«Шалишь, брат! — злорадно подумал Хлебалов. — Дурака нашел. Я тебе расскажу, а ты сам за Симмонса примешься. Тогда уж мне точно ни шиша не достанется. Нет уж, дудки. Умолчу. Авось пронесет».
К Симмонсу, он, как ни странно, обиды не питал. После трюка с банковским подвалом, тот даже вырос в его глазах. Аферист по натуре, он и в других ценил прежде всего умение вывернуться из любых положений, выйти сухим из воды, урвать и не упустить лакомый кусок. На этот раз он сплоховал, дал обвести себя вокруг пальца. Но игра еще не окончена. И уж теперь-то он, Хлебалов, не позволит себя облапошить.
Будь Хлебалов поумнее, задумайся он над тем, каким образом переправил его Симмонс в подвал Русско-азиатского банка, он бы наверняка счел за благо отступиться. Но Хлебалов был глуп и жаждал реванша.
— Что ж ты молчишь, шельма? — продолжал допытываться Хорошихин. — Признавайся, где нализался? С кем-нибудь из банковских?
— Так точно, ваше благородие.
— С кем?
— Запамятовал, ваше благородие. По пьяному делу.
— Запамятовал значит. Так-так… — Не сводя глаз с Хлебалова, Хорошихин мизинцем поправил рыжеватые, загнутые кверху усы. «А ведь хитрит, сукин сын. Скрывает что-то. Ну ничего, сейчас ты у меня заговоришь, негодяй». — Ты, стало быть, пьянствуешь, а поднадзорный твой тем временем…
По тому, как насторожился Хлебалов, штабс-капитан понял, что попал в точку, и специально затянул паузу. Филер нервно заерзал.
— …дал тягу! — выпалил Хорошихин, не подозревая о том, как он близок к истине.
— Не может быть! — подскочил Хлебалов. — Когда?
— А это уж тебе лучше знать, милейший. Ты за ним наблюдаешь. Ну, так где твой Строганов?
И Хлебалов не устоял. Сломался. Выложил все, как было.
— Та-ак… — удивленно протянул штабс-капитан. — Стало быть, шантажировать Симмонса пытался? А знаешь ты, дурья твоя башка, что за это полагается?
— Виноват, ваше благородие! — Хлебалов сполз со стула, грохнулся на колени. — Не губите, ваше благородие!
«Стало быть, Симмонс, — размышлял тем временем штабс-капитан, не обращая внимания на Хлебалова, — Интересно, интересно… Начал с поблажек рабочим, а теперь, значит, в политику сунулся… Однако!.. Тут есть над чем мозгами пошевелить. И Крафт, видимо, с ним заодно. Теперь понятно, как Хлебалов в подвал угодил: пронюхали, что он на след вышел, и решили моими руками от него избавиться. Недурно задумано!..»
— …ваше благородие! — елозил коленями по полу филер. — Не берите грех на душу!
— Пшел вон! — процедил Хорошихин сквозь зубы. — Носа из дому не высовывай, пока не позову!
— Благодарствую, ваше благородие! Век вашей милости не забуду!..
Но Хорошихин его уже не слышал. Прожекты один грандиознее другого теснились в его голове. Прожекты, которым не суждено было осуществиться.
Поздно ночью коляска с погашенными фонарями обогнула город и кружной дорогой вдоль канала Киргизъяб подкатила к кишлаку Сатанлар.
— Останови тут, — сказал Строганов кучеру возле крайней мазанки.
— Поторопитесь, Строганов, — напомнил Симмонс.
— Я быстро. Лишь бы Соня была дома.
— Соня? — удивился Симмонс, но машинист уже отошел от коляски. — А ты говорила, что она казашка.
— Она и на самом деле казашка. — Эльсинора открыла противоположную дверцу и сошла на землю. — Ее зовут Сона. Есть такое казахское имя?
— Есть. — Симмонс тоже вышел из экипажа. — Сона по-казахски овод.
— Прекрасное имя для девушки! — съязвила Эльсинора.
— Перестань. Имя как имя. К тому же оно наверняка имеет еще какое-нибудь значение.
— Валькирия, например.
— Успокойся, Люси. — Он отыскал в темноте ее руку, погладил. — Не надо нервничать. Посмотри, какая величественная ночь.
Ночь была и в самом деле прекрасна. Высокое густо усаженное яркими звездами небо отражалось в спокойной воде канала. Шарообразные купы гюджумов, свечи пирамидальных тополей возвышались над кишлаком, словно охраняя его покой. Кишлак спал: ни звука, ни огонька. Даже собаки не лаяли.
— Что здесь будет лет через сто? — задумчиво произнесла Эльсинора.
— И я о том же самом подумал, — признался он.
— Глянем одним глазком?
— Придется перенастраивать времятрон.
— Ну и что?
— Ничего. Будь по-твоему. — Симмонс достал из экипажа чемодан. — Посвети мне, пожалуйста. Хотя, погоди.
Он подошел к кучеру и похлопал по плечу.
— Возвращайся домой. Утром разыщи Дюммеля. Скажи, что я оставил ему письмо на столе в кабинете. Пусть прочтет. Поезжай.
Кучер молча кивнул и тронул лошадей с места.
— А вот и мы, — раздался рядом голос Строганова. — Не очень замешкались?
— Как раз вовремя. — Симмонс бросил взгляд на невысокую тоненькую фигурку рядом с машинистом. — Идите сюда поближе. И ничему не удивляйтесь.
…Они стояли посредине пустынной, озаренной светильниками площади. Вправо и влево уходил очерченный цепочками огней широкий проспект. Прямо перед ними над облицованной камнем трибуной высился монумент.
— В. И. Ленин, — прочитал Строганов. — Чудно как-то написано: по-русски и не по-русски. Где мы?
— Там же, где и были, — ответил Симмонс, продолжая колдовать над пультом. — Ровно через сто лет.
Он кончил настройку и выпрямился.
— Смотрите внимательно, Михаил Степанович. Это то самое будущее, за которое вы ратуете. А насчет надписи вы правы: орфография изменилась.
Над многоэтажным зданием, подсвеченное прожекторами, медленно колыхалось в ночном небе алое полотнище знамени. Мелодично пробили полночь куранты. И тотчас зазвучала торжественная мелодия.