— А я и не говорю, что надо, — спокойно возразила она. — Пейте чай. Вареньем угощайтесь.
— Вы от меня что-то скрываете, — Строганов продолжал исподлобья напряженно разглядывать хозяйку.
— Ошибаетесь. — Она встряхнула волосами и улыбнулась. — Просто есть вещи, которые вам знать ни к чему. Так о чем вы хотели спросить Симмонса?
Строганов вздохнул и отвел взгляд. Теперь он смотрел в сторону дома, зеркально отсвечивающего на солнце стеклами окон.
— Я хочу выяснить, что он за человек.
— Вам это так необходимо? — Она отхлебнула из чашечки. — Что вас, собственно, интересует?
— Понимаете, — Строганов почесал переносицу. — С тех пор, как хлопкозавод перешел к Дюммелю, многое у нас изменилось к лучшему. Построили общежитие для рабочих, финскую баню, даже столовую открыли. И платят у нас чуть не вдвое больше, чем у других.
— Почему это вас смущает?
— Потому что Дюммель — коммерсант и на рабочих ему наплевать. Он это и не скрывает. А значит, нововведения идут не от него. Так от кого же?
— Вы считаете, что они исходят от моего супруга?
— Да. Я ошибаюсь?
— Думаю, нет. — Эльсинора положила варенье в розетку, подвинула гостю. — Угощайтесь, малиновое.
— Спасибо.
— Я, правда, не вмешиваюсь в дела Симмонса, но филантропия — это не в его духе. Так что вы, вероятно, правы.
— Филантропия, говорите? — Гость набрал полную ложечку варенья, опустил в чашку, принялся помешивать. — Извините, не верю. На этой филантропии Симмонс себе кучу врагов нажил. Лучшие рабочие где? У Дюммеля. Лучший инженерно-технический персонал? У него же. Ни одного дня завод не простаивает, а у других — по три, по четыре месяца в году на ремонте. Кому дехкане лучший сырец везут? Дюммелю. Он, правда, качество требует, зато никакого обвеса, никаких скидок и оплата втрое выше. Как тут заводчикам да коммерсантам-предпринимателям не взвыть? Вот они на Симмонса зубы и точат.
— Почему же на Симмонса?
— Да потому что ясно: немец — всего лишь ширма. Кстати, знаете, как дехкане Симмонса между собой называют?
— Как?
— Симон-ата. Это вам говорит что-нибудь?
Эльсинора недоуменно пожала плечами.
— Здесь так святых-покровителей принято называть. Палван-ата, Дарган-ата, Исмамут-ата. — Строганов усмехнулся. — В Ак-мечети у немцев-меннонитов староста есть, он же и пастор Отто. Влиятельный старикан. Так его хивинцы Ата-немис кличут. Отец-немец. Вы меня не слушаете?
— Слушаю. — Хозяйка вздохнула. — Так чего же вы все-таки хотите? Предупредить Симмонса об опасности?
— Это он и без меня знает.
— Тогда чего же?
Гость промолчал, задумчиво помешивая ложечкой остывший чай.
— Я уже говорил, хочу понять, что он за человек.
— Вы думаете, это так просто? — усмехнулась хозяйка. — По-моему, он сам этого толком не знает.
— Со стороны виднее.
— Возможно. Что касается его филантропии или благотворительности, если этот термин вас больше устраивает, то считайте, что это его каприз, прихоть, причуда. Как говорится, каждый по-своему с ума сходит. Помешался человек на добром отношении к своим работникам — и весь секрет. И ради бога, не ищите здесь никакой социальной подоплеки. Симмонс стоит вне политики. Просто он — человек настроения. Приходилось вам с такими встречаться?
— Доводилось. — Строганов недоверчиво покосился на собеседницу. — Скажите, поджог каюков это тоже его рук дело?
— Н-не знаю, — растерялась Эльсинора. — Вряд ли. По-моему он и сам на этом пострадал.
— Не хотите отвечать, не надо. — Строганов достал из брючного кармана часы-луковицу, взглянул на циферблат. — Мне пора, сударыня. Пора заступать на смену.
— Обиделись?
— Да нет. В общем, этого я и ожидал. А супругу вашему передайте: в борьбе с конкурентами он, конечно, любые средства вправе использовать. Вот только оставлять тысячи людей без куска хлеба — это уже иг по-человечески. Я о каючниках говорю. Для них каюки — единственное средство существования. Хороша прихоть, ничего не скажешь, — на голодную смерть людей обрекать! Так и передайте. А засим позвольте откланяться. Прощайте, сударыня. — Он кивнул головой и решительно поднялся из-за стола.
Симмонс, которому Эльсинора в тот же вечер передала содержание своего разговора со Строгановым, озабоченно поскреб затылок и велел разыскать Дюммеля.
— Зачем он тебе? — поинтересовалась Эльсинора.
— Хочу навести справки.
— Строганов производит впечатление вполне порядочного человека.
— Тогда какое ему дело до истории с каючниками?
— Может быть, как раз потому, что он порядочный человек?
— Не знаю, не знаю.
— Тысячи каючников остались без куска хлеба. Такое нельзя наблюдать равнодушно.
— Ну, положим, не тысячи. Если уж быть точным, сгорел семьдесят один каюк. Без куска хлеба, как ты изволила выразиться, осталось человек двести-триста.
— По-твоему, это мало?
— Ну что ты заладила одно и то же! «Много, мало…» Если уж ча то пошло, один голодный — это уже много. А знаешь, сколько их в Хивинском ханстве? Согни тысяч! Что ты предлагаешь, взять их на свое иждивение?
— Во-первых, не кричи.
— Прости.
— А во-вторых, если не в твоих силах облегчить участь всех неимущих, то по крайней мере ни к чему добавлять к ним сотни новых.
— Тут ты, пожалуй, права, — согласился Симмонс. — Я сгоряча сморозил глупость, а Дюммель и рад стараться.