Дженнифер Роберсон
ЗВЕЗДНЫЙ ТАНЕЦ
Чтобы найти себя в бесконечности
бытия, необходимо уметь как
разъединять, так и объединять.
И. Цзин
Я не могу на самом деле сказать, что я ее знал. Во всяком случае, я не знал ее так, как Серов знал Айседору. Все, что я знаю о ее детстве и юности, - это анекдоты, которые случалось ей рассказывать в моем присутствии, но этого достаточно, чтобы быть уверенным в том, что все три противоречивые биографии в текущем списке бестселлеров являются вымышленными. Все, что я знаю о ее взрослой жизни, - это сравнительно немного часов, проведенных ею в моем присутствии и отображенных в моих фильмах; более чем достаточно, чтобы я мог сказать, что каждое газетное сообщение о ней, виденное мной, является вымышленным. Вероятно, Кэррингтон полагал, что знал ее лучше меня, и в некотором смысле он был прав - но он бы никогда об этом не написал, а сейчас он мертв. Но я был ее видеооператором с тех самых времен, когда еще камеру держали в руках, и я знал ее закулисную жизнь: тот тип взаимоотношений, подобного которому ни на Земле, ни за ее пределами нет. Я не верю, что их может понять кто-то непричастный к нашей профессии. Можете считать, что это нечто среднее между отношениями сослуживцев и боевых товарищей. Я был с ней в тот день, когда она приехала на Скайфэк, перепуганная, но решительная, чтобы рискнуть жизнью во имя мечты. Я наблюдал за ее работой и работал с ней все те два месяца в течение всех бесконечных репетиций, и я сберег все записи - не для продажи. И, разумеется, я видел "Звездный танец". Я был там. Я снимал его. Помоему, я смогу кое-что рассказать вам о ней. Для начала скажу, что все было не так, как описывают Фон Дерски в статье "Танец без границ: Создание нью модерна" и Кэхил в "Шере": будто бы она всю жизнь восхищалась космосом, космическими путешествиями, и это побудило ее стать первой танцовщицей в невесомости среди своей расы. Космос был для нее не целью, а лишь средством; его обширная пустота и необъятность поначалу ее пугали. Не было и так, как утверждается в бульварной книжонке Мелберга "Настоящая Шера Драммон", будто ей недоставало таланта стать танцовщицей на Земле. Если вы думаете, что танцевать в невесомости легче, попробуйте сами. Не забудьте только рвотный гигиенический пакет. Но есть в клевете Мелберга и крупица правды, как бывает во всех выдающихся сплетнях. Она действительно не могла стать танцовщицей на Земле - но не из-за отсутствия таланта. Впервые я увидел ее в Торонто, в июле 1989-го. Я тогда возглавлял видеоотдел театра "Торонто Данс" и ненавидел каждую минуту своей работы. В те. дни я ненавидел вообще все. По расписанию я должен был провести всю смену после полудня, делая видеозапись студентов - пустая трата времени и пленки, это я ненавидел больше всего остального, если не считать телефонной компании. Я еще не видел урожая этого года и совсем не горел желанием Увидеть. Мне нравится, когда танец делают хорошо; усилия новичка доставляют мне примерно столько же удовольствия, как вам соседство со скрипачкой-первокурсницей. Когда я входил в студию, нога беспокоила меня больше обычного. Норри увидела мое лицо и покинула группу подающих надежды юных дарований, чтобы подойти ко мне. -Чарли..? - Я знаю, знаю. "Это нежные птенцы, Чарли, с душами такими хрупкими, какими бывают пасхальные яйца, долежавшие до декабря. Не кусай их, Чарли. Даже не лай на них, если сможешь сдержаться". Она улыбнулась. - Вроде того. Нога? - Нога. Норри Драммон - танцовщица, которой удается не выглядеть зрелой женщиной, так она миниатюрна. В ней примерно сто пятнадцать фунтов, и большая часть из них - сердце. Ростом она около пяти футов четырех дюймов, но прекрасно умеет выглядеть выше любого самого высокого студента. Энергии в ней больше, чем во всей североамериканской системе, и использует она эту энергию так же эффективно, как лопастный насос. (Знаете ли вы, как устроен стандартный поршневой насос? А теперь пойдите и выясните, как работает лопастный.) Ее танец был уникален, как автограф, видимо, поэтому она получала так мало действительно стоящих партий в постановках компании до тех пор, пока "модерн" не уступил дорогу "нью модерн". Она мне нравилась, так как не жалела меня. Однажды мы даже жили вместе, но из того ничего не вышло. - Не только нога, - признал я. - Ненавижу смотреть, как эти нежные птенцы кромсают твою хореографию. - Тогда можешь не беспокоиться. Сегодня будешь записывать... одну из моих учениц. - Вот радость-то. Я так и знал, что нужно было вызвать врача и никуда не ходить. - Она состроила гримасу. - В чем дело? - То есть? - Почему ты запнулась на словах "одна из моих учениц"? Она покраснела. - Черт побери, это моя сестра. Мы с Норри проделали вместе большой путь, но я никогда не встречался с ее сестрой - в наши дни это обычное положение вещей, я полагаю. Мои брови приподнялись. - Значит, она должна танцевать хорошо. - Ну... да, спасибо, Чарли. - Вздор. Я либо говорю комплименты по делу, либо не говорю их вообще. Я не имею в виду наследственность. Я хочу сказать, что ты столь безнадежно нравственна, что сделала бы все, чтобы избежать семейственности. Если ты так отзываешься о своей сестре, она должна быть потрясающей. - Чарли, это именно так, - просто сказала Норри. - Увидим. Так как ее зовут? - Шера. Норри указала на нее, и я понял ее смущение. Шера Драммон была на десять лет младше сестры и на добрых восемнадцать сантиметров выше, а также на пятнадцать - восемнадцать килограммев тяжелее. Я безучастно отметил, что она изумительно красива, но это не уменьшило моей тревоги, в свои лучшие годы Софи Лорен никогда не смогла бы стать танцовщицей "модерн". Там, где Норри была маленькой, Шера была великовата, а где велика была Норри, Шера была просто огромна. Встретив ее на улице, я мог бы одобрительно присвистнуть, но в студии я нахмурился. - Бог мой, Норри, она огромна, - Мамин второй муж был футболистом, - сказала Норри печально. - Но она ужасно хорошо танцует. - Если она хорошо танцует, это действительно ужасно. Бедная девочка. Так чего ты хочешь от меня? - Почему ты думаешь, что я чего-то от тебя хочу? - Ты все еще здесь стоишь. - Ох. Ну да, правда. М-м-м... пойдешь с нами на ленч, Чарли? - Зачем? Я прекрасно знал, зачем, но ожидал услышать вежливую ложь. Только не от Норри Драммон. - Потому что у вас двоих есть, я полагаю, нечто общее. Мое лицо не дрогнуло, и это был лучший комплимент ее откровенности. - Думаю, ты права. - Значит, пойдешь? - Сразу же после занятий. Она сверкнула глазами и ушла. В удивительно короткий срок она преобразовала студию, заполненную слоняющимися и болтающими молодыми людьми в нечто, напоминающее танцевальный ансамбль, если смотреть прищурившись. Те двадцать минут, которые понадобились мне, чтобы установить и проверить оборудование, они разогревались. Я расположил одну камеру перед ними, одну позади, а еще одну держал в руках для крупных планов. Я так и не пустил ее в ход. Вот игра, которую многие из нас иногда любят разыгрывать в воображении. Если кто-то обращает на себя ваше внимание, вы начинаете строить догадки о нем. Вы пытаетесь по внешности предсказать его характер и привычки. Он? Угрюмый и неорганизованный - не закручивает зубную пасту и пьет крепкие коктейли. Она? Тип студентки художественного училища; вероятно, пользуется диафрагмой и пишет письма стилизованной каллиграфией собственного изобретения. Они? Выглядят как школьные учителя из Майами, приехавшие сюда, должно быть, для того, чтобы посмотреть на снег и побывать на какой-нибудь встрече. Иногда я угадываю достаточно точно. Не помню, как я охарактеризовал Шеру Драммон в те первые двадцать минут. В ту секунду, когда она начала танец, все предварительные догадки вылетели у меня из головы. Она стала чем-то стихийным, непостижимым - живой мост между нашим миром и миром, где обитают музы. Я знаю на интеллектуально-академическом уровне почти все, что можно знать о танце. И я не смог отнести ее танец к какой-либо категории, не смог классифицировать его. Я даже не смог по-настоящему понять тот танец, что танцевала она в день нашей встречи. Я видел этот танец и даже оценил его по достоинству, но мне не хватило подготовки, чтобы его понять. Забытая камера повисла у меня на руке; я так и простоял все время, открыв рот. Танцоры говорят о своем "центре", то есть о точке, вокруг которой они движутся; как правило, эта точка расположена очень близко от физического центра тяжести. Вы стремитесь танцевать "от центра", и идея сжатияосвобождения, которая так много значит в танце "модерн", тоже зависит от наличия центра, который служит фокусом энергии. Центр Шеры, казалось, двигался по сцене под действием своей собственной энергии, увлекая за собой части тела скорее произвольно, чем по необходимости. Каким словом называется самая внешняя часть Солнца, которая видна во время затмения? Корона? Вот чем было движение ее рук и ног: четырьмя длинными языками пламени, которые следовали за центром по его эксцентрической, вихревой орбите, перетекая изгибами вокруг воображаемой поверхности. То, что ноги часто соприкасались с полом, казалось случайным совпадением - в самом деле, руки касались пола почти столь же регулярно. Там были и другие танцующие студенты. Я знаю это, потому что две автоматические камеры, в отличие от меня, свою работу делали и записывали представление в целом. Все это называлось "Рождение" и изображало взрыв и развитие Галактики, которая в результате оказалась похожа на Андромеду. Это, конечно же, было некое символическое действо, а не точное, буквальное изображение, но оно оставляло очень сильное впечатление. Оглядываясь назад, я вспоминаю, что видел и осознавал только сердце Галактики - Шеру. Студенты заслоняли ее время от времени, но я этого не замечал. Наблюдать за ней было просто больно. Если вы знаете что-нибудь о танце, мой рассказ должен показаться вам ужасным. Танец, изображающий туманность? Знаю, знаю. Нелепейшее понятие. Но это действовало. Действовало на клеточном уровне, добиралось до самых печенок - если не считать того, что Шера была слишком хороша для своего окружения. Она не принадлежала к той нетерпеливой команде жутких желторотых недоучек. Это было похоже на прослушивание позднего Стивлэнда Уандера, пытающегося работать со случайно набранным оркестром в баре Монреаля. Но больно было не от этого.
"Ле Мэнтнан" довольно сильно обветшал, зато славился хорошей едой, а фирменная травка, которую там всегда можно перехватить, была просто восхитительна. Предъявите карточку "Динер Клаб" и Толстяк Хэмфри покажет вам камбуз, полный грязной посуды. Сейчас этого больше нет. Норри и Шера от травки отказались, но мне при моем стиле работы это помогает. Кроме того, несколько затяжек были мне просто необходимы. Ибо как без этого сказать прекрасной леди, что ее заветная мечта безнадежна? Не нужно было ни о чем спрашивать Шеру, чтобы понять, что ее заветная мечта - танец. Более того, профессиональный танец. Часто я предавался размышлениям - что же движет профессиональным артистом? Одни ищут подтверждения своему нарциссизму в том, что другие люди выкладывают денежки, чтобы любоваться ими или их слушать. Другие некомпетентны или неорганизованны настолько, что не могут найти другого способа содержать себя. Третьи чувствуют необходимость донести до зрителей какое-нибудь послание. Я считаю, что большая часть артистов сочетает аспекты всех трех мотивов. Это с моей стороны вовсе не насмешка - то, что они делают для нас, необходимо. Мы должны быть благодарны за то, что вообще существуют какие-то мотивы. Но Шера была из тех, кто встречается редко. Она танцевала потому, что ей просто это было нужно. Ей нужно было сказать то, что по-другому не скажешь; она могла существовать только в танце, и только в танце видела смысл жизни. Любой другой способ проведения времени был бы лишен для нее всякого смысла. Я понял это, увидев лишь один ее танец. Я курил травку, потом был занят едой, потом снова курил (немного, чтобы компенсировать легкую потерю кайфа, вызванную закуской), и прошло больше получаса, прежде чем настал момент сказать нечто более определенное, нежели мое бурчание в ответ на болтовню леди за ленчем. Когда подали кофе, Шера посмотрела мне прямо в глаза и произнесла: - Ты умеешь говорить, Чарли? Н-да, она действительно была сестрой Норри. - Только глупости. - Глупостей не бывает. Бывают глупые люди, это правда. - Вам нравится танцевать, мисс Драммон? Она ответила совершенно серьезно: - Определите, что такое "нравится". Я открыл рот и снова закрыл и, наверное, проделал это раза три. Попробуйте сами найти ответ. - И, ради Бога, скажите мне, почему вы так настойчиво не желаете говорить со мной? Вы заставляете меня беспокоиться. - Шера! Норри выглядела встревоженной. - Молчи. Я хочу знать. Я взял инициативу в свои руки. - Шера, мне довелось встретиться с Бертраном Россом до его смерти. Перед самой нашей встречей я видел, как он танцевал. Режиссер, который знал и любил меня, повел меня за кулисы: так ребенку показывают Деда Мороза. Я ожидал, что Росс будет выглядеть старше во время передышки за кулисами, но он выглядел гораздо моложе - как будто едва сдерживал свою невероятную способность двигаться. Он разговаривал со мной. А я через некоторое время перестал открывать рот, потому что все равно ничего не мог сказать. Она помолчала, ожидая продолжения. Только постепенно она осознала комплимент и его масштабы. Я знал, что она поймет. Большинство артистов ожидают услышать комплименты. Когда до нее наконец дошло, она не покраснела и не улыбнулась жеманно. Не наклонила голову, сказав: "О, продолжайте". Не сказала: "Вы мне льстите". Не отвернулась. Она медленно кивнула и сказала: - Спасибо, Чарли. Это стоит гораздо больше, чем пустая болтовня. В ее улыбке был намек на печаль, как будто мы разделили горькую шутку. - Пожалуйста. - Ради Бога, Норри, чем ты так огорчена? Теперь молчала Норри. - Она разочаровалась во мне, - сказал я. - Я говорил не то, что нужно. - А что было нужно? - Мне следовало сказать: "Мисс Драммон, я думаю, вы должны бросить танцевать". - О нет, не "мисс Драммон". Вам следовало сказать: "Шера, я думаю, ты должна..." Что?.. - Чарли... - начала Норри. - Предполагалось, что я скажу тебе, что все мы не можем быть профессиональными танцорами и что они - лишь волны, которые набегают на песок и исчезают. Шера, я должен был сказать тебе: плюнь на танцы, пока они не плюнут на тебя. В своем желании быть честным с ней я был более жесток, чем необходимо. Так мне показалось. Мне еще предстояло узнать, что прямолинейность никогда не пугала Шеру Драммон. Более того, Шера ее требовала. - Почему сказать должен был именно ты? - вот все, что она спросила. - Мы с тобой сидим в одной лодке. Мы оба испытываем один и тот же зуд, но наши тела не дают нам почесаться. Ее взгляд смягчился. - И к чему ты стремишься? - К тому же, что и ты. - То есть? - Позволь рассказать тебе одну печальную историю. Как-то в четверг к нам должен был прийти человек для починки телефона. Моя соседка по комнате Карен и я, мы были весь день на репетиции, поэтому просто оставили для него записку: "Мы вынуждены были уйти; естественно, не могли вам позвонить и т.д. и т.п. Пожалуйста, возьмите ключ у консьержа и войдите; телефон в спальне". Мастер так и не пришел. Они никогда не приходят. - У меня начали дрожать руки. - Мы зашли домой через черный ход со стороны аллеи. Телефон по-прежнему был неисправен, но я не догадался снять записку со входной двери. На следующее утро мне было плохо колики, рвота. Мы с Карен были просто друзьями, но она осталась дома, чтобы позаботиться обо мне. Я думаю, что вечером в пятницу записка была еще более правдоподобна. Особенно для воров. Он открыл замок полоской пластмассы, а Карен вышла из кухни в тот момент, когда он отключал от сети стерео. Он так обозлился, что выстрелил в нее. Дважды. Шум его испугал. К тому времени, как я оказался там, он был уже почти за дверью. Он успел только всадить мне пулю в бедро и исчезнуть. Его так и не нашли. Даже телефон так и не починили. - Я Совладал с руками. - Карен была чертовски хорошей танцовщицей, но я был еще лучше. Мысленно я им и остался. Ее глаза округлились. - Но ты ведь не Чарли... не тот самый Чарльз Армстед? Я кивнул. - О Боже! Так вот что с вами случилось. Ее потрясение подействовало и на меня, вытащив из холодных и ветреных глубин жалости к самому себе. Но жалость к ней осталась. Мне бы следовало догадаться, как глубоко она способна сопереживать. Мы и впрямь с ней были чертовски похожи - мы на самом деле разделили одну и ту же горькую шутку. Странно, зачем я хотел вызвать у нее потрясение? - Они так и не смогли вылечить вам сустав? - спросила она мягко. - Я прекрасно передвигаюсь, хотя обычно прихрамываю. При достаточно сильной необходимости я даже могу пробежать короткое расстояние. Но я ни черта не могу станцевать. - И вы стали видеооператором. - Три года назад. Те, кто знаком одновременно с видео и с танцем, в наши дни встречаются не чаще, чем зубы у курицы. Конечно же, танцы записывают, начиная с семидесятых годов - люди с воображением операторов, снимающих телекомментаторов новостей. Если вы пишете игру на сцене двумя камерами из оркестровой ямы, можно ли это назвать фильмом? - Так вы пытаетесь сделать для танца то, что кинокамера сделала для театра? - Довольно точная аналогия, но она проигрывает в том, что танец больше похож на музыку, чем на театр. Вы не можете просто так остановить и начать действие, или вернуться и переделать сцену, которая была плохо отснята; или изменить последовательность событий таким образом, чтобы получился удобный режим съемки. Событие происходит, и вы его снимаете. В шоубизнесе мне платят дополнительные деньги за то, что я работник смешанной квалификации, у которого хватит смекалки понять, какой микрофон фонит в данный момент, и переставить его выше, и который сообразит дать самым крутым пижонам лучшие микрофоны. Есть еще несколько таких, как я. Но я - лучший. Она восприняла это так же, как мой комплимент в ее адрес - как факт. Обычно, когда я говорю подобные вещи, я ни черта не забочусь о том, какая будет реакция; или же я выражаюсь ядовито и жду ответного возмущения. Но меня порадовало ее отношение - порадовало достаточно, чтобы обеспокоить. Незначительное раздражение опять сделало меня жестоким, хотя я знал, что это не сработает. - Итак, я веду это к тому, что Норри надеялась, будто я предложу подобную форму сублимации для тебя. Потому что твое положение даже хуже моего. Она заупрямилась. - Не верю, Чарли. Я знаю, о чем вы говорите, я не дура. Но я думаю, что смогу с этим справиться. - Не выйдет. Вы чертовски велики, леди. Ваша грудь - как две половинки призовой белой мускатной дыни, а за такую задницу любая актриса в Голливуде продала бы к чертям своих родителей. Но в танце "модерн" у вас ничего не получится. Ни-че-го. Справиться с этим? Ты только разобьешь себе лоб! Убедительно я говорю, Норри? - Чарли, Бога ради! Я смягчился. Я не могу гневить Норри - для этого я слишком ее люблю. У нас как-то даже получилось жить вместе. Однажды. - Извини, дорогая. Я злюсь на свою ногу и начинаю вести себя как мерзавец. У Шеры действительно должно было бы получиться. Но ничего не получится. Поскольку она твоя сестра, это тебя печалит. А я совершенно посторонний, и меня это бесит. - А как, по-вашему, себя чувствую я? - взорвалась Шера, удивив нас обоих. Я и не подозревал, что она способна так закричать. - Значит, вы считаете, что я должна прекратить работу, и хотите дать мне напрокат камеру, Чарли? Или, может, мне продавать яблоки около студии? Ее подбородок задрожал. - Да пусть меня проклянут все боги Южной Калифорнии, если я брошу занятия! Господь дал мне большое тело, но в нем нет ни одного лишнего фунта и оно мне подходит так, что лучше и быть не может. Клянусь Иисусом, я могу по-настоящему танцевать в этом теле и я буду танцевать! Возможно, вы правы, и я расшибу себе лоб для начала. Но я добьюсь своего. - Она глубоко вздохнула. - Спасибо за ваши добрые намерения, Чар... мистер Армст... о черт. Из глаз ее хлынули слезы, и она бросилась прочь, опрокинув чашку с холодным кофе на колени Норри. - Чарли, - сказала Норри сквозь стиснутые зубы, - за что я тебя так люблю? - Танцоры глупы. - Я дал ей свой носовой платок. - О... - Она разглаживала платок на колене. - А за что тебе нравлюсь я? - Видеооператоры умны. -А...
Я провел остаток дня в своей квартире, рассматривая отснятые кадры, и чем больше я смотрел, тем сильнее бесился. Занятие танцами требует сильных мотивов с самого раннего возраста слепая самоотдача, рискованная игра со ставкой на пока-не-реализо-ванные потенциалы наследственности и воспитания. В балете риск был выше, но к концу 80-х годов "модерн" стал таким же рискованным. Вы можете обучаться, к примеру, классическому балету с шестилетнего возраста, а в четырнадцать обнаружите, что стали широкоплечи и годы беспрерывных усилий прошли совершенно впустую. Шера посвятила детство танцу "модерн" - и слишком поздно обнаружила, что Бог наградил ее телом женщины. Толстой она не была - вы ее видели. Она была высокой, ширококостной, с пышными женскими формами. Когда я прокручивал снова и снова записи "Рождения", в душе нарастала боль, и я даже забыл о никогда не прекращающейся боли в своих собственных ногах. Смотреть на танец Шеры - все равно что наблюдать за невероятно одаренным баскетболистомкоротышкой. Чтобы сделать что-то серьезное в танце "модерн" в наше время, необходимо попасть в большую компанию. Вас не увидят до тех пор, пока вы не окажетесь на виду. (Государственная субсидия опирается на принцип "Большой лучше" - печально самовыполняющееся пророчество. Меньшим компаниям и независимым одиночкам всегда приходится буквально резать друг друга из-за центов - но начиная с 80-х годов, и центов-то не давали.) "Мерси Каннингэм видела ее танец, Чарли. И Марта Грэхэм видела ее танец, - как раз перед тем, как умерла. Они обе тепло отозвались о ней, хвалили как хореографию, так и технику. Но ни одна не предложила ей места. Я даже не уверена, что обвиняю их. Я в общем-то их понимаю. Вот что хуже всего". Норри все понимала правильно. Это был ее собственный недостаток, увеличенный во сто крат: уникальность. Танцовщица, работающая на компанию, должна в совершенстве работать индивидуально, но она также должна вплетаться в усилия группы, в работу ансамбля. Яркая индивидуальность Шеры делала фактически невозможной ее работу на компанию. И компании не приглашали ее. Но если уж она привлекала внимание, по крайней мере мужское, то полностью завладевала им. В наше время танцовщицам "модерн" иногда приходится работать обнаженными, и поэтому они должны иметь тела четырнадцатилетних мальчиков. Женщины танцуют частично или полностью обнаженными, но видит Бог - это Искусство. Актриса, музыкант, певица или художница могут быть наделены роскошными формами, могут быть восхитительно округлыми, - но танцовщице следует быть почти такой же бесполой, как высококлассная манекенщица. Возможно, Господь знает, почему это так. Шера не могла бы избавить свой танец от сексуальности, даже если бы пыталась. Но наблюдая ее движения на своем мониторе или прокручивая мысленно, я видел, что она и не пыталась. Почему ее одаренность пришлась на ту единственную профессию, не считая манекенщицы и монахини, где сексуальность вредит? Я глубоко ей сочувствовал, и это ранило меня в самое сердце. - Плохо, если честно? Я подскочил на месте, обернулся и рявкнул: - Черт подери, из-за тебя я прикусил язык! - Прощу прощения. Она прошла от входной двери в мою гостиную. - Норри объяснила мне, как вас найти. Дверь была приоткрыта. - Я забыл закрыть ее, когда пришел домой. - Вы оставляете дверь незапертой? - Мне был дан хороший урок. Ни один подонок, каким бы взвинченным он ни был, не войдет в квартиру, если дверь приоткрыта и играет музыка. Очевидно, что дома кто-то есть. И ты права, это чертовски плохо. Садись. Она села на диван. Сейчас ее волосы не были зачесаны вверх, и такой она мне понравилась больше. Я выключил монитор, вынул кассету и бросил ее на полку. - Я пришла извиниться. Мне не следовало кричать на вас за ленчем. Вы пытались мне помочь. - Ничего, бывает. Воображаю, сколько в тебе накипело. - Да, почти за пять лет. Я решила, что начну в Штатах вместо Канады. Чтобы продринуться быстрее и дальше. И вот я снова в Торонто и думаю, что и здесь ничего не выйдет. Вы правы, мистер Армстед, я чертовски велика. Амазонки не танцуют. - Называй меня Чарли, как и раньше. Послушай, вот что я хотел спросить. Последний жест, в конце "Рождения". Что это было? Я думал, ты кого-то подзываешь, Норри сказала, что это прощание; теперь же, прокрутив запись, я решил, что это похоже на стремление куда-то, жест вовне. - Значит, у меня получилось. - То есть? - Мне казалось, что для рождения Галактики нужны все три значения. Они так близки по духу, что глупо давать каждому отдельное движение. - Мда-а... Все хуже и хуже. Что, если бы у Эйнштейна была афазия? - Ну почему ты не танцуешь отвратительно? Тогда это все превратилось бы в пародию. Но так это, - я показал на запись, - высокая трагедия. - Ты не собираешься сказать мне, что я по-прежнему могу танцевать для себя? - Нет. Для тебя это было бы хуже, чем не танцевать вообще. - О Боже, ты хорошо понимаешь. Или меня настолько легко понять? Я пожал плечами. - О, Чарли, - вырвалось у нее, - что же мне делать? - Лучше бы ты меня не спрашивала. Мой голос прозвучал странно. - Почему? - Потому что я уже на две трети влюблен в тебя. А ты не влюблена в меня и никогда не будешь. И вот поэтому тебе не следует задавать мне. подобные вопросы. Это немного встряхнуло ее, но она быстро пришла в себя. Взгляд ее смягчился, и она медленно покачала головой. - Ты даже знаешь, почему я в тебя не влюблена, не так ли? - И почему не будешь впредь. Я ужасно боялся, что она скажет что-то вроде: "Извини, Чарли". Но она меня снова удивила, сказав: - Я могу сосчитать на пальцах одной ноги количество взрослых мужчин, которых я встречала. Я благодарна тебе. Я подозреваю, что иронические трагедии ходят парами, верно? - Иногда. - Ну вот, теперь мне осталось только придумать, что сделать со своей жизнью. Подходящее занятие, чтобы убить уик-энд. - Ты будешь продолжать занятия? - Почему бы и нет? Учиться никогда не вредно. Норри учит меня всяким штукам. Вдруг меня осенило. Человек - животное рациональное, не так ли? Верно? - А что, если у меня есть идея получше? - Если у тебя есть любая другая идея, она наверняка лучше. Говори. - Тебе обязательно нужны зрители? Я хочу сказать, они непременно должны быть живыми? - Что ты имеешь в виду? - Может быть, есть обходной путь. Посмотри, сейчас телевидение вовсю работает с видеофильмами. Сейчас уже у каждого есть все старые фильмы и программы Эрни Ковача и все, что он хотел. А телевидение ищет чего-то новенького. Чего-нибудь экзотического, слишком необычного для сети или местных каналов, чего-нибудь... - Независимые видеокомпании, ты об этом говоришь? - Верно. ТДТ собирается выйти на рынок, а "Грэхем компани" уже вышла. - Ну и? - А что, если мы попробуем действовать на свой страх и риск? Ты и я? Ты танцуешь, а я снимаю: прямое деловое сотрудничество. У меня есть некоторые связи. Я могу тебе прямо сейчас назвать десяток исполнителей в музыкальном бизнесе, которые никогда не ездят на гастроли - только записываются в студии. Почему бы тебе не обойти структуры танцевальных компаний и не попытать счастья прямо у публики? Возможно... Ее лицо засияло как тыквенный фонарь в Хэллоуин. - Чарли, ты считаешь, это сработает? Ты действительно думаешь, что это верное дело? - Не вернее, чем прошлогодний снег. Я пересек комнату, открыл холодильник, вынул снежок, который держу там летом, и бросил в нее. Она машинально поймала его и, когда поняла, что это такое, расхохоталась. - У меня достаточно веры в эту идею, чтобы бросить работу на ТДТ и отдать этому свое время. Я вкладываю время, пленки, оборудование и сбережения. Плачу свою долю. Она попыталась быть серьезной, но снежок заморозил ей пальцы, и она снова рассмеялась. - Снежок в июле. Ты сумасшедший. Возьми меня в дело. У меня есть немного денег. И... и я думаю, что выбирать мне особенно не из чего, так ведь? - Думаю, что так.
Последующие три года были одними из самых волнующих в моей жизни, в жизни нас обоих. Я наблюдали записывал, а Шера тем временем превращалась из потенциально великой танцовщицы в нечто действительно внушавшее благоговение. Я не уверен, что сумею объяснить то, что она делала. Она превратилась в танцевальную аналогию джазового музыканта. Для Шеры танец был самовыражением, чистым и простым - в первую очередь, в последнюю очередь и всегда. Как только она освободилась от попытки соответствовать миру танцевальных компаний, она стала относиться к самой хореографии как к препятствию для самовыражения, как к заранее запрограммированной канве, безжалостной, как сценарий, и такой же ограничивающей. Поэтому она отказалась от нее. Джазмен может играть "Ночь в Тунисе" дюжину вечеров подряд, и каждый раз это будет что-то новое, так как он интерпретирует мелодию иначе в зависимости от настроения в данный момент. Полное единение артиста и его искусства: спонтанное творение. Стартовая точка мелодии отличает результат от полной анархии. Именно таким образом Шера сводила заданную заранее, до начала представления, хореографию к стартовой точке, к каркасу, на котором можно построить все, что требуется в данный момент, а затем работала вокруг этой точки. За те три деятельных года она научилась сводить на нет дистанцию между собой и своим танцем. Обычно танцоры с насмешкой относятся к импровизации, даже когда занимаются в студии, поскольку это дает чрезмерную раскованность. Они не в силах понять, что запланированная импровизация вокруг темы, полностью продуманной заранее, это и есть естественный следующий шаг в развитии танца. Шера сделала этот шаг. Нужно быть очень, очень хорошим танцором, чтобы справиться с такой большой свободой. Шера была именно настолько хороша. Нет необходимости детально рассматривать профессиональную судьбу "Драмстед Энтерпрайзис" за те три года. Мы трудились не покладая рук, мы сделали несколько великолепных записей, но не смогли продать их даже в качестве пресс-папье. Индустрия домашних видеокассет действительно росла - но шоу-дельцы знали о танце "модерн" столько же, сколько производители пластинок знали о блюзах, когда они только появились. Большие компании хотели рекомендаций, а маленькие - дешевых талантов. В конце концов мы дошли до такого отчаяния, что связались с дешевыми театрами и выяснили то, что и так знали. У них не было ни рынка сбыта, ни престижа, ни технических новинок, которыми можно было бы заинтересовать критиков. Реклама выступлений "живьем" похожа на генофонд - если нет минимального необходимого объема средств для начала, ничего не выйдет из мероприятия в целом. "Паук" Джон Кернер был необычайно талантливым музыкантом и автором песен; он сам делал свои записи и продавал их начиная с 1972 года. Кто из вас когда-либо слышал о нем? В мае 1992 года я открыл почтовый ящик в прихожей и нашел в нем письмо от "ВизьюЭнт-Инкорпорейтед", которое уведомляло нас о прекращении сотрудничества - с глубочайшим сожалением и без денежной компенсации. Я отправился прямиком к Шере. В ноге у меня было такое ощущение, будто костный мозг заменили термитом и подожгли. Это был очень долгий путь. Она работала над "Вес есть действие", когда я добрался туда. Превращение ее большой гостиной в студию стоило времени, энергии и тяжелой работы, а также немалой взятки домовладельцу; но это было дешевле, чем арендовать студию, учитывая, какие нам нужны были декорации. В тот день студия изображала высокогорный пейзаж, и я, войдя, повесил шляпу на фальшивую ольху. Она озарила меня улыбкой и продолжала двигаться; прыжки увеличивались и увеличивались. Она походила на самую красивую горную козочку, когда-либо виденную мной. Я же был в паршивом настроении и хотел вырубить музыку (Мак-Лаулин и Майлз вместе, тоже немного подпрыгивающие), но я никогда не мог прервать Шеру во время танца. Она постепенно передвигалась в намеченную точку, бросала тело в воздух; казалось, замирала там на столько времени, сколько ей было нужно; затем так же резко опускалась вниз. При падении она иногда катилась, иногда приземлялась на руки, но всегда энергия падения переходила в некое новое движение, а не поглощалась. Это требовало полной отдачи сил, и к тому времени, когда она закончила, я достаточно остыл, чтобы почти философски отнестись к нашему совместному профессиональному краху. Она завершила танец, сгруппировавшись всем телом, со склоненной головой -изысканно усмиренная в своей попытке преодолеть гравитацию. Я не мог не зааплодировать. Нелепо, конечно, но я ничего не мог поделать с собой. - Спасибо, Чарли. - Будь я проклят. Вес - это действительно действие. Я было подумал, ты сошла с ума, когда услышал название. - Это и правда одно из самых сильных действий в танце - самое сильное, я полагаю; и ты можешь заставить его перейти в любое движение, делать все, что угодно. - Почти все. - То есть? - "ВизьюЭнт" вернула наш контракт. - Ох. Глаза ее не выразили ничего, но я знал, что именно она должна была подумать. - Ладно, кто следующий в списке? - Никого. - О, - теперь я увидел реакцию. - О.. - Нам нужно было помнить. Великие артисты никогда не удостаивались почестей при жизни. Нам нужно помереть на месте - тогда все будет в порядке. По-своему я пытался крепиться - ради нее. Она знала это и попыталась крепиться ради меня. - Может быть, нам следует заняться страховкой смерти артистов, сказала она. -Мы платим клиенту премию за право управления его имуществом и гарантируем, что он обязательно умрет. - Да, так трудно пролететь. А если он станет знаменитостью при жизни, он может выкупить страховку. - Жуть. Давай оставим эту тему, пока я не умерла со смеху. - Ага. Долгое время она молчала. Мысли мои крутились с бешеной скоростью, но, похоже, что-то в машинке испортилось - крутились они на месте. В конце концов она встала, выключила стерео, из которого доносился шорох закончившейся ленты. Послышался громкий щелчок. - Норри приобрела участок на острове принца Эдуарда, - сказала она, стараясь избежать моего взгляда. - Там есть дом. Я пытался отвлечь ее, использовав прием из старой шутки о ребенке, убиравшем в цирке слоновник, отец которого предлагал забрать его и устроить на приличную работу. - Что? Бросить шоу-бизнес? - К черту шоу-бизнес, - спокойно сказала она. - Если я поеду на остров сейчас, может быть, вовремя расчистят и вскопают землю, чтобы посадить сад. - Выражение ее лица переменилось. - А как ты? - Я? Со мной все будет в порядке. Меня приглашали обратно в ТДТ. - Это было полгода назад. - Они приглашали опять, на прошлой неделе - А ты ответил "нет". Идиот. - Может быть, и так. Может быть. - Вся эта проклятая затея была пустой тратой времени. Всего этого времени. Всех этих сил. Всей этой работы. С таким же успехом я могла бы заниматься фермой на острове - сейчас земля бы уже хорошо родила. До чего же все было напрасно, черт возьми, Чарли. - Нет, я так не думаю, Шера. Конечно, банально говорить, что "ничего не проходит даром", но.. ну, это как танец, который ты только что танцевала Может быть, гравитацию победить невозможно -но попытка совершить это, прекрасна. - Да, я знаю. Вспомни "Лайт бригейд". Вспомни "Аламо". Они пытались. - Она горько рассмеялась. - Да. И Иисус из Назарета тоже пытался. Ты делала это ради заработка или потому что это нужно было сделать? Даже если больше ничего у нас нет, у нас записано несколько сотен тысяч метров самых прекрасных танцев, коммерческая ценность которых равна нулю, а истинная не поддается исчислению; и, по-моему, это не напрасная трата. Теперь все позади, и нам обоим нужно начинать что-то другое, но это не было потерей. - Я обнаружил, что кричу, и замолчал. Она сжала губы. Но через некоторое время попыталась улыбнуться. - Ты прав, Чарли. Это было не напрасно. Я стала танцевать лучше, чем когда-либо. - Еще бы, черт возьми! Ты преобразовала хореографию. Она уныло улыбнулась. - Да уж. Даже Норри думает, что это тупик. - Это не тупик. Поэзия не ограничивается хайку и сонетами. Танцоры не должны быть роботами, выполняющими телами заученные движения. - Они должны, если хотят зарабатывать на жизнь. - Давай попытаемся через несколько лет. Может быть, тогда они будут готовы. - Конечно. Подожди, я принесу нам чего-нибудь выпить. Я спал с ней той ночью, в первый и последний раз. Утром я разломал декорации в гостиной, пока она упаковывала вещи. Я обещал писать. Обещал приехать и навестить, когда смогу. Я отнес ее сумки вниз, к машине, и затолкал внутрь. Поцеловал ее и помахал рукой на прощание. Пошел поискать чего-нибудь выпить, а в четыре часа утра на следующий день какойто козел решил, что я выгляжу достаточно пьяным, и я разбил ему челюсть, нос и сломал два ребра, а потом упал рядом и заплакал. В понедельник утром я показался в студии со шляпой в руке, во рту у меня было, как в пепельнице автовокзала; я пополз на мою старую работу. Норри не задавала никаких вопросов. Что касается повышения цен на еду, то я прекратил есть что бы то ни было, кроме бурбона, и через полгода меня вышвырнули с работы. Так оно все и шло достаточно долго. Я никогда не писал ей. После слов "Дорогая Шера..." я застревал. Наконец я дошел до того состояния, когда продают видеоаппаратуру, чтобы надраться, но где-то внутри у меня щелкнуло реле, и я взял себя в руки. Аппаратура - это было все, что у меня осталось от жизни. Поэтому вместо ломбарда я пошел в местное отделение "Анонимные алкоголики" и протрезвел. Вскоре моя душа онемела и я перестал вздрагивать от боли, когда просыпался. Сотни раз я хотел стереть записи Шеры, которые все еще держал у себя - у нее были свои собственные копии, - но так и не смог. Время от времени я задумывался, что делает она, но не в силах был это выяснять. Если Норри и знала что-либо, она мне ничего не рассказывала. Она даже попыталась в третий раз восстановить меня на работе, но это уже было безнадежно. Репутация - ужасная штука после того, как вы ее потеряли. Мне повезло, что я нашел работу на образовательной телестанции в НьюБрунсвике. Длинными были эти два года.
