скорей уехать бы, черт возьми.Одиссея помните? Ах, домой.Сутки ехать. Смех. По любой грязи.Чепуха. Толкай «шестьдесят шестой»[20].Не бестактность это, но с чем в связи,уезжая — нет — не махну рукой?1995, август, п. Кытлым[21]
«Фонтанчик не работает — увы!..»
Фонтанчик не работает — увы! —уж осень, но по-прежнему тепло,В сухую чашу каменные львыглядят печально — битое стекло,газеты, чьи-то грязные бинты,окурочки, обертки от конфет,нагая кукла, старые листы,да стоит ли — чего там только нет.Глядят уныло девять милых мордклыкастых, дорогих лохматых грив.Десятым я сажусь на этот борт —наверное, заплакал бы, но ни водном глазу, — а ветер теребит,как будто нищий, что-то из рванья.Так и сидим — довольно скверный вид,скажу я вам, мой ангел, — львы да я.1995, август
Музыкант и ангел
В старом скверике играет музыкант,бледнолицый, а на шее — черный бант.На скамеечке я слушаю его.В старом сквере больше нету никого,только голуби слоняются у ног,да парит голубоглазый ангелок.…Ах, чем музыка печальней, чем страшней,тем крылатый улыбается нежней…1995, август
Дом с призраком
Как-то случилось, жилв особнячке пустом —скрип дорогих перил,дождь за любым окном,вечная сырость стен,а на полу — пятно.Вот я и думал: с кемтут приключилось что?Жил, но чуть-чуть робел —страшен и вечен дуб.Бледный стоял, как мел,но с синевой у губ —мир и людей кляня, —ствол подносил к виску.Нужно убить себя,чтобы убить тоску.Жил и готовил чайкрепкий — чефир почти.И говорил «прощай»,если хотел уйти.Я говорил «привет»,возвратившись впотьмах,и холодок в ответчувствовал на губах.Но под тревожный стукставни мой лоб потел:«Вот ты и сделал, друг,то, чего я не смел.Явишься ли во снес пулькой сырой в горсти —что я скажу тебе?»…Я опоздал, прости.1995, август
«На белом кладбище гуляли…»
На белом кладбище гуляли,читая даты, имена.Мы смерть старухой представляли.Но, чернокрылая, она,навязчивая, над тобоюи надо мною — что сказать —как будто траурной каймоюхотела нас обрисовать,ночною бабочкой летала.Был тёплый август, вечер был.Ты ничего не понимала,я ни о чём не говорил.1995, август
«Ночь, скамеечка и вино…»
Ночь, скамеечка и вино,дребезжащий фонарь-кретин.Расставаться хотели, нотак и шли вдоль сырых витрин.И сентябрьских ценитель драм,соглядатай чужих изменсквозь стекло улыбался намнежно — английский манекен.Вот и все, это добрый знакили злой — все одно, дружок.Кто еще улыбнется такдвум преступно влюбленным — Богили дьявол? — осенним двум,под дождем, в городке пустом.Ты запомни его костюм —я хочу умереть в таком.1995, август
Иванов
…ах, Ивановские строки.Будто мы идем по саду —ты стоишь на солнцепеке,я, подруга, в тень присяду.…эти краски, эти розы —лучше нету, дорогая.Но скажи, откуда слезыи откуда боль такая?Полон света и покоясад весенний, что случилось?Почему я плачу? Что я?Милый друг, скажи на милость.…Это бабочка ночная —словно бритвой — неумелос алой розы улетая,сердце крылышком задела.1995, август
Одним мурлыканьем
1.
Стихи осенние — как водится — печальнолегли на сердце, мертвые листы.Ты, речь родимая, прощальна —как жизнь любая, драгоценна ты.
2.
А мы-то, глупые, тебя ни в грош не ставим —болтает радио, романы в сто страниц.Давай ошибочку исправим,мой нежный друг, смахнув слезу с ресниц.
3.
Одним мурлыканьем растягивая строчки,сжимая их мурлыканьем одним,стихотворение до точкимы доведем, а там — поговорим.
4.
Мол, драгоценная, затем ты в человеке,чтоб — руку жаркую в холодной сжав горсти —с трудом приподнимая веки,шептать одно осеннее «прости».1995, сентябрь 22
Петербург
…Фонари — чья рукаих сорвет, как цветы?…Только эта река,только эти мосты.…Только эти дома,только эти дворцы,где на крышах с умапосходили слепцы.…Это, скинув кафтан,словно бык, раздувалноздри Петр, да туманкак каменья тесал.Это ты, Ленинград,это ты, Петербург, —рай мой призрачный, ад,лабиринт моих мук.Дай я камнем замру —на века, на века.Дай стоять на ветруи смотреть в облака.Можешь душу забрать,что трепещет любя.…Дай с дождями рыдатьна плече у тебя.1995, сентябрь, Санкт-Петербург
За чугунной решеткой
Под руинами неба,в доме снега и ветра —у безлукого Фебатак печальна Эвтерпа.Нет ни жаркого грека,ни красивого моря.Грудь ее — цвета снега,взор ее — цвета горя.За чугунной решеткойлистья падают ало.То бесстыжей, то кроткойты ночами бывала.Чужеземка нагая,что глядишь, холодея?Как согреть — я не знаю.Я помочь не сумею.Сам потаскан, издержан,чем тебя я прикрою?По-осеннему нежен,я любуюсь тобою.Но представлю охотно:с детским личиком чистым,то в штормовке болотной,то в телаге землистой.1995, сентябрь
«Штукатурка отпала…»
Штукатурка отпалаи обрушился свод.Белый ангел войдет,сложит крылья устало.Так угрюм, так печалендовоенный ампир —милый друг, этот мирслишком монументален.…Шелестели б, дышали,как минуты и дни.В старом парке однимы с тобою гуляли.…И дрожали ресницысловно веточки ив.И хрустальный мотивмог упасть и разбиться.«Чуть печальней, чем преждедождик слезы прольет —в эту арку войдетангел в лунной одежде».1995, сентябрь
Так прозрачен намек: здесь цветы превратились в слонов —эти розы на этом холсте обернулись слонами.Это детский букет незатейливых ласковых снов.Это — в вазе, в петлице, на сердце, в бутылке, в стакане.Это — в Грузию ехать, такие и там не собрать.Это — ветер июля, ресницы колышащий плавно.Это то, милый друг, что — о как бы точнее сказать —так в слезе искажается мир, а цветок — и подавно.1995, сентябрь
Летний сад
1.
