— Да, вот так.
— Думаешь, тебе это удастся?
— Надеюсь.
— Каким же образом?
— Это долго объяснять, Эльсинора.
— Говори. Я попытаюсь понять.
— Ну, хорошо. Представь себе на минуту, что эволюция человечества — это река.
— Представила.
— Не перебивай. Она образуется из родников, ручьев, малых речушек. Делится на протоки. Меняет русло.
— Ты хочешь построить плотину?
— Нет. Остановить эволюцию нельзя. Повлиять на нее — другое дело.
— И тогда…
— И тогда вместо плесов будет мелководье. Вместо илистых заводей — бурливые перекаты, вместо зарастающих ряской затонов — голубые озера проточной воды. Представь себе, что Александр так и остался пасти коз в своей нищей Македонии. Бонапарт не родился на свет. Шикльгрубер ударился в коммерцию. Джордж Вашингтон стал править Соломоновыми островами. Альберт Эйнштейн не открыл теорию относительности.
— Это трудно представать. И что это за странный ряд?
— Согласен.
— С кого же ты начнешь? С Архимеда? Или с Нерона?
— Напрасно смеешься. Сегодня мы пустили узкоколейку длиной каких-то полтора десятка верст…
— …и твое имя благодарные потомки золотом впишут в анналы истории!
— Никуда они его не впишут. Уже в двадцатом веке от дороги ни одной шпалы не останется.
— Зато?
— Зато строительство железной дороги через Устюрт, которое должно начаться в 1890 году, будет отсрочено на 80 лет.
— Ого!
— Не надо иронизировать. Лучше послушай дальше. В 1727 году здесь, в Хиве, должно было вспыхнуть восстание рабов.
— И ты его предотвратил.
— Нет. Но начнется оно в 1728 году, и я сделаю все, чтобы рабы победили.
— Ты сошел с ума! Какое тебе дело до чужой истории?
— История не может быть чужой, Эльсинора. Все. что происходит на земле, так или иначе касается всех нас.
— Допустим. Предположим даже, твои рабы победят, Ты-то чего добьешься?
— Во-первых, рабы вовсе не мои, а хивинского хана.
— Какая разница?
— Никакой. Если мятежники победят, они захватят власть.
— И посадят на престол нового хана по имени Эрнст. Хотела бы я услышать, как они будут произносить это имя.
— Вовсе не обязательно, — неуверенно возразил Симмонс. — Не так уж и далеко до Парижской Коммуны. Каких-то полтораста лет, даже меньше.
Эльсинора покачала головой.
— Ты наивный ребенок, Эрнст. Там были совсем другне условия. И все-таки даже полтораста лет спустя Парижская Коммуна просуществовала всего семьдесят два дня. И кончилась белым террором.
Она замолчала. Молчал и Симмонс, машинально подергивая поводья. И только уже въезжая в Ново-Ургенч, упрямо мотнул головой:
— Может быть, ты и права. Ну и пусть. Я все равно такую бучу заварю — чертям тошно станет! Хоть что-нибудь, да изменится.
— Эрнст!
— Да?
— Кто такая Люси?
— Люси? — удивился он.
— Ты назвал меня этим именем. Там, на пристани. Наверное, ты оговорился?
— А ведь верно! — он озадаченно потер переносицу.
— Не притворяйся, Эрнст. Мне решительно все равно, кто эта женщина.
— Какая к дьяволу женщина?! — взвился он. — Нет у меня знакомых с таким именем! И никогда не было!
Она продолжала испытующе глядеть на него.
— Ты что — не веришь мне, да? Ревнуешь?
— Верю. — Второе она предпочла пропустить мимо ушей. — Можешь называть меня Люси, если тебе так хочется. Ничего не имею против. Кстати, как это имя звучит полностью?
— Не подловишь! — улыбнулся он и погрозил пальцем. — Для меня оно звучит Эльсинора.