Прошел день, потом ночь, а спящая не просыпалась. Мужики не знали, на что решиться: ехать ли вперед, к родной деревне, или ждать. На третий день Митрофан, глубоко вздохнув, сказал:
- Хоронить надо...
Один из мужиков, бойкий и сметливый, вдруг принялся рыться в сене, постеленном на дне телеги, пока не нашел маленькое куриное перышко.
- Вспомнил я, братцы, случай, который с моей Манькой, младшей сестрой, давным-давно произошел. Ходила она с подружкой в лес по ягоды, жарко было, запалились. Набрели на колодец, напились воды, а подружка-то Манькина, дура такая, говорит: "Давай, Машутка, я тебя из ведра окачу, а то жарко!" И бултых ей на голову ведро ледяной воды. Маня замертво упала. Привезли ее в деревню, три дня она лежала, вот точно как мокошь сейчас. Хоронить уж собрались, а дед наш старый, Кузьма, взял перышко, поднес ей к носу, а перышко шевелится! Он засмеялся. "Нет, - говорит, - не дам хоронить... Жива Маня!" И точно, мужики, она на следующий день очнулась!
Рассказчик склонился над мокошью и поднес перо к ее лицу. Перышко слабо, еле заметно затрепетало, и еще раз, и еще...
- Жива, слава тебе, Господи! - перекрестился Митрофан, и все остальные вздохнули с облегчением. - Давайте, мужики, помолимся, попросим у Бога помощи.
Мужики сняли шапки и, глядя в высокое ясное небо, сотворили молитву.
2.
- Вот вам, братцы, и Колькин сон... - крякнув, произнес Митрофан, и замершие было мужики зашевелились.
С пригорка им открывался вид на Синюю Речку, вернее, на то место, где раньше стояла родная деревня. Теперь это было сглаженное взгорье, окаймленное прозрачной полноводной рекой, ровное, чистое, словно здесь и не жили никогда люди. От тишины звенело в ушах.
- Что ж, мужики, - негромко сказал Митрофан, - пора и топорикам застучать.
Они подъехали к речке, распрягли коней и принялись за работу.
Арина открыла глаза. Где-то неподалеку трещал костер, и запах дыма смешивался с тонкими, особенными, ни с чем не сравнимыми ароматами ранней осени. По голубому небу, затянутому нежным кружевом облаков, летели серебристые паутинки. Одна из них прилипла к лицу, Арина смахнула ее, приподнялась и села в телеге. Рядом, смущенно улыбаясь, переминались с ноги на ногу пятеро мужиков, свои шапки они держали в руках.
- С пробуждением, Арина Петровна! Пора подниматься, матушка, долго чего-то ты спишь... - знакомым голосом забасил один из мужиков.
- Митрофан... - неуверенно произнесла Арина и огляделась. Они были на том месте, где когда-то стоял ее дом. Ни одной избы вокруг, только через речку перекинут свежесрубленный мост... Арина вспомнила все случившееся с ней и горестно склонила голову. - Я хотела умереть... вода не приняла... Мужики закивали головами. - Рука Господа коснулась меня, и я проснулась... - Она подняла глаза к небу, помолчала и заговорила снова, в голосе ее появилась решимость: - Поставите мне дом и зовите людей. Нет больше злодея. Господь помог... - Все перекрестились.
Арина легко спрыгнула с телеги и пошла к реке. Однако помолодела мокошь, подумал Митрофан. Еще красивее стала. И не скажешь, что ей уже сорок пять...
Всю неделю, что мужики строили ей дом, Арина стояла неподвижно на пригорке у моста. Словно выполняя тяжелую работу, она целыми днями, не отрываясь, глядела на север, на бескрайнее море пожелтевших лесов. Мужики не решались беспокоить ее. Лишь однажды, за ужином у костра, Митрофан, набравшись духу, пробормотал:
- Петровна, Зоя твоя... - и поперхнулся, когда Арина подняла на него скорбные глаза.
- Я знаю, - сказала она, встала и отошла от костра.
Мужики сидели молча, не глядя друг на друга. Костер шипел, догорая, и ночное небо все ярче расцвечивалось звездами.
...Вскоре люди вернулись в деревню.
Длинный обоз потянулся через все поле, вдоль реки, повторяя ее изгибы. Арина со своего пригорка смотрела на него, и люди еще издалека заметили ее прямую, неподвижную фигуру в черном.
У моста телеги остановились, односельчане подошли к Арине и дружно склонились в низком поклоне. Арина перешла мост, скрестила на груди руки и тоже поклонилась - утирающим слезы женщинам, сурово молчащим старикам, мужчинам, мнущим в руках свои шапки, не по-детски серьезным ребятишкам. Без лишних слов она посторонилась, чтобы пропустить обоз и поздороваться с каждым, но вдруг из толпы вышел старый Макар и бережно подал Арине запеленутого младенца.