Видеотелефоны появились к 1995 году, я приобрел один и подключил его, не поставив в известность и не получив разрешения телефонной компании, которую ненавижу по-прежнему больше всего на? свете. Однажды вечером, - дело было в июне, - маленькая лампочка, которую я поставил вместо проклятого звонка, начала медленно разгораться и гаснуть. Я включил звук на прием, включил также экран - на случай, если собеседник тоже имеет видеотелефон. - Алло? У нее действительно тоже был видеотелефон. Когда появилось лицо Шеры, мне в желудок рухнул ледяной куб страха, потому что я только было перестал видеть ее лицо повсюду, когда бросил пить - а в последнее время я подумывал, не стать ли снова на эту дорожку. Когда я моргнул, а она все еще оставалась там, мне стало самую малость легче, и я попытался заговорить. Ничего не получилось. - Привет, Чарли. Давно мы не виделись. Со второй попытки удалось. - Кажется, это было вчера. Вчерашний день какого-то другого человека. - Да, правда. Чтобы найти тебя, я потратила несколько дней. Норри в Париже, а больше никто не знает, куда ты девался. - Н-да. Как фермерство? - Я... оставила эту затею, Чарли. Там приходится творить даже больше, чем в танцах, но это не одно и то же. - Тогда чем же ты занимаешься? - Работаю. - Танцуешь?!? - Да. Чарли, ты мне нужен. То есть я хочу сказать, что у меня есть для тебя работа. Мне нужны твои камеры и твой взгляд. - Ни слова о квалификации. Не важно, какого рода помощь тебе нужна, я помогу. Где ты? Когда следующий самолет туда? Какие камеры мне нужно паковать? - В Нью-Йорке; через час; никаких. Я не имела в виду буквально "твои" камеры - ну разве что ты в последнее время пользуешься GLX-5000s и "Хэмилтон Борд". Я присвистнул, от чего сделалось больно губам. - Мне это не по карману. Кроме того, я старомоден - люблю держать камеру в руках. - Для этой работы ты будешь пользоваться камерой типа "Хэмилтон", и это будет "Мастерхром" с двадцатью каналами, совершенно новая модель. - Ты что, выращиваешь маки на своей ферме? Или недавно выкопала бриллианты тяпкой? - Тебе будет платить Брюс Кэррингтон. Я моргнул. - Ну что, успеешь на этот самолет, чтобы я тебе смогла все рассказать? Отель "Нью Эйдж", спроси президентский номер. - К чертям самолет, пойду пешком. Так будет быстрее. Я прервал связь.
Как следовало из журнала "Тайм", который я читал в приемной дантиста, Брюс Кэррингтон был гениальной личностью; он стал мультимиллиардером, убедив ряд гигантов индустрии поддержать Скайфэк, огромный орбитальный Комплекс, который выбил фундамент из-под рынка кристаллических микросхем - и нескольких десятков других рынков тоже. Как мне помнится, какое-то редкое заболевание типа полиомиелита забрало у него обе ноги и поместило его в инвалидную коляску. Его ноги утратили силу, однако не утратили способность функционировать - в уменьшенной гравитации они действовали вполне сносно. Итак, он создал Скайфэк, основал шахты на Луне - для того, чтобы поставлять оттуда дешевое сырье, и проводил большую часть времени на орбите, в условиях меньшей гравитации. На фотографии он выглядел довольно удачливым дельцом. Больше о нем мне ничего не было известно. Я вообще уделял мало внимания новостям, а космическим - тем более. В то время "Нью Эйдж" был образцовым отелем в Нью-Йорке, отелем отелей, построенным на руинах "Шератона". Ультраэффективная система безопасности, пуленепробиваемые стекла, ковер пушистее воздуха и вестибюль того архитектурного стиля, который Джон Д. Мак-Дональд однажды назвал "Ранняя зубная пластинка". Здесь прямо-таки воняло деньгами. Я был рад, что приложил усилия для розыска галстука, и пожалел, что не начистил туфли. Потрясающий тип преградил мне дорогу, когда я вошел через шлюз. Он двигался и был сложен как самый сильный и крепкий вышибала, когда-либо виденный мной, а одет был и вел себя как дворецкий самого Господа. Он сказал, что его зовут Перри, с таким видом, как будто ожидал, что я не поверю. Затем спросил, может ли чем-нибудь мне помочь, с таким видом, будто серьезно в этом сомневался. - Да, Перри. Ты не против задрать ногу? - Чего? - Ставлю двадцать долларов, что подметки надраены. Он криво усмехнулся и не сдвинулся ни на дюйм. - Кого вы хотели видеть? - Шеру Драммон. - Не числится. - Президентский номер. - О! - Забрезжил рассвет. - Леди мистера Кэррингтона. Так бы сразу и сказали. Подождите здесь, пожалуйста. Пока он звонил, чтобы удостовериться в том, что меня ждут, приглядывая за мной и держа руку возле кармана, я попытался зажать сердце в кулаки изменить выражение лица. Значит, вот как обстоят дела. Ну ладно. Значит, дела обстоят именно так. Перри вернулся, протянул мне маленький кнопочный передатчик, с которым можно пройти по коридорам "Нью Эйджа", не попав под огонь из автоматических лазеров, и тщательно объяснил, что во мне появится большая дырка, если я сделаю попытку покинуть здание, не вернув передатчик. Из его поведения я заключил, что мне только что удалось перескочить через четыре ступеньки общественной лестницы. Я поблагодарил его, хотя будь я проклят если знаю зачем. Следуя указаниям зеленых флюоресцирующих стрелочек на потолке, на котором не было лампочек, после долгого живописного пути я пришел в президентский номер. Шера ожидала меня возле двери, одетая во что-то наподобие пижамы ангела. Одеяние заставляло ее большое тело выглядеть утонченным. - Привет, Чарли. Я был веселым и сердечным. - Привет, малышка. Недурственно. Как ты это содержишь? - Это не я. - Ну, тогда как Кэррингтон содержит тебя? Спокойно, парень. - Входи, Чарли. И я вошел. Это походило на те апартаменты, где размещалась королева, когда посетила город, и я уверен, что она была в восторге. В гостиной можно было приземлиться на самолете, не разбудив никого в спальне. Там были два фортепиано, но только один камин (всего лишь достаточно большой, чтобы зажарить быка, не больше- надо же где-то и сэкономить, верно?). Квадрофонически звучал Роджер Келлэвэй, и на какой-то безумный миг я было подумал, что он действительно находится в номере, играя на каком-то невидимом третьем фортепиано. Значит, вот как обстояли дела. - Тебе что-нибудь принести, Чарли? - Ну, само собой. Гашиш, "Цитролли Сью-прим". "Дом Периньон" для трубки. Без тени улыбки она пошла в кабинет, напоминающий крошечный собор, и принесла в точности все, что я заказал. Сохраняя на лице выражение значительности, я закурил. Горло мое защекотали пузырьки, ощущение было исключительное. Я почувствовал, как расслабляюсь, а когда мы несколько раз передали друг другу мундштук наргиле, я понял, что и она расслабилась. Тогда мы посмотрели друг на друга - по-настоящему посмотрели друг на друга, - потом на комнату вокруг, потом опять друг на друга. Одновременно мы разразились хохотом. Хохотом, который унес прочь все деньги, пропитавшие комнату, и оставил только роскошь обстановки в чистом виде. Ее смех был таким же ухающим, похожим на ослиный рев, сотрясающим живот, каким я и помнил, - непосредственным и здоровым - и он меня основательно успокоил. Я почувствовал такое облегчение, что и сам не мог прекратить смех, а от этого продолжала смеяться она, и в тот момент, когда мы могли бы уже остановиться, она прикусила губу и выдала заикающееся арпеджио. Есть такая старая пластинка, она называется "смеющаяся пластинка Спайка Джоунса" - играющий на трубе пытается сыграть "Полет шмеля" и начинает смеяться, после чего весь оркестр сбивается, и они ржут, как лошади, целых две минуты. И каждый раз, когда они уже готовы успокоиться, играющий на трубе снова пытается что-то сыграть, у него получается шипение и рев, и все вновь срываются в хохот. Однажды, когда у Шеры было плохое настроение, я поспорил с ней на 10 долларов, что она не сможет прослушать эту пластинку и по меньшей мере не хихикнуть - и я выиграл. Когда я понял, что сейчас она повторяет этот смех, меня затрясло, и я растворился в больших "уханьях" повторного хохота. Минуту спустя мы дошли до такой стадии, что в буквальном смысле слова свалились со стульев и лежали на полу, умирая от смеха, в изнеможении стуча об пол и подвывая. Я время от времени вынимаю из памяти это воспоминание и прокручиваю его - но не часто, потому что такие записи ужасно портятся от воспроизведения. В конце концов мы постепенно дошли до обессиленных ухмылок. Мы оба задыхались. Я помог ей встать на ноги. - Абсолютно кошмарное место! - сказал я, все еще хихикая. Она огляделась и вздрогнула. - О Боже, это действительно так, Чарли. Должно быть, это ужасно, если тебе необходимо столько показухи. - На какой-то жуткий миг я подумал, что это нужно тебе. Она успокоилась и взглянула мне в глаза. - Чарли, я бы хотела иметь право обидеться на твои слова. Ведь это мне действительно нужно. Мои глаза сузились. - Что ты имеешь в виду? - Мне нужен Брюс Кэррингтон. - На этот раз можешь уточнить детали. В качестве кого он тебе нужен? - Мне нужны его деньги, - всхлипнула она. Как можно расслабляться и напрягаться в одно и то же время? - Ох, к черту это все, Шера! Ты что же, нашла наконец способ стать танцовщицей? Купить себе путь на сцену? А куда смотрит критика в наши дни? - Прекрати, Чарли. Мне нужен Кэррингтон, чтобы меня увидели. Он собирается сдать мне в аренду зал, только и всего. - Если это все, давай выберемся из этой помойки прямо сейчас. Я могу одол... достать достаточно денег, чтобы арендовать для тебя любой зал в мире. И я вполне готов рискнуть деньгами. - Ты сможешь достать мне Скайфэк? - Что? Я никак не мог себе представить, почему она выбрала именно Скайфэк, чтобы танцевать. Почему не Антарктику? - Шера, ты знаешь о космосе даже меньше, чем я. Но ты должна знать, что спутниковое вещание не обязательно происходит со спутника. - Идиот! Мне нужен фон. Я подумал об этом. - Зрительно Луна была бы лучше. Горы. Свет. Контраст. - Дехорации во вторую очередь. Я не хочу 1 /6 земного притяжения, Чарли. Мне нужна невесомость. Я разинул рот. - И я хочу, чтобы ты был моим видеооператором. Господи, она была единственной в своем роде. После ее слов я почувствовал, что слегка обалдел и мне нужно несколько минут подумать. Она позволила, терпеливо ожидая, пока я все переварю. - Вес больше не есть действие, Чарли, - сказала она в конце концов. Тот танец закончился утверждением, что гравитацию победить нельзя - ты сам так сказал. Ну, так это утверждение неверно. Оно устарело, и танцу двадцать первого века придется это признать. - И это как раз то, что тебе нужно, чтобы добиться своего. Новый тип танца для танцора нового типа. Уникально. Это привлечет внимание публики, и на много лет вперед ты застолбишь свой участок. Мне нравится это, Шера. Мне это нравится. Но сможешь ли ты это пробить? - Я много думала о твоих словах, что гравитацию победить нельзя, но сама попытка прекрасна. Эта идея засела у меня в голове на месяцы. А потом однажды я зашла к соседям, у которых был телевизор, и увидела новости о бригаде, работающей на Скайфэк-2. Я всю ночь думала, а на следующее утро приехала в Штаты и попала на Скайфэк-1. Почти год я пробыла там, наверху, добираясь ближе к Кэррингтону. Я могу это сделать, Чарли, могу сделать так, что это сработает. Ее подбородок задрожал. Я уже видел эту характерную дрожь - когда она накричала на меня в ресторане "Ле Мэнтнан".Это был знак того, что она решилась. Я все равно нахмурился. - С Кэррингтоном в качестве толкача. Она отвела взгляд. - Бесплатных ленчей не бывает. - Какова плата? Она не отвечала - достаточно долго, чтобы молчание стало ответом. В тот миг я опять начал верить в Бога, впервые за долгие годы, только затем, чтобы иметь возможность ненавидеть его. Но я держал рот на замке. Она была достаточно взрослой, чтобы самостоятельно распоряжаться своими финансами. Стоимость мечты растет с каждым годом. Черт, я почти ожидал услышать нечто подобное с того самого момента, как она позвонила. Но только почти. - Чарли, не сиди с таким лицом. Скажи что-нибудь. Выругай меня, назови шлюхой, скажи хоть что-нибудь! - Чепуха. Суди себя сама, мне хватает забот разбираться со своими собственными грехами. Ты хочешь танцевать, и ты заполучила спонсора. А теперь у тебя есть и видеооператор. Последнюю фразу я вообще не собирался говорить. Странно, но вначале это ее почти разочаровало. Но потом она расслабилась и улыбнулась. - Спасибо, Чарли. Можешь прямо сейчас бросить то, чем ты занимался? - Я работаю на образовательной станции в Шедиэйке. Я даже один раз отснял кое-какой метраж танцев. Танцующий медведь из Лондонского зоопарка. Самое удивительное было то, что он здорово танцевал. Она усмехнулась. - Я могу уволиться. - Я рада. Не думаю, что мне удалось бы пробить это без тебя. - Я работаю на тебя. Не на Кэррингтона. - Хорошо. - Где вообще этот великий муж? Ныряет с дыхательным аппаратом в ванне? - Нет, - прозвучал тихий голос от двери. - Прыгаю с парашютом в вестибюле. Его инвалидная коляска была передвижным троном. На нем был пятисотдолларовый костюм цвета клубничного мороженого, матово-голубая водолазка и одна золотая серьга в ухе. Туфли из натуральной кожи. Часы из этих новейших, без ремешка, которые приятным голосом говорят вам, который час. Для Шеры он был недостаточно высок, а его плечи непропорционально широкими, хотя костюм изо всех сил пытался скрыть и то, и другое. Глаза его были как две ягоды черники. Его улыбка была улыбкой акулы, раздумывающей, который кусок окажется вкуснее. Мне сразу захотелось заехать в эту рожу кирпичом. Шера вскочила. - Брюс, это Чарльз Армстед. Я тебе говорила... - Ну конечно. Парень с видео. - Он подкатился вперед и протянул безукоризненно наманикюренную руку. - Я - Брюс Кэррингтон, Армстед. Я остался сидеть, держа руки на коленях. - Ну разумеется. Парень с деньгами. Одна его бровь приподнялась на вежливую четверть дюйма. - О Господи. Еще один грубиян. Но если ты так хорош, как говорила Шера, я тебя нанимаю. - Я просто гнусен. Улыбка погасла. - Давайте прекратим соревноваться в колкостях, Армстед. Я не ожидаю от творческих людей хороших манер, но, если понадобится, я могу проявить гораздо более материальное презрение, чем то, на которое способны вы. А сейчас я устал от этой проклятой гравитации, и у меня был паршивый день сегодня - давал показания в пользу друга в суде. И похоже, завтра меня вызовут опять. Хотите вы эту работу или нет? Тут он меня поймал. Я хотел. - Да. - Тогда договорились. Ваша комната 2772. Летим на Скайфэк через два дня. Будьте тут в 8 утра. - Я хочу поговорить с тобой о том, что тебе понадобится, Чарли, сказала Шера. - Позвони мне завтра. Я обернулся, чтобы оказаться с ней лицом к лицу, и она отпрянула от моего взгляда. Кэррингтон не обратил внимания. - Да, составьте список ваших требований сегодня же, чтобы все необходимое было отправлено вместе с нами. Не скупитесь. Если вы не позаботитесь об этом сейчас, придется обходиться тем, что есть. Спокойной ночи, Армстед. Я повернулся к нему. - Спокойной ночи, мистер Кэррингтон. - (Чтоб ты сдох). Он повернулся к наргиле, и Шера поспешила заново наполнить чашечку и сменить воду. Я торопливо развернулся и потащился к двери. Нога болела так, что я чуть не упал, но я стиснул зубы и дошел. У двери я сказал себе: сейчас ты откроешь дверь и выйдешь. А потом повернулся на каблуках: - Кэррингтон! Он моргнул, удивленный тем, что я еще существую. - Да? - Вы отдаете себе отчет, что она ни в малейшей степени вас нс любит? Это имеет для вас хоть какое-нибудь значение? - Мой голос звенел, а кулаки сжались. - О... - сказал он. И повторил: - О... так вот оно что. Я не подумал, что успех сам по себе может вызвать так много презрения. - Он отложил мундштук и сцепил пальцы. - Вот что я вам скажу, Армстед. Никто никогда не любил меня, насколько я знаю. Этот костюм меня не любит. - Впервые в его голосе прозвучали человеческие нотки. - Но он принадлежит мне. Теперь убирайтесь. Я открыл было рот, чтобы сказать ему, куда засунуть его успех, но увидел лицо Шеры, и боль, которая на нем читалась, вдруг заставила меня ощутить глубокий стыд. Я тотчас вышел, а когда дверь за мной закрылась, меня стошнило на коврик, который стоил ненамного меньше, чем камера "Хэмилтон Мастерхром". Мне было жаль в тот момент, что я надел галстук
По крайней мере поездка на космодром Пайке Пик была эстетически приятной. Я люблю летать, скользить среди величавых облаков, наблюдать разворачивающуюся процессию гор и долин, обширные лоскуты полей, замысловатую мозаику построек - все проплывающее внизу. Но прыжок на Скайфэк в персональном шаттле Кэррингтона "Тот первый шаг" вполне мог быть просмотром старого фильма "Космический коммандо". Я действительно знаю, что в космических кораблях нельзя делать иллюминаторы - но, проклятие, у видео на борту разрешение, цвета и ощущение присутствия не выше, чем у телевизора в вашей гостиной. Единственное различие в том, что там звезды "двигаются", чтобы дать иллюзию путешествия, а здесь - нет. И еще нет того монтажа, который представляет вам драматические и увлекательные кадры. Это что касается эстетики. Различие с точки зрения переживания состоит в том, что, когда вы смотрите, как космический коммандо торгует средствами от геморроя, вас не привязывают к креслу, не оглушают, не заставляют вас весить больше полутонны неразумно долгое время, а затем не кидают вас в невесомость. Кровь бросилась мне в голову, в ушах звенело, нос заложило, я залился сильным "румянцем". Я был готов к тошноте, но то, что я получил, было еще более странно: внезапное, беспрецедентное, полное отсутствие боли в ноге. Шера страдала от тошноты за нас обоих, едва успевая подносить пакет. Кэррингтон отстегнулся и уверенным движением сделал ей укол против морской болезни. Казалось, целая вечность прошла, пока укол подействовал, но когда, наконец, это произошло, изменение было потрясающим. Бледность исчезла, сила возвратилась мгновенно, и Шера явно полностью оправилась к тому моменту, когда пилот объявил, что мы начинаем стыковку, и не будем ли мы так любезны пристегнуться и заткнуть рты. Я почти ожидал, что Кэррингтон наорет на него, чтобы вбить в него хорошие манеры, но, очевидно, промышленный магнат не был таким дураком. Он заткнулся и пристегнул ремни. Моя нога ничуть не болела. Совершенно. Комплекс Скайфэк выглядел как беспорядочная куча велосипедных шин и пляжных мячей различных размеров. Та шина, к которой устремился наш пилот, больше напоминала тракторный обод. Мы .выровняли курс, стали осью этого обода и сровняли вращение. Тогда проклятая штуковина высунула спицу, которая ухватила нас прямехонько за шлюз. Шлюз был "над головой" наших кресел, но мы и вошли в него и покинули его ногами вперед. Через несколько ярдов направление, в котором мы двигались, стало "низом" и поручни превратились в лестницу. С каждым шагом нарастал вес, но даже когда мы появились в довольно большом кубическом помещении, он был гораздо меньшим, чем обычный земной. Тем не менее моя нога опять начала ныть. Комната пыталась быть классической приемной высокого ранга. ("Пожалуйста, садитесь. Его величество скоро встретится с вами".) Но небольшая тяжесть и р-костюмы, висящие на двух стенках, портили эффект. В отличие от скафандра космического коммандо настоящий скафандр, в котором поддерживается внутреннее давление, не имеет ничего общего с очертаниями человеческой фигуры и выглядит ужасно глупо, вися вот так. Молодой темноволосый человек, одетый в твид, поднялся из-за прекрасно оборудованного пульта и улыбнулся. - Рад вас видеть, мистер Кэррингтон. Надеюсь, полет прошел хорошо. - Спасибо, Том. Ты, конечно, помнишь Шеру. Это - Чарльз Армстед. Том Мак-Джилликади. Мы оба показали зубы и сказали, что в восторге от знакомства. Я разглядел, что за внешней приветливостью у Мак-Джилликади скрывалась какая-то озабоченность. - Нильс и мистер Лонгмайер ожидают вас в офисе, сэр. Было... было еще одно наблюдение. - А, проклятие, - начал Кэррингтон с чувством, но оборвал себя. Я уставился на него в изумлении. Ведь полная сила моего отборного сарказма не смогла рассердить этого человека. - Хорошо. Позаботься о моих гостях, пока я послушаю, что скажет Лонгмайер. Он направился к двери, двигаясь, как пляжный мяч в медленном движении, но самостоятельно. - Ах, да! "Шаг" загружен под завязку громоздким оборудованием, Том. Приведи корабль на грузовой причал. Сложи оборудование на Шестом. Он ушел с озабоченным видом. Мак-Джилликади включил пульт и отдал необходимые распоряжения. - Что происходит, Том? - спросила Шера, когда тот освободился. Перед тем как ответить, он взглянул на меня. - Извините, что спрашиваю, мистер Армстед, но вы не журналист? - Зовите меня Чарли. Нет. Я видеооператор, но я работаю на Шеру. - Ммм... Ладно, все равно рано или поздно вы об этом услышите. Около двух недель назад внутри орбиты Нептуна появился объект, возник внезапно и непонятно откуда. Наблюдались еще... некоторые аномалии. Это продолжалось полдня, а потом прекратилось. Космическая Команда засекретила информацию, но на Скайфэке это известно всем. - И эта штука появилась опять? - спросила Шера. - Да, сразу за орбитой Сатурна. Меня это почти не заинтересовало. Без сомнения, объяснение этому феномену существует, а поскольку Айзека Азимова рядом нет, я наверняка не пойму ни слова. Большинство из нас перестали верить во внеземные цивилизации, когда Проект ОЗМА обернулся пустышкой. - Маленькие зеленые человечки, надо полагать. Не мог бы ты показать нам холл, Том? Я так понимаю, что он точно такой же, как тот, где мы будем работать. Казалось, Том обрадовался перемене в разговоре. - Ну конечно. Мак-Джилликади провел нас через герметичную дверь напротив той, куда вошел Кэррингтон, через длинные залы, где полы закруглялись впереди и позади нас. Каждый зал, наполненный деловитыми и целеустремленными людьми, был оборудован по-своему, каждый чем-то напоминал мне вестибюль "Нью Эйджа", или, возможно, старый фильм "2001". Футуристическое Изобилие, настолько подчеркнутое, что просто обалдеть. Уолл-стрит, поднятая живьем на орбиту - тут даже часы показывали время Уолл-стрит. Я пытался, но так и не смог уверить себя в том, что совсем рядом в любом направлении холодное и пустое пространство Космоса. Хорошо еще, что иллюминаторы отсутствовали, - в один прекрасный день, привыкнув к низкой гравитации, человек может забыться и открыть один из них, чтобы выбросить окурок. Пока мы шли, я изучал Мак-Джилликади. Он весь был безукоризнен, от узла на галстуке до кончиков ногтей, и не носил никаких украшений. Волосы - короткие и черные, борода устранена физиологическими методами, и на профессионально бесстрастном лице - неожиданно теплые глаза. Я все гадал, за какую цену он продал душу, и надеялся, что он не продешевил. Мы должны были снизиться на два этажа, чтобы попасть в холл. Гравитация на верхнем поддерживалась в 1/6 нормальной, вероятно, для удобства лунного персонала, совершавшего регулярные рейсы на Скайфэк, но главным образом, конечно, для удобства Кэррингтона. Спуск принес небольшое увеличение веса, приблизительно к 1/5 или четверти нормального. Моя нога резко воспротестовала, но, к своему удивлению, я обнаружил, что предпочитаю боль ее отсутствию. Немного страшно, когда старый друг покидает тебя. Холл оказался больше, чем я ожидал, и вполне удовлетворял нашим целям. Он включал все три этаж и одна стена целиком была огромным видеоэкраном, по которому ошеломляюще кружились звезды; со случайной регулярностью к ним присоединялся кусочек матери-Земли. Пол был заставлен по-разному сгруппированными столами и стульями, но я видел, что, если его очистить, Шере будет обеспечено вполне достаточно места для танца. По укоренившейся привычке мои ноги начали проверять пол, насколько он подходит в качестве поверхности для танца. Затем я вспомнил, как мало все это значит в данной ситуации. - Ну, - сказала мне Шера с улыбкой, - вот как будет выглядеть наш дом в последующие полгода. Холл Кольца-2 идентичен этому. - Полгода? - сказал Мак-Джилликади. - Исключено. - Что вы имеете в виду? - Шера и я воскликнули одновременно. Он моргнул, услышав наш сдвоенный вопль. - Ну, вы, вероятно сможете оставаться так долго, Чарли. Но Шера уже провела год в низкой гравитации, когда работала в машинописном бюро. - Ну так что? - Смотрите. Вы собираетесь проводить в невесомости долгие отрезки времени, если я правильно понимаю? - По 12 часов в день, - согласилась Шера. Он поморщился. - Шера, мне ужасно не хочется говорить... но я бы удивился, если бы вы продержались даже месяц. Человеческий организм рассчитан на среду с одним g и плохо работает в нулевой гравитации. - Но он адаптируется, не так ли? Том невесело рассмеялся. - Конечно. Вот почему мы отправляем весь персонал на Землю каждые четырнадцать месяцев. Ваш организм перестроится. В одну сторону. Без возврата. Как только вы полностью адаптируетесь, возвращение на Землю остановит ваше сердце - если другие главные системные нарушения не произойдут раньше. Послушайте, вы былина Земле всего лишь три дня - вы чувствовали боль в груди? Головокружение? Проблемы с кишечником? Рвоту при полете? - Все вышеперечисленное, - признала она. - Вот видите. Вы приблизились к максимальному пределу в четырнадцать месяцев, когда уехали. А ваш организм приспособится еще быстрее при полном отсутствии силы тяжести. Рекорд успешного сопротивления невесомости составляет приблизительно 8 Месяцев, он был установлен бригадой строителей Скайфэка, у которых были проблемы с тем, чтобы завершить работу в срок. И они не провели года с 1/6 g для начала, и они не переутомляли свое сердце, как собираетесь вы. Черт, на Луне сейчас четыре человека из первоначальной бригады шахтеров, которые никогда больше не увидят Землю. Восемь их товарищей пытались. Вы что, совсем нйчего не знаете о космосе?! Разве Кэррингтон вам не сказал? Я и впрямь ломал себе голову, почему это Кэррингтон доставил себе беспокойство, отменив для нас врачебный осмотр перед полетом. - Но мне непременно необходимо по меньшей мере еще четыре месяца. Четыре месяца серьезной ежедневной работы. Непременно. Шера была испугана, но всеми силами старалась держать себя в руках. Мак-Джилликади начал было качать головой, но передумал. Его теплые глаза изучали лицо Шеры. Я точно знал, что он думает, и он был мне за это симпатичен. А думал он вот что: "Как сказать прекрасной леди, что ее заветная мечта безнадежна?" Он не знали половины всего. Я-то знал, как много Шера уже бесповоротно - вложила в эту идею, и что-то во мне надломилось. А потом я увидел, что ее подбородок дрожит, и посмел надеяться.
Доктор Пэнзелла был жилистым стариком, с бровями, как две мохнатые гусеницы. Он носил обтягивающий спортивный костюм, чтобы не запутаться в приспособлениях р-костюма, если придется надевать его в спешке. Волосы, длиной до плеч, которые могли бы быть пышной гривой на его внушительном черепе, были предусмотрительно собраны сзади на случай внезапного наступления невесомости. Осторожный человек. Используя устарелую метафору, это был "человека футляр?". Он осмотрел Шеру" провел исследования и; дал ей не больше полутора месяцев. Шера что-то сказала. Я что-то сказал. Мак-Джилликади что-то сказал. Пэнзелла пожал плечами, провел дальнейшие, очень тщательные исследования и неохотно уступил. Два месяца. Ни дня больше. Возможно, даже меньше, в зависимости от дальнейшей проверки реакции ее организма на продление пребывания в невесомости. Затем год на Земле, прежде чем можно будет рискнуть снова. Шера казалась удовлетворенной. Я не видел, как мы сможем осуществить задуманное. Мак-Джилликади заверил нас, что Шере понадобится по меньшей мере месяц только для того, чтобы научиться верно управлять телом в условиях нулевой гравитации, не говоря о том, чтобы танцевать. Ее знакомство с 1/6 g будет, как он предупредил, скорее пассивом, чем активом. Теперь считайте; три недели хореографии и репетиций, неделя записи, и, вероятно, мы успеем транслировать один танец до того, как Шере придется вернуться на Землю. Не слишком хорошо. Мы высчитали, что потребуются три шоу одно за другим, каждое хорошо принятое, и только тогда мы сможем проделать в танцевальном мире дыру, достаточно большую, чтобы Шера туда пролезла. Год - слишком большой перерыв, чтобы наш план сработал - а кто знает, как скоро она надоест Кэррингтону? Итак, я взмолился о пощаде у Пэнзеллы. - Мистер Армстед, - сказал он горячо, - в моем контракте запрещено позволять этой молодой леди совершить самоубийство. - Он состроил угрюмую гримасу. - Мне было сказано, что ее смерть не улучшит отношений. Кэррингтона с общественностью. - Ладно, Чарли, - настаивала Шера. - Я могу управиться с тремя танцами. Лучше не станем спать, но сделаем. - Одному человеку я однажды сказал, что нет ничего невозможного. Он спросил, смогу ли я проскочить на лыжах через вращающуюся дверь. Однако у тебя... Мой мозг схлопнулся в гиперпространство, через него пронеслось множество мыслей, он несколько раз наступил самому себе на пятки и вернулся в реальное время как раз в тот момент, чтобы услышать, как мои губы договаривают без перерыва: - ...нет особого выбора. Ладно, Том. Распорядись, чтобы убрали этот чертов холл Кольца-2. Я хочу, чтобы он был пуст и без единого пятнышка, и чтобы закрасили эту проклятую видеостенку таким же цветом, что и остальные три. Обратите внимание, в точности таким же цветом. Шера, сбрасывай эту одежду и надевай трико. Доктор, встретимся через двенадцать часов; прекратите глазеть разинув рот и шевелитесь, Том - мы начинаем немедленно; где, черт подери, мои камеры? Мак-Джилликади что-то заговорил - быстро и невнятно. - Соберите мне бригаду осветителей - нужно будет, чтобы пробили в шести точках отверстия в стенах, установили камеры позади них и прикрыли их стеклом с односторонним пропусканием света. Понадобится комната, примыкающая к холлу, для управления микшированием, комната размером с кубрик реактивного лайнера. Рядом с креслом нужно поставить кофеварку. Потребуется еще одна комната для редактирования, полностью изолированная и затемненная, размером с обычную кухню, и еще одна кофеварка там. Мак-Джилликади в конце концов заглушил меня. - Мистер Армстед, здесь - Главное Кольцо комплекса Скайфэк-1; административные офисы одной из самых богатых существующих корпораций. Если вы думаете, что все это Кольцо собирается ради вас стоять на ушах... Итак, мы представили проблему Кэррингтону. Он сказал Мак-Джилликади, что с этого момента Кольцо-2 принадлежит нам, кроме того, нам следует оказывать и любую помощь, которую мы затребуем. Он выглядел слегка рассеянным. Мак-Джилликади начал было говорить ему, на сколько недель это задержит открытие комплекса Скайфэк-2. Кэррингтон очень спокойно ответил, что он умеет складывать и вычитать вполне сносно, спасибо, и МакДжилликади побелел и замолчал. Надо отдать Кэррингтону должное. Он предоставил нам полную свободу действий. Пэнзелла отбыл с нами на Скайфэк-2. Нас отвезли туда типичные астронавты со впалыми щеками верхом на машинах, похожих - ни с чем больше не могу сравнить - на беременные метлы. Хорошо, что с нами был доктор. Шера по дороге потеряла сознание. Я и сам был близок к этому. Уверен, что на этой метле до сих пор остались следы от моих коленок. Первый полет в космическом пространстве пугает. Кое-кто так никогда и не привыкает, и таких большинство. Шера пришла в себя, как только снова оказалась внутри, и, к счастью, ее тошнота не возобновлялась. Морская болезнь может быть помехой в невесомости, а в р-костюме это сущая катастрофа. К тому времени, когда прибыли мои камеры и микшер, Шера уже была на ногах, но робела. И пока я вгонял в пот заимствованных техников, чтобы они монтировали быстрее, чем позволяют человеческие возможности, Шера начала учиться двигаться в невесомости. Через три недели мы были готовы к первой записи.
Жилые комнаты с минимальными удобствами на Кольце-2 были расположены так, что мы могли работать в любое время. Но часть свободного времени мы жили на Скайфэке-1. От Шеры требовалось проводить половину трех дней в неделю там, с Кэррингтоном, а в оставшееся время она тренировалась, выходя в р-костюме в открытый космос. Вначале это была сознательная попытка преодолеть животный, идущий от печенок, страх пустоты. Но потом это стало ее медитацией, ее убежищем, ее артистической мечтой - попыткой через созерцание черных глубин получить озарение и в танце постичь смысл внеземного существования, чтобы станцевать о нем. Я проводил время, ругаясь с инженерами, электриками и техниками и с этим идиотом из профсоюза, который настаивал, что второй холл, переделанный или нет, принадлежит мифической следующей бригаде и административному персоналу. Чтобы получить его разрешение работать там, я основательно сорвал себе голос и нервы. Слишком много ночей я провел в стычках, вместо того чтобы спокойно спать. Маленький пример: весь интерьер чертова Кольца-2 был окрашен в одинаковый бирюзовый цвет. Но они никак .не могли повторить этот оттенок, чтобы закрасить проклятую видеостенку в нашем холле. Если бы не Мак-Джилликади, я получил бы апоплексический удар. По его предложению я смыл со стены третью неудачную попытку, отсоединил внешнюю камеру, которая подавала изображение на стенной экран, перенес ее внутрь Кольца и закрепил там, чтобы она сканировала внутреннюю стену в соседней комнате. Это снова сдружило нас. Все так и происходило: приспособления на скорую руку, импровизация; везде подоткнуто, чтобы не развалилось, и закрашено, чтобы никто не видел. Если камера выходила из строя, вместо сна мне приходилось договариваться со сменными инженерами, выискивать, какие из имеющихся запчастей можно подогнать. Заказывать что-либо с Земли было слишком дорого, а на Луне не было того, что мне нужно. Но Шере было еще тяжелее. Тело должно полностью изменить координацию для того, чтобы двигаться в невесомости - ей буквально пришлось забыть все, что она когда-либо знала или учила о танце, и приобрести полностью новый набор навыков. Это оказалось даже труднее, чем мы предполагали. Мак-Джилликади был прав: то, что Шера выучила за год в 1/6 g, было преувеличенной попыткой сохранить земные способы координации. Даже мне было легче полностью отказаться от них. Но я не мог держать темп наравне с Шерой. Мне пришлось оставить мысль о том, чтобы работать с камерой в руках и планировать съемку только на шести фиксированных камерах. К счастью, GLX-5000s снабжена управляемой дисковой подвеской: даже за этим чертовым односторонне прозрачным стеклом у меня было около 40 градусов обзора на каждой камере. То, что я научился чувствовать все шесть камер одновременно на "Хэмилтон Борд", подняло меня еще на одну, последнюю ступеньку к единению с моим искусством. Я обнаружил, что могу держать в уме все шесть мониторов, воспринимать все происходящее как бы сферически - не рассеивать внимание на каждой из шести камер в отдельности, а охватывать их все; видеть, как шестиглазое существо - со многих точек зрения одновременно. Мой мысленный взгляд стал голографическим, мое восприятие - многослойным. Я впервые реально осознал трехмерность пространства. Что грозило нас сокрушить, так это четвертое измерение - время. Шера рещдла целых два дня, что она, возможно, не станет настолько искусной в маневрах в невесомости, чтобы уложить задуманный танец в требуемые полчаса. Поэтому она пересмотрела свой рабочий план, подгоняя хореографию к требованиям новой ситуации. Она учла здесь и шесть тяжелых дней в обычном земном притяжении. Для нее это усилие также оказалось последним шагом к апофеозу. В понедельник четвертой недели мы начали записывать "Освобождение".
