— Вы — это кто? — спросил Строганов.
— Правление акционерного общества.
— И как долго это будет продолжаться?
«Хитер, — отметил про себя Симмонс. — Все наперед видит».
— По крайней мере, до тех пор, пока я состою членом правления.
— Это не ответ, — покачал головой гость.
— Другого ответа я вам дать не могу.
— Что верно, то верно, — согласился Строганов. — А жаль. Я, признаться, надеялся найти с вами общий язык.
«Напрасно надеялся, — подумал Симмонс. — С тобой свяжись, неприятностей не оберешься. И так тут на меня коситься начинают. Да если бы только коситься!.. Нет, в политику лезть — увольте. В других столетиях — пожалуйста. А там, где живу, — ни-ни!»
— Догадываюсь, что вы имеете в виду, — сказал он вслух. — К сожалению, должен вас огорчить. Политика — не мое амплуа.
— Че-пу-ха! — отчеканил Строганов. — То, что вы делаете на нашем заводе, — это уже политика. И вы это прекрасно понимаете. Впрочем, бог вам судья. Не хотите иметь с нами дела, — не надо. Когда-нибудь вы об этом пожалеете. Поклон супруге, спасибо ей за приглашение.
Он положил пригласительный билет на стол и, не прощаясь, вышел из кабинета.
Симмонс еще некоторое время перебирал в памяти детали разговора, потом махнул рукой и отправился в парк. Однако неприятный осадок не проходил, и теперь, сидя за столом, он никак не мог от него отделаться. Симмонс встряхнул головой и огляделся.
Дюммель, уже изрядно навеселе, переходил с места на место, встревал в чужие разговоры, допытывался, как нравится господам бал, без разбору лез чокаться на брудершафт.
— Алкоголик чертов! — процедил Симмонс сквозь зубы.
— Ты что-то сказал? — обернулась к нему Эльсинора.
Она была ослепительно красива в розовом бальном платье. Широкий вырез открывал покатые плечи, нежный рисунок ключиц и начало ложбинки между округлостями грудей. Золотистые волосы разметались по плечам, обрамляя удлиненное, расширяющееся к вискам лицо с огромными чуть раскосыми глазами, точеный нос с трепетными крылышками ноздрей над капризным абрисом темно-вишневых губ. «А ведь она нисколько не изменилась за те два года, что мы живем здесь, — с удивлением подумал он, вглядываясь в ее лицо. — Пожалуй, помолодела даже».
— Ты что-то хочешь сказать? — Она улыбнулась и наклонила к нему голову, так что волосы защекотали щеку.
— Н-нет. — Он с трудом подавил в себе желание отстраниться: было в ее улыбке что-то неискреннее, наигранное, фальшивое.
— Тебе нездоровится?
Он пожал плечами.
— Сам не пойму. Наверное, оттого, что не выспался.
— Давай выпьем?
— Давай, — кивнул он, взял со стола бутылку с шампанским и наполнил фужеры.
— По-русски, — усмехнулась она. — В Европе наливают чуть-чуть, на донышко.
— Пить так пить, — сказал он и вдруг ощутил волну теплой щемящей нежности и с удивлением понял, что волна эта исходит от Эльсиноры.
— Я люблю тебя, Люси, — произнес он еле слышно и покосился на соседей, но те, занятые своими разговорами, не обращали на них никакого внимания.
— Я тоже.
Теперь она уже не улыбалась, внимательно глядя на него широко раскрытыми и без того огромными глазами.
— С тобой что-то происходит, Эрнст. Но об этом потом. А сейчас выпьем. Только до дна.
— До дна так до дна.
Они чокнулись и осушили фужеры. Он взял из вазы персик, очистил от кожуры и протянул Эльсиноре.
— А ты? — спросила она.
— Я не хочу.
По ту сторону стола упитанный жизнерадостный сангвиник штабс-капитан Хорошихин доказывал своему визави управляющему Русско-азиатским банком Крафту:
— Что бы там в Европе ни трубили, а хивинский поход явился для туземцев благодеянием.
И хотя Крафт и не думал возражать, продолжал с еще большим жаром, загибая палец за пальцем:
— Рабство отменили — раз! Порядок навели — два! Деспотизм хана ограничили — три! Промышленность и торговлю развиваем — четыре!
Незагнутым остался мизинец. «Самая малость, — подумал Симмонс и усмехнулся. — Валяйте, штабс-капитан, дальше, что же вы?»
— Разве я не прав, господин полковник? — неожиданно обернулся штабс-капитан к Облысевичу. Тот поднес было ко рту рюмку с коньяком, поперхнулся и промокнул губы салфеткой.
— Безусловно правы, штабс-капитан. Никто этого и не оспаривает.
— Как не оспаривают? — опешил Хорошихин. — А я слышал…
На противоположном конце стола окончательно захмелевший Дюммель встал и громогласно откашлялся. За столом продолжали разговаривать как ни в чем не бывало. Дюммель достал из кармана клетчатый носовой платок, поднес к носу и затрубил так, что задребезжала посуда на столе. Все вздрогнули и уставились на барона.
— М-минутытыточку внимания! — выпалил он заплетающимся языком. — Пып-предлагаю тост за оазисы.
— Ты только послушай, что он плетет, Люси! — прошептал Симмонс. — Пойду остановлю.
— Подожди, — она опустила ладонь на его запястье и поднялась. — У меня это лучше получится.
Между тем Дюммель водрузил на нос роговые очки и выволок из кармана книжицу в матерчатом с золотым тиснением переплете.
— Чего вытаращились? Не хотите за оазисы? Зря. Книжки читать надобно, господа. Вот эту, например. Облагораживает, знаете ли.
«А ведь ровнее заговорил, стервец, — удивился Симмонс. — Очки, что ли, его протрезвили».