- Хочешь понюхать? - продолжал Нураддин.
- Вы о чем, хозяин? - насторожился нукербаши.
- "О чем!" - фыркнул хозяин. - Не прикидывайся цыпленком, петух!
Юсуф ошалело потряс головой и прерывисто вздохнул.
- Вот это другое дело! - удовлетворенно кивнул бек. - А теперь слушай меня. Джуму Худакя знаешь?
- Фаэтонщик, что ли?
- Он самый.
- Знаю.
- Так вот он дом строить надумал.
- Слышал. Дыннак-той сегодня.
- Правильно. Только никакого дыннак-тоя не будет,
- Не будет? - переспросил нукербаши.
- Не будет. Прикажи нукерам разогнать босяков.
- От вашего имени?
- Не от своего же. - Бек хохотнул. - А пока твои головорезы голытьбу будут разгонять, с девчонкой побалуйся. Дарю ее тебе. Хочешь - в жены возьми, хочешь - в наложницы. Понял?
- Понял, бегим, - повеселел нукербаши. - Чего тут не понять?
- Тогда не теряй времени.
Бек плеснул в пиалу остатки вина, залпом осушил.
- Чего ждешь?
- А Иимуртабереки?
- Иимуртабереки? А, да... - Нураддин хлопнул в ладоши. Гюль!
- Ляббай, яшуллы? - послышалось из-за приоткрытой двери.
- Я тебя за чем посылал?
- Не осталось, яшуллы. Снова лепить начали.
- Войди.
Девочка вошла.
- Отправляйся с Юсуфом. Жена у него захворала. По дому поможешь. И вообще... Что?
- Как скажете, яшуллы, - еле слышно ответила служанка.
- Ступай. Во дворе подожди.
Нукербаши проводил ее взглядом и плотоядно облизнулся.
- Доволен? - ухмыльнулся бек. - Я такой. Захочу, осчастливлю. Смотри сюда!
- Ляббай, таксыр! - вздрогнул гость.
- Нукерам скажи, - плетей не жалеть. Никого на жалеть. А Джуме - больше всех. Пусть знает, как без моего разрешения дом строить.
- А что люди скажут? - заколебался нукербаши. - Той все-таки, торжество.
- "Торжество!"... Богохульство, а не торжество! Делай, как говорю. Другим неповадно будет!
Весь Кыркъяб собрался на подворье старого Худакьбуа. Мужчины чинно потягивали зеленый чай из тонких китайских пиал, сидя на курпачах, брошенных поверх войлочных киизов *. На дастарханах высились груды румяных свежеиспеченных лепешек, яблок, винограда, персиков вперемежку с парвардсй, наватом, ** дорогими русскими конфетами в ярких бумажных обертках.
Во всех соседних дворах томился в тандырах тандыркебаб тонкие ломти запеченного бараньего мяса. В огромных котлах клокотала янтарная шурпа, и десятка полтора добровольных помощников сноровисто орудовали ножами, готовя морковь и лук для плова.
Посреди двора был врыт невысокий столб, на него горизонтально земле насажено огромное колесо от хорезмской арбы. Двое дюжих йигитов попеременно вращали колесо, так что восседавшая на нем Пашшо-халфа *** - знаменитая на все ханство певица, - не вставая с места, поворачивалась лицом к слушателям, где бы они ни сидели. Была Пашшо-халфа безобразно толста, пешком передвигалась с огромным трудом, и когда ее приглашали на той, будь то соседний кишлак или отдаленное бекство, отправлялась в дорогу на специально по ее заказу изготовленной низенькой арбе, в которую впрягали двух лошадей сразу. В детстве Пашшо-халфа переболела оспой, ослепла на один глаз, и на лицо ее, изрытое глубокими щербинами, невозможно было смотреть без содрогания.
Зато голос у нее был редкой силы и красоты, и, когда она, виртуозно аккомпанируя себе на сазе, исполняла дастан "Гер-оглы" или "Кырк кыз", слушать ее съезжались за десятки, а то и сотни километров.
Выросшая в нищете, она с годами разбогатела, была неимоверно скупа и ломила за свои выступления баснословную плату, отчаянно торгуясь за каждый медяк. И теперь собравшиеся на дыннак-той гости шепотом называли суммы одна невероятнее другой, которые, не торгуясь, уплатил якобы Пашшо-халфе сын Худакь-буа, внезапно и загадочно разбогатевший Джума.
Уже разнесли гостям оранжевую, круто перченую наваристую щурпу в лаваб-кясах ****, уже смачно захрустел на зубах тандыр-кебаб, уже поплыли по двору упоительные ароматы близкого плова и большая любительница
* Войлочный ковер.
** Местные сладости.
*** Исполнительница народных песен и преданий.
**** Фарфоровая чашка для жидких кушаний.
поесть Пашшо-халфа, свесив с колеса отекшие бочкообразные ноги, пристроила на коленях бадью с шурпой, как вдруг пронзительный крик отчаянья и боли ворвался в веселый многоголосый гомон.
- Вай-дод, кызгинам! - вопила женщина в соседнем дворе. Горе мне, доченька!
Все смолкли как по команде. Первой опомнилась старая Якыт.
- Что ж вы стоите, женщины? Там с кем-то плохо! - И она первой побежала на улицу. За нею кинулись остальные женщины.