Установочный кадр: Огромная бирюзовая коробка, видимая изнутри. Размеры неизвестны, но цвет каким-то образом дает впечатление простора, больших расстояний. На дальней стене качающийся маятник свидетельствует, что это стандартная гравитационная среда, но маятник движется так медленно и настолько лишен каких-либо особенностей, что невозможно определить его величину и таким образом оценить размеры комнаты. Из-за этого комната кажется меньше, чем на самом деле. Но камера отъезжает и нас рывком швыряет в нормальный мир, когда мы видим Шеру, неподвижную, лицом вниз на полу, головой по направлению к нам. На ней бежевое трико и лосины. Волосы цвета красного дерева собраны в свободно падающий конский хвост, распростершийся веером на одном плече. Кажется, она не дышит. Кажется, что она неживая. Начинается музыка. Стареющий Махавишну на устаревшей акустической гитаре с нейлоновыми струнами неторопливо берет ми-минор. По обе стороны комнаты возникают свечи в простых медных подсвечниках. Они больше, чем жизнь, но малы рядом с Шерой. Обе не зажжены. Ее тело... невозможно описать. Вначале оно как бы неподвижно. Можно было бы сказать, что по нему пробегает рябь, если бы не то, что это движение явственно исходит из центра. Шера вздымается, как будто бы все ее тело целиком делает первый вдох жизни. Она оживает. Близнецы-фитили начинают медленно разгораться. Музыка становится спокойно-настойчивой. Шера поднимает голову, и ее глаза смотрят куда-то мимо нас, взгляд упирается во что-то позади камеры, далеко - но не теряется в бесконечности. Ее тело корчится, волнообразно колышется, а мерцающие фитили кажутся угольками (нам непонятно, становятся ли они ярче на самом деле). Неистовые сокращения вздымают ее на четвереньки, конский хвост перелетает через плечо. Махавишну начинает циклический каскад музыкальных фраз в увеличивающемся темпе. Длинные, вопросительно изгибающиеся языки желто-оранжевого пламени начинают расцветать с близнецов-фитилей КНИЗУ, а тлеющие фитили становятся синими. Освобожденная после сокращения сила пружиной взбрасывает ее на ноги. Двойные полотнища пламени, окружающие фитили, фантастически изгибаясь, выворачиваются наверх вокруг самих себя и становятся обычными язычками огня свечи, которые теперь трепещут в нормальном режиме времени. Таблы, тамбурины, струнные басы присоединяются к гитаре, сливаясь в энергичном переплетении седьмой минорной ступени, безуспешно пытающейся разрешиться в шестую. Свечи остаются в кадре, но уменьшаются в размерах, пока не исчезают. Шера начинает интуитивно исследовать возможности движения. Сначала она движется только перпендикулярно к линии съемки камеры, изучая это измерение. Каждое перемещение рук, ног, головы - явный вызов гравитации - силе, столь же неумолимой, как радиоактивный распад, как сама энтропия. Самые неистовые волны энергии дают успех только на время выброшенная наружу нога или рука в конце концов падает. Шера должна либо бороться, либо упасть. Она делает паузу, чтобы подумать. Ее плечи и руки тянутся к нам, и в этот момент мы переключаемся на камеру с левой стены. Видимая нами справа, Шера дотягивается до нового измерения и вскоре начинает двигаться в нем. (По мере того, как она выходит из поля зрения камеры, вся картинка перемещается на наших экранах вправо, пока не прикасается к картинке второй камеры, которая плавно подхватывают образ Шеры, когда первая ее теряет.) Новое измерение тоже не может освободить Шеру от гравитации. Но сочетание обоих дает так много возможностей для новых движений, что на некоторое время, завороженная, она погружается в экспериментирование. В последующие пятнадцать минут в ослепительном водовороте обобщаются весь опыт и знания Шеры о танце, который соединяет в себе элементы джаза, "модерна" и наиболее изящных движений из художественной гимнастики уровня Олимпийских игр. Пять камер включаются в работу, по одной и попарно на разделенном экране, когда Шера открывает заново все .трюки, собранные за целую жизнь тренировок, начинает импровизацию и выполняет то и другое своим великолепно подготовленным прекрасным телом. Это праздничный фейерверк, это почти крик восторга, выражение ее лица остается слишком отстраненным, почти высокомерным. "Вот жертва, казалось, говорит она, - которой вы не примете. Это само по себе все же недостаточно хорошо". И действительно так. Несмотря на свою кипящую энергию и при полном контроле ее тело снова и снова возвращается к заключительному компромиссу - всего лишь положение стоя, вертикально выпрямившись последний простейший отказ упасть. Стиснув зубы, Шера начинает серию прыжков, все длиннее, все выше. Кажется, что она зависает на целые секунды в самоотверженной попытке полета. И когда она неизбежно падает, то падает неохотно, лишь в самый последний миг группируясь и поднимаясь на ноги. Музыканты в бешеном крещендо. Мы видим Шеру теперь только через одну первую камеру, и близнецы-свечи вернулись, маленькие, но яркие. Сила и высота прыжков начинают уменьшаться, Шера дольше готовится к каждому прыжку. Она танцует уже почти двадцать минут. Пламя свечей начинает угасать, и так же угасает ее сила. Наконец она возвращается к месту под беспристрастным маятником, собирается с последним отчаянным усилием и кидается вперед, к нам. Она развивает невероятную скорость в небольшом пространстве, бросает тело в двойной кувырок и взлетает в воздух, оттолкнувшись одной ногой. Кажется,- что целое мгновение она отталкивается от воздуха и набирает еще несколько сантиметров высоты. Ее тело становится напряженным, глаза и рот широко раскрываются, пламя свечей становится максимально ярким, музыка достигает пика в мучительном вопле электрогитары, и - Шера падает, едва успев вовремя свернуться в клубок. Она в состоянии подняться только на четвереньки. В таком положении она замирает надолго, и постепенно ее голова и плечи, побежденные, тяжело опускаются вниз. Языки пламени причудливо свиваются вокруг себя и вроде бы исчезают. Струнный бас одиноко завывает, модулируя вниз, к ре-минору. Тело Шеры, мышца за мышцей, прекращает борьбу. Кажется, воздух дрожит вокруг фитилей свечей, которые теперь стали почти такой же высоты, как скорченная фигурка Шеры. Шера поднимает лицо к камере с видимым усилием. На лице - мука, глаза почти закрыты. Музыка: длительный удар. Вдруг Шера широко открывает глаза, расправляет плечи и сокращает тело. Это - самые утонченные и изысканные движения, которые можно себе вообразить, заснятые в реальном времени, но кажущиеся проделанными в замедленном темпе. Тело Шеры сжато. Возвращается Махавишну с гитарной музыкой, все наращивая темп низко звучащего струнного баса: аккорды реминора равномерно отсчитывают четвертные доли. Тело Шеры остается сжатым. Впервые мы переключаемся на верхнюю камеру, наблюдая за Шерой с большой высоты. По мере того, как выбранный Махавишну темп убыстряется до непрерывного гудения аккордов, Шера медленно поднимает голову, все еще оставаясь сжатой, пока не оказывается смотрящей прямо вверх на нас. Она застывает так на целую вечность, как пружина, сжатая до предела... ...и вдруг вырывается вверх, к нам, поднимаясь выше и быстрее, чем это вообще возможно, в парящем полете, который теперь на самом деле представляет собой замедленное движение. Она все приближается, пока руки ее не исчезают по обе стороны поля зрения, а лицо, обрамленное по бокам двумя свечами, которые в одно мгновение расцвели сгустками желтого пламени, заполняет собой весь экран. Гитара и бас тонут в Оркестре. Почти тотчас же она вихрем устремляется прочь от нас, и съемка переключается на первую камеру, через которую мы видим, как Шера бросается вниз к полу, пролетает десять метров, на полпути разворачивается и меняет направление. Из разворота она выходит на совершенно прямую траекторию, которая доставляет ее на противоположную сторону комнаты. Шера врезается в дальнюю стенку комнаты с треском, который слышно даже сквозь музыку, разбивая вдребезги неподвижный маятник. Ее тело аккумулирует кинетическую энергию, а затем высвобождает ее, и она снова несется прямо на нас, волосы развеваются сзади, а широкая улыбка триумфа сияет все шире и шире на экране. Следующие пять минут все шесть камер безуспешно пытаются следить за ней, когда она шарахается, отскакивая от стенок, по огромной комнате, подобно колибри, старающейся вырваться из клетки, простукивая, как узник, стены, пол и потолок, существуя в трех измерениях. Гравитация побеждена. Все аксиомы, лежащие в основе танца, превзойдены. Шера преобразилась. В конце концов она замирает вертикально в центре передней части куба, руки-ноги-пальцы рук и лицо распростерты вовне, тело медленно вращается. Все четыре камеры, которые наблюдают за ней, совмещают картинки на разделенном на четыре части экране, оркестр разрешается финальным мимажором и - затухает.
У меня не было ни времени, ни оборудования, чтобы создать спецэффекты, задуманные Шерой. Поэтому я нашел способ переделать реальность для моих целей. Первый фрагмент со свечами был удвоенной записью того, как свечу гасят, дуя сверху, - очень медленно прокрученный от конца к началу. Второй фрагмент был простой записью последовательной реальности. Я зажег свечу, начал писать - и велел отключить вращение Кольца. Свеча странно ведет себя в невесомости. Разреженные газы, получающиеся от горения, не поднимаются вверх от пламени и не позволяют свежему воздуху поступать снизу. Пламя не гаснет, оно становится дремлющим. Восстановите гравитацию через минуту или около того, и оно снова оживет и расцветет. Все, что я сделал, - немного поиграл со скоростями, чтобы синхронизировать этот эффект с музыкой и танцем Шеры. Я получил идею от Гарри Штайна, бригадира строителей Скайфэка, который помогал мне проектировать оборудование, которое понадобится Шере для следующего танца. Я подключился к видеостенке в холле Кольца-1 и все на Скайфэке, кто мог прервать работу, столпились, чтобы посмотреть передачу. Они видели точно то же самое, что мы передавали на весь мир по сетям спутниковой связи (Кэррингтон обеспечил 25 минут, не прерываемых рекламой), почти за полсекунды до того, как это видел мир. Я провел время передачи в комнате связи, грызя ногти. Но все прошло без сучка без задоринки, и я отключил пульт и добрался до холла как раз вовремя, чтобы увидеть окончание бурной овации публики. Шера стояла возле экрана, Кэррингтон сидел рядом с ней, и я нашел, что различие в выражении их лиц о многом говорит. На лице Шеры не было смущения или скромности. Она все время верила в себя, она одобрила эту запись для трансляции - она сознавала, с этой невероятной отстраненностью, на которую способны лишь немногие артисты, что бешеные аплодисменты - всего лишь то, что она заслуживает. Но ее лицо показывало, что она глубоко удивлена - и глубоко признательна, - что получила заслуженное. Кэррингтон же демонстрировал триумф, странным образом смешанный с облегчением. Он тоже верил в Шеру, и он подтвердил это большими деньгами - но его вера была рискованной игрой бизнесмена, которая, как он предполагал, окупится. Глядя на его глаза и испарину на лбу, я осознал, что любой бизнесмен, вступая в дорогостоящую рискованную игру, знает, что она может обернуться поражением и это поражение может стать началом потери его единственного существенного товара: его репутации. Видеть триумф такого сорта рядом с ее триумфом было противно, и, вместо того чтобы радоваться за Шеру, я обнаружил, что почти ненавижу ее. Она заметила меня и помахала рукой, чтобы я присоединился к ней перед лицом ликующей толпы, но я повернулся и буквально вылетел из комнаты. Я занял бутылку у Гарри Штайна и напился. На следующее утро моя голова была как "пробка", рассчитанная на 15 ампер, в сети на 40 ампер, и я не разваливался на куски, видимо, только за счет поверхностного натяжения. Резкие движения меня пугали. С этой жестянки вниз падать долго, даже при 1/6 g. Видеотелефон зазвенел - у меня не было времени выключить его, - и незнакомый молодой человек вежливо сообщил, что мистер Кэррингтон желает видеть меня в своем кабинете. Немедленно. Я помянул медицинскую свечу из колючей проволоки и выдвинул предложение, что может с ней сделать мистер Кэррингтон, немедленно. Не меняя выражения лица, молодой человек повторил сообщение и отключился. Так что я волей-неволей вполз в одежду, решил отращивать бороду и покинул комнату. Всю дорогу я размышлял, за что я продал свою независимость и зачем я это сделал? Кабинет Кэррингтона был угнетающе изысканным. Хорошо, хоть свет был приглушен. А лучшим из всего было то, что очистители воздуха не очень хорошо справлялись с дымом и сладковатый мускусный запах марихуаны витал в воздухе. Я принял от Кэррингтона огромную самокрутку с зельем, чувствуя нечто достаточно близкое к благодарности, и начал растворять свое похмелье. Шера сидела рядом с его столом, одетая в трико и мокрая от пота. Она явно провела утро, репетируя следующий танец. Я почувствовал себя пристыженным, а от этого раздраженным, и не ответил ей на взгляд и приветствие. Пэнзелла и Мак-Джилликади вошли сразу за мной, болтая о последнем появлении из глубин космоса таинственного объекта, который на этот раз был виден в поясе астероидов. Они спорили о том, проявлял ли он признаки разумности, а я мечтал, чтобы они заткнулись. Кэррингтон подождал, пока мы все уселись и закурили, затем и сам присел на стол и улыбнулся. - Ну что, Том? Мак-Джилликади просиял. - Лучше, чем мы ожидали, сэр. Все опросы подтверждают, что у нас было около 74 процентов мировой аудитории... - К черту толпу, - фыркнул я. - Что сказали критики? Мак-Джилликади моргнул. - Ну, общие отзывы на настоящий момент таковы, что Шера -это взрыв. "Тайме"... Я опять прервал его. - А не общие отзывы? - Ну, ничто никогда не бывает принято единодушно. - Точнее. Издания, посвященные танцам? Лиз Циммер? Мигдальски? - Уфф. Не так благоприятно. Хвалят, конечно - только слепой обругал бы это шоу. Но осторожно хвалят. Ммм, Циммер назвала это великолепным танцем, испорченным трюковой концовкой. - А Мигдальски? - настаивал я. - Он озаглавил свой обзор "Но что вы предложите нам на бис?", признался Мак-Джилликади. - Основной тезис в том, что это очаровательный одноразовый успех. Но "Тайме"... - Спасибо, Том, - спокойно сказал Кэррингтон. - Нечто подобное мы и ожидали, не так ли, дорогая? Большой всплеск, но никто пока не собирается назвать это новой приливной волной. Она кивнула. - Но им придется, Брюс. Следующие два танца соберут все в единую картину. Тут заговорил Пэнзелла: - Мисс Драммон, можно спросить, почему вы танцевали именно таким образом? Использование интерлюдии в невесомости лишь в качестве короткого приложения к обычному танцу конечно, вы должны были ожидать, что критики назовут это трюкачеством. Шера улыбнулась и ответила: - Говоря по правде, доктор, у меня не было выбора. Я учусь использовать свое тело в невесомости, но это все еще сознательные усилия, почти пантомима. Мне нужны еще несколько недель, чтобы сделать это второй натурой, а это должно быть так, чтобы я смогла исполнить целый законченный танец. Потому-то я и откопала в запаснике обычный танец, присоединила к нему пятиминутную концовку с использованием знакомых мне движений в невесомости и обнаружила, что они образуют тематически связное целое. Я поделилась с Чарли своей идеей, и он сделал так, что она сработала визуально и драматически - придумал фокус со свечами, и это дало мне возможность сказать все, что я хотела, лучше, чем любой другой эффект. - Значит, вы еще не завершили то, за чем приехали сюда? - спросил ее Пэнзелла. - О, нет, никоим образом. Следующий номер докажет миру, что танец это нечто большее, чем контролируемое падение. А третий... третий будет тем, для чего все это затевалось. - Ее лицо вспыхнуло, стало одухотворенным. - Третий будет танцем, о котором я мечтала всю мою жизнь. Я пока не могу представить его целиком, но знаю, что буду способна его станцевать, я создам его, и это будет моим величайшим достижением. Пэнзелла прочистил горло. - Сколько времени на это потребуется? - Немного, - сказала она. - Я буду готова к записи следующего танца через две недели и могу начать последний сразу же после него. Если повезет, он будет записан до того, как истечет данный мне месяц. - Мисс Драммон, - серьезно сказал Пэнзелла, - боюсь, что этого месяца у вас не будет. Шера побелела, как снег, а я привстал со стула. Кэррингтон выглядел заинтригованным. - Сколько времени у меня есть? - спросила Шера. - Последняя проверка вашего состояния не внушает оптимизма. Я предполагал, что постоянная нагрузка от репетиций и тренировок замедлит адаптацию вашего организма. Но большая часть вашей работы проходила в полной невесомости, и я ошибся, недооценив, насколько ваш организм привык к постоянным нагрузкам - в земной среде. У вас уже есть симптомы синдрома Дэвиса... - Сколько у меня времени?!! - Две недели. Возможно, три, если вы будете трижды в день по часу упорно тренироваться при удвоенном тяготении. Мы можем это устроить... - Да это смешно, - взорвался я. - Разве вы не знаете о позвоночнике танцора? Она убьет себя при 2 g. - Мне непременно нужно четыре недели, - сказала Шера. - Мисс Драммон, мне очень жаль... - Мне непременно нужно четыре недели. У Пэнзеллы на лице возникло такое же выражение беспомощной печали, как у меня и Мак-Джилликади. Мне вдруг стало до боли тошно от мира, в котором людям приходится все время так смотреть на Шеру. - Проклятие! - зарычал я. - Ей действительно нужно четыре недели. Пэнзелла покачал своей косматой головой. - Если она останется на четыре рабочие недели в нулевой гравитации, она может умереть. Шера сорвалась со стула. - Тогда я умру, - вскричала она. - Я иду на этот риск. Я должна. Кэррингтон кашлянул. - Боюсь, что не смогу тебе разрешить это, дорогая. Она яростно повернулась к нему. - Этот твой танец - прекрасная реклама Скайфэку, - сказал он спокойно. - Но если он убьет тебя, это произведет обратный эффект, не так ли? Ее губы задрожали, и она отчаянно попыталась взять себя в руки. У меня голова пошла кругом. Умрет? Шера? - К тому же, - добавил он, - я слишком увлечен тобой. - Тогда я останусь здесь, в космосе, - взорвалась она. - Где? Единственным местом, поддерживающим невесомость, являются фабрики. А у тебя нет квалификации, чтобы там работать. - Тогда, ради Бога, дай мне один из маленьких новых спутников, Брюс. Я лучше окуплю твои вложения, чем спутник, отданный под фабрику, и я...-Ее голос изменился. - Я буду всегда доступна тебе. Он лениво улыбнулся. - Да, но я могу не захотеть видеть тебя всегда рядом, дорогая. Моя мать настойчиво предупреждала меня не совершать необратимых поступков относительно женщин. Особенно что касается неофициальных связей. К тому же я обнаружил, что секс в невесомости, пожалуй, слишком утомителен, если заниматься им постоянно. Я почти уже обрел голос, но теперь снова его потерял. Я был рад, что Кэррингтон отказывает ей, но то, как он это сделал, заставило меня жаждать перегрызть ему глотку. Шера тоже на какое-то время утратила дар речи. Когда она заговорила, ее голос стал низким, напряженным и почти молящим. - Брюс, это вопрос времени. Если я сделаю еще два танца за четыре следующие недели, у меня будет мир, куда вернуться. Если же мне придется отбыть на Землю и ожидать год-другой, то мой третий танец утонет без следа - никто не будет его ждать, а первые два будут забыты. Это мой единственный шанс, Брюс, - позволь мне рискнуть! Пэнзелла ведь не гарантирует, что четыре недели меня убьют. - Я не гарантирую, что вы выживете, - сказал доктор. - Вы не можете поручиться, что любой из нас проживет этот день, рявкнула она, затем повернулась к Кэррингтону, держа его взглядом: Брюс, позволь мне рискнуть. С огромным усилием она выдавила улыбку, которая поразила меня в самое сердце. - Я сделаю так, что ты не пожалеешь. Кэррингтон смаковал ее улыбку и полную капитуляцию в голосе, как человек, наслаждающийся хорошим кларетом. Мне хотелось разорвать его собственными руками и зубами, и я молился о том, чтобы он добавил к своим словам финальную жестокость и отверг ее. Но я недооценил его подлинные способности к жестокости. - Продолжай репетиции, дорогая, - сказал он в конце концов. - Мы примем окончательное решение, когда придет время. Мне это нужно обдумать. Я никогда в жизни не чувствовал себя таким безнадежным... таким неспособным сделать что-либо. Зная, что это бесполезно, я сказал: - Шера, я не могу позволить тебе рисковать жизнью... - Я собираюсь это сделать, Чарли, - оборвала она меня, - с тобой или без тебя. Никто другой не знает мою работу достаточно хорошо, чтобы записывать как надо, но если ты хочешь выйти из игры, я не могу тебя остановить. Кэррингтон наблюдал за мной с отстраненным интересом. - Ну? - протянула она. Я произнес грязное слово. - Ты знаешь ответ. - Тогда пошли работать.
Новичков перевозят на беременных швабрах. Старожилы висят снаружи шлюза, болтаясь на поручнях внешней поверхности вращающегося Кольца. (Это нетрудно при тяготении меньшем, чем половина g.) Они .смотрят по направлению вращения, и когда место их назначения показывается на горизонте, они просто спрыгивают. Реактивные двигатели, встроенные в перчатки и ботинки, обеспечивают необходимую корректировку курса. Расстояния, которые нужно преодолеть, невелики. Но старожилов, учтите, очень немного. Мы с Шерой были старожилами, которые провели больше часов в невесомости, чем некоторые техники, работающие на Скайфэке годами. Мы использовали реактивные двигатели экономно и эффективно, главным образом для того, чтобы утратить импульс, переданный нам вращением покинутого Кольца. У нас были микрофоны на горле и приемники размером со слуховой аппарат, но мы не беседовали, летя сквозь пустоту. Нахождение вне локалвной вертикали - явно определенных "верха" и "низа" - гораздо больше приводит в смятение и угнетает, чем это может себе представить человек, никогда не покидавший Землю. Именно по этой причине все постройки Скайфэка ориентированы относительно одной воображаемой "эклиптики", но это мало помогает. Я размышлял, смогу ли я к этому когданибудь привыкнуть, - но даже еще больше меня интересовало, смогу ли я привыкнуть к прекращению боли в ноге. Она вроде бы даже в условиях искусственного тяготения, созданного вращением, терзала меня меньше. Мы причалили к поверхности новой студии и сделали это гораздо легче, чем приземляется прыгающий с парашютом. Это был огромный стальной шар, усыпанный солнечными батареями и устройствами для выделения тепла, прикрепленный к еще трем сферам, которые находились на разных стадиях строительства; там даже сейчас работали ребята Гарри Штайна. МакДжилликади сказал мне, что по завершении работ комплекс будет использован для "управляемой обработки плотности", и когда я ответил: "Очень мило", он добавил: "Дисперсионное покрытие и переменное распределение плотности", как будто это все объясняло. Возможно, так оно и было. Сейчас же это была студия Шеры. Шлюз вел в довольно маленькое рабочее пространство вокруг внутренней сферы меньшего размера, около 50 метров в диаметре. Она тоже была герметизирована, поскольку проектировалась как вакуумный резервуар, но сейчас внутренние шлюзы были открыты. Мы сняли р-костюмы. Шера отстегнула свои реактивные браслеты от кольцевой распорки и надела на руки, цепляясь тем временем лодыжками за распорку. Затем пришла очередь ножных браслетов. В качестве украшения они были малость громоздки - но каждый был заряжен на 20 минут непрерывной работы; то, что они включены, не было заметно в обычной атмосфере и при обычном освещении. Исполнить танец в невесомости без них было бы намного труднее. Когда она пристегнула последний ремешок, я подплыл к ней и схватился за распорку. - Шера... - Чарли, я смогу этого добиться. Я буду тренироваться при трех g, спать при двух и сделаю так, что мое тело выдержит. Я знаю, что смогу. - Ты можешь пропустить "Масса есть действие" и перейти прямо к "Звездному танцу". Она покачала головой. - Я еще не готова, и публика не подготовлена тоже. Нужно сначала провести себя и их через танец в сфере - в замкнутом пространстве, прежде чем я буду готова танцевать в открытом космосе, а они - оценить это. Мне нужно освободить свои рефлексы и их умы практически от всех предварительных концепций танца, сменить все постулаты. Даже две стадии слишком мало, это уже тот предел, меньше которого нельзя. - Ее взгляд смягчился. - Чарли, я должна. - Знаю, - сказал я грубовато и отвернулся. Слезы в невесомости - кошмарная штука, они никуда не текут, а только образуют дурацкого вида расширяющиеся сферические контактные линзы, в которых плывет мир. Я пополз по поверхности внутренней сферы к тому месту, где стояла моя рабочая камера, а Шера вошла во внутреннюю сферу, чтобы начать репетицию. Я молился, когда работал со своим оборудованием, протягивая извивающиеся кабели между кольцевых распорок и подсоединяя их к передвижным терминалам. В первый раз за много лет я молился - молился, чтобы Шере это удалось. Чтобы нам обоим это удалось. Следующие двенадцать дней были самым трудным периодом моей жизни. Шере было так же тяжело, как и мне. Она проводила половину каждого дня, занимаясь в студии, половину отдыха упражняясь при 2 и 1/4 g (самое большее, что позволил доктор Пэнзелла), а вторую половину отдыха в постели Кэррингтона, пытаясь ублажить его так, чтобы он разрешил продлить ее пребывание на Скайфэке. Может, она и спала - если у нее оставалось несколько часов. Я только знаю, что она никогда не выглядела усталой, никогда не теряла самообладания и упорной решимости. Неохотно, шаг за шагом, ее тело рассталось с неуклюжестью и приобрело грацию даже в той среде, где грация требует невероятной концентрации. Как ребенок, обучающийся ходить, Шера обучалась летать. А я даже начал привыкать к отсутствию боли в ноге.
Что я могу рассказать вам о "Массе", если вы этого не видели? Этого нельзя, пусть даже плохо, описать в терминах механики, как невозможно пересказать симфонию в словах. Традиционная танцевальная терминология из-за изначально заложенных в ней представлений более чем бесполезна. А если вы хоть чуть-чуть знакомы с новой терминологией, вы непременно знакомы с композицией "Масса есть действие", из которой эта новая терминология, собственно, и черпала заложенные в нее представления. Не больше я могу сказать и о технических аспектах "Массы": Там не было спецэффектов, не было даже музыки. Великолепная партитура Рауля Бриндла родилась из танца и была добавлена к записи с моего разрешения двумя годами позже. Но именно за первоначальную, неозвученную версию мне дали "Эмми". Весь мой вклад, не считая монтажа пленки и установки двух трамплинов, состоял в том, что я пристроил батареи с источниками рассеянного света группами вокруг объектива каждой камеры и подключил их таким образом, чтобы они работали только находясь вне кадра, в соответствии с тем, какая именно камера в данный момент включена обеспечив тем самым то, что Шера была всегда освещена спереди и отбрасывала две (не всегда одинаковые) тени. Я не пытался придумывать какие-либо сложные трюки в работе с камерой; я просто снимал то, что танцевала Шера, переключая камеры только когда Шера перемещалась из поля зрения. Нет, танец "Масса есть действие" может быть описан только символически, и все равно убого. Я только могу сказать, что Шера продемонстрировала: так же, как и гравитация, масса и инерция способны обеспечить динамический конфликт, необходимый для танца. Из них она извлекла тот ввд танца, который мог бы вообразить разве что коллективный мозг, состоящий из акробата, ныряльщика, летчика высшего пилотажа, способного начертить надпись в воздухе самолетом, и исполнительницы синхронного плавания. Я могу сказать вам, что она преодолела последний барьер между собой и абсолютной свободой движения, подчинив тело собственной воле, а само пространство своим требованиям. И все еще я почти ничего не сказал. Ибо Шера искала большего, чем свобода, - она искала смысла. "Масса" была прежде всего духовным событием - каламбур отражает тематическую двусмысленность танца не столько технического, сколь теологического. Щера сделала человеческое столкновение с миром действием перехода, буквально встретив Бога на полдороге. Я не хочу сказать, что ее танец хоть в чем-то был адресован внешнему Богу, отдельной сущности с белой бородой или без нее. Ее танец был адресован внутренней реальности, был последовательным выражением трех вечных вопросов, которые задавал себе каждый живший когда-либо человек. Этот танец наблюдал ее "я" и спрашивал: "Как я пришла к тому, чтобы быть здесь?" Этот танец наблюдал вселенную, в которой существовало "я", и спрашивал: "Как это все пришло к тому, чтобы быть здесь со мной?" И наконец, наблюдая ее "я" в отношении, в связи с его вселенной: "Почему я так одинока?" И задав эти три вопроса всеми мышцами и сухожилиями своего тела, она замерла, паря в центре сферы, открыв тело и душу вселенной, но когда ответа не пришло, она сжалась. Не в том драматическом смысле, как это было в "освобождении", когда пружина сжималась, чтобы вобрать в себя энергию и напряжение, а затем развернуться. Нет, это было физически похожим, но в высшей степени отличающимся явлением. Это было действием интроспекции, обращением мысленного (душевного?) взгляда внутрь на себя самое в поиске ответов, которых больше нигде нет. Ее тело тоже поэтому, казалось, складывалось само в себя, сжимая свою массу, - так плавно, что ее положение в пространстве не изменялось. И устремившись внутрь себя, она замкнулась на пустоте. Камера погасла, оставив ее одну, напряженную, сконцентрированную в себе, ищущую. Танец завершился, оставив три вопроса без ответа, напряжение этих вопросов - неразрешившимся. Только выражение терпеливого ожидания на ее лице притупляло шокирующую остроту незаконченности, давая силы это перенести - маленький благословенный знак, шепчущий: "Продолжение следует". К восемнадцатому дню мы записали этот танец в предварительном варианте. Шера немедленно выбросила его из головы и приступила к хореографии "Звездного танца", но я провел два тяжелых дня, делая монтаж, прежде чем запись была готова для трансляции. У меня было четыре дня до того получаса трансляции, который купил Кэррингтон, - но не этот крайний срок дышал мне в спину. Мак-Джилликади вошел в мою рабочую комнату, когда я занимался монтажам, и, хотя заметил, что слезы бегут по моему лицу, не сказал ни слова. Я запустил ленту, а он молча наблюдал, и вскоре его лицо увлажнилось тоже. Запись закончилась, и он сказал очень мягко: "Настанет день, и скоро, когда я брошу эту вонючую работу". Я ничего не ответил. - Я работал инструктором по карате. Это было здорово. Я могу снова учить и, может быть, давать показательные выступления, буду зарабатывать десять процентов того, что получаю сейчас. Я ничего не ответил. - Все это чертово Кольцо нашпиговано "жучками", Чарли. Пульт моего кабинета может включить мой видеофон на Скайфэке и сделать запись. Собственно говоря, он может записывать одновременно с четырех следящих камер. Я ничего не ответил. - Я видел вас обоих в воздушном шлюзе, когда вы возвращались последний раз. Я видел, как она упала от изнеможения. Я видел, как ты ее нес. Я слышал, как она упросила тебя не говорить доктору Пэнзелле. Я ждал. Зашевелилась надежда. Он вытер лицо. - Я пришел сказать тебе, что собирался к Пэнзелле, чтобы рассказать об этом. Чтобы он накрутил Кэррингтона отправить ее домой прямо сейчас. - А теперь? - спросил я. - Я увидел эту запись. - И ты знаешь, что "Звездный танец", вероятно, убьет ее? - Да. - И ты знаешь, что нам придется ей это разрешить? - Да. Надежда умерла. Я кивнул. - Тогда убирайся и дай мне возможность работать. Он ушел.
На Уолл-стрит и на борту Скайфэка было далеко за полдень, когда я наконец смонтировал запись так, как хотел. Я позвонил Кэррингтону, сказал, что буду у него через полчаса, принял душ, побрился, оделся и пошел. У него там был майор Космической Команды, но его не представили, поэтому я его проигнорировал. Шера там тоже была, одетая в нечто из оранжевого дыма, оставляющее ее грудь открытой. Кэррингтон явно заставил ее это надеть - так подросток пишет грязные слова на алтаре, - но она носила это одеяние со странным извращенным достоинством, которое, как я чувствовал, Кэррингтона раздражало. Я взглянул ей в глаза и улыбнулся. - Привет, детка. Это хорошая запись. - Давайте посмотрим, - сказал Кэррингтон. Они с майором сели за пульт, а Шера рядом. Я поставил кассету в видео, вмонтированное в стенку кабинета, приглушил свет и сел наискосок от Шеры. Запись продолжалась двадцать минут, без перерыва, без звука, как есть. Это было чудовищно. "Поражен ужасом" - странное выражение. Чтобы поразить ужасом, нечто должно ударить вас по тому месту, где вы не забронированы цинизмом. Я, похоже, сразу родился циником; насколько помню, я был поражен ужасом только трижды в жизни. Впервые когда .узнал, в возрасте трех лет, что есть люди, которые могут намеренно мучить котят. Второй раз - в возрасте семнадцати лет, когда увидел, что есть люди, которые действительно могут принять ЛСД и затем издеваться над другими людьми для развлечения. Третий раз, когда закончился "Масса есть действие" и Кэррингтон сказал обычным тоном: "Очень приятно, очень грациозно. Мне понравилось". Тогда, в возрасте сорока пяти лет, я узнал, что есть люди - не дураки, не кретины, но умные люди, которые могут наблюдать танец Шеры Драммон и ничего не увидеть. Мы все, даже самые циничные, всегда питаем какие-то иллюзии. От Шеры это просто как-то отскочило, но я видел, что майор поражен ужасом так же, как и я, и с видимым усилием сохраняет прежнее выражение лица. Вдруг обрадовавшись возможности отвлечься от своего испуга и ужаса, я присмотрелся к нему по-внимательнее, в первый раз спросив себя, что же он, собственно, тут делает. Майор был моих лет, тощий и более потрепанный жизнью, чем я, с серебристым пушком на макушке и крошечными усиками. Я сначала принял его за закадычного, друга Кэррингтона, но три вещи переубедили меня. Что-то не поддающееся определению в его взгляде сказало мне, что он военный с большим боевым опытом. Что-то равно не поддающееся определению в его осанке сказало мне, что он в данный момент выполняет задание. И нечто совершенно определенное в том, как были сжаты его губы, сказало мне, что он относится с отвращением к тому заданию, которое выполняет в данный момент. Когда Кэррингтон вежливым тоном продолжил: "Что вы об этом думаете, майор?", тот задумался на минуту, собираясь с мыслями и подбирая слова. Заговорив, он обратился не к Кэррингтону. - Мисс Драммон, - сказал он тихо, - я майор Вильям Кокс, командир космического корабля "Чемпион", и я считаю за честь познакомиться с вами. Это была наиболее глубоко тронувшая меня вещь из всего, что я когда-либо видел. Шера поблагодарила его самым серьезным образом. - Майор, это Чарльз Армстед. Он сделал запись. Кокс посмотрел на меня с уважением. - Великолепная работа, мистер Армстед. Он протянул руку и я ее пожал. Кэррингтон начал понимать, что у нас троих есть нечто общее, из чего он исключен. - Я рад, что вам понравилось, майор, - сказал он без тени искренности. - Вы сможете сегодня вечером увидеть это по телевизору снова, если не будете заняты на службе. Через некоторое время, надо полагать, в продаже появятся кассеты. А сейчас, я думаю, мы можем перейти к текущему вопросу. Лицо Кокса замкнулось, как будто бы его застегнули на все пуговицы, и стало непроницаемо формальным. - Как вам угодно, сэр. Озадаченный, я начал говорить о том, что казалось мне текущим вопросом. - Я бы хотел, чтобы на этот раз передачей руководил ваш собственный начальник связи, мистер Кэррингтон. Шера и я будем слишком заняты, чтобы... - Мой начальник связи будет руководить трансляцией, Армстед, перебил Кэррингтон, - но я не думаю, что вы будете особенно заняты. Я был как пьяный от усталости и соображал медленно. Он слегка дотронулся до пульта. - Мак-Джилликади, явиться тотчас, - сказал он и отпустил кнопку. Видите ли, Армстед, вы и Шера возвращаетесь на Землю. Немедленно. - Что? - Брюс, ты не можешь! - закричала Шера. - Ты обещал! - Разве? Дорогая, мы прошлой ночью были одни, без свидетелей. Что к лучшему, не правда ли? От гнева я не мог говорить. Вошел Мак-Джилликади. - Привет, Том, - ласково сказал Кэррингтон. - Ты уволен. Ты возвращаешься на Землю немедленно, с мисс Драммон и мистером Армстедом, на корабле майора Кокса. Отбытие через час и не забудьте здесь ничего, что вам дорого. Он перевел взгляд с Мак-Джилликади на меня. - С пульта Тома вы можете проследить любое видео на Скайфэке. С моего пульта можно проследить за пультом Тома. Голос Шеры был низким. - Брюс, только два дня. Черт тебя побери, назови свою цену. Он слегка улыбнулся. - Извини, дорогая. Когда доктору Пэнзелле сообщили о том, что ты упала от изнеможения, он выразился совершенно недвусмысленно. Ни одного дня больше. Живая - ты очевидный плюс имиджу Скайфэка, ты мой подарок миру. А мертвая - ты камень у меня на шее. Я не могу позволить тебе умереть в моих владениях. Я допускал, что ты можешь сопротивляться отъезду, поэтому поговорил с другом из... - он взглянул на Кокса и сделал ударение на следующем слове, - ...высших эшелонов Космической Команды, который был достаточно любезен и прислал майора сюда для того, чтобы сопровождать тебя домой. Ты не находишься под арестом в юридическом смысле слова - но учти, что у тебя нет выбора. Тебе придается нечто вроде охраны. Прощай, Шера. Он потянулся за кипой отчетов на столе, и тут я серьезно удивил сам себя. Я смахнул все со стола, когда, пригнув голову, ударил его прямо в грудь. Кресло было привинчено к столу, поэтому оно внезапно оказалось пустым. Я пришел в себя так быстро, что успел увидеть одно славное зрелище, на которое имел полное право. Знаете, как бывает, когда ударяешь точно по баскетбольному мячу и он отскакивает вверх от пола? Именно это проделала его голова в пониженной гравитации. Затем Кокс поднял меня на ноги и оттащил в дальний конец комнаты. - Не надо, - сказал он мне, и в его голосе, должно быть, прозвучало столько пресловутой "привычки командовать", что это охладило мой пыл. Я стоял, тяжело дыша, пока Кокс помогал Кэррингтону подняться. Мультимиллиардер потрогал расквашенный нос, осмотрел кровь на пальцах и взглянул на меня с неприкрытой ненавистью. - Ты больше никогда не будешь работать в видео, Армстед. Для тебя все кончено. Все. Без-ра-бот-ный, понял? Кокс тронул его за плечо, и Кэррингтон развернулся к нему. - Какого черта тебе надо? - рявкнул он. Кокс улыбнулся. - Кэррингтон, мой покойный отец однажды сказал: "Билл, наживай врагов сознательно, а не случайно". С годами я понял, что это отличный совет, Ты сцикун. - И не вполне умелый, - согласилась Шера. Кэррингтон заморгал. Затем его нелепо широкие плечи затряслись, и он взревел: - Вон, вы все! Сейчас же вон с моей территории! Не сговариваясь, мы подождали, пока скажет свое слово Том. Он не сомневался в своей реплике. - Мистер Кэррингтон, это редкая привилегия и большая честь быть уволенным вами. Я всегда буду думать об этом как о вашей Пирровой победе. Он полупоклонился, и мы ушли; каждый в приподнятом состоянии духа от юношеского чувства триумфа, который продолжался, должно быть, секунд десять.
Чувство падения, которое вы испытываете, впервые попадая в невесомость, самая настоящая правда. Но как только тело приучается обращаться с ней, как с иллюзией, оно быстро проходит. Теперь, в последний раз в невесомости, где-то за полчаса перед тем, как я вернусь в поле земного притяжения, я снова почувствовал, будто падаю. Проваливаюсь в какой-то бездонный гравитационный колодец, куда меня затягивает гулко стучащее сердце, а обрывки мечты, которой следовало бы поддерживать меня в парении, разлетаются во все стороны. "Чемпион" был в три раза больше яхты Кэррингтона, что сначала доставило мне детскую радость, но потом я припомнил, что Кэррингтон вызвал его сюда, не оплачивая ни горючее, ни команду. Часовой в шлюзе отсалютовал, когда мы вошли. Кокс провел нас на корму в отсек, где мы должны были пристегнуться. По дороге он заметил, что я подтягиваюсь только левой рукой, и, когда мы остановились, сказал: - Мистер Армстед, мой покойный отец также говорил мне: "Бей по мягким частям рукой, а по твердым - чем попадется под руку". В остальном я не вижу изъянов в вашей технике. Я бы хотел иметь возможность пожать вашу руку. Я попытался улыбнуться, но улыбки во мне не было. - Я восхищаюсь вашим вкусом в выборе врагов, майор. - Человек не может просить большего. Боюсь, у нас нет времени, чтобы вам осмотрели руку до того, как мы приземлимся. Мы начинаем возвращение в плотные слои атмосферы немедленно. - Не важно. Доставьте Шеру вниз, побыстрее и полегче. Он поклонился Шере, не сказал, как глубоко он... и прочая, пожелал нам всем хорошего путешествия и ушел. Мы пристегнулись к перегрузочным ложам и стали ждать старта. Бравада только подчеркивала долгое и тяжелое для нас молчание, которое сгущало общую печаль и подавленность. Мы не смотрели друг на друга, как будто эта печаль могла достигнуть критической массы. Горе оглушило нас, но я знаю, что в нем было очень немного жалости к себе. Казалось, что прошла уйма времени. Из соседнего отсека слабо доносилась непрестанная болтовня по внутренней связи, но наш видеофон подключен не был. Наконец мы бессвязно заговорили: обсуждали возможную реакцию критики на "Масса есть действие"; решали, стоящее ли занятие анализ; умер ли действительно театр; все, что угодно, кроме планов на будущее. Постепенно темы исчерпались, так что мы опять замолчали. Видимо, скорее всего мы были в шоке. По какой-то причине я вышел из этого состояния первым. - Какого черта они медлят? - раздраженно буркнул я. Том начал было говорить что-то успокаивающее, затем взглянул на часы и воскликнул: - Ты прав! Уже прошло больше часа. Я посмотрел на стенные часы, безнадежно запутался, прежде чем сообразил, что они идут по Гринвичу, а не по Уолл-стрит, и понял, что Том высчитал верно. - Бога ради!- возопил я. - Весь смысл этой проклятой истории был в том, чтобы не подвергать Шеру дольше воздействию невесомости! Я пойду туда. - Чарли, погоди. - Том двумя здоровыми руками освободился от ремней быстрее, чем я. - Проклятие, оставайся тут и остынь. Я пойду и выясню, почему задержка. Он вернулся через несколько минут. Его лицо было растерянно. - Мы никуда не летим. Кокс получил приказ не двигаться с места. - Что? Что ты мелешь, Том? Его голос был очень странным. - Красные светляки. Вообще-то больше даже похожи на пчел. В воздушном шаре. Он просто не мог шутить в такой ситуации, а это означало, что, вне всякого сомнения, у него натуральным образом поехала крыша. А это означало, что я каким-то образом попал в свой любимый кошмарный сон, где все, кроме меня, сходят с ума и начинают надо мной издеваться. Поэтому я, как разъяренный бык, пригнул голову и так рванулся из каюты, что дверь едва успела убраться у меня с дороги. Стало только хуже. Я мчался так быстро, что, когда я добрался до двери, ведущей на мостик, меня могла бы остановить только бетонная стена. Я застиг всех врасплох, в дверях произошла небольшая суматоха, и я ворвался на мостик. И тут я решил, что тоже рехнулся, и это по непонятной причине примирило меня с происходящим. Передняя стена мостика представляла собой один огромный видеоконтур - и как раз настолько не по центру, чтобы вызвать у меня смутное раздражение, на фоне глубокой черноты так же ясно, как огоньки сигарет в темной комнате, действительно роились мириады красных светляков.