…дождинка, как будто слеза,упала Евтерпе на грудь.Стыжусь, опуская глаза,теплее, чем надо, взглянуть —уж слишком открыт этот виддля сердца, увижу — сгорю.Последнее, впрочем, болиттак нежно, что я говорю:«Так значит, когда мы вдвоемс тобою, и осень вокруг —и камень в обличье твоемне может не плакать, мой друг».
2.
«…» «прощай» — чтобы душу скрести,звук «ща» засорил нашу речь.Есть тихое слово «прости»,что значит до смерти беречьразлуку, безумный покой,тоску. Оглянулась, а яглаза опустил. Над тобойдва ангела пели, летя:«Прости его. Ведает Бог,молчание тоже ответ.Он руку от сердца не смоготнять — помахать тебе вслед».
3.
…как будто я видел во снедень пасмурный, день ледяной.Вот лебедь на черной водеи лебедь под черной водой —два белых, как снег, близнецапрелестных, по сути — одно…Ты скажешь: «Не будет концау встречи». Хотелось бы, нолишь стоит взлететь одному —второй, не осилив стекла,пойдет, словно камень, ко дну,терзая о камни крыла.
4.
…художник, скорее — скрипач…Так беличий тонок смычок,и так бесконечна, хоть плачь,скрипичная музыка. Богпоэтов, скамейка, кусты —так мило, и траурно — фон.Не вижу, но слышу, как тырисуешь все это. Поклонтебе в этот ангельский часот сердца, что грустью живет,в твой не попадая пейзаж,поскольку однажды умрет.
5.
…как осенью в Летнем Саду —туманен, как осень, и тих —музейной аллеей пройдусреди изваяний чужих,да сяду на влажной скамьес окурочком, мокрый дурак.Вот все, что останется мне:всей болью почувствовать, как,за листиком новый листокроняя, что слезы любви,сентябрь надевает венокна бедные кудри мои.1995, сентябрь-октябрь
«Ах, какие звезды — это сказка…»
Ах, какие звезды — это сказка —и снежок.«Мне нужна твоя земная ласка,а не Бог».Я угрюм, но хорошо нам вместе —ты легка.Спустимся в подвальчик: «Чай и двестиконьяка».Отхлебну, не поперхнувшись взглядом.Дрожь пройдет.Мне плевать, какая мерзость рядомест и пьет.«Плюнь и ты. Садись как можно ближе.Не вини.Мне всегда хотелось быть таким же,как они.В шлюхе видеть шлюху. В пьянстве — радость.Дай мне ру…»Выйдем, постоим с тобою малостьна ветру.Все для них, и звезды. «Знаешь, страшножить и петь.Только ты, мой друг. Ведь ты не дашь мнеумереть?»1995, октябрь
Стихи про любовь
Пока стучит твой тонкий каблучок,я не умру. Мой бедный ангелок,приятель, друг,возьмем вина. Свернем в ближайший парк.Не пью я вообще. Сегодня, таксказать, продрог.Глотнешь чуть-чуть? И правильно. А яглотну. Сто лет знакомая скамья.Сюда мальцомя приходил с родителями. Да-с.С медведем. С самосвалом. А сейчассам стал отцом.Ну-ну, не морщи носик. Улыбнись.Смотри, на черной ветке алый листтрепещет так,как будто это сердце. Сердце. Нет,не сердце? Да, банально. Просто бред.Листок, пустяк.…Я ей читаю важные стихи —про осень, про ненастье, про грехи,про то, что да…Нет, не было. Распахнуты глаза.Чуть ротик приоткрыт. Дрожит слеза.Горит звезда.1995, октябрь
Стансы
Евг. Извариной
Фонтан замерз. Хрустальный куст,сомнительно похожий насирень. Каких он символ чувств —не ведаю. Моя вина.Сломаем веточку — не хруст,а звон услышим: «дин-дина».Дружок, вот так застынь и тына миг один. И, видит Бог,среди январской темнотыи снега — за листком листок —на нем распустятся листы.Такие нежные, дружок.Мечтать о том, чему не быть,Влюбляться в вещи, коих нет.Ведь только так и можно жить.Судьба бедна. И скуден свет,и жалок. Чтоб его любить,додумывай его, поэт.За мыслью — мысль. Строка — к строке.Дописывай. И Бог с тобой.Живи один, как налегке,с великой тяжестью земной.Хрустальный куст. В твоей рукеТак хрупок листик ледяной.1995, октябрь
«Что сказать о мраморе — я влюблен в руины…»
Что сказать о мраморе — я влюблен в руины:пасмурные, милая, мрачные картины…Право же, эпитетов всех не перечислю.Мысль, что стала статуей, снова стала мыслью.Где она, — бессмертная, точная, — витает,мрачная, веселая, — о, никто не знает.Чтобы снова — кто она, ангел или птица? —в черный, белый, розовый мрамор воплотиться.Или в строки грустные, теплые, больные,бесконечно нежные и совсем чужие.Чтобы — как из мрамора — мы с тобой застыли,прочитав, обиделись, вспомнили, простили.Не грусти на кладбищах и не плачь, подруга, —дважды оправдается, трижды эта мука.Пью за смерть Денисьевой[23], а потом — за Троюи за жизнь, что рушится прямо предо мною.1995, октябрь
Осень в провинции
И.
