— Дэв? — в глазах старика метнулся страх.
— Нет. — Джума вздохнул. — Он человек. Очень богатый человек. И очень умный.
— Он мусульманин?
Джума усмехнулся.
— Наверное, нет. Он приезжий. Откуда-то издалека.
— Значит, кяфир. И ты у него работаешь?
— Да, ата. Только не у него, а у его жены.
— Так не бывает!
— У кяфиров бывает, — улыбнулся сын. — Не смотри на меня так, ата. Многие мусульмане работают с русскими. А русские ведь тоже кяфиры. Даже Мадримхан[30] принимает у себя русских…
— Замолчи! — не на шутку испугался Худакь-буа. — В зиндан захотел?
— Молчу, — усмехнулся Джума. — Успокойся, ата.
— «Успокойся!» — передразнил Худакь-буа. — Думаешь, я что-нибудь понял?
— Когда-нибудь поймешь, — заверил сын. — Я и сам еще многого не понимаю. Когда дом строить начнем?
— «Когда, когда», — Худакь-буа высморкался d вытер пальцы о подол рубахи. — В кишлаке только и разговоров, что об этом проклятом доме. Голова кругом идет. Может, не надо, а, балам?[31]
— Надо, ата.
— Ну, тогда сам решай. Как скажешь, так и будет.
— На следующей неделе. Согласен?
— Если так, то на субботу дыннак-той[32] назначим.
— Можно и на субботу. Скажешь, что надо, я привезу.
Джума склонился над сундуком, достал парчовое платье. Расправил, держа на вытянутых руках.
— Нравится?
— Для Гюль небось? — осведомился отец.
— Для Гюль. Как она тут?
— Живет. — Старик недовольно дернул плечом. — Чего ей сделается? Прислуживает у бека Нураддина.
— Недолго ей осталось прислуживать. Построим дом, свадьбу сыграем.
— Ну-ну, — буркнул Худакь-буа. Сын вскинул на него смеющиеся глаза, улыбнулся.
— Не угодишь тебе, ата. Сами же помолвку устроили… Заставили нас за ухо друг друга куснуть. Лепешку поломали…
— Э-э, балам!.. Когда это было! По твоему нынешнему положению другую невесту надо искать.
— Ну, это ты зря. Гюль хорошая девушка.
— Я разве что говорю? — смутился старик. — Конечно, хорошая.
Симмонс пропадал где-то почти всю неделю и объявился только в воскресенье. Эльсинора сидела перед зеркалом в спальне, когда он внезапно возник посреди комнаты — усталый, осунувшийся, небритый, с горячечно блестящими глазами. Костюм был измят и перепачкан в пыли. Черные штиблеты казались серыми.
— Ты?! — Эльсинора вздрогнула и обернулась. — Где ты был?
— Не спрашивай. — Он шумно выдохнул и направился к двери в ванную.
— А бал?
— Бал, — машинально повторил он. — Бал? Когда?
— Как «когда»? Сегодня, здесь у нас, вечером.
— А, ч-черт! — Симмонс болезненно поморщился и взглянул на часы. — Совсем вылетело из головы. Ладно, до вечера отосплюсь.
И он вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
Симмонс разделся, побросал одежду в стерилизатор и пустил воду в ванну. Вода была мутноватая: то ли барахлил отстойник, то ли фильтры засорились. Симмонс махнул рукой, забрался в ванну, расслабился и закрыл глаза.
«Эльсинора права, — устало подумал он. — Все это ни к чему…»
Вероятно, он задремал и поэтому не удивился когда сразу, без перехода вдруг увидел себя среди низкорослых колючих зарослей джигильдака, ощутил опаляющее сквозь одежду огнистое дыхание близкой пустыни услышал визгливое «чил-л-л-л-лили» парящих в раскаленном небе коршунов, сливающееся со звоном тишины в ушах. Потом где-то неподалеку фыркнула лошадь, другая ответила ей коротким утробным ржанием, звякнула уздечка, и он понял, что успел вовремя и отряд еще не снялся с привала.
Теперь предстояло, пожалуй, самое трудное: увидеться с командиром отряда и отговорить его от встречи с Джунаидханом. Прикинув в уме несколько вариантов, Симмонс остановился на самом простом: не таясь, пошел по взрыхленной копытами песчаной дороге туда, где расположились на отдых красноармейцы.
— Стой, кто идет? — прозвучал из придорожных кустов повелительный окрик. Симмонс остановился и, достав из кармана клетчатый носовой платок, помахал им над головой.
— Кто такой?
— Друг, — как можно спокойнее ответил Симмонс.
— «Друг!» — фыркнули в кустах. — Оружие есть?
— Нет оружия.
— Покажь.
— Что «покажь?» — оторопел Симмонс. — Я же сказал: нет оружия.