Убежденность в нереальности происходящего делала это вполне естественным, но Кокс вернул меня к действительности, проревев: "Прочь с мостика, мистер!" Если бы моя голова работала нормально, меня бы мгновенно сдуло за дверь и в самый дальний угол корабля; но в моем теперешнем состоянии его окрик только встряхнул меня и заставил наконец хоть как-то воспринять эту невероятную ситуацию. Я отряхнулся, как мокрая собака, и повернулся к нему. - Майор, - сказал я отчаянно, - что происходит? Подобно тому, как королю мог бы показаться забавным наглый паж, отказавшийся преклонить колено, так и майору показалось нелепым, что ктото осмелился не подчиниться ему. На этом я выгадал ответ: - Мы столкнулись с чужим разумом, - сухо сказал он. -Я полагаю, что это способные к восприятию плазмоиды. Мне ни разу и в голову не приходило, что таинственный объект, прыгавший лягушкой по Солнечной системе с тех пор, как я впервые попал на Скайфэк, был живым. Я постарался переварить это, затем отказался от своего намерения и вернулся к тому, что было для меня главным. - Плевать мне, будь они даже восемью крошечными северными оленями. Вы должны отправить свою жестянку на Землю немедленно! - Сэр, наш корабль сейчас находится в состоянии боевой готовности. Опасность номер один! В данный момент в Северной Америке всех до единого совершенно не трогает остывающий ужин. Я буду считать себя счастливчиком, если увижу Землю снова. Теперь уходите с мостика. - Но вы не понимаете! Шера как раз на пределе: задержка может ее убить. Вы прибыли сюда, чтобы предотвратить именно это, черт возьми... - Мистер Армстед! Это военный корабль. Мы столкнулись лицом к лицу более чем с пятьюдесятью разумными существами, которые появились поблизости из гиперпространства двадцать минут назад - следовательно, эти существа используют двигатель, не имеющий видимых частей, его принцип действия выше моего понимания. Если это вам поможет, я могу сказать, что вполне сознаю, какой пассажир находится у нас на борту, я знаю, что Шера представляет большую ценность для нашей расы, чем корабль и вся его команда. И если это вас успокоит, могу сказать, что осознание данного факта меня выводит из себя, и вся эта история мне нужна, как собаке пятая нога, но мне проще отрастить у себя на лбу рога, чем покинуть эту орбиту. Теперь вы уберетесь с мостика или вас вынести? Я не мог убраться сам и меня вынесли. Но когда я добрался до своего отсека, Кокс уже подключил наш видеофон к видеоконтуру на мостике. Шера и Том изучали его с увлеченным вниманием. Не зная, чем еще заняться, я сделал то же самое. Том был прав. Они действительно вели себя как пчелы, в их роящейся стремительности движения. Я не мог точно их сосчитать: что-то около пятидесяти. И они действительно находились в воздушном шаре - едва заметной штуковине на грани между прозрачностью и просвечивающей полупрозрачностью. Хотя они двигались резко, как злые красные комары, их путь ограничивался сферой шара - они не покидали его и, казалось, не дотрагивались до внутренней поверхности. Пока я наблюдал, остатки адреналина вымылись из моих почек, но тщетное желание осталось. Я пытался осознать печальный факт, что эти спецэффекты Космической Команды представляли собой нечто, что было важнее Шеры. Это была мысль, которая потрясала основы моего существа, но я не мог ее отвергнуть. У меня в голове звучали два голоса, каждый выкрикивал вопросы во всю глотку, каждый не обращал внимания на вопросы второго. Один кричал: "Дружелюбны ли эти существа? Или враждебны? Используют ли они вообще эти понятия? Велики ли они? Как далеко находятся? Откуда они явились?" Другой голос был менее амбициозным, но таким же громким. Он спрашивал одно и то же, одно и то же: "Сколько еще сможет Шера продержаться в невесомости, не обрекая себя на смерть?" Голос Шеры был полон изумления. - Они... Они танцуют. Я вгляделся. Если в их движении, напоминающем роение мух над отбросами, и был узор, то я не смог его обнаружить. - Мне это кружение кажется беспорядочным. - Чарли, посмотри. Какая бешеная активность, а они совершенно не сталкиваются ни друг с другом, ни со стенами оболочки. Они, должно быть, движутся по орбитам, столь же тщательно отхореографированным, как орбиты электронов. - Разве атомы танцуют? Она странно глянула на меня. - А разве нет, Чарли? - Лазерный луч, - сказал Том. Мы посмотрели на него. - Эти штуки, должно быть, плазмоиды - один из пилотов сказал мне, что они были видны на локаторе дальнего вида. Значит, они представляют собой ионизированный газ - о чем-то подобном говорится в отчетах о НЛО. - Он хихикнул, затем спохватился. - Если бы можно было проникнуть в эту оболочку с помощью лазера, держу пари, что вы вполне могли бы деионизировать их. А оболочка эта, надо полагать, поддерживает их жизнь, каков бы ни был их метаболизм. У меня голова шла кругом. - Значит, мы небеззащитны? - Вы оба говорите, как солдаты, - взорвалась Шера. -Я говорю вам, они танцуют. Танцоры - это не бойцы. - Продолжай, Шера, - рявкнул я. - Даже если эти штуки хотя бы отдаленно напоминают нас, это неверно. Та-ши, карате, кун-фу - все это танцы. - Я кивнул на экран. - Мы знаем об этих одушевленных красных угольках только то, что они путешествуют в межзвездном пространстве. Этого достаточно, чтобы напугать меня. - Чарли, ну посмотри же на них, - воскликнула она. Я посмотрел. Клянусь Богом, они не выглядели угрожающе. И действительно, чем больше я смотрел, тем больше мне казалось, что они движутся в танце, кружась в сумасшедших адажио, слишком быстрых для того, чтобы можно было уследить глазами. Совсем не похоже на обычный танец - это было ближе к тому, что начала делать Шера в "Масса есть действие". Я обнаружил, что мне хочется переключиться на другую камеру для выявления перспективы, и от этого мой мозг начал наконец просыпаться. На поверхность выплыли две идеи. Вторая была необходима для того, чтобы продать Коксу первую. - Как далеко мы, по-твоему, находимся от Скайфэка? - спросил я Тома. Он пожевал губу. - Недалеко. Корабль только сманеврировал, чтобы отойти от станции. Эти чертовы штуки, вероятно, прежде всего и были привлечены Скайфэком что и указывает на их разумность. - Он наморщил лоб. - Может быть, они не пользуются планетами. Я потянулся вперед и включил аудиосеть. - Майор Кокс. - Убирайтесь из сети! - Вы бы не хотели увидеть эти существа поближе? - Мы и так достаточно близко. Прекратите толкать меня под локоть и убирайтесь из сети, или я... - Может, выслушаете меня? У меня четыре передвижные камеры с источниками питания и прожекторами внутри для съемки в космосе, с лучшей разрешающей способностью, чем у ваших видео. Они были установлены для записи следующего танца Шеры. Он сразу переменил тон. - Вы их можете приладить на моем корабле? - Думаю, да. Но мне нужно вернуться на главный пульт на Кольце-1. - Тогда без толку. Я не могу связывать себе руки - что, если мне придется драться или бежать? - Майор, как далеко это отсюда, если отправиться без корабля? Его это несколько ошеломило. - Километра два по прямой. Но вы же - из наземных ползунов. - Я провел в невесомости большую часть этих двух месяцев. Дайте мне переносной радар, и я доползу до Фобоса. - Ммм... Вы штатский - но, черт возьми, мне пригодилось бы видео получше. Даю вам разрешение. А теперь первую идею. - Подождите, еще одно. Шера и Том должны пойти со мной. - Дудки. Это не увеселительная прогулка. - Майор Кокс, Шера должна вернуться в гравитационное поле как можно скорее. Кольцо-1 подойдет. Фактически оно будет идеальным, если мы войдем через "спицу" в центре. Шера сможет спускаться очень медленно и акклиматизируется постепенно, как ныряльщик проходит декомпрессию, только наоборот. Тому придется пойти и остаться с ней - если она потеряет сознание и упадет вниз вдоль трубы, то может сломать ногу даже при 1/6 g. Кроме того, из нас он лучше всех умеет действовать в открытом космосе. Майор обдумал. - Идите. Мы пошли. Обратная дорога на Кольцо-1 была дольше, чем любая из проделанных в открытом космосе Шерой и мной, но под руководством Тома мы прошли ее с минимальным маневрированием. Кольцо, "Чемпион" и чужаки образовали равносторонний треугольник со стороной пять или шесть километров. Видимые нами в перспективе чужаки занимали объем в два раза больший, чем сфера размером с Кольцо-1 - чертовски большой воздушный шар. Светляки не останавливались и не замедляли сумасшедшего кружения, но все же, казалось, следили за нами, добирающимися на Скайфэк через пустоту. Они мне представлялись похожими на биологов, изучающих странные ужимки нового вида. Мы держали передатчики скафандров выключенными, чтобы не создавать помех, и это сделало меня чуть более впечатлительным. Я даже не заметил отсутствия локальной вертикали. Я был слишком занят. Оставив Шеру с Томом, я спустился вниз по трубе, преодолевая по шесть ступенек разом. Кэр-рингтон ждал меня в приемной с двумя шестерками. Было очевидно, что он напуган до идиотизма и пытается скрыть это злостью. - Черт возьми, Армстед, эти проклятые камеры принадлежат мне. - Заткнитесь, Кэррингтон. Если вы дадите эти камеры в руки наилучшего имеющегося специалиста - мне - и если я передам полученные с их помощью данные лучшему стратегическому уму космоса - Коксу, - то есть шанс, что мы спасем вашу вонючую фабрику для вас. И человечество - для всех нас, остальных. Я пошел вперед, и он убрался с дороги. Сработало. Видимо, понял, что не помочь человечеству в опасности - очень плохая реклама.
После двухмесячной практики мне было нетрудно на глазок направить через космос одновременно четыре передвижные камеры. Чужаки проигнорировали их приближение. Бригада техников Скайфэка передавала мои сигналы на "Чемпион", связывала меня с Коксом по аудио. Я окружил шар камерами с противоположной от "Чемпиона" стороны, переключая активную камеру, по командам Кокса. Штаб Космической Команды делал видеозапись, но я не мог слышать их разговоры с Коксом, за что был благодарен. Я давал ему замедленный повтор, крупные планы, несколько изображений на разделенном экране - все, что было в моем распоряжении. Движения отдельных светляков небыли особенно симметричными, но узоры начали повторяться. В замедленной съемке это выглядело так, будто они танцуют. И, хотя я не был уверен, мне казалось, что темп ускоряются. Каким-то образом начало вырисовываться драматическое напряжение их танца. Затем я переключился на камеру, на заднем плане которой был виден Скайфэк, и мое сердце провалилось в вакуум, а я вскрикнул в чисто первобытном ужасе - на полпути между Кольцом-1 и роем чужаков двигалась, приближаясь к ним медленно, но неуклонно, фигура в р-костюме, которая не могла быть никем, кроме как Шерой. После трагической, рассчитанной как-в театре, паузы рядом со мной в дверном проеме, тяжело опираясь на Гарри Штайна, появился Том; его лицо было перекошено от боли. Он стоял на одной ноге, вторая была явно сломана. - Похоже, я все-таки... не смогу давать показательные выступления... в результате... - задыхаясь, сказал он. - Она сказала... "Прости, Том"... я знал, что она собирается броситься на меня... и все равно она меня достала. О проклятие, Чарли, мне так жаль. Он рухнул на свободный стул. Раздался настойчивый голос Кокса: - Какого черта тут происходит? Кто это? Она должна была находиться на нашей частоте. - Шера! - заорал я. - Поворачивай свою задницу обратно. - Не могу, Чарли. - Ее голос был неожиданно громким и очень спокойным. - На полпути вниз по трубе у меня адски заболело в груди. - Мисс Драммон, - вмешался Кокс, - если вы еще немного приблизитесь к чужакам, я вас уничтожу. Она рассмеялась - веселый звук, который заморозил мою кровь. - Чушь собачья, майор. Вы не станете играть лазерным лучом вблизи этих существ. Кроме того, я вам нужна так же сильно, как вам нужен Чарли. - Что вы имеете в виду? - Эти существа общаются с помощью танца. Это их эквивалент речи, сложная разновидность языка знаков. - Вы не можете это знать. - Я это чувствую. Я это знаю. Черт, как еще можно общаться в безвоздушном пространстве? Майор Кокс, я единственный квалифицированный переводчик, который есть в данную минуту у человечества. А теперь не будете ли вы так любезны заткнуться, чтобы я могла попытаться выучить их язык? - У меня нет полномочий, чтобы... Тут я сказал нечто неожиданное даже для себя. Мне следовало умолять Шеру вернуться, заговорить ее или даже рвануться за р-костюмом и притащить ее обратно. Вместо этого я сказал: - Она права. Заткнитесь, Кокс. - Но... - Черт вас побери, не тратьте впустую ее последнюю попытку! Он заткнулся. Пэнзелла вошел, вкатил Тому обезболивающее, вправил лодыжку прямо здесь, в каюте, но я ничего не замечал. Больше часа я наблюдал за Шерой, изучающей чужаков. Я сам следил за ними, молча, в предельном отчаянии, но даже под страхом смертной казни я не смог бы расшифровать их танец. Я напрягал ум, пытаясь высосать смысл из их сумасшедшей карусели, но тщетно. Лучшее, что я мог сделать, чтобы помочь Шере, - это заснять все происходящее для гипотетических потомков. Несколько раз она тихо вскрикивала, и я страстно желал откликнуться в ответ, но не делал этого. Потом она использовала свои реактивные двигатели, чтобы ближе подобраться к кружащимся чужакам, и зависла там на долгое время. Наконец в наушниках прорезался ее голос. Хриплый и невнятный поначалу, как будто бы она говорила во сне. - Боже, Чарли. Странно. Так странно. Я начинаю понимать. - Что? - Каждый раз, когда я улавливаю часть их танца, это... сближает нас. Не телепатия, как мы ее понимаем. Я просто... лучше их узнаю... А может, это и есть настоящая телепатия, трудно сказать. Танцуя то, что они чувствуют, они дают танцу достаточно напряженности, чтобы я поняла. Я понимаю примерно одну их идею из трех. Чем ближе, тем это сильнее. Тон Кокса был мягким, но непреклонным. - Что вы поняли, Шера? - Что Том и Чарли были правы. Они воинственные. По крайней мере в них есть оттенок чего-то вызывающего - убежденность в собственном превосходстве. Их танец - это вызов. И скажите Тому, что, по-моему, они все-таки используют планеты. - Что? - Я думаю, что на некоторой стадии своего развития они телесны, привязаны к планете. Затем, достигнув зрелости, они... превращаются в этих светляков, подобно тому, как гусеницы становятся бабочками, - и выходят в космос. - Зачем? - вопрос со стороны Кокса. - Чтобы найти планету для размножения. Они хотят Землю. Молчание продолжалось, вероятно, секунд десять. Затем Кокс заговорил спокойно. - Задний ход, Шера. Посмотрим, что с ними сделают лазеры. - Нет! - закричала она так громко, что даже первоклассный динамик дал искажения. - Шера, как Чарли сказал мне, вы не только невосстановимы, вы со всех практических точек зрения уже исчерпали свои возможности. - Нет! - на этот раз закричал я. - Майор, - настойчиво сказала Шера, - это не выход. Поверьте мне, они могут увернуться или выдержать все, чем вы или Земля швырнете в них. Я это знаю. - Тысяча проклятий, женщина, - сказал Кокс. - Что вы от меня хотите? Чтобы они выстрелили первыми? Сейчас в пути находятся корабли четырех стран, но они не будут... - Майор, подождите. Дайте мне время. Он начал было ругаться, затем прекратил. - Сколько вам нужно? Она не ответила прямо. - Если только эта телепатия работает в обратном направлении... надо попробовать. Я для них не более чужая, чем они для меня. Возможно, даже в меньшей степени - я так понимаю, что они здесь уже бывали. Чарли? - Да. - Это шанс. Я знал. Я понял это, как только увидел ее на своем мониторе в открытом космосе. И я догадался, что ей нужно сейчас, по слабому дрожанию ее голоса. Это было все, что я имел, и я был только рад, что могу дать ей это. Чрезвычайно натуральным веселым голосом я сказал ей: "Чтоб тебе ногу сломать, крошка!", и отключил микрофон, чтобы она не услышала мое всхлипывание. И она начала танец. Первые движения были медленными, незначительными, как упражнение для одного пальца, чтобы установить словарь жестов, которые эти существа смогут понять. "Видите ли вы, - казалось, спрашивала она, - что вот это движение выражает стремление, сильное желание? Видите ли вы, что вот это - презрительный отказ, вот это - развертывание, открытие планов, а это постепенный уход энергии. Чувствуете ли вы двойственность в том, как я искажаю этот арабеск, возможно ли таким образом разрешить напряжение?" Похоже, Шера была права в том, что они имели бесконечно больше, чем мы, опыта общения с цивилизациями, в корне отличающимися от их культуры, поскольку они были великолепными лингвистами движения. Позднее мне пришло в голову, что, вероятно, они выбрали движение для общения именно из-за его универсальности. Человек танцевал еще до того, как заговорил. Во всяком случае, по мере нарастания танца Шеры их собственный ощутимо замедлял скорость и интенсивность, до тех пор, пока они неподвижно не зависли в космосе, наблюдая за ней. Вскоре после этого Шера, должно быть, решила, что она достаточно определила свои термины, по крайней мере достаточно хорошо для общения на пиджине - поскольку теперь она начала танцевать всерьез. До этого она использовала только собственные мышцы и перемещающуюся массу своих конечностей. Теперь она добавила реактивные двигатели, по одному и в комбинации, кружась на месте и перемещаясь в пространстве. Ее танец стал настоящим: больше, чем набор движений; нечто, имеющее духовность и значение. Без сомнения, это был "Звездный танец", такой, каким она его готовила, каким она всегда хотела его показать. То, что в ее танце нашлось нечто понятное совершенно чужим существам, вовсе не было совпадением: танец Шеры был облеченным в плоть духовным сообщением величайшей артистки нашего времени; его текст был рассчитан и на Бога. Прожектора камеры высекали серебро из ее р-костюма, золото из двухкислородных баллонов у нее на плечах. Перемещаясь на черном фоне космоса, она ткала сложный рисунок танца - легкое движение, которое, казалось, каким-то образом оставляло за собой эхо. И значение этих небрежных прыжков и кружений становилось ясным, и в горле у меня пересохло, а зубы сжались. Ее танец говорил не больше и не меньше, как о трагедии быть живым существом, о трагедии быть человеком. Он откровенно и красноречиво рассказывал об отчаянии. Он говорил о жестокой иронии бесконечных устремлений, впряженных в одну упряжку с ограниченными возможностями, о вечной надежде, заключенной в эфемерный жизненный срок, о попытке вырваться из неумолимо предопределенного будущего. Он рассказывал о страхе, о голоде и, самое главное, о непреходящем одиночестве и чужеродности человека в мире. Глазами человека он описывал вселенную: враждебное воплощение энтропии, в которое мы все заброшены поодиночке, где наше естество не может прикоснуться к другому сознанию иначе, как опосредованно, по доверенности. Он говорил о слепом извращении, которое заставляет человека настоятельно стремиться к познанию, которое тут же оборачивается печалью. И он говорил о глупом, ужасном парадоксе, по которому человек все время пытается познать самого себя, но так никогда и не может это сделать. Он рассказывал о Шере и ее жизни. Снова и снова возникала надежда только для того, чтобы исчезнуть в беспорядке и разрушении. Снова и снова каскады энергии стремились к созиданию и находили только гибель. Неожиданно Шера прочертила узор, который показался мне знакомым. Через несколько мгновений я узнал его: она обобщила завершающее движение из "Масса есть действие" - не повторила, но сыграла заново, отразила как эхо, и три вопроса приобрели особенную остроту в этом новом контексте. И, как и раньше, танец завершился безжалостным сжатием, предельным обращением внутрь всех энергий. Ее тело стало покинутым, заброшенным, дрейфующим в космосе, сущность ее бытия ушла в ее центр, стала невидимой. Неподвижные чужаки в первый раз зашевелились. И внезапно она взорвалась, распрямилась из сжатого состояния, но не так, как разворачивает витки пружина, а как цветок вырывается из семени. Сила освобождения стремительно швырнула ее через пустоту, как если бы она была отброшена, подобно чайке в урагане, галактическими ветрами. Ее душа, казалось, прошла сквозь пространство и время, вовлекая ее тело в новый танец. И новый танец сказал: "Вот что значит быть человеком: видеть тщетность всех попыток существования, бесплодность всех стремлений - но действовать и стремиться. Вот что значит быть человеком: всегда тянуться к тому, что вне пределов твоей досягаемости. Вот что значит быть человеком: рвануться к вечности и погибнуть в полете. Вот что значит быть человеком: постоянно задавать вопросы, на которые нет ответа, в надежде, что каким-то образом приблизишь день, когда на них ответят. Вот что значит быть человеком: бороться, когда провал неизбежен". "Вот что значит быть человеком: упорствовать". Все это было сказано в парящих сериях циклических движений, которые несли разворачивающееся величие великой симфонии в таких же уникально отличающихся друг от друга, как снежинки, и таких же похожих образах. И ее новый танец смеялся, издеваясь над завтрашним днем, над днем вчерашним, а более всего над сегодняшним. "Ибо вот что значит быть человеком: смеяться над тем, что другие назвали бы трагедией". Чужаки, казалось, отпрянули от неистовой энергии, пораженные, испытывающие благоговение и, возможно, слегка напуганные неукротимым духом Шеры. Они, похоже, ждали, что ее танец угаснет, что она исчерпает силы. В моем динамике прозвучал ее смех, когда она удвоила свои усилия, превратилась в веретено, в кружащийся фейерверк. Она изменила направление своего танца, начала танцевать вокруг них, в пиротехнических брызгах движения все приближаясь и приближаясь к неосязаемой оболочке шара. Они шарахнулись от нее, сбились в кучу в центре оболочки - скорее не испуганные, а пораженные. "Вот, - сказало ее тело, - что значит быть человеком. Совершить харакири с улыбкой, если это необходимо". И перед этим трагическим заверением чужаки сдались. Без предупреждения и они и шар растворились, исчезли, перенеслись куда-то в иное место.
Я знал, что Кокс и Том в тот момент существовали, потому что видел их потом. И это значит, что они, вероятно, разговаривали и действовали в моем присутствии, но тогда я их не видел и не слышал. Ничего, кроме Шеры, для меня не существовало. Я выкрикнул ее имя, и она приблизилась к включенной камере, так что я различил ее лицо за пластиковым колпаком ркостюма. - Может, мы и крошечные, Чарли, - выдохнула она, хватая ртом воздух, - но, клянусь Господом Богом, мы сильны. - Шера, возвращайся немедленно. - Ты же знаешь, что я не могу. - Кэррингтону теперь придется обеспечить тебе место для жизни в невесомости, - Жизнь узницы? Зачем? Чтобы танцевать? Чарли, мне больше нечего сказать. - Тогда я сейчас выйду наружу. - Не глупи. Для чего? Обнять р-костюм? Нежно стукнуться шлемами в последний раз? К черту! Это представление было хорошим поводом ухода со сцены, давай не будем его портить. - Шера! - Я совершенно сломался, просто потерял сам себя и начал мучительно всхлипывать. - Послушай, Чарли, - сказала она мягко, но с такой настойчивостью, что пробилась даже сквозь мое отчаяние. - Послушай, потому что у меня немного времени. Я могу кое-что дать тебе. Я надеялась, что ты сам это обнаружишь, но... ты слушаешь? - Д-да. - Чарли, когда-нибудь танец в невесомости станет вдруг жутко популярным. Я открыла дверь. Но ты же знаешь, что такое внезапный интерес - если быстро не раскрутить дело, все пойдет насмарку. Я оставляю это в твоих руках. - Что... О чем ты говоришь? - О тебе, Чарли. Ты будешь танцевать снова. Кислородное голодание, подумал я. Но у нее еще не может быть так мало воздуха. - О'кей. Ну конечно. - Ради Бога, перестань меня успокаивать. Я в норме и говорю тебе, как оно есть. Ты бы и сам это увидел, если бы не был так чертовски туп. Разве ты не понимаешь? В невесомости твоя нога в полном порядке! У меня отвисла челюсть. - Ты меня слышишь, Чарли? Ты можешь снова танцевать. - Нет, - сказал я и стал искать причину, почему нет. -Я... ты не можешь... это... проклятие, нога недостаточно здорова для работы внутри станции. - Забудь о ноге! Работа внутри станции в два раза легче, чем то, что ты делаешь сейчас. Вспомни, как ты расквасил нос Кэррингтону. Чарли, когда ты перепрыгнул через пульт, ты оттолкнулся правой ногой! Я какое-то время булькал, а потом заткнулся. - Это все, Чарли. Мой прощальный подарок. Ты знаешь, что я никогда не была влюблена в тебя... но ты должен знать, что я всегда тебя любила. И до сих пор люблю. - Я люблю тебя, Шера. - Прощай, Чарли. Сделай все как надо. Четыре реактивных двигателя включились одновременно. Я наблюдал, как она удаляется. Через некоторое время после того, как она стала далекой точкой в пространстве, возникло длинное золотистое пламя, взметнувшееся, как арка, на фоне звезд, а затем полыхнувшее снова, когда взорвались кислородные баллоны.
ЗВЕЗДНЫЕ ТАНЦОРЫ
Полет из Вашингтона был ужасен. Интересно, как вообще может укачать человека, который столько времени проработал в невесомости? Хуже всего, в то утро я проснулся с гнусной простудой, которая цеплялась ко мне каждый раз, когда я возвращался на Землю. К тому же я провел весь полет, предвкушая режущую боль, которая пронзит мои уши в момент приземления. На всякий случай мне пришлось отказаться также и от предложенных выпивки и еды. Я даже не был подавлен. Слишком многое случилось со мной за последние несколько недель. Я был выжат, опустошен, ну какой-то вроде... сторонний наблюдатель, отрешенно взирающий на то, как автопилот руководит моими передвижениями. Хорошо еще, что все это происходило в знакомом месте; кстати сказать, непонятно, почему я, когда-то невообразимо давно, тысячу лет назад, ни разу не ощутил себя в Торонто дома? Конечно, пока я проходил таможенный досмотр, набежали репортеры, но их было намного меньше, чем в первый раз. Однажды в детстве я провел лето, подрабатывая в психушке, и заметил интересную вещь. Любой человек (не важно, насколько он решителен и настойчив) в конце концов перестает надоедать тебе и уходит, если ты его последовательно и упорно игнорируешь. Я так упорно применял свой метод в течение последних трех недель, что об этом разошлись слухи. Теперь только самые продувные бестии из репортерской братии пытались совать мне микрофоны под нос. Наконец передо мной обнаружилось такси, и я в него влез. Таксисты в Торонто народ надежный, слава Богу, можно быть уверенным, что они никого не узнают. Теперь я был "свободен". Возвращение в студию ТДТ вызвало у меня сильный приступ deja vu, достаточно сильный, чтобы почти пробить мою задубелую душу. Однажды, несколько геологических эпох тому назад, я работал здесь на протяжении трех лет, а потом и еще немного. Однажды в этом здании я впервые увидел танец Шеры Драммон. Я замкнул круг. Я ничего не чувствовал. Как всегда, конечно, за исключением своей проклятой ноги. После целой жизни, проведенной в невесомости, она болела гораздо больше, чем я помнил, больше, чем в те невообразимо давние дни, когда она была только что повреждена. Я вынужден был дважды останавливаться, пока поднимался вверх по лестнице, и совершенно взмок, когда поднялся. (Хотел бы я знать, почему танцевальные студии всегда расположены как минимум на втором этаже? Неужели никто никогда не пробовав арендовать такое же помещение на первом?) Я ждал на площадке, восстанавливая дыхание до тех пор, пока не решил, что на мое лицо вернулись краски, а потом, для гарантии, и еще несколько секунд. Я знал, что должен сейчас испытывать волнение, но ничего не чувствовал. Я распахнул дверь и deja vu снова охватило меня. Норри была на противоположной стороне все той же старой знакомой комнаты, и так же, как прежде, она преподавала движение группе студентов. Это могли бы быть те же самые студенты. Только Шера отсутствовала. Теперь Шера будет отсутствовать всегда. Шера стала пылью, обычной пылью, рассеянной в верхних слоях атмосферы, развеянной на таком большом участке, на каком обычно никогда не бывает развеян прах. Она была кремирована на самой верхушке атмосферы, кремирована самой атмосферой. Но ее старшая сестра выглядела даже слишком живой. Когда я вошел, она была в разгаре демонстрации сложной серии замираний на цыпочках, и у меня только-только хватило времени, чтобы проникнуться впечатлением от ее блестящей кожи, здорового пота и превосходного тонуса мышц, прежде чем она заметила меня. Она замерла, как стол-кадр, и самым натуральным образом рухнула от напряжения. Ее тело автоматически собралось и выполнило падение. Из этого движения она молниеносно рванулась ко мне, плача и ругаясь на бегу, протянув ко мне руки. Я едва успел опереться на здоровую ногу, прежде чем она обрушилась на меня. Потом мы качались в объятиях друг друга, как подвыпившие гиганты, и она ругалась, как матрос, и плакала, повторяя мое имя. Мы обнимались бесконечно долго, прежде чем я осознал, что держу ее на руках и мои плечи вопят от боли почти так же, как нога. "Шесть месяцев тому назад это вряд ли бы меня согнуло", - смутно подумал я и поставил ее на ноги. - С тобой все в порядке, с тобой все в порядке, с тобой?.. - повторяла она. Я отодвинулся и постарался усмехнуться. - Моя нога убивает меня. И я думаю, что подхватил грипп. - Черт тебя подери, Чарли, не смей меня неправильно понимать! С тобой все в порядке? Ее пальцы вцепились мне в шею, как будто она собралась на мне повиснуть. Мои руки опустились на ее талию, и я посмотрел ей в глаза, серьезно, без улыбки. Ирония, защищавшая меня, исчезла и я перестал чувствовать себя сторонним наблюдателем. Мой кокон был прорван, в ушах шумело и я чувствовал даже движение воздуха на моей коже. Впервые я задал себе вопрос, для чего именно я пришел сюда, и отчасти понял это. - Норри, - сказал я просто, - я в норме. В некоторых отношениях, думаю, я сейчас в лучшей форме, чем в последние двадцать лет... Вторая фраза у меня вырвалась сама собой, но я знал, когда ее говорил, что так оно и есть. Норри прочла правду в моих глазах и каким-то образом умудрилась расслабиться, не ослабив объятий. - О, слава Богу, - всхлипнула она и притянула меня ближе. Через некоторое время ее всхлипывания стали слабее, и она сказала почти сердито, тихим-тихим голоском: - Я тебе чуть шею не свернула. Мы оба заулыбались, как идиоты, и громко рассмеялись. Мы так смеялись, что разжали объятия, и тут Норри вдруг сказала "Ой!", густо покраснела и обернулась к своему классу. Похоже, мы занимали единственную часть комнаты, которая совершенно не заслуживала внимания. Они все знали. Они смотрели телевизор, они читали газеты. Когда мы обернулись к ним, одна из студенток заняла место преподавателя. - Внимание, - сказала она, - давайте начнем все сначала, и раз-дватри... И вся группа возобновила работу. Новая руководительница не встречалась с Норри взглядом, отказываясь принять благодарность, которую выражал взгляд Норри, или хотя бы просто признать существование этой благодарности - но, танцуя, мягко улыбалась каким-то своим мыслям. Норри опять повернулась ко мне. - Мне придется измениться. - Немного, надеюсь? Она опять улыбнулась и исчезла. Щеки мои чесались, и когда я их машинально потер, то обнаружил, что они влажны от слез.