«Целая жизнь нам дана пред разлукой —не забывай, что мы расстаемся».«Мы не вернемся?» — вздрогнули руки,руку сжимая. «Да, не вернемся —вот потому неохота быть грубым,каменным, жестокосердым, упрямым».Осень в провинции. Черные трубы.Что ж она смотрит так гордо и прямо?Душу терзает колючим укором —хочет, чтоб в счастье с ней поиграли.«Счастье? Возможно ли перед уходом?»Только улыбка от светлой печали.Только улыбка — обиженный лучиксвета, с закушенной горько губою.«А и вернемся? Будет не лучше».«Кем я хотел бы вернуться? Тобою».1995, ноябрь
Стихи о русской поэзии
Иванов тютчевские строкираскрасил ярко и красиво.Мы так с тобою одиноки —но, слава Богу, мы в России.Он жил и умирал в Париже.Но, Родину не покидая,и мы с тобой умрем не ближе —как это грустно, дорогая.1995, ноябрь
В том вечернем саду
В том вечернем саду, где фальшивил оркестрдуховой и листы навсегда опадали,музыкантам давали на жизнь, кто окрестпили, ели, как будто они покупалиболь и горечь, несли их на белых руках,чтобы спрятать потом в потайные карманывозле самого сердца, друзья, и в слезахвспоминали разлуки, обиды, обманы.В том вечернем саду друг мой шарил рублив пиджаке моем, даже — казалось, что плакал,и кричал, задыхаясь, и снова неслидрагоценный коньяк из кромешного мрака.И, как Бог, мне казалось, глядел я во мрак,все, что было — то было, и было напрасно, —и казалось, что мне диктовал Пастернак,и казалось, что это прекрасно, прекрасно.Что нет лучшего счастья под черной звездой,чем никчемная музыка, глупая мука.И в шершавую щеку разбитой губойцеловал, как ребенка, печального друга.1995, ноябрь
Фет
…читаю «Фантазию» Фета —так голос знаком и размер,как будто, как будто я где-товстречал его. Вот, например,Балладу другого поэтаМне боль помешала забыть.И мне не обидно за Фета,что Фету так весело жить, —фонтан. Соловьиные трели.Излишняя роскошь сердец.Но, милые, вы проглядели«Фантазии» Фета конец.Ну что ж, что прекрасна погода,что души витают, любя, —Всегда ведь находится кто-то,кто горечь берет на себя.Все можно домыслить. Но все жево всем разобраться нельзя.О, как интонации схожиу счастья и горя, друзья.1995, ноябрь
И снег, и улицы, и трубы,И люди странные, чужие навсегда.А ты, мой маленький, что поджимаешь губы,Чуть-чуть прищурившись, ты что-то понял, — да?Как мать красивая, я над тобой склоняюсь,сажусь на корточки, как мать, перед тобойза все, что понял ты, дружок, я извиняюсь,я каюсь, милый мой, с прикушенной губой.За поцелуи все, за все ночные сказки,за ложь прекрасную, что ты не одинок.Зачем так смотришь ты, зачем так щуришь глазки,не обвиняй меня, что я могу, дружок.Мирок мой крохотный, и снег так белоснежен.«Ты рассужденьями не тронь его, не тронь», —едва шепчу себе, тебе — до боли нежен —дыша, мой маленький, в холодную ладонь.И так мне кажется, что понимаю Бога,вполне готов его за все простить:он, сгусток кротости, не создан мыслить строго —любить нас, каяться и гибнуть, может быть.1995, ноябрь
Ходасевич
…Так Вы строго начинали —будто умерли уже.Вы так важно замолчалина последнем рубеже.На стихи — не с состраданьем,с дивным холодом гляжу.Что сказали Вы молчаньем,никому я не скажу.Но когда, идя на муку,я войду в шикарный ад,я скажу Вам: «Дайте руку,дайте руку, как я рад —Вы умели, веря в Богатак правдиво и легко,ненавидеть так жестокобелых ангелов его…»1995, ноябрь
«Хочется позвонить кому-нибудь…»
Хочется позвонитькому-нибудь, есть же где-токто-нибудь, может быть,кто не осудит это«просто поговорить».Хочется поболтатьс кем-нибудь, но серьёзно,что-нибудь рассказатьпутано, тихо, слёзно.Тютчев, нет сил молчать.Только забыты всестарые телефоны —и остаётся мнемрачные слушать стоныветра в моём окне.Жизни в моих глазахстранное отраженье.Там нелюбовь и страх,горечь и отвращенье.И стихи впопыхах.Впрочем, есть номерок,не дозвонюсь, но всё жетолько один звонок:«Я умираю тоже,здравствуй, товарищ Блок…»1995, ноябрь
«Я скажу тебе не много…»
Я скажу тебе не много —два-три слова или слога.Ты живешь, и слава богу.Я живу и ничего.Потихоньку, помаленьку, —не виню судьбу-злодейку,свой талант ценю в копейку,хоть и верую в него.Разговорчик сей беспечный,безыскусный, бесконечный,глуп, наверно, друг сердечный,но, поверь мне, я усталот заумных, от серьезных,слишком хладных или слезных.Я, как Фет, хочу о звездах —нынче слаб у них накал.Был я мальчиком однажды —и с собой пытался дважды…Впрочем, это все неважно,потому что нет, не смог.Важно то, что в те минуты,так сказать, сердечной смутыабсолютно, абсолютно,нет, никто мне не помог.Вот и ты, и ты мужайся —с грустью, с болью расставайся.Эх, перо мое, сломайся,что за рифмы, чур меня.Не оставлю. Понимая,как нужна тебе, родная,чепуховина такая,погремушка, болтовня1995, ноябрь
