Бек густо побагровел и хлопнул в ладоши.
— Джума Худакь той затевает? — рыкнул он навстречу вбежавшему слуге так, что тот испуганно присел и заморгал ресницами.
— Да, яшуллы.
— Когда?
— Сегодня вечером, яшуллы.
— Пусть нукербаши придет.
— Хоп болады. К Джуме пусть придет?
— Сюда, дурак! Сейчас!
Слугу словно ветром сдуло. Бек самодовольно ухмыльнулся и смерил собеседника презрительным взглядом.
— Как вам это нравится? Джумабай Худайберген нашелся! Джума Худакь был и будет!
— Конечно, бек, конечно! — закивал мулла. — Совсем обнаглел, сын греха! Сам на беду нарывается.
— Свое получит! — злобно пообещал бек. — Мои нукеры ему такой той устроят, — всю жизнь помнить будет!
— Давно пора, — поддакнул мулла. — Вашими руками, бек, аллах покарает вероотступника! Да будет так. О-омин!
Служанка, девочка лет тринадцати в просторном ситцевом платье и потертом бархатном камзоле, внесла блюдо с йимуртабереками.[34] Склонилась в низком поклоне, не решаясь подойти к сидящим. Зазвенели вплетенные в десятки тоненьких косичек серебряные монеты.
— Ставь сюда и убирайся! — рявкнул бек.
Девочка торопливо поставила блюдо на дастархан и вышла, притворив за собою дверь.
— Хорошая у вас прислуга, — одобрительно сказал мулла. И поднял руки, готовясь прочесть молитву.
— Плохих не держу, — самодовольно осклабился бек. — Читайте молитву, таксыр. Йимуртабереки надо горячими есть.
После произнесенного фальцетом и басом «о-омин» оба провели ладонями по лицам сверху вниз и приступили к трапезе.
Некоторое время ели молча, наконец бек не выдержал, хлопнул в ладоши.
— То самое принеси! — приказал он вбежавшей служанке. Она исчезла за дверью и тотчас возвратилась с узкогорлым серебряным кувшином.
— Давай сюда! — бек выхватил у нee кувшин и кивком отослал прочь.
— Что это, бегим? — поинтересовался мулла Ибадулла.
— Мусаллас, — буркнул бек. — Да простит меня аллах.
— И меня тоже, — хихикнул сотрапезник, моргая слезящимися глазами.
— Ие?! — удивился Нураддин. — А как же шариат?
— Шариату ничего не сделается, — заверил мулла. — Наливайте.
— Ай да слуга аллаха! — хохотнул бек, наполняя пиалы.
— Аллах простит. — Ибадулла залился мелким писклявым смешком. — Что для черной кости грех, то для нас благо.
— Хитер! — одобрительно покачал головой бек Нураддин. — Самого аллаха оседлать норовишь?
— Не богохульствуйте, бек, — скромно потупился мулла. — Аллах велик и всемогущ.
Бек хмыкнул и осушил пиалу. Мулла последовал его примеру.
Нукербаши Юсуф, мужчина лет сорока пяти, грузный и неповоротливый, как верблюд, подоспел к плову.
Бек и мулла были уже изрядно навеселе и поначалу не обратили на него внимания. Залихватски сдвинув чалму набекрень, мулла Ибадулла что-то ожесточенно доказывал хозяину дома, а тот, лениво развалясь на курпаче, поглаживал курчавую бороду и изредка отвечал короткими репликами.
«Ишь, разговорился Ибад-чолак, — удивленно подумал нукербаши. — То слова от него не услышишь, а тут…»
— Врешь ты все, Ибад, — подзадоривал бек. — Никогда твой отец муллой не был, а уж шейхом и подавно. Служкой при могиле хазрат[35] Палван-пира был, это верно. Двор мел, приношения от верующих принимал. А муллой — ни-ни.
— Был! — горячился Ибадулла. — Видит аллах, был!
— Аллаха не трогай! — ухмыльнулся бек. — При чем тут аллах, если ты врун?
— Я — врун?! — взвизгнул мулла.
Нукербаши переступил с ноги на ногу и громко кашлянул.
— Чего надо? — свирепо воззрился на него Ибадулла.
— Позвали, вот и пришел.
— Садись, — мотнул головой Нураддин в сторону блюда с нетронутым пловом. — Руки сполоснул? На нас не смотри, мы сыты. — Он обернулся к мулле. — Ну что еще скажешь, шейхзаде?[36]
— Ничего, — буркнул мулла, демонстративно опрокидывая пиалу вверх дном.
— Пнуть, что ли? — вслух лениво подумал бек.
Мулла возмущенно сверкнул глазками, на всякий случай отодвинулся от толстых, как бревна, бековых ног и молитвенно сложил перед лицом ладони. Пробормотал на арабском суру из корана. Потом скороговоркой на хорезмском диалекте:
— Да не уйдет изобилие из этого дома, да сопутствуют его хозяину успех и удача. Илая о-омин!
— Омин! — откликнулись бек и нукербаши. Мулла торопливо поднялся и, не прощаясь, засеменил к выходу.
— Обиделся, что ли? — удивленно произнес нукербаши, глядя ему вслед.