Полдень в городе нас обоих удивил и потряс. Новые цвета, казалось, выплескивались на улицу и растекались повсюду в празднестве осени. Это был один из тех октябрьских дней, о которых, во всяком случае в Торонто, можно сказать либо "Уже прохладно", либо "Все еще тепло", и с тобой все равно согласятся. Мы шли поэтому дню вместе, держась за руки, разговаривая лишь изредка и только взглядами. Моя замороченная голова начала проясняться, а нога болела меньше. "Ле Мэнтнан" тогда еще был на месте, но выглядел развалиной - дальше некуда. Толстяк Хэмфри заметил нас из кухонного окна, когда мы входили, и поспешил поприветствовать нас. Он был самым толстым счастливчиком и самым счастливым толстяком, которого я когда-либо видел. Мне удавалось встречать его в феврале на улице в одной рубашке. Ходили слухи, что однажды неудачливый грабитель три раза стукнул его - без малейшего эффекта. Толстяк выскочил через вращающуюся дверь и бросился к нам, как гора с улыбкой на вершине. - Мистер Армстед, мисс Драммон! Добро пожаловать! - Привет, Толстяк, - сказал я, снимая маску с фильтрами. - Благослови Господь твою физиономию. Приличный стол накроешь? - Самый приличный стол стоит у меня в подвале. Сейчас вытащу его на свет божий. - Нет, нет, я вовсе не хочу засветить твое убожество. - Не умеешь вести себя по-светски, веди хоть по-божески, - насмешливо заметила Норри. Когда Толстяк Хэмфри начинает хохотать, вы чувствуете себя как при землетрясении в канадских Скалистых горах. - Как хорошо видеть вас снова, как хорошо видеть вас обоих. Вас так долго не было тут, мистер Армстед. - Поговорим обо всем потом, Толстяк, ладно? - Верное дело. Ну-ка посмотрим: похоже, вам нужно около фунта филейной части, некоторое количество печеной картошки, итальянский горох с чесноком и ведро молока. Мисс Драммон, для вас я вычислил салат из тунца на пшеничном тосте, нарезанные помидоры и стакан снятого молока. Салата много. Верно? Мы оба расхохотались. - Верно, как всегда. Зачем вы вообще печатаете меню? - Вы мне не поверите, но есть такой закон. Не хотите ли, чтобы вам поджарили вон тот бифштекс? - Ха, это будет классно, - согласился я и взял у Норри пальто и маску с фильтрами. Толстяк Хэмфри взвыл и, ударив себя по могучему бедру, отобрал мое барахло, пока я вещал Норрино. - Мне вас не хватало, мистер Армстед. Ни один из этих индюков ни хрена не понимает. Сюда - пожалуйста. Он провел нас к маленькому столику в глубине, и когда я устроился, то понял, что это был тот же самый столик, за которым Норри, Шера и я сидели так давно. Мне это не причинило боли: я чувствовал, что все правильно. Толстяк Хэмфри набил нам косячок с травкой из собственных запасов и оставил коробочку и пакетик "Драме" на столе. - Курите в кайф, - сказал он и вернулся на кухню, при этом его могучая задница напоминала таранящие друг друга дирижабли. Я не курил много недель, и при первой затяжке в голове у меня зашумело. Норрины пальцы встретились с моими, когда мы передавали самокрутку, и их касание было теплым и электризующим. Лицо разгорелось и набрякло, из носа у меня потекло. Мы затягивались, передавая друг другу сигарету, и докурили ее раньше, чем произнесли хоть слово. Я прекрасно сознавал, как глупо, должно быть, выгляжу, но был слишком оживлен, чтобы меня это мучило. Я постарался мысленно прокрутить все, что нужно сказать, и все, что нужно спросить; но постоянно засматривался в теплые карие глаза Норри и терялся там. Свечи зажгли отблески в ее зрачках и на ее каштановых волосах. Я пошарил в голове и не нашел нужных слов. - Ну, вот так вот оно, - получилось у меня. Норри слегка улыбнулась. - Ни фига себе ты простыл. - Мой нос забился через двадцать часов после того, как я приземлился. Боюсь, я не был ему достаточно признателен, а следовало бы. Ты имеешь хоть какое-то представление о том, как ужасно воняет эта планета? - Мне казалось, что замкнутая система воняет больше. Я покачал головой. - У космоса есть запах, я имею в виду космические станции. И р-костюм может основательно протухнуть. Но Земля - это духовка с вонью, которая так и шибает в нос. Она рассудительно кивнула. - Никаких дымовых труб в космосе. - Никаких мусорных свалок. - Никаких сточных вод. - Никакого навоза. - Как она умерла, Чарли? Уфф. - Величественно. - Я читаю газеты. Я, правда, знаю, что это ерунда, и... и ты был там. - Ага. Я рассказывал эту историю за последние три недели больше сотни раз ноя ни разу не рассказал ее другу и понял, что мне это нужно. И Норри, конечно, заслуживала того, чтобы знать, как умерла ее сестра. Так что я рассказал ей о появлении чужаков, о догадке Шеры, что их общение происходит на языке танца, о ее мгновенном решении им ответить. Я рассказал ей, как Шера почувствовала, что эти существа враждебны, агрессивны, полны решимости использовать нашу планету как место для размножения. И я рассказал ей, как только смог, о "Звездном танце". - Она изгнала их своим танцем за пределы Солнечной системы, Норри. Она показала все, что было в ее душе - а в ней были все мы. Она своим танцем открыла им, что есть ее душа и что есть человек, и они до смешного напугались. Они не боялись военных лазеров, но она устрашила их так, что они вернулись в глубокий космос. О, они вернутся когда-нибудь - я не знаю почему, но чувствую это всеми печенками. Возможно, не при нашей жизни. Шера рассказала им, что значит быть человеком. Она дала им "Звездный танец". Норри долго молчала, а потом кивнула. - Угу. - Ее лицо внезапно передернулось. - Но почему ей пришлось умереть, Чарли? - Она завершила свой путь, дорогая, - сказал я и взял ее руку. - К этому времени она полностью привыкла к невесомости, а это - дорога с односторонним движением. Она никогда не смогла бы теперь вернуться ни на Землю, ни даже к одной шестой g в Скайфэке. О, она могла бы жить в невесомости. Но в невесомости реем владеет Кэррингтон - всем, кроме военных железяк, - а у нее не было больше причины принимать что-либо от него. Она сделала свой "Звездный танец", я записал его на пленку, и для Шеры все было кончено. - Кэррингтон, - сказала Норри, и ее пальцы яростно стиснули мою руку. - Где он теперь? - Я только сегодня утром сам это выяснил. Он попробовал захватить все фильмы и все деньги для "Скайфэк инкорпорейтед", то есть для себя. Но он пренебрег заключением контракта с Шерой, а Том Мак-Джилликади обнаружил спрятанную голограмму завещания в ее работах. Она оставила все нам с тобой пополам. Так что Кэррингтон попробовал было подкупить стажера-судью, но выбрал не того. Это попало бы сегодня в новости. Он не смог вынести саму мысль о приговоре к заключению даже на короткий срок при одном g. Я думаю, он в конце концов убедил себя, что действительно любил Шеру, так как попытался скопировать ее смерть. Ему не удалось. Он ничего не знал о том, как покидать вращающееся Кольцо, и слишком поздно отцепился. Самая типичная ошибка новичка. Норри удивленно посмотрела на меня. - Вместо того, чтобы сгореть над Землей метеоритом, как она, он полетел куда-то в направлении Бетельгейзе. Я думаю, что это уже передали в новостях. - Я взглянул на часы. - Собственно говоря, по моим оценкам, у него прямо сейчас кончается воздух. Если только у него хватило силы воли подождать. Норри улыбнулась, и пальцы разжались. - Это интересно представить, - промурлыкала она. Если вас возьмут в плен, постарайтесь, чтобы вас не отдали женщинам. Тут прибыл салат. "Тысяча островов" для Норри и французский для меня, как раз то, что мы бы заказали, если б хорошенько подумали. Порции были неравные, и в каждой было ровно столько, сколько каждому хотелось съесть. Не знаю, как Толстяку Хэмфри это удается. В какой момент опыт становится телепатией? Мы болтали во время еды, но ничего серьезного не обсуждали. Кухня Толстяка Хэмфри требовала уважительного внимания. Главное блюдо прибыло, как только мы закончили салат, а в тот момент, когда мы почувствовали, что наелись, тарелки оказались пусты и кофе достаточно охладился, чтобы пить. Кусочки свежего абрикосового пирога принесли прямо из духовки, и мы отдали им должное. Налили еще кофе. Я принял псевдо-эфедрин от насморка. Беседа мало-помалу возобновилась. У Норри оставался только один вопрос, который она могла бы мне задать, так что я спросил ее первым: - Ну, и что происходит с тобой, Норри? Она скорчила гримасу. - Ничего особенного. "Вот тебе и ответик. Давай, настаивай". - Норри, в тот день, когда в твоей жизни не станет происходить ничего особенного, в Оттаве придет к власти честное правительство. Мне говорили, будто ты однажды простояла на одном месте больше часа - но тип, который болтал об этом, был знаменитый лжец. Выкладывай, ты же знаешь, что я вообще был не в курсе дела все это время. Она нахмурилась, и это послужило для меня стартовым сигналом. Я бешено размышлял с тех самых пор, как вышел из своей тупой заторможенности в объятиях Норри в ее студии, и уже во многом разобрался. Но зрелище того, как она нахмурилась, завершило процесс; мгновенно вся путаница в моем подсознании с почти слышимым щелчком обрела форму. Так бывает, вы знаете. Вспышка озарения. На середине предложения, за микросекунду, вы совершаете квантовый прыжок в понимание. Вы смотрите назад на двадцать лет слепой тупости без содрогания и воспринимаете непосредственное будущее в подробностях. Позже вы будете этим восхищаться, но в тот момент воспринимаете все, как должное. Сицилийцы определяют этот феномен, как "гром среди ясного неба". Говорят, что он приносит глубокую невозмутимость и сосредоточенность. Меня это заставило рассмеяться. - Что тут забавного? - Не знаю, смогу ли я объяснить, крошка. По-моему, я только что догадался, как это получается у Толстяка Хэмфри. - Ну? - Расскажу позже. Ты говорила... Она вновь нахмурилась. - В основном я не говорила. Рассказать, что со мной происходит, в двадцати пяти словах или меньше? Я сама себя довольно долго об этом не спрашивала. Возможно, слишком долго. - Она глотнула кофе. - Ладно. Ты знаешь тот коммерческий альбом Джона Кернера, тот последний, что он выпустил? "Бегом прыгая стоя спокойно"? Это я и делала, наверное. Я потратила много энергии, делая вещи, которые казались мне нормальными, но я не удовлетворена. Я... Я почти заскучала. Она совсем запуталась, и я решил сыграть роль адвоката дьявола. - Но ты сейчас там, где всегда хотела быть, - сказал я и начал сворачивать сигарету. Она состроила гримасу. - Может, в этом и беда. Возможно, мечта всей жизни не должна быть достигнута - ибо что ты будешь делать потом? Ты помнишь фильм Кернера? - Да. "Звук сна". Картина что надо. - Помнишь, что там сказано о смысле жизни? - Конечно. "Делайте следующее дело". - Я подкрепил слово действием, скрутил сигарету, заклеил ее языком, а затем закурил. - Всегда думал, что это был отличный совет. Он мне помог преодолеть несколько по-настоящему крутых моментов. Она затянулась, задержала дым и выдохнула перед ответом. - Я готова делать следующее дело, но в чем оно? Я была в турне с группой, я солировала в Нью-Йорке, я занималась хореографией, я руководила всей этой чертовой школой, а теперь я - художественный директор. Я получила полную независимость; могу даже снова обучать класс, если захочу. Каждый год, начиная с этого момента и до тех пор, пока не замерзнет ад, в репертуар ТДТ будет включаться что-нибудь из моих вещей, и у меня всегда будут прекрасные партнеры. Я осуществляла свои детские мечты всю жизнь, Чарли, и вот дошла до того предела, дальше которого в детстве не думала! Я не знаю, что такое "следующее дело". Мне нужна новая мечта. Она затянулась снова, передала сигарету мне. Я заговорщически уставился на тлеющий косячок, и он мне подмигнул. - Никаких намеков? Общих направлений хотя бы? Она осторожно выдохнула и заговорила, глядя на свои руки. - Я думала, что могла бы попробовать работать с одной из тех компанийкоммун, где каждый занимается хореографией одного фрагмента. Мне бы хотелось поработать с "коллективным разумом". Но здесь нет никого, с кем можно было бы начать это дело, а единственная коммуна такого рода, которая меня бы устроила, находится в Нью-Пилоболусе - для этого мне пришлось бы переехать в Америку. - Забудь это. - О черт, да. Я... Чарли, я не знаю, я даже думала бросить все это, поехать на остров принца Эдуарда и заняться фермерством. Я всегда допускала такое, но решиться так и не смогла. Шера оставила место в хорошем состоянии, я могла бы... ох, это все бред. Я совсем не хочу заниматься фермой. Я просто хочу хоть что-нибудь новое. Что-нибудь другое. Территорию, которой нет на карте, что-то вроде... Чарли Армстед, какого черта ты улыбаешься? - Да это просто магия какая-то. - Что? - Слушай. Ты слышишь их там наверху? - Слышу кого? - Нужно бы сказать Хэмфри. Должно быть, у него вся крыша завалена дерьмом северных оленей. - Чарли! - Не бойся, девочка, можешь подергать меня за бакенбарды, они самые настоящие. Садись мне на колени и говори, чего хочешь. Хо-хо-хо. Выбери число от одного до двух. Теперь она хихикала; она не знала почему, но хихикала. - Чарли... - Выбирай число от одного до двух. - Два. - Это очень хорошее число. Очень хорошее. Ты только что выиграла одну прекрасную новенькую, с иголочки мечту, со всеми сопутствующими аксессуарами и без никаких гарантий. В магазине такого не купишь. Очень хорошее число. Как скоро ты можешь покинуть город? - Покинуть город! Чарли... - Ее глаза засверкали. - Ты что же, хочешь сказать... - Как тебе понравится половинная доля в большом объеме вакуума, крошка? Я получил огромное количество "ничего", "пустоты", или по крайней мере право ее использовать, и приглашаю тебя разделить со мной все, если ты не против. И кто-то, кроме нас, еще смеет говорить, что взобрался на самую верхушку! Хихиканье прекратилось. - Чарли, ты ведь не хочешь сказать то, что, мне кажется, ты... - Я предлагаю тебе обыкновенное партнерство в компании-коммуне настоящей компании-коммуне. Это значит, что нам всем придется жить вместе, по крайней мере в течение первого сезона. Огромные площади владений, но небольшая нехватка жилья поначалу. Мы развернемся постепенно. Наш проект называется - невесомость. Она перегнулась через стол, попала одним локтем в свой кофе, а другим в абрикосовый пирог, схватила меня за воротник свитера и встряхнула. - Не мели ерунды, говори прямо, черт подери. - Я так и делаю, дорогая. Я предлагаю создать компанию хореографов, настоящую коммуну. Иначе нельзя. Члены компании будут жить вместе, поровну делить доходы, а все расходы я беру на себя ради идеи, черт подери. Ах да, мы ведь богаты, я тебе сказал? Будем богаты, во всяком случае. - Чарли... - Я говорю прямо. Я основываю компанию. И школу. Я предлагаю тебе половину акций и работу круглый год, полный рабочий день, все абсолютно серьезно, и ты мне нужна, чтобы начать прямо сейчас. Норри, я хочу, чтобы ты танцевала в невесомости. Ее лицо побледнело. - Как? - Я хочу построить студию на орбите и основать компанию. Работать будем так: три месяца занятий на Земле - отбор на конкурсной основе, выпускники попадают на орбиту и занимаются там еще три месяца. Следующие три месяца мы записываем на пленку работы самых лучших танцоров. К тому времени мы пробудем при низком тяготении или вообще в невесомости достаточно долго, наши тела начнут отвыкать от тяжести, поэтому мы три месяца отпуска проводим на Земле, после чего начинаем процесс по новой. Можно использовать отпуск для раскапывания и вербовки новых талантов. Это будет действительно интересно, Норри. Мы будем делать историю и деньги одновременно. - Как, Чарли? Где ты собираешься получить поддержку для всего этого? Кэррингтон мертв, и я не буду работать для его компаньонов. Кто еще, кроме Скайфэка и Космической Команды, имеет возможность разрабатывать проекты в космосе? - Мы. - ? - Ты и я. Мы - владельцы ленты со "Звездным танцем", Норри. Я покажу тебе ее позже, у меня при себе есть копия. До сих пор, наверно, только сотня людей на Земле и несколько дюжин в космосе видели эту ленту полностью. Один из них был президент "Сони". Он предложил мне незаполненный чек. - Незаполненный... - Буквально. Норри, "Звездный танец" - единственное в своем роде значительное артистическое заявление человека - не говоря уже о его новаторстве и исторической важности. Я бы рискнул сказать, что через пять лет каждый зрячий человек в пределах Солнечной системы его посмотрит. А мы владеем оригиналом. И, кроме того, у меня есть единственная существующая запись танцев Шеры на Земле, коммерческая ценность которой не поддается исчислению. Богатые? Черт, да мы могущественны! "Скайфэк Инкорпорейтед" так хочет затеять дело, сохранив при этом лицо, что если я позвоню на Кольцо-1 и спрошу Токугаву, который час, он прилетит на Землю следующим же шаттлом и отдаст мне свои часы. Она выпустила из рук мой свитер. Я вытер абрикосы с одного ее безвольного локтя, а кофе с другого. - Я не чувствую угрызений совести, извлекая прибыль из смерти Шеры. Мы вместе сделали "Звездный танец", она и я; я заслужил свою половину, а она свою оставила тебе. Единственное ненормальное в этом то, что я становлюсь гнусно богатым, а я не хочу быть богатым на этой планете. Единственный вариант, который пришел мне в голову, как потратить деньги таким способом, какой Шера бы одобрила, это основать компанию и школу. Мы будем специализироваться на бедолагах, которые по той или иной причине не удовлетворяют стандартам тут, на Земле. Подобно Шере. На танцорах, чьи тела не соответствуют классическим канонам, теперь это анахронизм и не имеет значения в космосе. Гораздо важнее способность открыть себя, обучиться совершенно новому виду танца, и... Я не знаю, есть ли в этом всем какой-то смысл... это разворот на триста шестьдесят градусов. Мы будем создавать свои нормы по мере продвижения - и мы дадим работу множеству танцоров, которые сейчас не у дел. Я подсчитал, что нашего первоначального капитала хватит приблизительно на пять лет. К тому времени действующая компания должна приносить достаточно прибыли, чтобы покрыть расходы, содержать школу, и еще приносить дивиденды. Все члены компании получают одинаковые доходы. Ты участвуешь? Она моргнула, откинулась назад и глубоко вздохнула. - Участвую в чем? Что у тебя уже есть? - Ни хрена, - весело сказал я.-Но я знаю, что мне нужно. Пара лет на подготовку и, я думаю, мы сможем начать. Нам будет нужен деловой администратор, администратор сцены, еще три или четыре танцора, способных обучать. Строительная бригада, конечно, и пилот, но все они - только наемные рабочие. Мои камеры работают самостоятельно, слава Богу, и я буду сам себе начальник. И я сделаю это, Норри, - если ты мне поможешь. Давай присоединяйся к моей компании, и увидишь мир с лучшей стороны. - Чарли, я... я даже не знаю, смогу ли я вообразить танец в невесомости. То есть я хочу сказать, я видела оба танца Шеры, несколько раз, конечно, и мне это ужасно понравилось - но я все еще не знаю, куда можно идти дальше. Я не могу себе это представить. - Конечно, не можешь! Ты все еще стреножена понятиями "верх" и "низ", ты замучена всей своей жизнью в этом гравитационном капкане. Но ты схватишь новое сразу, как только попадешь в космос, верь мне. - (Год спустя эта веселая уверенность будет часто мне вспоминаться.) - Ты сможешь научиться думать пространственно, сферически, я знаю, что ты сможешь, а все остальное - это только перекоординация, вроде как обучение плаванию с ластами. Черт, если даже я смог это сделать в своем возрасте, то сможет любой. Ты будешь превосходным партнером в танце. В первый раз она не обратила внимания. На этот раз она широко раскрыла глаза. - Чьим партнером? Мы с Норри проделали долгий путь, и мне бы пришлось рассказать вам большую часть нашей истории, чтобы объяснить, как я себя чувствовал в этот момент. Помните, когда Элисте? Сим в роли Скруджа только что очнулся от кошмара и дает обет загладить вину? И чем больше он делает хорошего, и чем больше людей таращатся на него в недоумении, тем больше его разбирает смех. И в конце концов он хлопает себя по щеке, говорит: "Я пока не заслужил того, чтобы быть таким счастливым" и старается сделаться еще более добродетельным. А потом снова хохочет, говорит: "Но я просто ничего не могу с собой поделать" и опять начинает себя вести по-старому. Именно так я себя и чувствовал. Когда ты висишь тяжким бременем на друге много лет и внезапно понимаешь, что отныне бремя снято с вас обоих, есть изысканная радость в том, чтобы поделиться этой новостью. Помните, как Скрудж вывалил это на Боба Крэтчита, устроив ему сюрприз? "... мне больше ничего не оставалось, кроме как повысить тебе жалованье!" Таким же детским образом я приберегал этот мой настоящий ДедМорозовский сюрприз напоследок. Я хотел полностью насладиться моментом. Но когда я увидел ее глаза, я сказал все просто, как есть: - Моя нога в невесомости действует, Норри. Я разрабатывал ее интенсивно, каждый день с тех пор как вернулся на Землю. Она немного неловкая, и мне - нам - всегда придется делать на нее небольшую поправку при постановке танцев. Но в отсутствие веса она делает все, что от нее нужно танцору. Я снова могу танцевать. Она закрыла глаза, и ее веки задрожали. - О Боже мой. Потом она открыла глаза, и рассмеялась, и заплакала одновременно: - О Боже мой, Чарли, о Боже мой, о Боже мой! - И она потянулась через стол, схватила меня за шею, притянула к себе, и теперь уже мои локти очутились в абрикосах и кофе, и я чувствовал ее горячие слезы на своих щеках. Ресторан заполнился, пока мы говорили; вроде бы никто не обращал на нас внимания. Я прижал. ее голову к своей груди и наслаждался чудом. Единственная истинная мера боли - это облегчение. Только в тот момент, когда слои зарубцевавшейся ткани сошли с моего сердца, как кожа, сброшенная змеей, я впервые почувствовал, как много они весили. В конце концов мы оба разрыдались. Я отстранился и посмотрел ей в глаза. - Я могу танцевать снова, Норри. Это Шера показала мне, я сам был чертовски туп, чтобы заметить, слишком зациклен, чтобы понять. Это было почти последнее, что она сделала в своей жизни. Я не могу теперь отказаться от этого; я должен танцевать снова, понимаешь? Я собираюсь вернуться в космос, вернуться к танцу - в своих собственных владениях, на своих собственных условиях. Снова танцевать, черт побери! И я хочу танцевать с тобой, Норри. Я хочу, чтобы ты была моим партнером. Я хочу, чтобы ты отправилась туда танцевать со мной. Ты согласишься? Она выпрямилась и посмотрела мне в глаза. - Ты понимаешь, что предлагаешь мне? "Спокойно. Подходим к сути вопроса". Я сделал глубокий вдох. - Да. Я предлагаю партнерство во всем. Она откинулась на спинку, и вид у нее стал такой, будто она витает мыслями где-то очень далеко. - Сколько лет мы друг друга знаем, Чарли? Мне пришлось подумать. - Я думаю, года двадцать четыре. Плюс-минус. Она улыбнулась. - Да. Плюс-минус. - Она взяла забытую сигарету, зажгла ее и глубоко затянулась. - А как ты считаешь, какую часть этого времени мы прожили вместе? Еще немного арифметики. Я затянулся сигаретой, пока вычислял. - Вроде бы лет шесть или семь. - Выдох. - Может, и восемь. Она кивнула, погруженная в размышления, и взяла обратно сигарету. - Иногда бывало достаточно хреново. - Норри... - Заткнись, Чарли. Ты ждал двадцать четыре года, чтобы сделать мне предложение, так что вполне можешь заткнуться и помолчать, пока я на него отвечаю. Сколько раз, по-твоему, я отправлялась в вытрезвитель и вытаскивала тебя оттуда? Я не дрогнул. - Слишком много раз. Она покачала головой. - Слишком много и все-таки меньше, чем нужно. Я тебя принимала, когда тебе это было нужно, и вышвыривала вон, когда тебе это было нужно, и ни разу не сказала слово "любовь", я знала, что оно тебя отпугнет. Ты так чертовски боялся, что тебя кто-нибудь полюбит, потому что тогда этому человеку придется жалеть тебя калеку. Так что я сидела рядом и наблюдала, как ты отдаешь свое сердце только тем людям, которые его не возьмут, - а потом каждый раз собирала осколки. - Норри... - Заткнись, - сказала она. - Кури свой косячок и заткнись. Я полюбила тебя еще до того, как мы познакомились, Чарли, до того, как тебе покалечили ногу, когда ты еще танцевал. Я знала тебя до того, как ты стал калекой. Я полюбила тебя еще до того, как впервые увидела вне сцены. Я знала тебя до того, как ты начал пить, и с тех пор я любила тебя все эти годы так, как это было нужно тебе. Теперь ты пришел ко мне на обеих ногах. Ты все еще прихрамываешь, но ты больше не калека. Телепат Толстяк Хэмфри не принес тебе вина к обеду, а когда я целовала тебя в студии, то обратила внимание, что ты не пил в самолете. Ты платишь за мой обед, ты болтаешь о богатстве и могуществе и пытаешься подписать меня на чокнутый план танцев в космосе, у тебя хватает наглости, черт возьми, выкладывать мне все это и ни разу не произнести слова "любовь" и не попросить меня снова быть твоей половиной. Она выхватила у меня "бычок". - Будь ты неладен, Чарли, мне больше ничего не остается... - Хотите верьте, хотите нет, но тут она сделала паузу, затянулась, задержала дым и выдохнула его, и только потом позволила себе улыбнуться. - ...кроме как повысить твое блядское жалованье. И мы оба влезли локтями в абрикосы и ухмылялись как гиббоны. Кровь шумела у меня в ушах; меня буквально трясло от эмоций, таких сильных, что просто невозможно было терпеть. Я попытался ухватиться за спасительную соломинку остроумия. - Кто сказал, что я плачу за твой обед? Высокий гнусавый голос поблизости произнес: - Я плачу, мистер Армстед. Мы оглянулись, вздрогнув от неожиданного открытия, что мир вокруг нас все еще существует, и удивились еще сильнее. Это был небольшого роста хрупкий молодой человек. Мое первое впечатление - каскады кудряшек чрезвычайно кучерявых черных волос, изза которых украдкой выглядывало лицо, какое Брайен Фроуд рисовал озорному эльфу. Его очки были двумя прямоугольниками из проволоки и стекла, более толстого, чем стекло двери шлюза, и в настоящий момент висели на кончике носа. Он щурился поверх них на нас, стараясь изо всех сил держаться с достоинством. Это было весьма затруднительно, поскольку Толстяк Хэмфри держал его на целый фут от пола, схватив за воротник огромной лапой величиной со сковородку. Одежда молодого человека была дорогой и подобрана с тонким вкусом, но ботинки ужасно поношены. Он безуспешно пытался не болтать ногами в воздухе. - Каждый раз, когда я проходил мимо вашего столика, я наступал на уши этому типу, - объяснил Хэмфри, поднося паренька ближе и понижая голос. - Я вычислил, что он или репортеришко или просто сует нос не в свое дело. Я как раз собрался его вышвырнуть. Но если он толкует об оплате обеда, то решение за вами. - Что скажешь, приятель? Ты любопытная Варвара или репортер? Насколько это было возможно, он выпрямился. - Я - артист. Я вопросительно взглянул на Норри и получил ответ: - Отпусти этого человека и принеси ему стул, Толстяк. Вопрос с оплатой мы обсудим попозже. Это было выполнено, и парень, приведя в порядок свою одежду и возвратив очки на место, принял от нас остаток сигаретного "бычка", - Мистер Армстед, вы не знаете меня, а я не знаю эту леди, но у меня жуткий слух и никакого стыда. Господин Пападопулос прав, я в самом деле подслушивал вовсю. Мое имя Рауль Бриндл, и... - Я слышала о вас, - сказала Норри, - у меня есть несколько ваших альбомов. - И я слышал, - согласился я. - Предпоследний альбом был потрясающим. - Чарли, разве можно так говорить! Рауль бешено заморгал. - Нет, он прав. Последний - просто мусор. Я был должен фунт и заплатил. - Ну, а мне он понравился. Я - Норри Драммон. - Вы - Норри Драммон? Норри приобрела обычный вид. - Да. Ее сестра. - Норри Драммон из ТДТ, которая сделала постановку "Переключая передачи" и танцевала вариации на тему "Спросите танцора" на съезде в Ванкувере, которая... - Он замолчал, и его очки скользнули вниз по носу. О Господи Боже! Шера Драммон - ваша сестра? О Господи Боже, ну конечно. Драммон, Драммон, сестры. Придурок! Он совладал со своим возбуждением, поправил очки и опять попытался выглядеть достойно. По-моему, ему это удалось. Я знал кое-что о Рауле Бриндле, и он произвел на меня впечатление. Он был известным композитором-вундеркиндом, а потом, когда учился в колледже, решил, что музыка - неподходящий способ зарабатывать на жизнь, и стал одним из лучших специалистов по спецэффектам в Голливуде. Сразу после того, как "Тайм" опубликовал колонку на полстраницы о его работе в "Детях объектива" - которой я в высшей степени восхищался, - он выпустил видеокассетный альбом, полностью составленный из экстраординарных видео, лазерных и цветовых эффектов, с собственным аккомпанементом на синтезаторе. Это было как "Иеллоу субмарин" в кубе и имело бешеный успех, а за ним последовало еще полдюжины блестящих альбомов. Он разработал и запрограммировал легендарную миллионодолларовую систему светового шоу для воссоединения "Битлз" в знак уважения к Маккартни, а одна из его аудиозаписей сопровождала меня во всех поездках. Я решил, что сам заплачу за его обед. - Так откуда вы меня так хорошо знаете, чтобы узнать в ресторане, Рауль, и зачем вы подслушивали? - Я не узнал вас в ресторане. Я пришел сюда следом за вами. - Вот сукин сын, а я тебя и не заметил. Ну так зачем ты шел за мной следом? - Предложить вам свою жизнь. - Чего? - Я видел "Звездный танец". - Видел? - воскликнул я, по-настоящему изумленный.- Как тебе это удалось? Он поднял глаза к потолку. - Прекрасная погода, не правда ли? В общем, я видел "Звездный танец" и поставил себе целью найти вас и следовать за вами. А теперь вы возвращаетесь в космос, чтобы танцевать, и я с вами вместе. Даже если мне придется идти пешком. - И что ты будешь делать? - Вы сами сказали, что вам будет нужен администратор сцены. Но вы еще всерьез над этим не задумывались. Я создам для вас новый вид искусства. Для вас я разобью свои мозги в арахисовое масло. Я буду разрабатывать декорации для танца в невесомости, и спецэффекты, и музыкальное сопровождение, и все это будет единым целым. Я буду работать за кофе с булочкой и вы даже можете не использовать мою музыку, если не хотите, но я непременно должен разрабатывать эти декорации. Норри заставила его умолкнуть, мягко и сочувственно закрыв ему рот рукой. - Что ты подразумеваешь под декорациями для невесомости? Она убрала руку. - Это - невесомость, разве вы не понимаете? Я разработаю для вас сферу из трамплинов, с камерами в точках соединения, а рамой будут разноцветные неоновые трубки. Для работы в открытом космосе я сделаю вам кольца из металлических хлопьев с лазерным освещением, круги люминесцирующего газа, невероятные пироэффекты, помещу в космосе огромные шары цветной жидкости, вокруг которых и внутри которых можно будет танцевать... О Господи Иисусе, специалист по спецэффектам! Я всю свою жизнь мечтал о невесомости. Это - это сделает "Дикстрафлекс" устаревшим, понимаете? Он так сильно моргал, что задевал ресницами очки, и бросал быстрые взгляды то на Норри, то на меня. Я был ошарашен, и она тоже. - Послушайте, у меня с собой микрокассетник. Я дам его вам, мистер Армстед... - Чарли, - походя исправил я. - ...вы возьмете его домой и послушаете. Это всего лишь несколько дорожек, которые я записал после того, как увидел "Звездный танец". Это только аудио, только первые впечатления. Я хочу сказать, это даже не наброски музыкального сопровождения, но мне показалось, что это... Я хочу сказать, что вы, может быть... ну в общем, это так, ерунда. Вот, возьмите, - Ты принят на работу, - сказал я. - Вот так сразу? - Ты принят. Эй, Толстяк! У тебя где-нибудь здесь есть "Бетамакс"? Итак, мы пошли в заднюю комнату, где живет Толстяк Хэмфри Пападопулос, я вставил кассету со "Звездным танцем" в его телевизор, и мы вчетвером смотрели ее вместе, пока Мария управлялась в ресторане, и когда кассета закончилась, прошло полчаса, прежде чем кто-либо из нас смог заговорить.
Итак, конечно же, теперь нам ничего больше не оставалось, как отправиться на Скайфэк. Рауль настаивал, что оплатит свой проезд сам. Это меня удивило и обрадовало. - Как могу я просить вас покупать кота в мешке? - рассудительно спросил он. - Я вполне могу оказаться одним из тех людей, у которых космическая болезнь так никогда и не проходит. - Я собираюсь поддерживать хотя бы небольшую гравитацию в жилых модулях, Рауль. А ты имеешь хоть малейшее представление, во сколько обойдется полет наверх штатскому лицу? - Я могу себе это позволить, - сказал он просто. - Вы это знаете. И я не принесу вам пользы, если буду оставаться дома все время. Я войду в вашу расчетную ведомость с того дня, когда мы будем уверены, что я гожусь для этой работы. - Это глупо, - возразил я. - Я собираюсь платить за проезд прибывающих наверх учеников. У них гарантий будет не больше, чем у тебя, но они наверняка не будут платить за свои билеты. Почему ты должен подвергаться дискриминации за то, что ты не бедняк? Он упрямо покачал головой, и очки оставили отпечатки по бокам его носа. - Потому что я хочу сделать именно так. Благотворительность предназначена для тех, кто в ней нуждается. Я уже достаточно пользовался ею и благословляю людей, которые помогали мне, когда я нуждался в помощи. Но больше мне это не нужно. - Хорошо, - согласился я. - Но после того, как ты докажешь свою пригодность, я возмещу тебе убытки, хочешь ты этого или нет. - Это справедливо, - сказал он, и мы заказали себе билеты. Коммерческие перевозки на орбиту находятся в ведении SIC, "Спейс Индастриз Корпорейшн", филиала Скайфэка, и я должен поздравить их с одним из превосходнейших нечаянных каламбуров, которые я когда-либо видел. Когда после нескольких часов унижения таможенным и медицинским осмотром мы нашли нужный нам шлюз в космопорте, я был настроен весьма ядовито. Я все еще не полностью переадаптировался после времени, проведенного в невесомости вместе с Шерой, и максимум, что мне удалось вымолить у медиков корпорации, было три недели - мои связи в руководстве для дежурного медэксперта ничего не значили. Так что я был занят тем, что злился на медиков и на нехватку времени и собирался с силами в преддверии старта, когда повернул за последний угол и очутился перед вывеской, которая сообщила мне, что я пришел, куда нужно. Там было сказано: S.I.C. TRANSIT gloria mundi - добавил я от себя* . Я так смеялся, что Норри и Раулю пришлось помочь мне войти на корабль и пристегнуть меня, и я все еще продолжал смеяться, даже когда ускорение вжало нас в кресла. Разумеется, как только выключили двигатель, с Раулем случился приступ космической болезни, - но у него хватило ума пропустить завтрак, да и укол быстро помог ему. Этот малорослый забавный паренек обладал феноменальной выдержкой: к тому времени, как мы состыковались с Кольцом-1, он уже пытался отрабатывать рифы на своем "Саундмастере". Белый, как бумага, и абсолютно ничего вокруг не замечающий, взгляд стороной обходит видеоэкран с видами космоса, пальцы не отрываются от клавиатуры "Саундмастера", а уши надежно заткнуты наушниками. Если Рауля еще когда-либо и беспокоила тошнота, он в этом не признавался. У Норри не было вообще никаких проблем. У меня тоже. На всякий случай мы назначили встречу с начальством на час позже нашего прибытия. Так что, запрятав Рауля в отведенной ему комнате, провели время в холле, наблюдая за звездами на большой видеостенке. Холл не был переполнен; туризм резко сократился после появления чужаков и больше не восстановился. Новые земли казались не такими привлекательными, когда где-то в них таились индейцы. Мои попытки играть для Норри роль бывалого космического волка перед потерявшим дыхание новичком были до смешного неудачны. Ни для кого никогда космос не становится привычным, и мне просто было приятно первому знакомить Норри с космосом. Но если мне не удалось принять облик космического бродяги, то во всяком случае, что следует делать дальше, я знал. - О Чарли! Как скоро мы сможем выбраться наружу? - Вероятно, не сегодня, дорогая. - Почему? - Слишком много надо сделать сначала. Мы должны оскорбить Токугаву, поговорить с Гарри Штайном, поговорить с Томом Мак-Джилликади, и когда все это будет выполнено, тебе предстоит первое занятие по выходу в открытый космос - внутри станции. - Чарли, ты ведь уже обучал меня всему. - Еще бы. Я - старый космический волк с опытом шесть месяцев. А ты салага, ты никогда даже не касалась настоящего р-костюма. - Ой, ладно! Я запомнила каждое слово, которое ты говорил. Я не боюсь. - Вот тут-то и кроется причина, по которой я отказываюсь выходить с тобой сейчас в открытый космос. Она сделала гримасу и заказала кофе, нажав на кнопку в подлокотнике кресла. - Норри. Послушай меня. Разговор идет не о том, чтобы надеть непромокаемый плащ и постоять рядом с Ниагарским водопадом. Примерно в шести дюймах за этой стенкой находится наиболее враждебная среда из всех доступных человеку на данный момент. Технология, которая позволяет тебе вообще выжить там, моложе тебя. Я не позволю отходить даже на десять метров от шлюза, пока не буду убежден, что ты боишься всеми печенками. Она отказалась встретить мой взгляд. - Проклятие, Чарли, я не ребенок и не идиотка. - Тогда не веди себя, как то и другое одновременно. - Она подпрыгнула на сиденье и посмотрела на меня. - А кто же еще, кроме ребенка и идиота, поверит, что ты приобрела новый набор рефлексов, всего лишь услышав о них? Это могло перейти в полномасштабную ссору, но официант выбрал именно этот момент и притащил Норри кофе. Персонал холла любит устраивать представления для туристов. Наш официант решил подойти к нашему столику так же, как Джордж Ривз, который, бывало, прыгал через высокие дома, а мы были в добрых пятнадцати метрах от кухни. К несчастью, после того, как он оттолкнулся и уже не мог отменить прыжок, одна точная туристка решила сменить место, не осмотревшись, и выбрала курс, пересекающийся с ним. Официант и глазом не моргнул. Он выбросил в сторону левую руку, расправил драгу (эта штука выглядит в точности как паутина, которая свисает с локтя Человека-Паука ему на ребра); подхватил ею туристку; поднес руку к груди, чтобы свернуть драгу; перенес кофе в эту руку; выбросил правую руку и вернулся на прежний курс; и все это за одно мгновение. Туристка пронзительно вскрикнула и упала, когда он пролетел мимо. Она приземлилась на задницу, подпрыгнула и проскользила еще порядочное расстояние. Официант совершил мастерскую посадку около Норри. серьезно вручил ей чашку кофе, с которым он стартовал - сохраняя весь напиток до последней капли! - и снова взмыл в воздух, чтобы посмотреть, что стало с туристкой. - Кофе свежий, - сказал я, пока Норри таращила глаза. - Официант только что приземлился. Это - одна из самых старых хохм на Скайфэке, и она всегда работает. Норри поперхнулась и чуть не пролила горячий кофе себе на руку - только низкая гравитация дала возможность справиться с посудой. Это оборвало ее смех. Она уставилась на чашку, а потом на официанта, который вежливо указывал разъяренной туристке на одну из полудюжины табличек: "Осмотритесь, прежде чем прыгать". - Чарли? - Ну. - Сколько мне нужно занятий, прежде чем я буду готова? Я улыбнулся и взял ее за руку. - Не так много, как я думал. Встреча с Токугавой, новым председателем, была скверной комедией. Он принял нас лично, в бывшем кабинете Кэррингтона. Все это создавало впечатление провинциального епископа на папском троне. Или, возможно, выражение "тунец в роли пираньи" ближе к тому образу, который я хочу передать. В яростной борьбе за власть, которая последовала за смертью Кэррингтона, он был единственный достаточно непригодный кандидат, поэтому с ним смирились все. При нем, к моей радости, был Том МакДжилликади, и гипс с его лодыжки уже сняли. Он отращивал бороду. - Привет, Том. Как нога? Его улыбка была теплой и дружеской. - Привет, Чарли. Рад тебя видеть. Нога в порядке- кости срастаются быстрее в низкой гравитации. Я представил Норри ему, а потом, спохватившись, и Токугаве. Самый могущественный человек в космосе был малорослым, седым и доступным для изучения. Из уважения к нынешним обычаям он носил традиционный японский костюм, но я готов был держать пари, что его английский язык лучше, чем японский. Он изумился, когда я зажег сигарету с травкой, и Тому пришлось показать ему, как включить вентиляцию и задействовать фильтр против дыма. Язык Норриного тела сказал мне, что Токугава ей не нравится, а я верил ее барометру даже больше, чем собственному; у нее нет моего цинизма. Я оборвал его в середине речи о Шере и "Звездном танце", которую ему, должно быть, писали четверо "негров". - Отвечаю: "нет". У него был такой вид, будто он никогда не слышал этого слова. - ... я... - Слушайте, Токи, старина, я читаю газеты. Вы, и "Скайфэк Инкорпорейтед", и "Луна Индастриз Инкорпорейтед" хотите стать нашими патронами. Вы приглашаете нас поселиться у вас и начать танцевать и предлагаете полную поддержку нашему предприятию. И все это не имеет ровным счетом никакого отношения к тому, что против вас на этой неделе возбуждено дело, согласно антимонопольным законам, верно? - Мистер Армстед, я просто выражаю нашу благодарность, что вы и Шера Драммон выбрали Скайфэк в качестве первого места для демонстрации вашего высокого искусства, а также горячую надежду, что вы и ее сестра попрежнему будете чувствовать себя свободными использовать... - Там, откуда я прибыл, такими словами выгребные ямы ароматизируют. - Я неторопливо затянулся, пока он брызгал слюной. - Вы знаете чертовски хорошо, как Шера попала на Скайфэк, и вы сидите в кресле человека, который ее убил. Он убил ее тем, что заставлял проводить так много нерабочих часов при низком тяготении - или даже нулевом - потому, что это был единственный вариант, когда он что-то мог. Вы должны быть достаточно сообразительны, чтобы понимать - в тот день, когда Норри, или я, или любой другой член нашей компании сделает хоть одно танцевальное па на собственности Скайфэка, красный тип с рогами, хвостом и вилами появится перед нами и признает, что у них там все позамерзало. Травка начала на меня действовать. - С моей точки зрения. Рождество в этом году началось в тот день, когда Кэррингтон вышел на прогулку и забыл вернуться обратно, и я скорее попаду в ад, чем снова буду жить под его крышей или делать деньги для его наследников. Мы поняли друг друга? Норри крепко сжимала мою руку, и, когда я глянул на нее, она мне ухмыльнулась. Токугава вздохнул и сдался. - Мак-Джилликади, дайте им контракт. С непроницаемым лицом Том достал жесткий сложенный пергамент и передал нам. Я просмотрел, и мои брови поднялись. - Том, - сказал я мягко, - разве это честно? Он даже не глянул на босса. - Угу. - Даже без уплаты процентов от реализации? О Господи. - Я посмотрел на Токугаву. - Бесплатный завтрак. Неужели я так выгляжу? Я разорвал контракт пополам. - Мистер Армстед, - начал он горячо, и я был доволен, что в этот раз его прервала Норри. Я получал от этого слишком большое удовольствие. - Господин Токугава, если вы прекратите убеждать нас, что вы покровитель искусств, я думаю, мы сможем договориться. Мы вам позволим давать нам некоторое количество технических советов и продавать материалы, воздух и воду по себестоимости. Мы даже возвратим вам некоторых опытных работников, которых переманили у вас, после того, как мы перестанем в них нуждаться. Только не тебя, Том, - мы хотим, чтобы ты был нашим постоянным администратором, если ты согласен. Он не колебался ни секунды, и его улыбка была красивой. - Мисс Драммон, я принимаю это. - Называй меня Норри. Кроме того, - она продолжала, обращаясь к Токугаве, - мы сделаем пунктик из того, что будем всем сообщать, каким вы были милым, как только всплывет эта тема. Но мы хотим иметь и эксплуатировать нашу собственную студию, даже если нам придется расположить ее на противоположной стороне земной орбиты, чтобы быть независимыми. Быть не домашней танцевальной труппой Скайфэка, а понастоящему независимыми! В конечном счете мы надеемся увидеть, как Скайфэк сам придет к роли доброжелательного старого богатого дяди, живущего по соседству. Но мы не будем нуждаться в вас дольше, чем вы в нас, поэтому не будет никакого контракта. Наши мысли сходятся? Я чуть было не зааплодировал - громко. Я чертовски уверен, что у него раньше никто не переманивал личного секретаря-администратора прямо изпод носа. Его дедушка мог бы в такой ситуации совершить харакири; он сам в своем маскарадном кимоно, наверное, кипел от злости. Но Норри сыграла правильно, как бы неохотно предлагая ему статус равного, если он захочет на него претендовать - а мы ведь были ему нужны. Возможно, вы не понимаете, насколько сильно он нуждался в нас. Скайфэк был первым новым многонациональным концерном за много лет, и он немедленно стал доставлять неприятности остальным, где бы они ни находились. Скайфэк не только мог продавать дешевле других любую продукцию, требующую для производства вакуума, свободной от напряжения среды, управляемой радиации, широкого диапазона температур или градиента плотности энергии - а многие дорогостоящие производства требуют подобных специфических условий; но Скайфэк мог также продавать вещи, которые просто нельзя сделать на Земле, даже при очень больших затратах. Такие вещи, вроде совершенных подшипников, совершенных линз, удивительных новых кристаллов - ничего из этого нельзя произвести при земной гравитации. Все сырье поступает из космоса, неограниченная свободная солнечная энергия питает фабрики, и доставка дешевая (модуль доставки не обязательно должен быть космическим кораблем; все, что он должен сделать, - это правильно упасть). Недалеко то время, когда различные национальные и многонациональные корпорации, не приглашенные в изначальный консорциум Скайфэка, почувствуют себя ущемленными. Неделей ранее были возбуждены дела, согласно антимонопольным законам, в США, СССР, Китае, Франции и Канаде и протесты были поданы в Объединенные Нации - первые шаги того, что впоследствии станет юридической битвой века. Единственным драгоценным имуществом Скайфэка была монополия на космос - Токугава был достаточно напуган, чтобы желать заполучить любую, какую только возможно поддержку в прессе, И за неделю до всего этого была выпущена запись "Звездного танца". Первая ударная волна все еще обегала земной шар; мы были самой лучшей поддержкой в прессе, о который Токугава мог вообще мечтать. - Вы будете сотрудничать с нашими специалистами по рекламе? - Вот все, что он спросил. - Да, пока вы не попытаетесь утверждать, что смерть Кэррингтона разбила мне сердце, - сказал я, соглашаясь. Действительно, это стоило ему сказать: он почти улыбнулся. - Как насчет того, что вы "опечалены"? - предложил он деликатно. Поладили на "был потрясен".