Прощанье
Попрощаться бы с кем-нибудь, что ли,да уйти безразлично кудас чувством собственной боли.Вытирая ладонью со лбакапли влаги холодной.Да с котомкой, да с палкой. Вот так,как идут по России голоднойтени странных бродяг.С грязной девкой гулять на вокзале,спать на рваном пальто,чтоб меня не узнали —ни за что, никогда, ни за что.Умереть от простудыу дружка на шершавых руках,Только б ангелы всюду…Живность вся, что живет в облаках,била крыльями частои слеталась к затихшей груди.Было б с кем попрощатьсяда откуда уйти.1995, ноябрь
Вы говорите: «Мысльтолько…» Но если такя разумею, мы свами идём во мрак.Разум, идея, мозг,грозная сеть наук.Глупость какая — Бог.Что это — чувство? Звук.Ежели так, какойв смысле есть смысл. Нулимы, или новый слойлуковицы-Земли.Ежели так, тогдамне пустота яснакосмоса. Но показдесь, на Земле, весна,волнует меня однатема под пенье птиц:девичих ног длинаи долгота ресниц.Вот что скажу ещё:будем мы жить, покачувства решают всё,трепет души, стиха.1995, ноябрь
«Ходил-бродил по свалке нищий…»
Ходил-бродил по свалке нищийи штуки-дрюки собирал —разрыл клюкою пепелище,чужие крылья отыскал.Ну что же ты, лети, бедняга,не бойся больше ничего.Ты — здесь никто, дурак, бродяга —там будешь ангелом Его.Но оправданье было веским,он прошептал его: «Заметь,мне на земле проститься не с кем,чтоб в небо белое лететь».1995
Девочки-монашки в городском саду
Девочки-монашкив городском саду.Все они милашкина мою беду.За стеною белыйвиден белый храм.Богу нету дела,что творится там.Что же ты, остаткиразливай, дружок.Я за вас, касатки,пью на посошок.Не любви Господней,право же, желать.Вот что мне сегодняхочется сказать.Вы не одиноки,ибо с вами Бог.Это так жестоко —как я одинок.Днем я пью, а ночьюя пишу стихи.Это, между прочим,все мои грехи.Вот бы кто с любовью,чтоб меня спасти,тихо к изголовью— Господи, прости! —просто сел, родные,что-то нашептал.Чтоб совсем иныея стихи писал.1995, ноябрь
На мосту
Не здесь, на мосту, но там, под водой,мы долго стояли с тобой —под волны бежав от себя, за черту —на ржавом старинном мосту.Мы здесь расставались с тобой навсегда.Но там, где чернела вода,казалось, мы будем обнявшись векастоять. И шумела река.И дни пролетели. И с мыслью однойпришел я сюда. Под водоймы не расставались. И я закурилтихонько. И я загрустил.О, жизнь. Лабиринты твои,зеркала кривые. Любовь умерла.Как сладко и горько мне думать о том,что там в измеренье ином,я счастлив. Я молод. Я нежен, как бог.И ты меня любишь, дружок.1995, ноябрь
«Прости меня, мой ангел, просто так…»
Прости меня, мой ангел, просто так —за то, что жил в твоей квартире.За то, что пил. За то, что я — чужак —так горячо, легко судил о мире.Тот умница, — твердил, — а тот дурак.Я в двадцать лет был мальчиком больными строгим стариком одновременно.Я говорил: «Давай поговоримо том, как жизнь страшна и как мгновенна.И что нам ад — мы на земле сгорим».И всяким утром, пробудившись, вновья жить учился — тяжко, виновато.Во сне была и нежность и любовь.А ты, а ты была так яви рада.А я, я видел грязь одну да кровь.Меня прости. Прощением твоимя буду дорожить за тем пределом,где все былое — только отблеск, дым.…за то, что не любил, как ты хотела,но был с тобой и был тобой любим!1995, ноябрь
«Когда я утром просыпаюсь…»
Когда я утром просыпаюсь,я жизни заново учусь.Друзья, как сложно выпить чаю.Друзья мои, какую грустьрождает сумрачное утро,давно знакомый голосок,газеты, стол, окошко, люстра.«Не говори со мной, дружок».Как тень слоняюсь по квартире,гляжу в окно или курю.Нет никого печальней в мире —я это точно говорю.И вот, друзья мои, я плачу,шепчу, целуясь с пустотой:«Для этой жизни предназначенне я, но кто-нибудь иной —он сильный, стройный, он, красивый,живет, живет себе, как бог.А боги всё ему простилиза то, что глуп и светлоок».А я со скукой, с отвращеньеммешаю в строчках боль и бред.И нет на свете сожаленья,и состраданья в мире нет.1995, декабрь
«Ах, бабочка — два лепесточка…»
Ах, бабочка — два лепесточкапорхающих. Какую тьмупророчишь мне, сестричка? Дочка,что пишут сердцу моемутакие траурные крыльяна белом воздухе? Не такли я, почти что без усилья,за пустяком пишу пустяк:«Летай. Кружись. Еще немножко.Я, дорогая, не допел.Спою и сам тебе ладошкуподставлю, белую как мел».1995, декабрь
Детское стихотворение («Видишь дом, назови его дом…»)