Она взяла ребенка и с любопытством взглянула. Ей доверчиво улыбалось крошечное синеглазое личико, ясное, как солнышко в небе. Взгляд у Арины смягчился, она вопросительно взглянула на Макара.
- Это внучка твоя, Арина Петровна... - сказал старик. - Зоя не успела дать ей имя... Сама назовешь ее, голубушку... - У Арины задрожали губы. Она всхлипнула и прижалась лицом к пахнущему молоком свертку. - Отец ее уехал искать счастья, Бог ему судья...
- С возвращением, - сказала Арина нежному веселому личику и повернулась к землякам. - С возвращением, люди добрые...
3.
Арина брела по лесу, тронутому неизбежным осенним увяданием, и заставляла себя вглядываться в его красоту. Я вижу... вижу, какая ты красивая, говорила она рыжей белке, сидящей на дереве, слышу, как шуршат под ногами листья, чувствую, как пахнет этот теплый ветер... Я живу, говорила она себе.
Но сердце ее плакало. Она нигде не могла найти покоя. Дни мелькали один быстрее другого, и жизнь постепенно налаживалась. Деревня строилась всем миром каждый день ставили по дому. Арина еле успевала поворачиваться: растила Зоиньку, лечила людей, скотину, вела хозяйство. Но что-то сломалось в ней. Она ходила, как каменная, и люди, уважая ее горе, почтительно сторонились, не докучая расспросами.
Однажды на улице ее остановил Макар и хотел что-то сказать, но Арина только мотнула головой, отвела невидящий взгляд и глухо выговорила:
- Душа болит, Макар... - и пошла, спотыкаясь, по улице.
Она улыбалась только маленькому детскому личику, тянущимся к ней дома ручонкам, но чувство вины заглушало и эту малую радость. Никакие доводы разума не могли снять с ее души тяжесть горького сожаления о том, что она не уберегла ни троих мальчиков, ни своего внука, которого они не отказались взять с собой. Ей снилась дочь, молодая, красивая, улыбающаяся...
... Арина присела, а потом и легла на спину на мягкий от осыпавшейся хвои бугор и стала смотреть на верхушки сосен. Ветер раскачивал их, роняя на землю шишки. Ритм колеблющихся деревьев успокаивал, и Арина пригрелась на солнце.
... Она в колыбели... Колыбель кто-то качает, но она никого не видит. Виден только край окна с полоской темного неба и звездами. Рогатый месяц нависает прямо над ней и пугает. Ей страшно одной, она начинает плакать, и у края колыбели появляется огромное знакомое лицо.
- Аринушка, ты чего это нюнить вздумала? Сейчас мамка наша корову подоит и придет...
Это отец. Она слушает его ласковый голос, всматривается в добрые серые глаза и понимает самое важное в своей жизни - он любит ее. Никто больше так не любил ее, как ушедший совсем молодым отец...
Колыбель качается, и она шепчет дорогому лицу, всплывшему из глубин памяти:
- Отец, помоги мне... помоги... мне плохо... - Сквозь слезы она видит качающиеся верхушки сосен, небо и просит: - Отец наш небесный... помоги мне... яви свое милосердие... сжалься...
Арина шепчет горячие, страстные слова, идущие из самого сердца, и вдруг понимает, что просит невозможного, чуда, того, что так неосторожно пообещали ей, когда-то, сказанные в предсмертном прощании слова...
День уже кончался, когда она вернулась в деревню. Соседский мужик придержал лошадь и издалека крикнул с моста:
- У тебя там гости, матушка! Полдня уж сидят...
Задрожав от безумной надежды, Арина бросилась по дороге вверх. Не помня себя, она добежала до своего дома, перекрестилась и завернула за угол.
Они вернулись.
На крыльце сидел Второй и, с озабоченным видом кусая травинку, наблюдал, как Дизи ловко колет дрова. Маленький катал по двору деревянную машину, в которой сидел белый петух.
На ватных ногах Арина вошла в калитку. Старшие, увидев ее, не узнали, но Рики с петухом радостно закричали и бросились навстречу. Тики и Дизи заулыбались и подошли поздороваться.
Арина обнимала мальчиков и не могла сказать ни слова - слезы душили ее.
- Бабушка, почему ты плачешь? - расстроился Рики.
- От радости... милые вы мои...
- Вот так встреча! - улыбаясь, говорил Тики. - Ты так на нас смотришь, будто глазам не веришь. Мы что, тоже помолодели?