Мы оставили Тома в нашей каюте с четырьмя полными чемоданами бумаг, подлежащих сортировке, и пошли повидать Гарри Штайна. Мы нашли его там, где и рассчитывали, в изолированном углу механической мастерской, за столом с такими кипами брошюр, журналов и бумаг" которые были бы невозможны при нормальной гравитации. Он с лампой Тензора склонился над невероятно древней пишущей машинкой. Один массивный ролик подавал в нее рулонную бумагу, а другой принимал и сворачивал в рулон отпечатанное. Я заметил с одобрением, что радиус манускрипта увеличился на два или три сантиметра по сравнению с тем, что я видел в последний раз. - Скажи "привет", Гарри. Заканчиваешь первую главу? Он глянул вверх, моргая. - Привет, Чарли. Рад тебе. - Для него это было эмоциональное приветствие. - Вы, должно быть, ее сестра. Норри серьезно кивнула. - Привет, Гарри. Я рада познакомиться с вами. Я слышала, те свечи в "Освобождении" были вашей идеей, Гарри кивнул. - Шера была о'кей. - Да, - Норри согласилась. Бессознательно она переняла его лаконичный способ выражаться - как до нее это сделала Шера. - Давайте выпьем за это, - сказал я. Гарри посмотрел на термос у меня на поясе и вопросительно поднял бровь. - Не спиртное, - уверил я его, отстегивая термос. - Я завязал. Кофе "Голубая Гора Ямайки", прямехонько из Японии. Настоящие сливки. Привез для тебя. Черт, я тоже стал так изъясняться. Гарри улыбнулся самым настоящим образом. Он взял три кофейные чашки из находящейся тут же кофеварки (которую он лично приспособил для низкой гравитации) и держал их, пока я наливал. При таком тяготении аромат легко распространялся и был восхитителен. - За Шеру Драммон, - сказал Гарри, и мы выпили вместе. Потом разделили друг с другом минуту теплого молчания. Гарри в молодости был бейсбольным беком, но и в пятьдесят лет сохранил форму. Он. был такой массивный и крепко сбитый, что вы могли знать его длительное время и даже не подозревать о его интеллекте, не говоря о его гениальности - если, конечно, вам не случалось наблюдать его в работе. Он разговаривал главным образом руками. Он ненавидел писанину, но методично два часа в день посвящал своей Книге. Когда я спросил его, почему это он делает, он отнесся ко мне с таким доверием, что дал ответ: - Кто-то ведь должен написать книгу о строительстве в космосе. Разумеется, в невесомости никто не мог иметь лучшей квалификации, чем он. Гарри действительно сделал своими руками первую сварку на Скайфэке и с тех пор фактически руководил всем строительством. Был когда-то еще один парень, имевший такой же опыт, но он умер (скафандр "подвел", как говорят в космосе: потерял герметичность). Стиль изложения Гарри был поразительно ясным для такого флегматика (возможно, потому что над Книгой он работал пальцами), и я уже тогда знал, что Книга сделает его богатым. Это не волновало меня; никакое богатство не заставит Гарри бросить работу. - Есть работа для тебя, Гарри, если хочешь. Он покачал головой. - Мне тут хорошо. - Это работа в космосе. Черт побери, он снова почти улыбнулся. - Мне тут нехорошо. - Ладно, я тебе про нее расскажу. По моим предположениям - год конструкторской работы, три или четыре года тяжелого строительства, а потом что-то типа постоянного обслуживания, чтобы эта штука была в рабочем состоянии. - Что? - Он спросил лаконично. - Я хочу орбитальную студию для танцев. Он поднял руку, размером с бейсбольную перчатку, прерывая меня. Он отцепил мини-кордер с рубашки, установил в режим автоматической регулировки записи и положил его между нами. - Чего ты хочешь от этой студии? Через пять с половиной часов мы, все трое, окончательно охрипли, а еще час спустя Гарри вручил нам наброски. Я просмотрел их вместе с Норри, мы одобрили бюджет, и он сообщил нам срок: год. Мы все пожали друг другу руки. Десять месяцев спустя я получил студию в свое владение.
Следующие три недели мы провели внутри и вокруг собственности Скайфэка. Я знакомил Норри и Рауля с жизнью без верха и низа. Поначалу космос переполнил их благоговейным ужасом. Норри, как ее сестра до нее, была глубоко затронута персональным столкновением с бесконечностью, духовно травмирована вызывающей благоговейный страх перспективой, которую Большая Глубина приносит человеческим ценностям. Но в отличие от сестры ей недоставало магически целостной уверенности в себе, той охраняющей силы личности, которая помогла Шере приспособиться так быстро. Мало встречалось в мире людей, столь уверенных в себе, как Шера. Рауль был потрясен лишь немногим меньше Норри. Мы все это испытываем для затравки, когда попадаем в космос. С первых дней самые флегматичные и лишенные воображения парни, которых НАСА могло собрать в качестве астронавтов, часто возвращались вниз духовно и эмоционально потрясенными; некоторые адаптировались, а некоторые нет. Десять процентов персонала Скайфэка, проводящего много времени в открытом космосе, приходилось часто заменять. Конечно, у них могли быть и другие причины, кроме невесомости, заставляющие их признать, что они гуляют не по Воукегену. Ни на одного работника нельзя положиться, пока он не совершил хотя бы второй тур. Норри и Рауль оба прошли через это - они оказались способны расширить свою внутреннюю вселенную, чтобы воспринять такую огромную внешнюю с новым и нерушимым внутренним спокойствием, как Шера и я. Преодоление внутреннего конфликта, однако, было только первым шагом. Главная победа находилась в области гораздо более тонкой и неуловимой. То, из-за чего семь из десяти рабочих, трудившихся на строительстве в открытом космосе, выбывали после первого тура, было большим, чем просто духовное недомогание. Это было физиологическое - или, может быть, психологическое? - истощение. К невесомости как таковой мои партнеры привыкли практически сразу. Норри адаптировалась значительно быстрее, чем Рауль, - как танцовщица, она знала больше о своих рефлексах, а он был более склонен забыться и влипнуть в неприятную ситуацию, которую выдерживал с упорством и хорошим настроением. Однако к тому времени, когда мы были готовы возвратиться на Землю, искусство "парения" - то есть перемещения своего тела в закрытом пространстве было нами освоено. (Я сам был приятно удивлен тем, как быстро танцевальные навыки после такого длительного промежутка возвратились ко мне.) Подлинным чудом была их столько же быстрая акклиматизация к продолжительному пребыванию в открытом космосе, к долгим часам, проводимым вне станции. Если дать достаточное количество времени, почти любой может приобрести новые рефлексы. Но удивительно мало таких, кто может научиться жить без локальной вертикали в пространстве без верха и низа. В то время я был так невежествен, что не имел ни малейшего представления о том, какой невероятной удачей оказались способности Норри и Рауля. Неудивительно, что боги ^улыбаются так редко - мы так часто не замечаем их улыбок. Только в следующем году я осознал, на какой волосок от гибели было все мое предприятие - вся моя жизнь. Когда до меня это наконец дошло, меня трясло несколько дней. Это состояние удачи продолжалось год.
Первый год был потрачен на то, чтобы карусель завертелась. Бесконечные миллионы неприятностей и досадных мелочей - вы когда-либо пробовали, например, заказывать балетные тапочки для рук? С липучками на ладонях? Слишком мало вещей, в которых мы нуждались, можно было заказать по каталогу Джонни Брауна или. собрать из имеющейся на космических станциях аппаратуры. Невероятное количество воображаемых долларов проплыли через мои и Норрины руки, и если бы не Том Мак-Джилликади, у нас бы вообще ничего не вышло. Он позаботился о том, чтобы собрать воедино Школу танца "Нью модерн" имени Шеры Драммон и продюсерскую компанию "Звездные танцоры, Инкорпорейтед", и стал деловым администратором первой и агентом последней. Очень умный и полностью достойный доверия человек, он до тонкостей знал дела Кэррингтона. Когда мы поманили его, словно волшебной палочкой, волшебство и произошло. Много ли честных людей разбирается в высшей финансовой политике? Вторым незаменимым волшебником был, конечно, Гарри. И имейте в виду, что Гарри был в положенном отпуске на Земле пять из тех десяти месяцев, реадаптируя свой организм и руководя работой по космическому телефону. (Я был вне себя от того, что нам пришлось установить телефоны - но цены телефонной компании были ниже, чем покупка собственного видеооборудования для передач между орбитой и Землей, и, конечно, компания подключила Студию в общую сеть.) В отличие от большей части сотрудников Скайфэка, которые посменно отправляются на Землю каждые четырнадцать месяцев, наша строительная бригада проводила столько времени при полном отсутствии веса, что максимально рекомендованный срок, через который их надо было менять, составлял шесть месяцев. Этот срок я выбрал и для Звездных танцоров, и доктор Пэнзелла согласился. Но первый и последние четыре месяца строительства прошли под непосредственным управлением Гарри, и он действительно уложился в бюджет - а это впечатляет вдвойне, если принять во внимание, что многое делалось вообще впервые в мире. Он бы закончил работы раньше установленного срока; не его вина, что нам самим пришлось этот срок увеличить. Самое лучшее, что Гарри оказался (как я и надеялся) одним из тех редких начальников, которые будут скорее работать руками, чем сидеть в кресле. Когда работа была закончена, он взял месяц отпуска чтобы соорудить первый десятидюймовой толщины рулончик на приемном ролике своей пишущей машинки и превратить его в Первую Книгу. Он продал ее - уже аванс побил все рекорды, а гонорар был просто сказочным, - и снова нанялся к нам в качестве строителя декораций, изобретателя, администратора сцены, мастера на все руки и простого механика. Ребята Токугавы подняли поразительно немного шума, когда мы забрали у них Гарри. Они просто не знали, кого потеряли - а когда поняли, то прошло уже несколько месяцев и было поздно что-либо предпринимать. Нам удавалось так хорошо ехать верхом на Скайфэке только потому, что он был тем, чем был: гигантским, бессердечным многонациональным концерном, который смотрел на людей как на взаимозаменяемые винтики. Сам Кэррингтон, возможно, так не считал - но администраторы, которых он собрал и убедил поддержать его мечту, знали о космосе даже меньше, чем я, когда был видеооператором в Торонто. Я уверен, что большинство из них думали о космосе, как всего лишь об иностранном капиталовложении. Я нуждался во всякой помощи, которую только мог получить. Я нуждался в этом годе - и более! - чтобы отремонтировать и перенастроить инструмент, который не использовался четверть столетия: мое тело танцора. Я справился, конечно, при поддержке Норры, но и это было нелегко. Оглядываясь назад, я вижу, что абсолютно все вышеупомянутые удачи были необходимы, чтобы Школа танца "Нью модерн" имени Шеры Драммон стала реальностью, обрела точку отсчета. После такого количества взаимосвязанных чудес, я думаю, следовало бы ожидать полосу неудач. Но эта полоса, когда она действительно началась, вовсе не показалась нам неудачной. Потому что, когда мы наконец открыли лавочку, танцоры на нас в буквальном смысле слова так и посыпались. Я полагал, что придется провести серьезную рекламную кампанию, чтобы заинтересовать возможных студентов таким дорогостоящим предприятием. Мы, конечно, принимали на себя большую часть расходов студента (у нас не было другого выхода сколько молодых людей могут позволить себе заплатить только за проезд по 100 долларов за килограмм?), но все-таки оставили плату за обучение достаточно высокой, чтобы отсеять случайных любопытных. Была еще программа выдачи стипендий заслуживающим внимания неимущим, которую мы держали в секрете. Даже при таких ценах пришлось быстро отскочить в сторону, чтобы не затоптала толпа желающих. Накопившиеся от трех записей Шеры впечатления произвели в мировом танцевальном сообществе ошеломляющий переворот. Записи появились в тот момент, когда танец "модерн" уже десять лет как завяз в болоте застоя, когда все, казалось, просто меняли местами уже навязший в зубах набор тем и приемов. В момент, когда десятки хореографов ломали мозги, пытаясь создать прорыв новой волны, но порождали преимущественно сумбурную чепуху. Три композиции Шеры, поданные в таком порядке, в такой момент и через такие интервалы, как она это интуитивно и задумала, захватили воображение огромного числа танцоров и любителей танца во всем мире так же, как и тех миллионов людей, которые прежде вообще не интересовались танцем. Танцоры начали понимать, что невесомость, свободное падение означает свободный танец, свободный от пожизненного рабства в гравитации. Норри и я по наивности не сохраняли свои планы в полной тайне. Гораздо раньше, чем мы были готовы их принять, буквально на следующий день после того, как мы подписали аренду нашей студии на Земле, в Торонто, студенты пачками повалили к нам и при этом отказывались уходить. Мы тогда еще даже не придумали, как проверять на Земле пригодность танцора к работе в невесомости. (В конце концов это оказалось довольно просто: абитуриентов сажали на самолет, поднимали наверх, выбрасывали и по пути вниз снимали на пленку. Это не совсем то, что невесомость, но достаточно близко, чтобы отсеять самых непригодных.) Мы вертелись как белки в колесе в нашей школе на Земле, нам едва удавалось разместить людей на ночлег, а кормили мы их посменно, и у меня появилась паническая мысль позвонить Гарри и передвинуть крайний срок для того, чтобы он увеличил жилые помещения Студии втрое. Но Норри убедила меня вести безжалостный отбор и взять на орбиту только десять самых многообещающих - из нескольких сотен. И слава Богу. Потому что из этих лопухов мы впоследствии троих чуть не потеряли в двух несчастных случаях, а девять из десяти последовательно отвергли. Это и была та самая полоса неудач, о которой я уже говорил.
Чаще всего проваливались из-за неудачных попыток адаптироваться, неспособности развить свое сознание и выйти за пределы зависимости от "верха" и "низа". (Единственный фактор, который прыжок с парашютом никак не может смоделировать: прыгающий знает, где низ.) Бесполезно говорить себе, что к северу от твоей головы - "верх", а к югу от ног "низ". С этой точки зрения Вселенная есть бесконечное движение (в невесомости вы практически никогда не бываете неподвижны), каковое большинство мозгов попросту отвергает. Такой танцор будет постоянно терять свою точку отсчета, свой воображаемый горизонт, и безнадежно лишится ориентации. Побочные эффекты разнообразны и включают ужас от легкого до невыносимого, головокружение, рвоту, нарушения пульса и кровяного давления, страшную головную боль и самопроизвольное опорожнение кишечника. (Последнее неудобно и приводит в замешательство. Система для испражнения в р-костюме заставляет сельские туалеты казаться верхом комфорта. Для мужчин, конечно, имеется классическая "облегчительная трубка", но для женщин, а также для дефекации независимо от пола мы полагаемся на стратегические спецустройства... о черт, приходится надевать подгузник и стараться сдерживаться, пока не попадешь на станцию. Конец первого неизбежного отступления.) Даже при работе внутри, в Аквариуме или в сконструированной Раулем разборной сфере трамплинов, такие танцоры не смогли научиться преодолевать беды своего восприятия. Проведя всю профессиональную жизнь в сражении с гравитацией каждым совершаемым ими движением, они совершенно терялись при отсутствии своего вечного противника - или по крайней мере при отсутствии линейных и прямоугольных декораций, которые гравитация обеспечивала. Мы обнаружили, что некоторые из танцоров действительно способны акклиматизироваться к невесомости внутри куба или прямоугольника, пока ничто не мешало им считать одну стенку "потолком", а противоположную "полом". А в ряде случаев, когда зрение и воспринимало новую обстановку адекватно, тела - их инструменты - не подчинялись танцорам. Новые рефлексы не смогли выкристаллизоваться. Эти люди просто не были предназначены для жизни в космосе. Большей частью они ушли от нас друзьями - но все они ушли. Все, кроме одной. Линда Парсонс была десятой студенткой, той единственной, кого мы не отвергли, и найти ее уже было достаточной удачей, чтобы компенсировать всю эту полосу невезения. Она была миниатюрнее, чем Норри, почти такая же молчаливая, как Гарри (но по другим причинам), более спокойная, чем Рауль, и гораздо более открытая и щедрая душой, чем я. В безумной толкотне этого первого семестра в невесомости, посреди бушующих страстей и столкновения характеров она была единственным человеком, которого любили все. Я действительно сомневаюсь, что мы бы без нее выжили. (Вспоминаю с некоторой тревогой, что я серьезно обдумывал, принимать ли прыщавую молодую студентку, единственным отличием которой была привычка повторять "Такие дела" при каждой паузе в разговоре. "Такие дела", продолжал я думать про себя, "такие дела"...) Некоторые женщины могут превратить комнату в эмоциональный мальстрем, просто зайдя в нее, и такое качество называется способностью к провокации. Насколько я знаю, в нашем языке нет антонима этому слову, чтобы описать, чем была Линда. У нее был талант без наркотиков поднимать настроение любой компании, умение разрешать .непримиримые противоречия, дар украшать комнату одним своим присутствием. Она выросла на ферме, принадлежащей религиозной общине в Новой Шотландии, и это, вероятно, было причиной ее способности к сопереживанию, ответственности и интуитивного понимания распределения энергии. в группе людей. Но, мне кажется, то единственное главенствующее качество, которое делало ее волшебство действенным, было у нее врожденным: она по-настоящему любила людей. Это не могло привиться воспитанием, слишком явно было, что оно присуще ей от природы. Я не хочу сказать, что она была веселой до тошноты или приторно-сладкой. Она могла вскипеть, если ловила кого-то на попытке свалить ответственность на другого. Она настаивала, чтобы в ее присутствии поддерживалась необычайная правдивость, и она никому не позволяла роскоши бурчать в чей-то адрес в углу, что она называла "заныкать камень за пазухой". Если она застигала вас с таким грязным бельем в вашей душе, она вываливала его у всех на виду и заставляла вас тут же при всех быстренько устроить постирушку. "Тактичность? - сказала она мне однажды. - Я всегда считала, что это понятие подразумевает, будто за показным согласием можно прятать гору дерьма". Эти черты типичны для воспитанных в общине и обычно приводят к тому, что их от всего сердца не переваривают в так называемом "учтивом" обществе - основанном, и от этого никуда не денешься, на безответственности, лжи и эгоизме. И все же нечто врожденное в Линде заставляло эти качества работать за, а не против нее. Она могла назвать вас в лицо подонком, не обижаясь на вас; она могла публично сказать, что вы лжете, и не назвать при этом лжецом. Она прямодушно знала, как ненавидеть грех и прощать грешников; и я восхищаюсь этим, ибо сам никогда не обладал таким умением. Невозможно было ни с чем спутать или отрицать подлинную заботу в ее голосе, даже когда она прокалывала один из ваших любимых мыльных пузырей рассудочности. По крайней мере такое впечатление осталось у нас с Норри. У Тома, когда он познакомился с ней, сложилось иное мнение.
- Смотри, Чарли, вон Том. Я должен был бы дымиться, как вулкан, когда вышел из таможни. Мне было даже немного не по себе, оттого что я не дымился, как вулкан. Но после шести месяцев, проведенных в небольшой коробке без единой свежей морды, я обнаружил, что мне до смешного трудно невзлюбить любого незнакомца даже таможенника. Кроме того, я слишком много весил, чтобы сердиться. - Точно. Том! Эй, Том! - О Боже, - сказала Норри. - Что-то не в порядке. Том дымился, как вулкан. - Черт. Какая муха его укусила? Эй, а где Линда и Рауль? Неприятности в таможне, что ли? - Нет, они прошли еще до нас. Они должны уже были взять такси и уехать в отель... Том обрушился на нас, сверкая глазами. - Это, значит, ваш образец совершенства?! Господи Иисусе! Да я бы ей шею свернул, мать-перемать! Из всех... - Ооуа! Кто? Линда? Что? - О Господи, потом. Вот они идут. То, что выглядело как военный парад, надвигалось на нас "с факелами в руках". - Слушайте,- быстро сказал Том сквозь зубы, улыбаясь, как будто бы ему только что гарантировали место в раю. - Устройте для этих кровопийц самое лучшее представление, на которое вы способны. Самое лучшее. Может, мне и удастся как-то успокоить эту компанию. И он устремился к ним, раскрывая объятия и улыбаясь. Я услышал, как он на ходу бормочет себе под нос нечто, начинающееся с "мисс Парсонс" и содержащее столько шипящих, что ими можно было бы расстроить микрофоны - причем не шевеля губами. Мы с Норри обменялись взглядами. - Закон Пола, - сказала она и я кивнул. (Закон Пола, как нам поведал однажды Рауль, гласит, что не бывает ничего настолько идеального, чтобы не нашелся кто-то где-то, страстно это ненавидящий. И наоборот.) И тут на нас набросилась толпа. - Сюда, мистер... когда выходит ваша следующая запись... пожалуйста, скажите нашим обозревателям... действительно ли это новая форма искусства... имеет силу... или вы... посмотрите сюда... мисс Драммон... верно ли, что вы не могли улыбнуться... перед оператором для "Звездного танца"... не могли бы вы посмотреть сюда... пожалуйста, продолжайте... или наши читатели... были бы просто в восторге от... но разве вы, мисс Драммон... прошу прощения, мисс Драммон... считаете ли вы, что вы так же хорошо танцуете, как ваша сестра Шера... нет пророков в своем отечестве... добро пожаловать обратно на Землю... сюда, пожалуйста, -бормотала толпа поверх звуков щелканья, клацанья, жужжа машинерией, мигая вспышками фотоаппаратов сквозь ослепительное сияние того, что выглядело как взрыв галактического ядра, увиденный с близкого расстояния. И я улыбался и кивал, и говорил изысканно-вежливые и умные вещи, и доброжелательно отвечал на самые грубые вопросы, и к тому времени, когда нам удалось сесть в такси, я таки дымился, как вулкан. Рауль и Линда действительно уехали раньше. Том нашел наш багаж и мы отъехали как можно быстрее. - Послушай, Том, - сказал я в такси, - в другой раз назначай прессконференцию на следующий день, хорошо? - А черт его все подери! - взорвался он. - Ну ее в пень, эту твою работу! Он так заорал, что даже водитель дернулся. Норри схватила его за руки и заставила посмотреть на себя. - Том, - мягко сказала она, - мы твои друзья. Мы не хотим орать на тебя и не хотим, чтобы и ты орал на нас. Ладно? Он глубоко вздохнул, задержал дыхание, шумно выдохнул и кивнул. - Ладно. - Теперь я знаю, что с репортерами трудно иметь дело. Я это понимаю, Том. Но я устала и голодна, и у меня ужасно болят ноги, и мое тело просто убеждено, что весит триста тринадцать кило. Может, в следующий раз мы хотя бы что-нибудь сможем им приврать? Том помедлил с ответом, его голос прозвучал спокойнее. - Норри, я в самом деле не идиот. Весь этот бред должен был идти совсем не так. Я действительно назначил пресс-конференцию на завтра. И в самом деле попросил всех иметь совесть и сегодня оставить вас в покое. Эти подонки, которые на вас набросились, были те, кто проигнорировал мою просьбу, сукины... - Подожди минутку, - вмешался я. - Тогда какого черта мы дали им представление? - Ты думаешь, я этого хотел? - прорычал Том. - И что я, черт подери, скажу завтра уважаемым людям., которых в результате обошли? Но у меня не было выбора, Чарли. Эта чертова сука не оставила мне выбора. Мне пришлось дать этим стервятникам хоть что-то, иначе они пустили бы в ход то, что у них было! - Том, объясни, ради всего святого, что произошло? - Линда Парсонс, вот что произошло. Ваше новое удивительное открытие. Господи, Норри, я совсем не такого ожидал, судя по твоим рассказам по телефону. Не знаю, чего я ожидал, но, во всяком случае, профессионала. - Вы что... ээ... не поладили? - предположил я. Том фыркнул. - Для начала она мне сказала, что я выставляюсь. Это вообще были первые слова, которые я от нее услышал. Потом она сказала, что я невежда и неправильно, с ней обращаюсь. Неправильно с ней обращаюсь, Господи Боже мой! Потом она мне проела всю плешь за то, что тут репортеры. Чарли, от тебя и Норри я это стерплю, я и правда должен был добиться, чтобы этих подонков вышвырнули, но с какой стати мне такое терпеть от соплячки? Ну, я начал ей объяснять про репортеров, тогда она сказала, чтобы я выставил противнее защиту. Христом-Богом клянусь, если я что-то действительно ненавижу, так это когда человек сам на тебя нападает, а потом обвиняет тебя в том, что ты защищаешься. И при этом еще улыбается, заглядывает мне в глаза и норовит почесать мне шею, ... твою!.. Я решил, что он достаточно выпустил пар. Я уже потерял счет его ядовитым репликам. - Значит, мы с Норри ублажали газетчиков, потому что они записали, как вы грызетесь на публике? - Нет! В конце концов мы вытянули из него всю историю. Это опять было волшебство Линды в действии, и более типичного примера я и привести не могу. Каким-то образом семнадцатилетняя девочка просочилась через толпу в космопорте прямо к Линде и упала к ней на руки, плача, что она приняла наркотик и потеряла над собой контроль, и пожалуйста, умоляю вас, сделайте так, чтобы это все прошло. Именно в этот момент толпа репортеров окружила Линду, узнав в ней Звездную танцовщицу. Даже учитывая, что она весила в шесть раз больше того, к чему привыкла за последнее время, и была вся исколота медиками и оскорблена Иммиграционной службой, а также только что высекала изрядные искры из Тома, я склонен сомневаться, что Линда вышла из себя. Я думаю, она сознательно решила так сделать. Как бы то ни было, она, очевидно выжгла здоровенный проход в толпе этих упырей, протащила сквозь него бедную девушку и нашла ей такси. Пока они усаживались, какой-то придурок сунул камеру в лицо девушке, и Линда оттолкнула его так, что он брякнулся на землю. - Проклятие, Том, я вполне мог бы поступить точно так же, - сказал я, когда выяснил, как было дело. - А чтоб мне, Чарли... - начал он. Затем сверхчеловеческим усилием совладал со своим голосом (наконец). - Смотри. Слушай. Мы тут не в детские игры играем. Огромные суммы баксов проходят через мои руки, Чарли. Огромные! Ты больше не ничтожество, и у тебя нет привилегий ничтожества. Ты хоть... - Том, - сказала шокированная Норри. - ...малейшее представление имеешь, какой непостоянной стала публика за последние двадцать лет? Может, мне нужно вам объяснять, насколько само существование этого мусорного ведра на орбите, откуда вы только что прибыли, зависит от общественного мнения? А может, ты хочешь рассказать мне, что записи в твоем чемодане так же хороши, как "Звездный танец"? Что у тебя есть такая сенсация, что ты можешь безнаказанно давать в морду репортерам? О Господи Боже мой, какой бардак! Тут он меня поймал. Все хореографические планы, которые мы привезли на орбиту, основывались на предположении что у нас будет от восьми до двенадцати танцоров. И мы еще считали, что это минимум. А нам пришлось выбросить все и начать с нуля. Те записи, что получились в результате, основывались преимущественно на сольных номерах - наше самое слабое место на тот момент - и хотя я был уверен, что смогу многое улучшить при монтаже, все равно... - Ничего, Том. Эти бродяги получили кое-что, что понравится их редакторам больше, чем история о леди ростом в пять футов, которая ставит на место гориллу. Они тоже беспокоятся об общественном мнении. - А что я скажу завтра Уэстбруку? И Морти, и Барбаре Фрам, и ЮПИ, и АП, и... - Том, - мягко вмешалась Норри, - все будет в порядке. - В порядке? Что такое "в порядке"? Скажи мне, пожалуйста, как это все будет в порядке. Я понял, к чему она клонит. - Ах черт, ну конечно. Я и не подумал об этом, дорогая. Из-за этой своры шакалов у меня все выветрилось из головы. Да, это им подойдет. - Я начал посмеиваться. - Это им подойдет в лучшем виде. - Если ты не против, дорогой. - Что? О нет... нет, я не против. - Я ухмыльнулся. - К этому все достаточно долго шло. Пора осуществить. - Кто-нибудь будет столь любезен мне объяснить, что за черт... - Том, - выразительно сказал я, - можешь ни о чем не волноваться. Я сообщу твоим уважаемым людям, которых сегодня слегка обошли, то же самое, что я сказал отцу, когда мне было тринадцать лет и он застукал меня в погребе с дочкой почтальона. - И что за хреновину ты сказал? - буркнул он. невольно начиная ухмыляться. Я обнял Норри. - Все класс, па. Мы завтра поженимся. Он недоуменно смотрел на нас несколько секунд, усмешка его поблекла, но затем расцвела с новой силой. - Пусть меня закопают в дерьмо! - закричал он. - Поздравляю! Это потрясающе, Чарли, Норри, о, поздравляю вас обоих, это очень вовремя. Он и попытался обнять нас обоих, но в этот момент таксисту пришлось увернуться от какого-то психа и Тома с распростертыми объятиями отбросило назад. - Это сногсшибательно, это... вы знаете, по-моему, это сработает! - У него хватило воспитания покраснеть. - Я хочу сказать, черт с ними, с репортерами. Я только... я хочу... - Ты можешь, - серьезно сказала Норри, - никогда не волноваться по таким пустякам. Мы всегда тебе поможем.
Мне позвонили от дежурного администратора гостиницы, когда Линда зарегистрировалась. Как я и просил. Я что-то проворчал в ответ, положил трубку мимо телефона, слез с кровати, попал ногой в мусорную корзину, рухнул на тумбочку, поломав и ее, и соседствующую лампу, и в конце концов распростерся на полу, уткнувшись подбородком в коврик, а носом - в светящийся циферблат часов, которые показывали четыре сорок два. Утра. К тому моменту, когда я окончательно проснулся, подсветка часов выдохлась и погасла. Теперь была кромешная тьма. Невероятно, однако Норри не проснулась. Я встал, в темноте оделся и ушел, оставив все разрушения неубранными до утра. К счастью, я ударился здоровым боком; я мог ходить, пусть даже и хромая на обе ноги. - Линда? Это я, Чарли. Она открыла сразу же. - Чарли, прошу меня извинить... - Брось. Ты поступила нормально. Как та девушка? Я вошел. Она закрыла дверь за мной, состроила гримасу. - Не лучшим образом. Но сейчас у нее родные. Я думаю, с ней все будет в порядке. - Это хорошо. Я помню, как мне однажды стало плохо от наркотиков. Она кивнула: - Знаешь, что через восемь часов все кончится, но это не помогает. Для тебя время тянется бесконечно. - Ага. Послушай, насчет Тома... Она состроила другую гримасу. - Ох, Чарли, ну он и козел. - Вы что... ээ...не поладили? - Я только хотела сказать ему, что он слишком высокомерно держится, а он сделал вид, что не понимает, о чем я говорю. Поэтому я заметила ему, что нечего демонстрировать свою спесь, что он не такой важный, каким хочет показаться, и просила его обращаться со мной как с другом, а не как с чужим человеком - исходя из всего, что вы рассказывали о нем, мне это казалось правильным. "Ладно", - сказал он, поэтому я попросила его как друга избавить нас от репортеров на этот день или дольше, и тут он набросился на меня. Он выставил такую ужасную оборону против меня, Чарли. - Послушай, Линда, - начал я, - получилась вся эта неразбериха... - Честно, Чарли, я пыталась успокоить его, я пыталась показать ему, что я его не обвиняю. Я... я гладила его по шее и щекам, старалась, чтобы он смягчился, расслабился, а он, он меня оттолкнул. Ну правда, Чарли, вы с Норри рассказывали, какой он хороший... а тут такой облом. - Линда, мне ужасно жаль, что вы не сошлись характерами. Том на самом деле отличный парень, просто... - Я думаю, он хотел, чтобы я сказала Сандре, что не стану ей помогать, позволила полиции ее забрать и... Я сдался. - Увидимся утр... днем, Линда. Поспи немного. В какой-то там комнате в два часа будет пресс-конференция. - Конечно. Я прошу прощения, уже, наверно, очень поздно, да? Я встретил Рауля в коридоре - дежурный администратор позвонил ему сразу после меня, но он просыпался медленнее. Я сказал ему, что Линда и пациентка чувствовали себя настолько хорошо, насколько можно было ожидать, и он облегченно вздохнул. - Ни фига себе, Чарли, ты бы их видел, ее и Тома. Как кошка с собакой. Никогда бы в это не поверил. - Н-да, иногда наши лучшие друзья не переносят друг друга. - Ага, забавная штука жизнь. После этого глубокомысленного замечания я отправился обратно в постель. Норри все еще дрыхла без задних ног, когда я вошел, но когда я залез под одеяло и прижался к ее спине, она фыркнула как лошадь и спросила: - Нормально? - Все в порядке, - шепнул я. - Но придется этих двоих какое-то время держать на расстоянии. Она повернулась, приоткрыла один глаз и посмотрела на меня. - Милый, - пробормотала она, улыбаясь обращенной ко мне стороной рта, - ты еще не безнадежен. Это у тебя пройдет. После чего она повернулась обратно и заснула, оставив меня одновременно самодовольным, глупым и в полнейшем недоумении, о чем это она говорила.