Видишь дом, назови его дом.Видишь дерево, дерево тоженазови, а потом… А потомназови человека прохожим.Мост мостом постарайся назвать.Помни, свет называется светом.Я прошу тебя не забыватьговорить с каждым встречным предметом.Меня, кажется, попросту нет —спит, читает, идет на работучей-то полурасслышанный бред,некрасивое чучело чье-то.И живу-не-живу я, покадорогими устами своими —сквозь туман, сон, века, облака —кто-нибудь не шепнет мое имя.Говори, не давай нам забытьнаше тяжкое дело земное.Помоги встрепенуться, ожить,милый друг, повстречаться с собою.1995, декабрь
«Не верю в моду, верю в жизнь и смерть…»
Не верю в моду, верю в жизнь и смерть.Мой друг, о чем угодно можно спеть.О чем угодно можно говорить —и улыбаться мило, и хитрить.Взрослею, и мне с недавних порнеобходим серьезный разговор.О гордости, о чести, о земле,где жизнь проходит, о добре и зле.Пусть тяжело уйти и страшно жить,себе я не устану говорить:«Мне в поколенье друга не найти,но мне не одиноко на пути.Отца и сына за руки беру —не страшно на отеческом ветру.Я человек, и так мне суждено —в цепи великой хрупкое звено.И надо жить, чтоб только голос креп,чтоб становилась прочной наша цепь».Пусть одиночество звенит вокруг —нам жаль его, и только, милый друг.1995, декабрь
Девочка с куклой
С мертвой куколкой мертвый ребенокна кровать мою ночью садится.За окном моим белый осколокноровит оборваться, разбиться.«Кто ты, мальчик?» — «Я девочка, дядя.Погляди, я как куколка стала…»— Ах, чего тебе, девочка, надо,своего, что ли, горя мне мало?»«Где ты был, когда нас убивали?Самолеты над нами кружились…— Я писал. И печатал в журнале.Чтобы люди добрей становились…»Искривляются синие губки,и летит в меня мертвая кукла.Просыпаюсь — обидно и жутко.За окном моим лунно и тускло.Нет на свете гуманнее ада,ничего нет банальней и проще.Есть места, где от детского садапять шагов до кладбищенской рощи.Так лежи в своей теплой могиле,без тебя мне находятся судьи…Боже мой, а меня не убилина войне вашей, милые люди?1995, декабрь
«Те кто в первом ряду…»
Те кто в первом ряду —руку ребром ко лбу,во втором стоишь — ковыряй в носу.Я всегда стоял во втором ряду.Пионерский лагерь в рябом лесу.Катя, Света, Лена, Ирина — кактебя звали? — зелень твоих коленэто сердце нежно повергла в мрак.Обратила душу в печаль и тлен.Даже если вдруг повернётся вспять,не прорваться грудью сквозь этот строй,чтоб при всём параде тебя обнять.Да мгновенье ока побыть с тобой.Слишком плотно, мрачно стоят ряды,активисты в бубны колотят злей…Так прощай, во всём остаёшься ты.…И глядел со стенда Марат Казей.1995, декабрь
Пробуждение
Неужели жить? Как это странно —за ночь жить так просто разучиться.Отдалённо слышу и туманночью-то речь красивую. Укрыться,поджимая ноги, с головою,в уголок забиться. Что хотите,дорогие, делайте со мною.Стойте над душою, говорите.Я и сам могу себе два слованашептать в горячую ладошку:«Я не вижу ничего плохогов том, что полежу ещё немножко, —ах, укрой от жизни, одеялко,разреши несложную задачу».Боже, как себя порою жалко —надо жить, а я лежу и плачу.1995, декабрь
«…Звезд на небе хоровод…»
…Звезд на небе хоровод —это праздник, Новый год.За столом с тобой болтая,засидимся до утра.Ну, снимайся, золотаяс мандарина кожура.Так, пузатая бутыль,открывайся — мир мне мил —заливай хрусталь бокала.Ты, бесстыдница-свеча,загорайся вполнакала —оттени мою печаль.Вот и сочинил стишок —так, безделку, восемь строк.Пьян, ты скажешь? Ну и что же?Выпить я всегда не прочь.Только вот на что похожа,дай-ка вспомню, эта ночь.Снег кружится за окном,за окошком синий гномловит белую снежинку,рот кривит да морщит лоб.Да, на детскую картинку,на открытку за 3 коп.1995
«Я так хочу прекрасное создать…»
Я так хочу прекрасное создать,печальное, за это жизнь своюготов потом хоть дьяволу отдать.Хоть дьявола я вовсе не люблю.Поверь, читатель, не сочти за ложь —что проку мне потом в моей душе?Что жизнь моя, дружок? — цена ей грош,а я хочу остаться в барыше.1995
1996
Детское стихотворение
Крошка-мочка. Огниразноцветные. Хлопушки.Залпом выпалят они —и на остренькой макушкенашей елочки звездазагорится навсегда.А под елочкой, гляди,как уютно. Теплой ватойствол укутан. Конфетти.Там. По-детски виноватоя под елочку смотрюи с тобою говорю.Хочешь, стану вот таким,вот такусеньким. С иголкуростом. Крохотным, смешным,беззащитным. И под елкужить уйду. Устроюсь тамс тихой сказкой пополам.…Крошку хлеба принесешьи нальешь наперсток водки.Не простишь и не поймешь.Погляжу тепло и кроткоНа тебя. Ну что? Что я мог,право, ростом с ноготок.1 января 1996
«В провинциальном городке…»