Те записи танцев первого семестра все равно продались отлично, и критики были более чем доброжелательны - в большинстве. Кроме того, мы переиздали "Масса есть действие", на этот раз со звуковым сопровождением Рауля, и закончили наш первый финансовый год, попав в яблочко. К второму году наша Студия уже обретала нормальную форму. Мы обосновались на сильно удлиненной орбите. В перигее студия приближалась к Земле на 3200 километров (это не очень близко - Скайлэб был приблизительно в 450 километрах), и в апогее удалялась на 80 000 километров. Цель этого была в том, чтобы Земля не закрывала половину неба на каждой записи. В апогее Земля была размером примерно с кулак (дуга, стягивающая чуть больше 9 градусов), и мы проводили большую часть времени далеко от нее (второй закон Кеплера: спутник, расположенный на более низкой орбите, обращается быстрее). Так как мы делали полный оборот почти дважды в день, это давало каждые двадцать четыре часа два возможных периода записи почти по 8 часов каждый. Мы просто приспособили наши "внутренние часы", наш биологический ритм так, что один из этих двух периодов приходился между девятью и пятью часами субъективного времени. (Если мы портили эпизод, то, чтобы вернуться и переснять его, приходилось ждать около 11 часов, чтобы Земля на заднем плане была соответствующего видимого размера.) Следует немного рассказать и о самом комплексе студии. Самая большая одиночная структура, это, конечно, Аквариум - огромная сфера для работы внутри, без р-костюмов. Она вполне прозрачна при должном освещении, но может быть закрыта фольгой в случае, если вам не нужна в качестве фона вся вселенная. Шесть очень маленьких и очень хороших камер встроены в Аквариум в различных местах. Аквариум рассчитан также для приема пластиковых панелей, которые превращают его в куб внутри сферы - хотя пользовались этим мы лишь несколько раз и, вероятно, в дальнейшем не будем. Следующее по величине строение - это подсобная структура, которую мы стали называть "Чулан враля Мак-Джи". Сам Чулан -это всего лишь длинный "стационарный" шест, усыпанный подпорками и роликами, на которые намотаны тросики, и покрытый всяким хламом, привязанным к нему для страховки. Опоры, части декораций, модули камеры и запасные части, осветительные принадлежности, пульты управления и вспомогательные системы, и канистры и банки, и коробки и бруски, и связки и пачки, и мотки и катушки, и разбросанные беспорядочно пакеты всего прочего, которые кто-то из нас счел удобным иметь под рукой для танца в невесомости и записи его на пленку. Чулан враля Мак-Джи оброс всем этим, как некими межпланетными ракушками, и представляет обычную кладовку. Размер и форма неуклюжего груза меняются по мере его использования, и отдельные компоненты все время лениво колышутся, как шизофренические водоросли. Нам это было удобно, потому что вовсе не хотелось постоянно выходить и входить в жилые помещения. Вообразите кузнечный молот. Большой старинный рабочий молот, которым грохают по наковальне, с огромной рабочей частью в форме бочонка. Представьте теперь гораздо меньший цилиндрик, размером с банку от колы, на другом конце ручки. Банка - мой дом. Там я живу вместе с женой, когда мы находимся дома в космосе: три с половиной комнаты и ванная, лифта нет. Попытайтесь сбалансировать этот кузнечный молот горизонтально на одном пальце. Вы захотите положить этот палец рядом с другим концом, сразу около массивного бочонка. Это - точка, вокруг которой вращаются мой дом и противовес; вращаются для того, чтобы обеспечивать в доме одну шестую земного тяготения. В противовесе находится оборудование жизнеобеспечения и энергетическое питание, медицинская телеметрия, домашний компьютер и телефонные приспособления, а также несколько чертовски здоровенных гироскопов. "Ручка молота" довольно длинная: требуется ствол порядка 135 метров, чтобы давать одну шестую g при частоте вращения 1 минута. Такая скорость вращения сводит к минимуму отклоняющую силу Кориолиса, она становится столь же незаметной, как и на торе размером со Скайфэковское Кольцо-1 - но без огромного объема тора и неизбежно неэффективной планировки. (Скайфэковская аксиома: куда бы вы ни пошли, окажется, что вам всю дорогу придется заворачивать; скоро вы и думать будете по кривой). Поскольку лишь Токугава может себе позволить мощности, требуемые для того, чтобы начинать и останавливать вращение масс в космосе по собственной прихоти, у нас есть только два способа выйти из дома. Ось вращения нацелена на Чулан враля Мак-Джи и Городской Зал (о котором позднее). Можно просто выйти через "нижний" шлюз ("черный ход") и отцепиться в нужный момент. Если вы недостаточно опытны для передвижения в космосе или если вы направляетесь куда-нибудь по касательной к оси вращения, вы выходите через "верхний" шлюз (парадную дверь), взбираетесь вверх по ступенькам ручки молота к той точке, где вес исчезает полностью, и шагаете в сторону, а потом, управляя реактивными двигателями, попадаете, куда вам надо. Домой мы всегда приходим через парадную дверь: вот почему лестница ручки молота по привычке считается ведущей вниз. Уборная - проще не бывает, надо только почаще следить, чтобы на Чулан и Зал не сыпалось высушенное холодом дерьмо. (Нет, мы не сохраняем его, чтобы выращивать на нем овощи или для какихнибудь других экологических чудес. Замкнутая система размером с нашу слишком мала, чтобы быть эффективной. Ну, мы перерабатываем большую часть влаги, но остальное выбрасываем в космос, а покупаем еду, воздух и воду на Луне, как все остальные. В случае необходимости мы могли бы доставлять все и с Земли.) Мы прошли через все эти тяжкие испытания, как вы понимаете, для того, чтобы обеспечить среду с 1/6 g. Когда вы находитесь в космосе достаточно долго, вы находите невесомость гораздо более комфортабельной и удобной. Любая гравитация вообще воспринимается как необоснованная предвзятость, цензура движения - как если бы писателя, который пишет кровавые боевики, обязали заканчивать все исключительно хэппи-эндами или музыканта ограничили только одной тональностью. Но мы старались проводить дома как можно больше времени. Любая гравитация замедлит бездумную попытку вашего организма необратимо приспособиться к отсутствию тяжести, и одна шестая g - разумный компромисс. Поскольку это стандартная местная сила тяготения, равная тяготению на поверхности Луны и на Скайфэке, то физиологические параметры всем хорошо известны. Чем больше времени мы проводили дома, тем больше мы могли оставаться на орбите - и наш режим был установлен строго. Никто не хотел навсегда остаться в космосе. Вот так мы. думали об этом в те дни. Если мы выбивались из графика и понимали, что один из нас адаптируется слишком быстро, мы могли это до некоторой степени компенсировать. Выходите черным ходом, взбираетесь на тренировочную перекладину, которая свисает с энергетической лебедки, и пристегиваетесь. Это немного похоже на один из тренажеров для младенцев, эдакий модифицированный стульчик. Вы отпускаете тормоз, и перекладина начинает "спускаться" по прямой, продолжающей ручку молота, поскольку не имеется никакого сопротивления воздуха, чтобы отклонить вас вбок. Вы опускаетесь, эффективно увеличивая длину ручки вашего молота, и таким образом увеличивается ускорение, действующее на вас. Когда вы достаточно далеко "внизу", скажем, в половине g (метров 400 по прямой), вы фиксируете тормоз и упражняетесь на перекладине, которая рассчитана так, чтобы обеспечивать работу всех мышц тела. Вы можете даже, если хотите, использовать встроенные велосипедные педали, чтобы самостоятельно переместиться вверх, а вас будет страховать специальный "тормоз парковки", чтобы не соскользнуть вниз до перекладины и не сломать ноги, если вы утомитесь. Из зон с достаточно низким g вы можете даже передвигаться по перекладине вверх при помощи рук, используя жесткую страховку, - но ниже уровня половины g вам не следует отстегиваться от перекладины ни по какой причине. Вообразите, что вы повисли на руках при, скажем, одном g, повисли над бесконечностью в уютном пластиковом мешке с запасом воздуха на три часа. Мы все стали весьма тщательно следить за... ээ... нашим весом. Большим искушением был Городской Зал, сфера немногим меньше, чем Аквариум. Это была, по существу, гостиная нашей коммуны, место, где мы могли устроить общую тусовку и перемыть друг другу косточки. Играть в карты, обучать друг дружку песням, спорить о хореографии, ссориться из-за нее же (два различных предмета), играть в трехмерный гандбол или просто наслаждаться роскошью невесомости без р-костюма и работы, о которой дозволялось забыть. Если парочка оказывалась одна в Городском Зале и пребывала в соответствующем настроении, можно было выключить половину внешних навигационных огней, что означало "не, беспокоить" - и заняться любовью. (Секс в одной шестой g тоже хорош, но в нулевом g он просто совсем иной. Никто не может находиться сверху. Это должны быть совместные усилия, иначе ничего не получится. [Я не могу вообразить изнасилование в невесомости.] Добрая половина Кама Сутры бесполезна в этих условиях, но есть и компенсация, Я никогда не был в восторге от одновременного орального секса в классической позе "69" из-за неудобства и того, что постоянно отвлекаешься. Невесомость делает его не только удобным, но логически неизбежным. Конец второго неизбежного отступления.) По той или иной причине было искушение подолгу тусоваться в Городском Зале - но так много обычных ежедневных забот нам нужно было решать, что искушение приходилось резко обуздывать. Наши расширенные физиологические тесты дважды в день посылались доктору Пэнзелле на медицинский компьютер на борт Скайфэка: как и в случае с воздухом, пищей и водой, я готов был иметь дело и с кем-нибудь другим, если Скайфэк перестанет нам мило улыбаться, но пока я мог пользоваться мозгами доктора Пэнзеллы, я хотел ими пользоваться. Он был для космической медицины тем, чем Гарри для космического строительства, и твердо держал нас в порядке, распекая по радио, когда мы глупили, и назначая нам упражнения на перекладине, как суровый священник, назначающий молитвы в качестве епитимьи. Первоначально мы предполагали построить пять таких молотов для максимально комфортабельного размещения пятнадцатичеловек. Мы торопили Гарри в тот первый год; он совершил чудо, и когда первая группа студентов прибыла наверх, действовали целых три модуля. Мы отпустили бригаду Гарри раньше времени с благодарностью и премией, нуждаясь сами в той площади, что они использовали для себя. Десять студентов, Норри, Рауль, Гарри и я-в сумме четырнадцать человек. Три модуля - в сумме девять жилых комнат. Кто-нибудь пробовал ухаживать за женщиной в таких условиях?.. Но в результате этой переделки мы с Норри оказались настоящей супружеской парой; церемония впоследствии была простой формальностью. Ко второму сезону мы завершили еще .один трехкомнатный дом, но взяли только семь новых студентов; каждый теперь имел дверь, которую мог закрыть и спрятаться за ней, когда ему было нужно, но всех семерых мы в результате отвергли. Пятый молот так и не был построен. Это была та самая полоса неудач, о которой я упоминал ранее, и она протянулась через весь наш второй сезон. Понимаете, я только начинал приобретать известность как танцор и был еще довольно молод, когда пуля грабителя раздробила мне бедренный сустав. Это было давным-давно, но я помню, что был чертовски хорошим танцором. Я никогда опять не буду так хорош, даже если смогу снова пользоваться ногой. Некоторые из тех, кого мы отвергли, были лучшими танцорами, чем я до травмы - в земных условиях. Я верил, что по-настоящему хороший танцор почти автоматически имеет необходимые качества, чтобы обучиться думать пространственно, сферически. Мрачные результаты первого сезона показали мне мою ошибку, поэтому для второго семестра мы использовали другие критерии. Мы пытались выбирать людей со свободным мышлением, с нестандартным мышлением, с мышлением, не связанным предвзятостью и ортодоксальностью. Рауль описал их как "тип читателя фантастики". Результаты были кошмарны. Прежде всего обнаружилось, что люди, которые способны подвергнуть сомнению даже свои самые основные аксиомы интеллектуально, вовсе не обязательно способны это сделать физически - они могут вообразить, что необходимо сделать, но сделать этого не могут. Еще хуже, что люди со свободным мышлением не могут сотрудничать с другими свободно мыслящими людьми, не могут последовательно принять точку зрения другого человека. Мы хотели сделать танцевальную коммуну, а у нас получилась классическая коммуна, где никто не хотел мыть тарелки. Один парень был способен стать отменным солистом - когда я его отпустил, я рекомендовал "Бетамаксу", чтобы они финансировали для него студию, - но мы с ним работать не могли. И двое из этих чертовых идиотов умерли из-за собственного бездумия. Они все были по-настоящему хорошо тренированы для выживания в невесомости, прошли бесконечную муштру основных правил жизни в космосе. Мы использовали систему парной страховки для каждого студента, который выходил в открытый космос, и мы принимали все возможные меры предосторожности, которые я мог придумать. Но Инга Сьеберг не могла утомлять себя проверкой и техобслуживанием своего р-костюма целый час каждый день. Она ухитрилась не обратить внимание на все шесть классических признаков начинающейся поломки системы охлаждения, и однажды при восходе солнца она сварилась. И ничто не могло заставить Алексея Никольского подстричь пышную гриву каштановых волос. Вопреки всем советам он настаивал, что будет делать на затылке нечто вроде свернутого вдвое конского хвоста, "как он всегда делал". Единственное, на что его удалось уговорить, это на тоненькую ленточку для волос. Ясно как божий день, что она порвалась в разгар занятий, и он, естественно, стал задыхаться. Мы были в нескольких минутах полета от помещений, так что он бы наверняка не задохнулся, пока его тащили. Но в то время как мы с Гарри буксировали его к Городскому Залу, он расстегнул р-костюм, чтобы поправить прическу. Оба раза мы вынуждены были хранить тела в Чулане отвратительно долго, пока ближайшая родня вела дебаты, следует ли отправить останки в ближайший космопорт или же пройти через юридические сложности, чтобы получить разрешение на похороны в космосе. Кладбищенский юмор помог нам сохранить рассудок (Рауль стал было называть Чулан "каморкой могильщика Мак-Джи"), но сезон это весьма омрачило. Ничуть не веселее было распрощаться с последними из тех, кто остался в живых. В тот день, когда Йенг и Дюбуа покинули нас, я был почти сражен. Я проводил их лично, и пожатие рук в р-костюмах, напоминающее "коитус с презервативом", было, по горькой иронии, слишком к месту. Весь этот семестр, как и первый, был коитусом с презервативом - тяжкий труд и никаких плодов, - и я возвратился в Городской Зал в самой черной депрессии, которой у меня не было с тех пор... с тех пор, как умерла Шера. По закону подлости моя нога болела; мне хотелось на кого-нибудь вызвериться. Но когда я прошел через шлюз, то увидел Норри, Гарри и Линду, наблюдающих за Раулем, который творил чудеса. Он не замечал их и вообще ничего вокруг, и Норри предостерегающе подняла руку, не глядя на меня. Я отложил на время свои настроения и прислонился спиной к стене рядом со шлюзом; подушечка "липучек" между лопатками надежно меня пристегнула. (Вся сфера покрыта "липучками" с петельками; подушечки из "липучек" с крючочками пришиты к нашим тапочкам - в которых большие пальцы отдельно, - к ягодицам, бедрам, спинам и тыльной стороне ладоней перчаток. "Липучки" - это наша самая дешевая мебель.) Рауль творил чудеса из подручных материалов. Его самым таинственным орудием было то, что он называл "Супершприц". Эта штука выглядела, как медицинский шприц для подкожных впрыскиваний, страдающий слоновой болезнью: корпус и поршень были огромными, но сама игла была стандартного размера. В руках Рауля это было волшебной палочкой. К его тощей талии были привязаны все остальные ингредиенты: пять "груш" для питья, каждая содержит по-иному окрашенную жидкость. Я сразу определил источник своего подсознательного напряжения и расслабился: мне не хватало вибрации воздушного кондиционера и привычного ощущения тяги воздуха. Две радиальные страховки поддерживали Рауля в центре сферы, в полусогнутой позе, типичной для невесомости, и ему нужно было, чтобы воздух был неподвижен, даже если это серьезно ограничивало его рабочее время. (Вскоре выдыхаемая двуокись углерода образует сферу вокруг его головы; он будет слегка вращаться на своих страховочных веревках, и сфера станет вытянутой; к этому времени ему нужно будет закончить то, что он делает. Или сместиться в сторону. Мне самому придется двигаться осторожнее, крадучись, как и остальным.) Он пронзил одну из груш своим шприцем и набрал требуемое количество жидкости. Яблочный сок, судя по цвету, смешанный с водой. Рауль осторожно выпустил жидкость из шприца, тонкие гибкие пальцы работали с большой точностью, формируя просвечивающий в совершенстве круглый золотой шар, который неподвижно завис перед ним. Рауль отнял шприц от шара, и шар... замерцал... мерцание шло изнутри симметричными волнами, которые долго не гасли. Он втянул в свой шприц воздух, воткнул в середину шара и выпустил. Шар, заполненный большим количеством воздуха, расширился до почти прозрачного золотого мыльного пузыря, по поверхности которого лениво кружились, сменяя друг друга, радужные переливы узоров. Пузырь достигал почти метра в диаметре. И снова Рауль отнял шприц. Наполняя его по очереди из груш с виноградным, томатным соком и непонятным зеленоватым желе, он заполнил внутренность золотого пузыря круглыми бусинами фиолетового, красного и зеленого цветов, стряхивая их со шприца, когда они образовывались. Они сияли, мерцали, сталкивались друг с другом, но не сливались. В конце концов золотистый пузырь заполнился елочными шарами разного размера - от виноградины до грейпфрута, переливающимися всеми цветами радуги, отражающими цвета друг друга. Поток Марангони - градиенты поверхностного натяжения заставлял их вращаться и кувыркаться вокруг друг друга, как борющиеся котята. Некоторые пузырьки были из чистой воды, и они отличались такими радужными переливами, что ужасно хотелось проследить за каждым в отдельности. Рауль перемещался, чтобы получить глоток свежего воздуха. Гигантский шар он вед на буксире, придерживая ладонью, к которой тот радостно приклеился. Я знал, что если бы теперь Рауль резко ударил по нему, то вся конструкция одним махом превратилась бы в один большой пузырь, по поверхности которого цветные полосы размазались бы, как слезы (снова из-за потока Марангони). Я думал, что Рауль так и собирается сделать. Главная панель управления светом была пристегнута липучками к его груди. Он набрал коды шести концентрированных световых пятен, уверенной рукой сфокусировав их на сверкающем, как драгоценность, пузыре. Другие источники света потускнели и погасли. Комната блистала разноцветными огнями. Грани рукотворного драгоценного камня отбрасывали блики во всех направлениях. С кажущейся небрежностью Рауль подтолкнул мерцающий шар, тот стал вращаться, и Городской Зал утонул в его сверхъестественном радужном огне. Плывя в воздухе впереди шара, Рауль установил свой "Мюзикмастер" на режим внешних динамиков, прицепил его липучками к бедру и начал играть. Сначала - долгие незатухающие теплые тона. Шар трепетал им в такт, отвечая на их вибрации, выражая музыку визуально. Затем расплывчатые трели в более высоком регистре, с аккордами, имитирующими деревянные духовые инструменты, поддерживаемые замкнутой секвенцией в среднем регистре. Шар словно дрожал, пульсировал от избытка энергии. Возникла простая мелодия, изменилась, вернулась, снова изменилась. Шар блистал в совершенном контрапункте. Тон мелодии изменялся от контрабаса до скрипки, затем к органу, потом к чистой электронной музыке, и снова назад, и шар отражал каждое изменение с изящной точностью. Появилась басовая тема. Рожки. Я оторвался от стенки, одновременно для того, чтобы уйти из сферы дурного воздуха, а также чтобы под иным углом взглянуть на драгоценность. Другие поступали аналогично, перемещаясь осторожно, пытаясь органично войти в искусство Рауля.. Спонтанно мы начали танцевать, перебрасываемые музыкой так же, как сверкающая драгоценность, в буйстве красок, которые шар отбрасывал по сферической комнате. Оркестр был пристегнут к бедрам Рауля, и в этом действе мы стали марионетками в невесомости. Всего лишь импровизация; без соответствия стандартам концерта. Простое групповое упражнение, наслаждение чистым физическим комфортом невесомости и совместное осознание этого факта. Это, если хотите, напоминало пение вокруг костра, попытку подпевать незнакомым мелодиям любимых песен друг друга. Только Гарри воздержался, паря как-то "боком" со странной неуместной грацией полярного медведя в воде. Он таким образом стал чем-то вроде второго центра танца, стал объективом камеры, к которой Рауль направлял свое творение, а мы наше. (Рауль и Гарри подружились мгновенно - трещотка и молчун. Они восхищались мастерством друг друга.) Гарри перемещался неторопливо, впитывая нашу радость и излучая ее назад. Рауль мягко подтянул веревку, и у него в руках оказалась большая проволочная петля, размер которой можно было менять. Он сделал ее чуть больше, чем сверкающий драгоценный пузырь, захватил его в петлю и тотчас быстро ее увеличил. Те, кто видел поверхностное натяжение, только замаскированное гравитацией, не имеют никакого представления о том, какая это могущественная сила. Переливающийся пузырь стал вогнутой линзой приблизительно трех метров в диаметре, в пределах которой роились многоцветные выпуклые линзы, и каждая из них была в буквальном смысле слова совершенна. Рауль ориентировал ее по направлению к Норри, добавил три лазера малой мощности с боков и заставил линзу вращаться подобно Колесу Кали. И мы танцевали. Через некоторое время рядом со шлюзом загорелся огонек, означающий, что кто-то "стучит в дверь". Я должен был бы вздрогнуть от неожиданности - к нам редко заходят посетители, - но я не обратил внимания, поглощенный танцем в невесомости и гениальностью Рауля, отчасти и своей собственной гениальностью, выразившейся в том, что я взял его на работу. Шлюз открылся, впустив Тома Мак-Джилликади- что должно было меня чертовски удивить и испугать. Я понятия не имел, что он собирается нанести нам визит, и поскольку его не было на рейсовом корабле, на который я только что посадил Йенга и Дюбуа, это означало, что ему пришлось воспользоваться весьма дорогим специально зафрахтованным судном, чтобы сюда попасть. Что означало катастрофу. Но я был как в теплом тумане, поглощенный танцем и, возможно, слегка загипнотизированный сверкающим калейдоскопом Рауля из виноградного сока, томатного сока и желе из лайма. Возможно, я даже не кивнул Тому в знак приветствия и, понятно, совершенно не был удивлен тем, что он тогда сделал. Он присоединился к нам. Без малейшего колебания он сбросил тапочки с липучками, в которых пришел из гардеробной шлюза, шагнул в воздух и присоединился к нам внутри сферы, используя провода, на которых был расчален Рауль, чтобы расположить себя так, что наш узор в виде треугольника стал квадратом. И тогда он стал танцевать с нами, подхватив наши движения и ритм музыки. Он заслуживал одобрения. Он был в чертовски хорошей форме для человека, занимавшегося всей нашей бумажной работой, но бесконечно более важно то (поскольку земная физическая подготовка столь бесполезна в космосе), что он действовал явно без локальной вертикали и наслаждался этим. Теперь я действительно был изумлен до мозга костей, но не подавал виду и продолжал танцевать, стараясь, чтобы Том не заметил, как я наблюдаю за ним. Норри, танцевавшая напротив меня, поступила так же, а Линда, наверху, похоже, и на самом деле ничего не замечала. Изумлен? Да меня как громом поразило. Единственный фактор, из-за которого нам пришлось отвергнуть шестнадцать студентов из наших семнадцати, был той же штукой, из-за которой списывали строительных рабочих Скайфэка, и то же самое причиняло неприятности восьми работникам Скайлэба из девяти в прошлом, когда проводились первые эксперименты по жизни в невесомости: неспособность жить без локальной вертикали. Если вы принесете золотую рыбку на орбиту, (бригада Скайлэба это сделала), она будет беспомощно барахтаться в шаре воды. Покажите рыбе явно видимую точку Отсчета, поместите плоскую поверхность вплотную к водной сфере, (которая тогда сразу превратится в совершенную полусферу), и рыба решит, что плоская поверхность - это речное дно, и соответственно сориентирует свое тело. Уберите пластину, или добавьте вторую (ни одной локальной вертикали или слишком много), и золотая рыбка скоро погибнет, запутавшись насмерть. Скайлэб был специально построен с тремя различными локальными вертикалями в трех главных модулях, и восемь из девяти работников доверчиво и хронически приспособились к локальной вертикали в том модуле, куда попали сначала, не задумываясь об этом сознательно. Путешествие через все три модуля подряд доводило их до головной боли; они ненавидели адаптер в доке, который был разработан так, чтобы не иметь никакой локальной вертикали вообще. Физически невозможно получить головокружение в невесомости, но они говорили, что ощущают себя так, будто у них кружится голова всякий раз, когда их лишали возможности видеть поблизости вполне определенные "пол" и "стены". Так было у всех, кррме одного, описанного как "один из самых умных астронавтов и в то же время один из самых извращенных". Он привязался к доковому адаптеру, то есть к жизни без верха и низа. как утка к воде. Он был единственный из девяти, кто совершил психологический прорыв. Теперь-то я знал, как мне крупно улыбнулась удача, что и Норри и Рауль оказались сделаны из того материала, из которого получаются Звездные Танцоры. И знал, как немного найдется подобных. Но Том был, без сомнения, одним из них. Одним из нас. Его техника была чертовски сырой, у него руки были как грабли, и спину он держал совершенно неправильно, но его можно было научить. И он имел тот редкий, неопределимый дар поддерживать равновесие в среде, отрицающей процесс устойчивости. Он был в космосе дома. Мне следовало держать это в голове. Он был таким с тех самых пор, как я его знаю. В тот момент мне казалось, что я мгновенно осознал всю свою колоссальную тупость - но я ошибался. Импровизированное закрытое представление в конце концов завершилось. Музыка Рауля легкомысленно перетекла в заключительные такты "Так говорил Заратустра", и пока длился последний аккорд, Рауль твердой рукой проколол линзу, разбив ее на миллионы радужных капель, которые разлетелись со сверхъестественной грацией расширяющейся вселенной. - Это надо убрать, - машинально сказал я, нарушая чары. И Гарри поспешил включить воздухоочиститель, пока Городской Зал не стал липким от фруктового сока и желе. Все вздохнули при этом, а волшебник Рауль опять стал похожим на кролика малорослым парнем из комик-оперы со шприцем и обручем в руках и широкой улыбкой на лице. Отдав дань искусству вздохами, мы перешли к отдаванию дани молчанием. Теплое сияние угасало не сразу. "Будь я проклят, - думал я, - за последние двадцать лет у меня не было воспоминаний лучше этого". Затем я вернул свои мысли в прежнее русло. - Конференция, - сказал кратко я и направил свой полет к Раулю. Гарри, Норри, Линда и Том встретили меня там, и мы сцепились руками и ногами как попало и получили снежинку из людей в центре сферы. В результате наши лица оказались по отношению друг к другу под разным углом, но мы игнорировали это, как опытный диск-жокей игнорирует вращение этикетки пластинки, которую он читает. Даже Том не обращал на это практически никакого внимания. Мы приступили прямо к делу. - Ну, Том, - сказала Норри первой, - что за авария? - Скайфэк собирается свалить в кусты? - спросил Рауль. - Почему ты не позвонил предварительно? - добавил я. Только Линда и Гарри промолчали. - Ууфф, - сказал Том. - Никакой аварии. Вообще ничего не случилось, расслабьтесь. В деловом отношении все продолжает работать как до смешного хорошо отлаженные часы. - Тогда почему ты прибыл специально зафрахтованным судном? Или ты прибыл украдкой без билета на этом рейсовом, который только что отбыл? - Нет, я прибыл не на рейсовом корабле, но меня привезло... такси. Я нахожусь в невесомости почти столько же, сколько и вы. Я был на Скайфэке. - На Скайфэке? - Я обдумывал услышанное с большим трудом. - И ты морочил себе голову тем, что обеспечивал задержку своих звонков и почты, чтобы мы не догадались? - Совершенно верно. Я провел последние три месяца, работая в одном из подразделений нашего ведомства на борту Скайфэка. Это подразделение имело почтовый адрес где-то в нижней левой четверти пульта нового, секретаря-администратора Токугавы. - Угу, - сказал я. - И почему? Том посмотрел на Линду, чью левую лодыжку он как раз держал, так уж получилось, и подобрал слова. - Помнишь ту первую неделю после того, как мы встретились, Линда? Она кивнула. - По-моему, я никогда в жизни не был так зол. Я думал, что ты - исчадие ада. В тот вечер, когда я набросился на тебя в "Ле Мэнтнан", в последний раз, когда мы спорили о религии - помнишь? Я тогда вышел оттуда и полетел вертолетом прямо в Новую Шотландию, в ту проклятую общину, где ты выросла. Приземлился в центре сада в три часа утра, перебудил половину народа. Я орал на них и сыпал ругательствами больше часа, требуя, чтобы мне объяснили, как, черт побери, они могли тебя вырастить такой непроходимой идиоткой. Когда я наконец умолк, они поморгали, зевнули, почесались, и здоровяк с совершенно невероятной бородой сказал: - Ну, если вы действительно так друг друга достали, мы можем вам порекомендовать начать ухаживать за ней, - с этими словами он вручил мне спальный мешок. Снежинка развалилась, так как Линда толчком вырвалась, и мы все ухватились за то, что было под рукой, или оказались в свободном парении. Том с легкостью, свидетельствующей о большом опыте, развернулся так, чтобы видеть Линду, и продолжал обращаться прямо к ней. - Я пробыл там неделю или около того, - продолжал он спокойно, - а потом отправился в Нью-Йорк и записался на уроки танцев. Я учился танцевать, когда был ребенком, так как это часть обучения карате; навыки возвратились, а работал я всерьез. Но я не был уверен, что это имеет какое-то отношение к танцу в невесомости, поэтому я и пробрался тайком на Скайфэк, никому ничего не сказав, и тренировался как сумасшедший с тех пор и по сей день в спутнике-фабрике, которую я арендовал за свои собственные деньги. - А кто управляет лавочкой? - спросил я мягко. - Самые лучшие специалисты, которых можно купить за деньги, ответил он коротко. - Наши дела не страдали. Но страдал я. Я не хотел вам ничего рассказывать еще годили около того. Но я был в кабинете Пэнзеллы, когда поступила команда о прекращении медицинского наблюдения Йенга и Дюбуа. Я знаю, что вам очень нужны танцоры. Я самоучка и неуклюжий, как корова на льду, и на Земле мне бы понадобилось еще пять лет, чтобы стать третьесортным танцором, но я думаю, что здесь могу делать такие же вещи, которые делаете вы. Он развернулся, чтобы оказаться лицом ко мне и Норри. - Мне бы хотелось учиться под вашим руководством. Я буду оплачивать обучение из своего кармана. Я бы хотел работать с вами вместе, ребята, и не только вести ваши бумаги, но и быть частью вашей компании. Я думаю, что смогу стать Звездным танцором. - Он повернулся обратно к Линде. - И я хочу начать ухаживать за тобой, как это у вас принято. Вот теперь общий объем моей тупости стал мне очевиден. Я не мог сказать ни слова. Это Норри сказала: "Согласны" от имени компании, и одновременно с ней Линда произнесла то же самое от себя лично. И снежинка образовалась заново, став значительно больше в диаметре. Так сложилась наша компания.
Что касается самой природы нашего танца, мало что можно прибавить к тому, что говорят наши записи сами по себе. Мы позаимствовали многие понятия у Нового Пилобулоса, и движения Контактной Импровизации (которые были в числе последних судорог изобретательности перед этим застоем в танце, продолжавшемся десятилетие, о нем я уже упоминал ранее), но нам пришлось радикально преобразовать почти все, что мы заимствовали. Хотя сторонники Контактной Импровизации утверждают, что находятся в "свободном падении", это на самом деле семантическая путаница: они имеют в виду "падающий свободно", мы же подразумеваем "свободный от падения". Но многие из их открытий действительно работают, по крайней мере их можно применять, в нулевой гравитации - и мы использовали все, что нам необходимо. Танцевальная подготовка Линды включала четыре года в компании Новый Пилобулос. На случай, если вы не знаете их, или легендарную компанию Пилобулос, откуда они отпочковались: их основа - разновидность Контактной Импровизации без импровизации, так как их хореография слишком тщательно запланирована. Но они тоже используют понятие "друг друга как декорации", то есть танцуют друг на Друге, на фоне и вокруг друг друга, сотрудничая в изменении векторов движения каждого из них. Танцующие акробаты, если хотите. Мы сами пытались достичь в своих записях равновесия в сочетании танца с запланированной хореографией и танца импровизированного, спонтанного. Линда могла научить нас многому относительно и взаимодействующих масс, и гиперцентров вращения, и тому подобного, но гораздо больше - подходу, которого такие вещи требуют. Чтобы по-настоящему взаимодействовать с другим танцором, чтобы спонтанно создавать совместные формы, вы должны пытаться настроиться на сопереживание другим танцорам. Вы должны знать их - как они танцуют и как они чувствуют себя в настоящий момент, - чтобы быть способным почувствовать, каким будет их следующее движение или как они будут реагировать на ваше. Когда это срабатывает, то возникает наиболее возбуждающее чувство из всех, которое я когда-либо знал. Это значительно труднее, если партнеров больше одного, но восторг растет по экспоненте. Поскольку невесомость требует взаимного сотрудничества, взаимного осознания на сферическом, пространственном уровне, наш танец стал по существу духовным упражнением. И вот таким образом, с компанией должной величины и растущим пониманием истинной сути танца в невесомости, мы начали наш второй и последний сезон записи на пленку.
Я падал сквозь звездное пространство, сбалансированный, подобно свободной комете на хвосте из флюоресцирующих газов, сосредоточившись на том, чтобы держать позвоночник Прямым, а колени и щиколотки сомкнутыми. Это помогало мне забыть, как я нервничаю. - Пять, - монотонно отсчитывал Рауль, - четыре, три, два, сейчас! И кольцо его яркого оранжевого "пламени" беззвучно вспыхнуло вокруг меня. Я проскользнул в него, как игла. - Прекрасно, - шепнула Норри мне в ухо со своей точки отсчета в километре отсюда. Я тотчас поднял руки прямо над головой и резко ударил по контакту. Когда я пролетал сквозь кольцо оранжевого "пламени", мой "хвост" окрасился в глубокий, интенсивный фиолетовый цвет, расходясь в стороны позади меня лениво и симметрично. В пределах фиолетового свечения через нерегулярные промежутки вспыхивали и умирали крошечные сверхновые: магия Рауля. Как раз перед тем, как канистры с краской, закрепленные у меня на икрах ног, опустели, я включил реактивный двигатель на животе и позволил ему швырнуть меня "вверх" по непрестанно увеличивающейся кривой, пока я считал секунды. - Дайте свет, Гарри, - сказал я резко. - Мне вас не видно. Красные огни зажглись над моим воображаемым горизонтом, и я расслабился. У меня было сколько угодно времени, чтобы выключить набрюшный двигатель. Я двигался не вполне точно на камеру, но необходимые исправления были невелики, и они не могли испортить наблюдаемую кривую моего движения. Я поменял свое положение способом, который могу назвать только "целенаправленными корчами", затем выключил основной двигатель и выбрал себе отметку. На Земле вы можете вращаться вечно, и голова у вас не закружится, если вы выбираете отметку и фиксируете на ней взгляд, отворачивая голову в последний момент при каждом повороте. В космосе такой метод ни к чему. Как только вы оказываетесь вне пределов гравитационного колодца, ваши полукружные каналы наполняются, а вся ваша система равновесия отключается. Вы просто никак не можете получить головокружение. Но старая привычка умирает с трудом. Как только я выбрал себе звезду в качестве отметки, я кувыркнулся. Когда я насчитал десять оборотов, камера оказалась достаточно близко, чтобы стать заметной, и продолжала быстро приближаться. Я тотчас прекратил вращение, сориентировался и очень резко затормозил - возможно, три g, - при помощи всех двигателей. Торможение у меня получилось отлично: я остановился всего в пятидесяти метрах от камеры. Я мгновенно отключил всю мощность, перешел от естественного уменьшения высокого ускорения к полному освобождению, отдавая этому все, что у меня осталось, продержался так, считая до пяти, и шепнул: Выключайте! Красные огни погасли. Норри, Рауль, Том и Линда негромко приветствовали меня (никто никогда не говорит громко в р-костюме). - Хорошо, Гарри, давайте посмотрим, как получилось. - Сейчас, босс. Мы подождали, пока он перемотает пленку. Затем большой квадратный участок отдаленного пространства засветился по краям. Звезды внутри него как бы пришли в движение и самостоятельно перестроились. В рамке появилось мое изображение и проделало маневр, который я только что завершил. Я был доволен. Я пронзил кольцо оранжевого "пламени" точно в центре и выпустил фиолетовый дым как раз в нужный момент. Кривая маневра была неровной, но это сойдет. Мое приближающееся изображение так резко и неожиданно выросло, что я на самом деле отшатнулся. Довольно глупо. Смотреть на торможение было почти так же захватывающе, как и проделывать его. Выход из пикирования был хорош, а последнее триумфальное парение поистине потрясало. - Ничего себе получилось, - довольно сказал я. - Где здесь бар? - За углом налево, - ответил Рауль. - Я ставлю выпивку. - Всегда приятно встретить покровителя искусств. Не расслышал, сколько стоит ваше имя? Массивный технический скафандр Гарри, увешанный инструментами, появился из-за и "снизу" камеры. - Эй, - сказал Гарри, - погодите чуток. Нужно отработать по крайней мере еще вторую сцену. - О черт, - запротестовал я. - У меня кончается воздух, желудок пуст, и я больше не могу болтаться в этой гипертрофированной галоше. - Близится последний срок, - это было все, что сказал Гарри. Я так сильно хотел попасть в душ, что почти чувствовал его на лице. Танцоры все различны; единственное, что у нас есть общего, - мы все потеем. А в р-костюме поту некуда деваться. - Я использовал все ресурсы реактивных двигателей, - слабо сказал я. - Для сцены номер два они не особенно нужны, - напомнила мне Норри. "Обезьяньи перекладины", помнишь? Грубая мускульная сила. - Она сделала паузу. - И последний срок действительно близко, Чарли. Черт побери, голос в стереонаушниках звучит как будто из того самого места, откуда обычно исходит голос вашей совести. - Они правы, Чарли, - сказал Рауль, - Я поторопился. Давай, действуй. Время еще не позднее Я огляделся. Вокруг была огромная сфера звездной пустоты. Земля, словно мячик, висела слева от меня, а позади нее сверкал шар Солнца. - Здесь позже и не бывает, - проворчал я и сдался. - Ладно, пожалуй, вы правы. Гарри, вы с Раулем уберите этот реквизит и соберите на его месте следующий. Идет? Остальные пусть разомнутся. Хорошенько, до пота. Рауль и Гарри, опытные и умелые, как пара старых заслуженных полицейских, вывели "Семейную машину" наружу, в вакуум, и вверх. Я сидел в пустоте и размышлял о проклятом последнем сроке. Действительно, пора было снова заняться грязной работой - то есть пора было отрепетировать и заснять этот фрагмент. Что вовсе не означало, что мне должно это нравиться. Никому из артистов не по душе спешка, даже тем, кто не умеет работать иначе. Вот я и размышлял. Представление должно продолжаться. Представление всегда должно продолжаться, и если вы - один из тех миллионов, кто никогда не мог толком понять, почему это так, я вам отвечу. Билеты уже проданы. Но размышлять в космосе - невероятно трудно (и настолько же глупо). Вы подвешены посреди Большой Глубины, бесконечность во всех направлениях, пустота столь огромная, что, хотя вы знаете, что падаете через нее на большой скорости, этого нельзя заметить. Космос - это тронный зал Бога, и этот зал так просторен, что ни .одна человеческая проблема не может долго казаться здесь существенной. Вы когда-нибудь жили на море? Если да, то вы знаете, как трудно сохранять сосредоточенное состояние, глядя на океан. Космос действует так же, только еще сильнее. Намного сильнее. К тому времени, как "Обезьяньи перекладины" были собраны, я снова был почти в танцевальном настроении. Перекладины были разновидностью трехмерного гимнастического снаряда: огромный неполный икосаэдр, составленный из прозрачных труб, внутри которых флюоресцировал неон, красный и зеленый. Все вместе занимало примерно 14 000 кубометров. В пределах этого участка было разбросано множество крошечных капель жидкости, которые висели подобно неподвижным пылинкам, сверкающим в свете лазера. Яблочный сок. Когда Рауль и Гарри в первый раз показали мне модель "Обезьяньих перекладин", я был сражен красотой структурны. Теперь, после бесконечных моделирований и индивидуальных тренировок, я видел в них только сложную совокупность точек опоры для Тома, Линды, Норри и меня во время танца; массив преобразователей векторов движения, рассчитанных на максимум движения с минимальным применением реактивных двигателей. Сцена номер два основывалась почти полностью на мускульной силе парадокс, принимая во внимание техническую мощь, скрыто заложенную в ее создание. Мы будем отталкиваться всеми четырьмя конечностями от "Обезьяньих перекладин" и друг от друга, заимствуя некоторые движения из обихода акробатов на трапециях, а некоторые - из нашего собственного растущего опыта занятий любовью в невесомости. Мы будем непрестанно образовывать и разрушать странные геометрические конфигурации, которые новы даже для танца. Мы использовали хореографию, а не усовершенствованные методики. "Перекладины" и заложенная в них концепция были слишком велики для Аквариума; а в открытом космосе нельзя допускать ни единой ошибки.) Хотя я обучил каждого танцора его партии и репетировал некоторые из наиболее сложных действий со всей группой, сейчас было наше первое совместное исполнение. Я обнаружил, что мне не терпится посмотреть, что у нас получится на самом деле. Любое компьютерное моделирование не может заменить фактического исполнения; то, что хорошо смотрится в компьютерной модели, может на практике вывихнуть плечо. Я собирался уже скомандовать: "По местам!" и начинать, когда Норри сорвалась с места и устремилась ко мне. Конечно, есть только одна возможная причина для этого, так что я тоже отключил радио и ждал. Она ловко затормозила, остановилась рядом со мной и приблизила свой шлем к моему. - Чарли, я не хотела тебя торопить. Мы можем вернуться через одиннадцать часов и... - Нет, все в порядке, дорогая, - уверил я ее. - Ты права: "Последний срок не ждет". Я только надеюсь, что с хореографией все нормально. - Это только первый полный прогон. На модели все получалось потрясающе. - Я не об этом. Черт побери, я знаю, что все правильно. Сейчас я уже великолепно умею мыслить сферически. Но я никак не могу решить, хорошо ли это вообще, по сути. - Что ты хочешь этим сказать? - Мы использовали именно ту хореографию которая была бы ненавистна Шере. Жесткую точно определенную во времени, как набор заданных траекторий. Норри зацепилась ногой за мой торс, чтобы воспрепятствовать легкому дрейфу. Она выглядела задумчивой. - Шера бы посчитала ее неприемлемой для себя, - сказала она наконец. - Но я думаю, что она была бы по-настоящему в восторге, наблюдая за нами. То, что мы делаем, - действительно отличная вещь, Чарли. А ты сам знаешь, как критикам нравится нечто абстрактное. - Ага, ты снова права, - сказал я и изобразил свою лучшую улыбку типа "весельчак Чарли". Нечестно начинать сомневаться в тот момент, когда уже поднимают занавес. От этого страдают другие танцоры. - Собственно говоря, ты только что подсказала мне более подходящее название для всего этого бардака: "Синапстракт". В ее ответной улыбке было облегчение. - Если уж играть словами, то я предпочитаю "С-Крещение". - Ага, что-то в этом и правда есть от Каннингэма. Бьюсь об заклад, что старина отправится наверх на следующем же лифте после того, как это увидит. - Я пожал ей руку через р-костюм, добавил: - Спасибо, дорогая. И снова включил радио. - Ладно, мальчики и девочки, давайте подстрелим эту утку. Осторожнее! Чтоб никто не смел ломать ноги и оставлять вдов и сирот. Гарри, эти камеры подключены? - Программа пошла, - объявил он. - Чтоб вам взорваться! Это эквивалент "ни пуха, ни пера" для звездных танцоров. Норри вернулась на свое место, я подправил свою собственную позицию, индикаторы на камерах 2 и 4 запылали безумно ярко, и мы оказались на сцене, в то время как со всех сторон огромная вселенная продолжала существовать по-своему.