В провинциальном городке,когда в кармане ни копейки,с какой-то книжечкой в рукесидишь и куришь на скамейкеи в даль бесцветную глядишьи говоришь как можно тише:взлететь бы, право, выше крыши выше звезд и горя выше,но что-то держит, осень лишуршит листвой: смирись, бескрылый.Иль притяжение земли.Нет, гравитация, мой милый.1996
На смерть поэта
Дивным светом иных светилозаренный, гляжу во мрак.Знаешь, как я тебя любил,заучил твои строки как.…У барыги зеленый томна последние покупал —бедный мальчик, в углу своемсам себе наизусть читал.Так прощай навсегда, старик,говорю, навсегда прощай.Белый ангел к тебе приник,ибо он существует, Рай.Мне теперь не семнадцать лет,и ослаб мой ребячий пыл.Так шепчу через сотни лет:«Знаешь, как я тебя любил».Но представить тебя, уволь,в том краю облаков, стекла,где безумная гаснет больи растут на спине крыла.1996, январь
Два ангела
…Мне нравятся детские сказки,фонарики, горки, салазки,значки, золотинки, хлопушки,баранки, конфеты, игрушки,…больные ангиной неделичтоб кто-то сидел на постелии не отпускал мою руку —навеки — на адскую муку.1996, январь
…просто так, не к дню рожденья, ни за чтомне купила мама зимнее пальтов клетку серую, с нашивкою «СОВШВЕЙ» —даже лучше чем у многих у друзей.Ах ты, милое, красивое, до пят.«Мама, папа, посмотрите, как солдат,мне ремень еще такой бы да ружьевот такое, вот такое, да еще…»…В эту зиму было холодно, темно,страшно, ветрено, бесчеловечно, носын, родившийся под Красною звездой, —я укутан был Великою страной.1996, январь
Новое ретро
О нет, я не молчу, когда молчит народ,я слышу ангельские стоны,Я вижу, Боже мой, на бойню — словно скот —сынов увозят эшелоны.Зачем они? Куда? И что у них в руках?И в душах что? И кто в ответе?Я верую в добро, но вижу только страхи боль на белом свете.И кто в ответе? Тот уральский истукан?С него и Суд не спросит Страшный —не правда ли смешно, вдруг в ад пойдёт баран,к тому ж и шерстию неважный.Россия, Боже мой, к чему её трава,зачем нужны её берёзы?Зачем такая ширь? О, бедные слова,неиссякаемые слёзы.Ты хочешь крови? Что ж, убей таких, как я,пускай земля побагровеет.…Господь, но пусть глупцов великая семьяживёт — умнеет и добреет.1996, январь
Mike Tyson
О, черный бокс!О, мышцы, шприцы!…На ринге бог слицом убийцы.О, пот и пар!О, искры, брызги!…Лишь то удар,что стоит жизни.Что режет бровьи рушит крепость.Моя любовь —твоя свирепость.О, костный хруст!О, ребра, плечи!…Пусть кровь из уст— заместо речи —сердца зальет…В конечном счететак стих живет, —и вы живете.1996, январь
Нежная сказка для Ирины
1.
…мы с тобою пойдем туда,где над лесом горит звезда.…мы построим уютный дом,будет сказочно в доме том.Да оставим открытой дверь,чтоб заглядывал всякий зверьесть наш хлеб. И лакая квас,говорил: «Хорошо у вас».
2.
…мы с тобою пойдем-пойдем,только сердце с собой возьмем.…мы возьмем только нашу речь,чтобы слово «люблю» беречь.Что ж еще нам с собою взять?Надо валенки поискать —как бы их не поела моль.Что оставим? Печаль и боль.
3.
Будет крохотным домик, да,чтоб вместилась любовь туда.Чтоб смогли мы его вдвоемчеловечьим согреть теплом.А в окошечко сотню летбудет литься небесный свет —освещать мои книги иголубые глаза твои.
4.
Всякий день, ровно в три часа,молока принесет коза.Да, в невинной крови промок,волк ягненочка на порогпринесет — одинок я, стар —и оставит его нам в дар,в знак того, что он любит нас, —ровно в два или, скажем, в час.
5.
…а когда мы с тобой умрем,старый волк забредет в наш дом,хлынут слезы из синих глаз,снимет шкуру, укроет нас.Будет нас на руках носитьда по-волчьему петь-бубнить:«Бу-бу-бу. Бу-бу-бу. Бу-бу…» —в кровь клыком раскусив губу.1996, январь
Postquam (после того как)
Когда концерт закончился и, важно,Как боги, музыканты разойдутся,Когда шаги, прошелестев бумажно,с зеленоватой тишиной сольются,Когда взметнутся бабочки, и фракизакружатся как траурные птицы,И страшные появятся во мракебескровные, болезненные лица……И первый, не скрывая нетерпенья,кивнет, ломая струны, словно нити,связующие вечность и мгновенье:«Ломайте скрипки, музыку ищите!»1996, февраль
«Во всем, во всем я, право, виноват…»
Во всем, во всем я, право, виноват,пусть не испачкан братской кровью,в любой беде чужой, стоящей надмоей безумною любовью,во всем, во всем, вини меня, вини,я соучастник, я свидетель,за все, за боль, за горе, прокляниза ночь твою, за ложь столетий,за все, за все, за веру, за огоньруби налево и направо,за жизнь, за смерть, но одного не тронь,а впрочем, вероятно, право,к чему они, за детские стихи,за слезы, страх, дыханье ада,бери и жги, глаза мои сухи,мне ничего, Господь, не надо.1996, февраль
Музе
Напялим черный фраки тросточку возьмем —постукивая так,по городу пойдем.Где нищие, жлобье,безумцы и рвачи —сокровище мое,стучи, стучи, стучи.Стучи, моя тоска,стучи, моя печаль,у сердца, у висказа все, чего мне жаль.За всех, кто умиралв удушливой глуши.За всех, кто не отдалза эту жизнь души.Среди фуфаек, роби всяческих спецухстучи сильнее, чтобокреп великий слух.Заглянем на базари в ресторан зайдем.Сжирайте свой навар,мы дар свой не сожрем.Мы будем битый часслоняться взад-вперед.…И бабочка у насна горле оживет.1996, март
«Не признавайтесь в любви никогда…»
Не признавайтесь в любви никогда,чувства свои выдавая, не рвите,«нет» ожидая в ответ или «да», —самые тонкие, тайные нити;ты улыбнешься, и я улыбнусь,я улыбнулся, и ты улыбнулась,счастье нелепое, светлая грусть:я не люблю я люблю не люблю вас…1996
Дюймовочка
…Некрасивый трубачна причале играл —будто девочке мяч,небеса надувал.Мы стояли с тобойнад рекою, дружок,и горел за рекойголубой огонек.Как Дюймовочка, тызамерзала тогда —разводили мосты,проходили года.Свет холодный звездапроливала вдали.А казалось тогда,это ангелы шлипо полярным цветампетроградских полей,прижимая к губамголубых голубей.1996, март
Взгляд из окна
Не знаю, с кем, зачем я говорю —так, глядя на весеннюю зарю,не устаю себе под нос шептать:«Как просто все однажды потерять…»Так, из окна мне жизнь моя видна —и ты, мой друг, и ты, моя весна,тем и страшны, что нету вас милей,тем и милы, что жизнь еще страшней.1996, март
Молитва
Ах, боже мой, как скучно, наконец,что я не грузчик или продавец.…Как надоело грузчиком не быть —бесплатную еду не приносить,не щурить на соседку глаз хитрои алкоголь не заливать в нутро……Бессмертия земного с детских летназначен я разгадывать секрет —но разве это, Боже мой, судьба?«…Спаси, — шепчу я, — Боже мой, раба,дай мне селедки, водки дай, любвис соседкою, и сам благослови…»1996, март
«Век, ты пахнешь падалью…»
Век, ты пахнешь падалью,умирай, проклятый.Разлагайся весело,мы сгребём лопатой,что тобой наделано —да-с, губа не дура.…Эй, бомбардировщики,вот — архитектура.Ведь без алых ленточек,бантиков и флаговв сей пейзаж не впишешься —хмур, неодинаков.Разбомбите, милые,всё, что конструктивно,потому что вечное,нежное — наивно.С девочкой в обнимочку,пьяненький немножко,рассуждаешь весело:разве эта ножка —до чего прелестная —создана для маршей?…Замените Ленинасапожком из замши.1996, март
«Ах, что за люди, что у них внутри?..»
Ах, что за люди, что у них внутри?Нет, вдумайся, нет, только посмотри,как крепко на земле они стоят,как хорошо они ночами спят,как ты на фоне этом слаб и сир.…А мы с тобой, мой ангел, в этот мирслучайно заглянули по пути,и видим — дальше некуда идти.Ни хлеба нам не надо, ни вина,на нас лежит великая вина,которую нам Бог простит, любя.Когда б душа могла простить себя…1996, март
«…Мальчиком с уроков убегу…»
…Мальчиком с уроков убегу,потому что больше не могуслушать звонкий бред учителей.И слоняюсь вдоль пустых аллей,на сырой скамеечке сижу —и на небо синее гляжу.И плывут по небу корабли,потому что это край земли.…И секундной стрелочкой звезданаправляет лучик свой туда,где на кромке сердца моегокроме боли нету ничего.1996, март
«Я в детстве думал: вырасту большим…»
Я в детстве думал: вырасту большим —и страх и боль развеются как дым.И я увижу важные причины,когда он станет тоньше паутины.Я в детстве думал: вырастет со мнойи поумнеет мир мой дорогой.И ангелы, рассевшись полукругом,поговорят со мною и друг с другом.Сто лет прошло. И я смотрю в окно.Там нищий пьёт осеннее вино,что отливает безобразным блеском.…А говорить мне не о чем и не с кем.1996, март
«Благодарю за все. За тишину…»
Благодарю за все. За тишину.За свет звезды, что спорит с темнотою.Благодарю за сына, за жену.За музыку блатную за стеною.За то благодарю, что, скверный гость,я все-таки довольно сносно встречен.И для плаща в прихожей вбили гвоздь.И целый мир взвалили мне на плечи.Благодарю за детские стихи.Не за вниманье вовсе, за терпенье.За осень. За ненастье. За грехи.За неземное это сожаленье.За Бога и за ангелов его.За то, что сердце верит, разум знает.Благодарю за то, что ничегоподобного на свете не бывает.За все, за все. За то, что не могу,чужое горе помня, жить красиво.Я перед жизнью в тягостном долгу.И только смерть щедра и молчалива.За все, за все. За мутную зарю.За хлеб, за соль, тепло родного крова.За то, что я вас всех благодарюза то, что вы не слышите ни слова.1996, март
Памяти И. Бродского
Привести свой дом…
А.П.
Когда бы смерть совсем стиралачто жизнь напела, нашептала —пускай не всё, а только треть —я б не раздумывал нималои согласился умереть.Милы кладбищенские грядки.А ну, сыграем с жизнью в прятки.Оставим счастье на потом.Но как оставить в беспорядкесвой дом?Живёшь — не видят и не слышат.Умри — достанут, перепишут.Разрушат и воссоздадут.Дом перестроят вплоть до крышии жить туда с детьми придут.Когда б не только тело гнило.Спасёт ли чёрная могила?Чья там душа витает днесь?Витая, помнит всё, что было,и видит, плача, то, что есть.1996, март
Прощание с юностью
Как в юности, как в детстве я болел,как я любил, любви не понимая,как сложно сочинял, как горько пел,глагольных рифм почти не принимая,как выбирал я ритм, как сорилметафорами, в неком стиле нервномвсю ночь писал, а поутру без силшел в школу, где был двоечником первым.И все казалось, будто чем сложней,тем ближе к жизни, к смерти, к человекам,так продолжалось много-много дней,но, юность, ты растаяла со снегом,и оказалось, мир до боли прост,но что-то навсегда во мне сломалось,осталось что-то, пусть пустырь, погост,но что-то навсегда во мне осталось.Так, принимая многое умом,я многое душой не принимаю,так, вымотавшийся в бою пустом,теперь я сух и сухо созерцаюразрозненные части бытия —но по частям, признаюсь грешным делом,наверное, уже имею ябольное представление о целом.И с представленьем этим навсегдая должен жить, не мучась, не страдая,и слушая, как булькает водав бессонных батареях, засыпая,склоняться к белоснежному листув безлюдное, в ночное время суток —весь этот мрак, всю эту пустотувместив в себя, не потеряв рассудок.1996, март
Падал снег
Я в эту зиму как-то странно жил.Я просыпался к вечеру, а ночьюбрал чистый лист и что-то сочинял.Но и на это не хватало сил.Стихи мои мне не могли помочь, ия с каждой новой строчкой умирал.Мне приходили письма от друзей.Не понимая, что на них отвечу,я складывал их в ящик, не раскрыв.Не мог я разобраться, хоть убей,что за печаль свалилась мне на плечи,поскольку в ней отсутствовал мотив.И радость посторонняя и боль —все равно вызывало отвращенье.И мне казалось даже: нет меня.Я, вероятно, превратился в ноль.Я жить ушел в свое стихотворенье —погас на пепле язычком огня.И был я рад покинуть этот свет.Но не переставала прекращатьсятоска, тянулась год, тянулась век.Не страх, не боль меня смущали, нет.Мне просто было не с кем попрощаться…И падал за окошком белый снег.1996, март
Прощание Гектора с Андромахой
…Он говорил о чести, о стыдевеликом перед маленькой отчизной.Он говорил о смерти, о беде,о счастьи говорил он и о жизни.Герой, он ради завтрашнего дняпылал очистить родину от мрака……Как жаль, что не подумал, уходя,шелом свой снять, и бедный мальчик плакал.1996, март
«Скверно играет арбатский скрипач…»
Скверно играет арбатский скрипач —хочешь, засмейся, а хочешь, заплачь.Лучше заплачь, да беднягу уважь.Так ведь и эдак пятерку отдашь,так ведь и эдак потратишь, дружок.…Разве зазорно, когда одинок,вместе с башкой завернувшись в пальто,сердце настроить угодно на что?1996, апрель
В улицах, парках
В улицах, парках,в трамвайных вагонах,всюду встречаюя мертвых знакомых.Мертвых знакомых,забытых давно —в скверах, в кафе,в ресторанах, в кино.Мертвых знакомыхпечальные лица.Что же ты делаешь,память-убийца:«Как вы живете?»«И я — ничего»…Я и не помню,как звали его.Что ты напомнилмне, мартовский вечер?…Если ее якогда-нибудь встречу,будет мне грустно,уже не любя,рядом с тобоюувидеть себя.1996, март
«В России расстаются навсегда…»
В России расстаются навсегда.В России друг от друга городастоль далеки,что вздрагиваю я, шепнув «прощай».Рукой своей касаюсь невзначайее руки.Длиною в жизнь любая из дорог.Скажите, что такое русский Бог?«Конечно, яприеду». Не приеду никогда.В России расстаются навсегда.«Душа моя,приеду». Через сотни лет вернусь.Какая малость, милость, что за грусть —мы насовсемпрощаемся. «Дай капельку сотру».Да, не приеду. Видимо, умрускорее, чем.В России расстаются навсегда.Еще один подкинь кусочек льдав холодный стих…И поезда уходят под откос…И самолеты, долетев до звезд,сгорают в них.1996, апрель
Яблоня
…Еще зимой я думал, ты жива…И осмысляя смерть твою, весноюлюбуюсь, как другие дереванежнейшей горьковатою листвоюпокрылись. Скоро белые цветыпоявятся и удивят прохожих.И странно мне, и скучно мне, что тыодна меня в мою весну тревожишь.…Зимой еще я приходил сюда…Не замечая маленькой утраты,я полагал, сей сон не навсегда,придет весна, а с нею день, когда тыопередишь в цветении сестер.Они проснулись и тебя забыли.Ты умерла, и жив один укор,пока тебя безумцы не спилили.…Еще зимой я ничего не знал…Я помню осень, как ты не хотеларонять листву. Я это упускализ виду, не склонялся неумелоперед тобой. Как ровен был мой шаг.Что мне мешало вдруг остановиться?Когда бы я в ту осень ведал, какдолжна та осень в сердце преломиться.Все спят давно, я так боюсь уснуть.Без всяких дел слоняюсь по квартире.И сам себе я говорю: побудь,побудь еще немного в этом мире.Уходом горьким не тревожь сердца,пускай уход твой будет не замеченхотя бы до счастливого концапростой зимы, чей холод, нет, не вечен.1996, апрель
Свидание Гектора с Андромахой
1.
Был воздух так чист: до молекул, до розовых пчел,до синих жучков, до зеленых стрекоз водорода…Обычное время обычного теплого года.Так долго тебя я искал, и так скоро нашелу Скейских ворот, чтоб за Скейские выйти ворота.
2.
При встрече с тобой смерть-уродка стыдится себя:— Младенца возьму, — и мои безоружны ладонина фоне заката, восхода, на солнечном фоне.…Но миг, и помчишься, любезного друга стыдя, —где все перемешано: боги, и люди, и кони.
3.
Стучит твое сердце, и это единственный звук,что с морем поспорит, шумящим покорно и властно.И жизнь хороша, и, по-моему, смерть не напрасна.…Здесь, в Греции, все, даже то, что ужасно, мой друг,пропитано древней любовью, а значит — прекрасно.1996, май