Вы не можете долго обманывать жену вроде Норри поддельной веселостью, если за ней не стоит ничего настоящего. И, как я уже говорил, в космосе трудно оставаться в раздумье. Действительно потрясающе было бросать свое тело среди красных и зеленых перекладин, взаимодействуя с энергией трех других танцоров, которые были мне близки, сосредоточившись на отсчете времени в долях секунды и безупречном перемещении тела. Но артист способен на самокритику даже в разгар самого захватывающего представления. Это тот самый извечный критический взгляд на самого себя, который делает столь многих из нас тяжелыми в общении -и который делает нас артистами прежде всего. Последние слова, которые сказала мне Шера Драммон, были: "Делай наше дело, как следует". И даже посреди водоворота представления, которое требовало всего моего внимания, оставалось место для внутреннего тихого голоса, который говорил, что это было всего лишь неплохо. Я пробовал утешить себя тем, что любой профессиональный артист относится так же к каждому из своих номеров. Но это помогло мне ничуть не больше, чем обычно помогает кому бы то ни было. Так и случилось, что я совершил одну маленькую ошибку в повороте и попытался ее исправить при помощи реактивных двигателей - слишком торопливо; я включил не тот двигатель. Меня с силой швырнуло назад, и я врезался спиной в Тома. Он тоже был обращен ко мне спиной. Наши кислородные баллоны звякнули, и один из моих баллонов взорвался. Как будто лошадь лягнула меня. между лопаток. Перекладины взметнулись вверх и ударили меня по животу и бедрам, переворачивая вверх тормашками. Я оказался больше чем в двадцати метрах от гимнастических снарядов, направляясь в вечность - раньше, чем успел потерять сознание.
То, что я врезался в перекладины, сыграло свою роль. В результате я был брошен в акробатический кувырок, что накачало воздуха в мой шлем и ботинки, усилило прилив крови к голове и ногам и быстро вывело меня из обморока. Но драгоценные секунды уходили, пока я непослушными мозгами осознал проблему, выбрал отметку и начал правильно разворачиваться. При помощи перспективы, которую мне это дало, я сориентировался, все еще испытывая головокружение. Я интуитивно вычислил, какие двигатели уничтожат вращение, и задействовал их. Выполнив этот маневр, было несложно обнаружить перекладины - яркую рождественскую елку в стиле кубизма, которая все уменьшалась в размерах по мере того, как я наблюдал за ней. Она находилась между мной и синим мячиком, на котором я родился. По крайней мере жизнь не наградит меня той смертью, которой умерла Шера. Хотя смерть, которой умер Брюс Кэррингтон, нравилась мне немногим больше. Бедра у меня горели нестерпимо, особенно правое, но позвоночник пока не болел. Я еще не сообразил, что он должен болеть. В моем шлемофоне звучали голоса, настойчивые и встревоженные, но я все еще был слишком оглушен, чтобы уловить смысл того, что они говорят. Позже у меня будет время переиграть то, что слышали мои уши. Прямо сейчас в моем мозгу щелкали цифры, и ответы становились все хуже. В воздушном баллоне давление гораздо больше, чем тяга реактивного двигателя. С другой стороны, у меня есть десять направленных двигателей, при помощи которых можно погасить скорость, приданную мне этим взрывным толчком. С третьей стороны, в момент несчастного случая ресурсы моих реактивных двигателей были основательно исчерпаны... Даже когда я пришел к выводу, что уже мертв, я продолжал делать все, что мог, чтобы сохранить жизнь. Я один за другим нацелил двигатели в противоположную от перекладин сторону моего центра тяжести и включил их на полную мощность, чтобы работали, пока не исчерпаются окончательно. Левая рука, вперед и назад. Правая рука, аналогично. Реактивный двигательна животе. Спина начала побаливать, затем болеть невыносимо, и наконец боль превратилась в настоящую агонию. Это была не локальная острая боль, которой я ждал; болела вся спина целиком. Яне знал, хороший это признак или плохой. Реактивный двигатель на спине - стиснув зубы, чтобы не стонать. Левая рука, вперед и назад... Немного нужно сберечь. Я оставил два двигателя на правой руке для мелких маневров в последний момент и осмотрелся, чтобы сообразить, удалось ли мне сделать что-то полезное. "Обезьяньи перекладины" продолжали уменьшаться, и довольно быстро. Я уже почти пришел в сознание и почувствовал, что ко мне возвращается и способность соображать. Наконец голоса у меня в наушниках приобрели смысл. Первый голос, который я идентифицировал, принадлежал, конечно, Норри - но она не говорила ничего вразумительного, только плакала и ругалась. - Эй, Норри, - сказал я так спокойно, как только мог, и она немедленно замолчала. Так же поступили другие. Затем... - Держись, дорогой. Я иду! - Верно, босс, - согласился Гарри. - Я выслеживал вас радарной пушкой с того момента, как вас отбросило. Компьютер осуществит пилотирование. - Она до вас доберется! - воскликнул Рауль. - Машина говорит "да". С достаточным запасом горючего она доставит Норри к вам и обратно сюда, Чарли. Она говорит "да". И впрямь, совсем рядом с перекладинами я различил "Семейную машину", развернутую носом ко мне. Она уменьшалась не так быстро, как перекладины - но все-таки уменьшалась. В чертовски неприятную переделку я угодил изза этой жестянки с воздухом., - Босс, - настойчиво спросил Гарри, - ваш костюм в порядке? - Ага, все нормально. Сила толчка была направлена наружу. Даже второй баллон не поврежден. Моя спина запульсировала болью от одной только мысли об этом. И, да будь оно проклято, видимый диск машины определенно уменьшался - не так уж сильно, но явно не возрастал. И именно этот момент из всех возможных я выбрал, чтобы вспомнить, что гарантия на программное обеспечение компьютера машины истекла три дня назад. "Скажи что-нибудь героическое, прежде чем застонать". - Хорошо, это улажено, - бодро сказал я. - Напомните мне... Эй! Что с Томом? - Мы с ним разобрались, - кратко сказал Гарри. - Он пока находится в пространстве, но телеметрия сообщает, что он живой и в порядке. Неудивительно, что Линда молчала. Она молилась. - В доме есть врач? - задал я риторический вопрос. - Я вызвал Скайфэк. Пэнзелла в дороге. Мы доставляем дом на реактивных двигателях, чтобы забрать Тома внутрь. - Ступайте туда, все трое. Вы ничем здесь, снаружи, не поможете. Рауль, позаботьтесь о Линде. - Ага. Упала тишина - за исключением, конечно, до сих пор не слышимого дыхания и шороха одежды. Норри опять заплакала, но тотчас справилась с собой. Диск теперь увеличивался в размерах. Мне приходилось пристально всматриваться и измерять его при помощи большого пальца, но не было сомнений в том, что он рос. - Слушай, Норри, ты меня обгоняешь, - сказал я, стараясь поддерживать легкий тон. - Так и есть, - согласилась она, и, когда скорость роста диска как раз стала заметной без труда, корона пламени ее двигателя погасла. - Что за..? Представьте себе геометрию происходящего. Я покидаю "Обезьяньи перекладины" в адском кувырке. Возможно, проходит целых тридцать секунд, прежде чем Норри оказывается в седле и дает шпоры. Компьютер разгоняет ее до скорости выше моей, поддерживает такую скорость, затем делает разворот и начинает тормозить, чтобы Норри начала возвращаться к перекладинам как раз в тот момент, когда наши курсы пересекутся. Малость хитро, чтобы человек рассчитал это своим умом, но отнюдь не проблема для баллистического компьютера, хотя бы наполовину такого же отличного, как наш. Первым камнем преткновения было топливо. Норри непременно должна была отключить двигатель точно на полпути запланированного потребления топлива. Она использовала половину содержимого резервуаров горючего. Компьютер рассчитал, что при этих скоростях наша встреча в точке пересечения в некоторый момент времени возможна. Компьютер отключил ускорение с машинным эквивалентом довольной ухмылки. Я произвел в уме примитивные арифметические подсчеты, основанные на догадках и, конечно, с немалой погрешностью. И я побледнел и похолодел в своем пластиковом мешке. Вторым камнем преткновения оказался воздух. - Гарри, - выкрикнул я, - рассчитай для меня этот маневр еще раз, но включи в расчет следующие данные. Кислорода осталось... - О Господи Иисусе, - сказал он, потрясенный, и повторил цифры, которые я ему продиктовал. - Держитесь. - Чарли, - встревоженно начала Норри, - о Боже мой, Чарли! - Погоди, малыш. Погоди. Может, еще все в порядке. Тон Гарри был похоронным. - Ничего хорошего, босс. У вас уже кончится воздух к тому моменту, когда она доберется. И у нее кислород будет почти на нуле, когда она вернется. - Тогда поворачивайся кругом и марш обратно прямо сейчас, дорогая, сказал я как можно мягче. - Черт побери, нет! - воскликнула она. - К чему рисковать своей шеей, дорогая? Я уже похоронен... похоронен в космосе. Теперь отправляйся... - Нет. Я попробовал грубость. - Тебе так нужен мой труп? - Да! - Зачем? Чтобы подвесить над Чуланом? - Нет. Чтобы с ним летать. - Чего? - Гарри, проложите мне курс, который доставит меня к нему раньше, чем у него кончится воздух. Забудьте о возвращении. Рассчитайте встречу за минимальное время. - Нет! - взревел я. - Норри, - честно сказал Гарри, - нет ничего, чтобы доставить вас обратно. Поблизости нет другого корабля. Ваши двигатели больше не работают. Если вы не повернете, вы не сможете вернуться сюда - вы даже не сможете прекратить удаляться. У вас больше воздуха, чем у него, но даже ваших совместных запасов воздуха не хватит одному из вас, чтобы продержаться до прибытия помощи. Даже если мы сможем не потерять вас из виду. Это была самая длинная речь, которую я когда-либо слышал от Гарри. - Будь я проклята, если соглашусь быть вдовой! - взорвалась Норри и включила двигатель ручным управлением. Теперь она была так же мертва, как и я. - Проклятие! - взревели одновременно мы с Гарри. Затем я вскричал: - Помоги ей, Гарри! - Я помогаю! - крикнул он и, бесконечное время спустя, печально сказал: - Ладно, Норри, можешь отправляться. Новый курс заложен в компьютер. Она продолжала быть мертвой. Она была мертва с того момента, как включила двигатель. Но по крайней мере теперь мы умрем вместе. - Хорошо, - сказала она все еще сердито, но смягчаясь. - Двадцать пять лет я хотела быть твоей женой, Армстед. - Будь я проклята, если буду твоей вдовой. - Гарри, - сказал я, зная, что это безнадежно, но не в силах капитулировать, - пересчитай, что будет, если мы оставим машину, когда в ней кончится топливо, и используем все реактивные двигатели скафандра Норри одновременно. Они не настолько исчерпались, как мои. Гарри было чертовски трудно - использовать два пальца, чтобы направляться к дому на максимальном ускорении, а остальными удерживать большой терминал компьютера и нажимать на клавиши. Раулю и Линде, должно быть, было еще труднее - тащить домой потерявшего сознание Тома и видеть, как разваливается на глазах работа, которой они отдали столько времени и сил. - Забудьте об этом, босс, - сказал Гарри почти сразу. - Вас двое. - Ну ладно, - отчаянно сказал я. - Может, нам удастся променять воздух для дыхания на толчок? Он, наверное, был в таком же отчаянии, как и я. Он действительно принялся решать эту задачу. - Ну да. Вы можете начинать возвращаться. Доберетесь сюда меньше, чем за день. Но на это уйдет весь ваш воздух без остатка. Вы мертвы, босс. Я кивнул - глупая привычка; мне казалось, что я от нее избавился. - Я так и думал. Спасибо, Гарри. Удачи вам с Томом. Норри не сказала ни слова. Через некоторое время компьютер снова отключил ее двигатель, подогнав его уровень наилучшим образом, чтобы доставить ее ко мне побыстрее с учетом наличного топлива. Сияние вокруг машины (теперь явно возрастающей) погасло, а Норри продолжала молчать. Мы все молчали. Было либо нечего сказать, либо слишком много, никаких промежуточных вариантов. Гарри сообщил, что добрался домой. Он дал Норри ее данные на поворот, вернул ей ручное управление и вместе с остальными отключился. Звук дыхания двух человек практически не слышен. Норри добиралась до меня долго, достаточно долго, чтобы боль в спине уменьшилась до всего лишь невероятной. Когда Норри оказалась так близко, что я ее увидел, мне пришлось призвать всю свою дисциплину, чтобы не использовать остатки топлива на то, чтобы рвануться к ней. Не то, чтобы имело смысл его беречь. Но соприкосновение в открытом космосе похоже на обгон автомобиля на скоростной полосе. Одному из участников лучше поддерживать постоянную скорость. Две переменных - это слишком много. Норри проделала маневр четко, как по учебнику, и замерла на расстоянии конца страховочного троса относительно меня. Точность была ни к чему. Но вы не прекращаете попытки выжить только потому, что компьютер сообщает, что это невозможно. В ту же долю секунды, когда она прекратила торможение, Норри выстрелила страховочный трос. Грузик на конце легонько стукнул меня по груди: весьма впечатляющая меткость, даже учитывая вспомогательное действие магнита. Я судорожно вцепился в трос и только через несколько секунд сосредоточенных усилий выпустил его из рук и привязал к своему поясу. Я до сих пор не отдавал себе отчета, как я был напуган и одинок. Как только Норри уверилась, что трос закреплен надежно, она включила механизм, и машина притянула меня. - Кто сказал, что никогда нельзя поймать кэб, если он вам нужен? заявил я; но зубы мои стучали, и это испортило эффект. Норри все равно улыбнулась и помогла мне взобраться на заднее сиденье. - Куда едем, приятель? Внезапно я не смог придумать ничего смешного. Если бы фюзеляж машины не был таким крепким, я бы смял его коленями. - Куда угодно. Куда вы едете, - просто сказал я. Норри развернулась на своем сиденье и запустила двигатель. Нужна действительно чуткая рука, чтобы точно пилотировать трактор вроде "Семейной машины", особенно с грузом. Очень трудно сохранить центр тяжести, и управление запутанное - вы должны предугадывать ее поведение, иначе машина начнет вращаться и потеряет равновесие. Танцор, разумеется, справляется с делом сложной балансировки массы лучше, чем любой из пилотов Космической Команды, кроме самых опытных. А Норри была лучшей из нас шестерых. Но сейчас она превзошла себя. Она даже превзошла расчеты компьютера. Это не слишком удивительно: всегда есть немного больше топлива, чем сообщают приборы. Но, конечно, этого было слишком мало, чтобы иметь какое-то значение. Мы по-прежнему были мертвы. Но через некоторое время отдаленный красно-зеленый сфероид перестал уменьшаться. Приборы подтвердили это. Еще через более долгий промежуток времени я смог убедить себя, что он даже растет. Естественно, именно в этот момент вибрация у меня под ногами прекратилась. Все то время, что мы ускорялись, я сгорал от желания заговорить, но держал рот закрытым из опасения отвлечь внимание Норри. Теперь мы сделали все, что могли. Больше нам ничего не оставалось в жизни, кроме возможности говорить. А у меня снова исчез дар речи. Молчание нарушила Норри, и ее тон был именно таким, как нужно. - Хм... вы не поверите, но у нас кончилось горючее. - Ни фига себе шуточки! Откройте дверцу, я выхожу из машины. Со мной такой номер не пройдет! ("Спасибо, дорогая!") - Ха! Не переживайте. Отсюда нам вниз, с горы. Только подтолкнуть чуть-чуть нашу колымагу, и доедем до самого дома. - Эй, послушайте, - сказал я, - когда вы управляете машиной, вот эдак вертя задницей, это и называется "задний ход"? - О Чарли! Я не хочу умирать. - Ну так не умирай. - Для меня еще не все было потеряно. - Норри! - Я схватил ее сзади за плечо. К счастью, я сделал это левой рукой, приведя в действие лишь те двигатели, в которых не было горючего. Настала тишина. - Прости, - сказала она наконец, все еще отворачиваясь от меня. - Я сделала выбор. Эти несколько минут вместе с тобой здесь стоят того, что я за них заплатила. У меня просто нечаянно вырвалось. - Она фыркнула в свой адрес. - Я зря трачу воздух. - Не могу придумать ничего лучшего, на что бы стоило тратить воздух, чем разговор с тобой. Из того, что можно делать в р-костюме, я имею в виду. Я тоже не хочу умирать. Но если так получилось, я рад, что ты рядом. Это эгоизм? - Нет. Я тоже рада, что ты здесь, Чарли. - Проклятие, это я виноват, что мы здесь. Если б не я, ничего бы не случилось. - Я умолк и нахмурился. - Вот что беспокоит меня больше всего, по-моему. Я иногда пытался угадать, что меня в конце концов убьет. Конечно, я был прав: собственная проклятая глупость! Я отвлекся. И ткнул пальцем не туда, куда нужно. О черт возьми, Норри! - Чарли, это был несчастный случай. - Я отвлекся. Был невнимателен. Думал об этом проклятом последнем сроке и в результате как раз его провалил! (Я был очень близок к чему-то в тот момент; к чему-то более важному, чем моя собственная смерть.) - Чарли, это пустой треп. По крайней мере половина вины ложится на придурка, который проверял этот кислородный баллон на фабрике. Не говоря уж о потрясающем идиоте, который забыл заправить топливом машину сегодня утром. Мы выполняем эту обязанность по очереди. - И кто этот идиот? - спросил я, прежде чем успел подумать. - Тот же самый идиот, который стартовал, не захватив дополнительного воздуха. Я. Ее слова вызвали неловкую тишину. Я начал думать, что бы сказать такого, имеющего смысл или полезного. Или сделать. Давайте разберемся. У меня было меньше восьмой части баллона воздуха. У Норри, возможно, целый баллон и еще четверть: она использовала не так много воздуха для упражнений. (Оборудование Космической Команды, как и стандартные скафандры НАСА до них, содержит воздуха примерно на шесть часов. Ркостюм звездного танцора имеет запас воздуха только на половину этого срока, но наши скафандры красивее. И у нас всегда есть рядом сколько угодно сосудов с кислородом, привязанных ко всем нашим камерам.) Я потянулся вперед, отстегнул ее полный кислородный баллон, и молча передал ей через плечо. Она так же молча приняла его и вынула набор средств первой помощи из отделения на рукавице скафандра. Оттуда она вынула трубку в форме буквы "Y", убедилась, что оба верхних конца запечатаны, и воткнула трубку нижним концом в сосуд с воздухом. Из набора она достала две удлинительные трубки и присоединила их к концам буквы "Y". Все устройство она прикрепила к боку машины до тех времен, пока оно нам не понадобится. Воздушный коктейль с двумя соломинками. Затем она с трудом развернулась на сиденье, пока не оказалась лицом ко мне. - Я тебя люблю, Чарли. - Я тебя люблю, Норри. Никогда не верьте, если кто-нибудь скажет вам, что обниматься в ркостюме - пустая трата времени. Обниматься - никогда не бывает пустой тратой времени. Спина у меня болела страшно, но я не обращал внимания. Шлемофон затрещал на другой радиоволне: вызывал Рауль, который добрался до Тома и Линды. - Норри? Чарли? Том в порядке. Врач скоро прибудет, Чарли, но к тому времени, как он доберется, вам это уже не поможет. Я вызвал Космическую Команду, здесь рядом нет регулярных трасс, вообще ничего нет по соседству. Что нам делать, проклятие, Чарли, что нам делать? Гарри, должно быть, был очень занят с Томом, иначе он бы уже отобрал микрофон. - Вот что ты должен сделать, приятель, - сказал я спокойно, разделяя слова, чтобы он утих. - Нажми на кнопку "запись", ладно? Теперь подключи динамики, чтобы Линда и Том были свидетелями. Готово? Хорошо. "Я, Чарльз Армстед, находясь в здравом уме и трезвой памяти..." - Чарли! - Не испортите пленку, приятель. У меня нет времени делать слишком много дублей, и мне есть чем заняться получше. "Я, Чарльз Армстед..." Это не заняло слишком много времени. Я оставил все Компании и сделал Толстяка Хэмфри полноправным партнером. "Ле Мэнтнан" закрылся месяц назад, его удушила бюрократия. Затем настала очередь Норри, и она повторила меня почти дословно. Что оставалось делать после этого? Мы попрощались с Раулем, с Линдой и с Гарри, постаравшись сделать прощание как можно короче. Затем мы выключили наши радио. Норри было неудобно сидеть на сиденье лицом назад; она снова уселась обычным .образом, а я обнял ее, сзади, как пассажир мотоцикла. Наши шлемы соприкасались. О чем мы тогда говорили, вас действительно не касается, черт побери. Уходили минуты часа - самого полного часа, какой когда-либо был в моей жизни. Вокруг нас простиралась бесконечность. Мы оба были невеждами в астрономии, и мы давали собственные имена созвездиям во время нашего медового месяца. Банджо. Злобно глядящий зверь. Охапка сена Ориона. Большой кальян и Маленькая трубка. Три близкие звезды неподалеку от Млечного Пути естественно стали Тремя Мушкетерами. Таким вот образом. Теперь, спустя многие месяцы, мы перебираем их имена снова, возрождая этот медовый месяц. Мы говорили о наших несбывшихся планах и надеждах. Мы по очереди теряли силу духа и по очереди утешали друг друга, а потом мы потеряли силу духа одновременной утешали друг друга тоже одновременно. Мы рассказали друг другу те последние тайны, которые хранят даже супруги, счастливые в браке. Дважды мы согласились снять ркостюмы и покончить с этим. Дважды мы передумали. Мы говорили о детях, которых не завели, и о том, как хорошо для них, что мы их не завели. Мы пили сладкую воду из трубок в шлемах. Мы говорили о Боге, о смерти, о том, как нам неудобно и как это глупо - умирать в неудобном положении; как глупо умирать вообще. - Нас убило напряжение спешки, - сказал я в конце концов. - Мы так торопились успеть к какому-то идиотскому, проклятому, крайнему сроку. Жуткая спешка. Но зачем? Теперь наш метаболизм не позволит высадиться нам на необитаемом острове космоса. Что-то здесь было не то. (в тот момент я был очень близок к истине, очень.) Чего мы так боялись? Что такого есть на Земле, что мы рисковали своими шеями, чтобы это сохранить? - Люди, - серьезно ответила Норри. - Красивые места. Здесь, наверху, не очень-то много ни тех, ни других. - Ага, места. Нью-Йорк. Торонто. Чесспулс. - Нечестно. Остров принца Эдуарда. - Ага, и сколько мы могли там провести времени? И сколько времени осталось до того, как там тоже вырастет проклятый город? - Люди, Чарли. Хорошие люди. - Семь миллиардов людей, копошащихся в одном распадающемся муравейнике. - Чарли, взгляни сюда. - Она показала на Землю. - Ты видишь "оазис в космосе"? Кажется ли он тебе перенаселенным? Она меня поймала. Только в космосе могло создаться такое потрясающее впечатление от нашей родной планеты - сплошная, обширная, нетронутая дикая природа. Нигде никого на большой части Земли, и только изредка мерцание огней или крошечная мозаика служат свидетельством существования человека. Человек, возможно, загрязнил до предела атмосферу планеты - по краям на закате она выглядит не толще яблочной кожуры - но он пока почти не оставил видимых отсюда отметин на поверхности родной планеты. - Нет, не кажется. Но на самом деле это так, ты сама знаешь. У меня там все время болит нога. Там воняет. Там грязно, полно микробов, там все пропитано злом, окутано безумием, по пояс погружено в отчаяние. Не знаю, за каким чертом я вообще хотел туда вернуться! - Чарли! Я понял, как громко кричал, только когда обнаружил, что ей пришлось сильно повысить голос, чтобы перекричать меня. Я замолчал, ужасно злой на себя. "Ты снова хочешь капризничать? Что, последнего раза тебе было мало?" "Извини, - ответил я себе. - Я просто никогда еще не умирал". - Прости, дорогая, - сказал я вслух. - Мне кажется, я просто несильно интересовался Землей с тех пор, как закрыли "Ле Мэнтнан". Я начинал это говорить, как шутку, но прозвучало несмешно. - Чарли, - сказала она странным голосом. "Вот видишь? Теперь она заведет этот разговор, все сначала". - Да? - Почему "Обезьяньи перекладины" то вспыхивают, то гаснут? Я сразу проверил воздушный баллон, затем соединительную "Y"-трубку, клапаны. Нет, с воздухом у нее было все в порядке. Тогда я посмотрел. Никаких сомнений. "Обезьяньи перекладины" мигали вдалеке иллюминация на рождественской елке, светомузыка со вспышкой. Я снова тщательно проверил кислород, чтобы убедиться, что мы не галлюцинируем оба, после чего опять обнял ее. - Странно, - сказал я. - Не могу себе представить неполадки, из-за которых электрическая цепь вела бы себя таким образом. - Наверное, что-то попало в солнечный энергетический экран и заставило его вращаться. - Может быть. Но что? - Черт с ним, Чарли. Возможно, это Рауль пытается нам сигнализировать. - Если это так, действительно черт с ним. Я больше ничего не хочу сказать, и будь я проклят, если я что-то хочу услышать. Не включай чертовы наушники. О чем мы говорили? - Мы решили, что на Земле хреново. - Так оно и есть. Даже хуже. Почему там вообще хоть кто-то живет, Норри? Впрочем, это тоже к черту. - Не такое это плохое место. Мы там встретились. - Правда. - Я обнял ее покрепче. - Я думаю, мы счастливые люди. Каждый из нас нашел свою вторую половинку. И даже до того, как умер. Сколько таких счастливчиков? - Том и Линда, я думаю. Диана и Говард в Торонто. Не могу вспомнить больше никого, о ком бы я знала это наверняка. - Я тоже. Вокруг было больше удачных браков, когда я был ребенком. Перекладины замигали вдвое чаще. Второй невероятный метеор? Или оторвалась часть панели, отчего остальное стало вращаться быстрее? Это неприятно отвлекало, и я повернулся так, чтобы не видеть. - Мне кажется, я никогда толком не понимал, как неправдоподобно мы счастливы. Жизнь, когда в ней есть ты, это потрясающая штука. - О Чарли! - всхлипнула она, поворачиваясь в моих объятиях. Несмотря на то, что это было так сложно, она развернулась на сиденье и снова обняла меня. Р-костюм впился мне в шею, наушник с этой стороны царапал ухо, ее сильные руки танцовщицы разбудили ад в моей больной спине, но я не жаловался. Пока ее хватка неожиданно не стала еще сильнее. - Чарли! - Мммм! Она слегка ослабила хватку, но продолжала держаться за меня. - Что это за черт? Я перевел дух. - Ты о чем? - Я повернулся на сиденье, чтобы посмотреть назад. - Что за черт - что? Мы оба сорвались с сидений машины и повисли на страховочных тросах, оглушенные. Это было фактически над нами, в пределах сотни метров, такое невозможно огромное, с такими искаженными близким расстоянием пропорциями, что нам потребовалось несколько секунд, чтобы распознать, идентифицировать это как космический корабль. Моей первой мыслью было, что к нам заплыл в гости кит. "ЧЕМПИОН", - гласили толстые красные буквы, протянувшиеся через нос корабля. И ниже: "Космическая Команда Объединенных Наций". Я бросил взгляд через плечо, на Норри, затем еще раз проверил воздушную трубку. "Никаких регулярных трасс", - сказал я бессмысленно и включил радио. Голос был невероятно громкий, но статический шум был настолько сильнее, что я сразу понял: говорят не в микрофон, а обращаются к кому-то в той же комнате. Я помню каждый слог. - ...пые чертовы придурки слишком дурные, чтобы включить радио, сэр. Кому-то придется вылезти и потрясти их за плечо. Снова не в микрофон знакомый голос разразился гулким смехом, и радист присоединился к нему. Мы с Норри слушали смех, не в силах заговорить. Часть меня раздумывала, не засмеяться ли мне тоже, но решила, что я рискую не суметь замолчать. - Господи Иисусе, - сказал я наконец. - Как далеко человек должен забраться, чтобы побыть немного наедине со своей женой? От неожиданности настала тишина. Затем там схватили микрофон, и знакомый голос взревел: - Ах ты, сукин сын! - Но раз уж вы проделали весь этот путь, майор Кокс, - великолепно произнесла Норри, - мы, так и быть, зайдем к вам выпить пива. - Глупый сукин сын, - донесся издалека голос Гарри. - Глупый сукин сын. "Обезьяньи перекладины" перестали мигать. Сообщение дошло до нас. - После вас, любовь моя, - сказал я, отстегивая воздушный резервуар. В тот момент, когда я добрался до шлюза, мои последние реактивные двигатели заглохли. Билл Кокс встретил нас в шлюзе с тремя порциями пива. Мое оказалось превосходным. Те два глотка, которые мне достались до того, как началась суматоха. Как Филипп Нолан, я отрекся вслух от некоторых вещей - и был услышан.
Я сделал эти два глотка сразу, и больше мне не досталось. Офицеры и команда откровенно глазели на нас с Норри. При первом глотке я, естественно, решил, что они потрясены тем, что кто-то оказался настолько глуп, чтобы при аварии выключить радио. Ну, я же не думал о смерти как об аварии. Но при втором глотке я заметил некоторую специфическую особенность в том, как они глазели. За одним-двумя исключениями женщины из команды разглядывали меня, а мужчины - Норри. Я не вполне забыл, во что мы были одеты под р-костюмами. Там просто нечего было забывать. Мы были прилично прикрыты из гигиенических соображений, но только-только. А то, что обычно на земном видеоэкране, едва ли часто встретишь в помещении военного корабля. Билл, конечно, был слишком джентльменом, чтобы обратить на это внимание. Или, возможно, он понял, что в данной ситуации единственное, что можно сделать практического, так это ее проигнорировать. - Значит, сведения о вашей кончине были преувеличены, а? - Напротив, - сказал я, вытирая подбородок рукавицей. - В них забыли упомянуть про наше воскрешение. Что, с моей точки зрения, самая существенная часть. Спасибо, Билл. Он ухмыльнулся и торопливо сказал не слишком понятную вещь: - Только не задавайте мне очевидных вопросов. При этих словах его глаза слегка забегали. На Земле или при ускорении они бы забегали из стороны в сторону. В невесомости рефлексы действуют несколько иначе, к тому же его "вертикальное" положение не совпадало с моим. Так что его зрачки описали двойные круги, возможно сантиметр в диаметре, и вернулись к нам. Совершенно ясно было, в чем тут дело. Ответы на мои следующие очевидные вопросы были секретной информацией. Нужно подождать. Хмм. Я сильно сжал руку Норри - без надобности, конечно, -и попытался найти безобидный ответ. - Мы в вашем распоряжении, - вот все, что у меня получилось. Он отвел глаза. Затем за долю секунды он решил, что я не подразумеваю то, что ему показалось, и его усмешка вернулась. - Вам нужно принять душ и немного поесть. Следуйте за мной ко мне в каюту. - Ради душа, - сказала Норри, - мы последуем за вами через ад. Мы отправились. Это была моя вторая возможность прогуляться, как туристу, по настоящему военному кораблю. И снова я был слишком занят, чтобы обращать на него внимание. Неужели Билл действительно ожидает, что его команда поверит, будто он всего лишь подобрал парочку автостопщиков? Каждый раз, как только мы оказывались за пределами слышимости кого бы то ни было, я пытался раскачать Билла на ответ. Но в военных кораблях Космической Команды воздушное давление так низко, что звук расходится плохо. Он пренебрегал моими вопросами - а насколько выразительны подошвы ботинок человека? Наконец мы добрались до его каюты и оказались внутри. Он прислонился спиной к стенке, повис лицом к нам в полностью расслабленной "сгорбленной позе космонавта" и бросил нам пару странных приспособлений. Я осмотрел штуковину, которая досталась мне. Она напоминала наручные часы с приделанным к ним миниатюрным феном для сушки волос. Затем он бросил нам пару сигарет. Я поймал их. Приоритеты масс в военных кораблях отличаются от приоритетов в проектах, которые по существу представляют собой роскошь, как наш проект или операция Скайфэк. Воздушная система "Чемпиона" была примитивной, не только с низким давлением, но и неэффективная. Наручные приспособления были совмещенными очистителями воздуха и пепельницами. Я застегнул свою штуковину на запястье и зажег сигарету. - Майор Вильям Кокс, - представил я формально, - Норри Армстед. И наоборот. Разумеется, невозможно поклониться, когда ваши плечи пристегнуты липучками к стене. Но Биллу удалось обозначить поклон. Норри ответила ему тем, что мы называем реверансом в невесомости - движение, на разработку которого мы однажды потратили день, исходя из теоретических соображений, что когда-нибудь нам может понадобиться кланяться живой публике. Реверанс в невесомости невозможно описать, но посмотреть на это стоит. Это настолько же сексуально, насколько изящно и вежливо. Билл заморгал, но быстро пришел в себя. - Большая честь для меня, миссис Армстед. Я видел все пленки, которые вы выпустили, и... ну, это легко истолковать неправильно, но вы - ее сестра. Норри улыбнулась. - Благодарю вас, майор... - Билл. - ...Билл. Это высокая похвала. Чарли мне много о вас рассказывал. - А мне о вас. Одной пьяной ночью, когда мы встретились на Земле уже после этого. Я помнил ту ночь, но не разговор - за несколько недель до того, как я понастоящему осознал, что люблю Норри. Мое подсознание сообщает мне только то, что я по его мнению должен знать. - Теперь вы должны меня простить, - продолжал он и я только сейчас заметил, что он спешит. - Я бы очень хотел поболтать, но не могу. Пожалуйста, снимайте ваши р-костюмы побыстрее. - Даже больше, чем душу, Билл, я бы обрадовался некоторому количеству ответов, - сказал я. - Что за черт привел вас к нам как раз в тот момент, когда мы влипли в эту историю? Я не верю в чудеса - во всяком случае, в чудеса такого рода. И почему секретность? - Да, - вмещалась Норри, - и почему ваше собственное Наземное Управление не знало, что вы находитесь в этом районе? Кокс поднял обе руки. - Ууа. Чтобы ответить на ваши вопросы, нужно не меньше двадцати минут. Через... - он глянул на часы, - меньше чем через три минуты мы набираем ускорение два g. Вот почему я хочу, чтобы вы сняли костюмы, иначе на моей кровати удобно разместятся кислородные баллоны, а вам самим будет чертовски неуютно. - Чего? Билл, что за черт? Что вы такое говорите? Набирать ускорение зачем? Наш дом отсюда в нескольких десятках километров. - Ваших друзей заберет тот же самый шаттл, который привез доктора Пэнзеллу, - сказал Кокс. - Они присоединятся к нам на Скайфэке через несколько часов. Но вы двое ждать не можете. - Зачем это все?! - вскричал я. Мы с Биллом встретились взглядами, он попытался сопротивляться, но проиграл. - Проклятие, - сказал он. Затем помолчал. - У меня строгий приказ ничего вам не говорить. - Он бросил взгляд на хронометр. - И мне действительно пора возвращаться на мостик. Послушайте, если вы мне поверите и выслушаете внимательно, я изложу вам все двадцать минут в двух словах, о'кей? - Я... да-а. Говори. - Были снова замечены чужаки, они где-то рядом с Сатурном. Они просто находятся там, и все. Поразмыслите над этим. Он тотчас ушел, но еще прежде, чем он вышел за дверь, я уже наполовину выбрался из р-костюма, а Норри дотянулась до застежек на правой половине капитанской койки. И мы оба начинали испытывать ужас. Снова.
"Поразмыслите над этим", сказал Билл. Чужаки уже один раз явились и без обиняков по стучали к нам в дверь. Их встретили орудийным залпом в виде Шеры. Они немного научились правилам приличия. На этот раз они остановились у ворот, прокричали "Привет этому дому!" и стали благоразумно ждать. (Сатурн находился как раз у нас за воротами насколько я помню, именно в тот момент планировалась пилотируемая экспедиция к Сатурну из традиционно туманных научных побуждений.) Чужаки, несомненно, явились ради переговоров. Ну вот: если бы вы были Генеральным секретарем, кого бы вы послали на переговоры? Космических Командос? Выдающихся политиков? Видных ученых? Скорее всего вы бы послали ваших наиболее современных и гибких дипломатов, разумеется, насколько я вправе судить. Но исключили бы вы единственных в пределах человеческого космоса артистов, которые продемонстрировали действенное умение говорить с чужаками на общем жаргоне? Я был призван на службу - в моем возрасте. Но это был только первый шаг в логической цепочке. История с запуском зонда к Сатурну наделала достаточно шумихи в средствах массовой информации, чтобы привлечь даже мое внимание, потому что это было задание для команды камикадзе. В которую мы и попали. Поразмыслите над этим. С какой бы целью они ни планировали послать нас на Сатурн, это наверняка займет длительное время. Я смутно припоминал, что упоминалась цифра шесть лет. Любой переход на расстояние такого порядка необходимо будет провести почти целиком в невесомости. Можно обеспечить вращение корабля, чтобы поддерживать гравитацию на концах, - но вращение такого небольшого объекта, чтобы создать 1 g, приведет к такому большому эффекту Кориолиса, что каждый, кто не захочет терять сознание или испытывать рвоту, вынужден будет шесть лет лежать плашмя. Или висеть как обезьяна на спортивном канате - ничуть не более практично. Если только мы не откажемся от участия в проекте, нам никогда больше не попасть на Землю. Мы будем изгнанниками в невесомости, высаженными на необитаемом острове космоса. Вот что будет наградой за то, что мы послужим переводчиками между кучкой дипломатов и существами, из-за которых погибла Шера. В том случае, если мы вообще останемся в живых. В любое другое время я был бы слишком потрясен этими последствиями, чтобы мой мозг смог в них разобраться; ум мой испуганно повторял бы рассуждения по кругу. Если я не смогу отстоять свою точку зрения в разговоре с тем, кто бы ни ждал нас на Скайфэке (почему именно Скайфэк?), мы с Норри больше никогда не отправимся на прогулку, никогда не побываем на море, никогда не посетим концерт. Нам больше не придется дышать неконсервированным воздухом, пользоваться вилкой, бродить под дождем, есть свежую пищу. Мы будем мертвы для мира ("S.I.C. TRANSIT... gloria mundi", шепнула память. Когда я скаламбурил на Земле, это было довольно забавно). И все же я спокойно и уверенно смотрел фактам в лицо. Не прошло еще и часа с тех пор, как мы навсегда распрощались со всем этим. И еще с немалым количеством других более важных вещей, которые в данном случае, похоже, был шанс сохранить. Дышать. Есть. Спать. Думать. Заниматься любовью. Ощущать неудобство. Чесаться. Испражняться. Ворчать. О, этот список бесконечен - и нам вернули все это, еще по крайней мере на шесть лет! Черт, сказал я себе, мы в лучшем положении, чем большинство городских обитателей. Мало кто из них ходит на прогулки, на концерты, ездит к морю, дышит свежим воздухом и ест свежую еду. Со всеми этими воздушными шлюзами и фильтрами в носу горожане так мало наслаждаются, казалось бы, доступными радостями жизни, что они с таким же успехом могли бы болтаться на орбите. А сколько из них уверены в том, что проживут нормально еще шесть лет? Я еще не мог себе представить путешествия к Сатурну, а того, что ждет нас в конце его, - и подавно, но точно знал, что в космосе нет ни фанатиков, ни фигляров, ни душителей, ни полоумных шоферов. Здесь не выставляют из квартиры за неуплату аренды, здесь не бывает нехватки бензина, расовых беспорядков, войн между мафиями, аварий атомных электростанций... "Что об этом думает Норри?" Мне понадобилось несколько минут, чтобы додумать до этого места. Когда я повернул голову, чтобы увидеть лицо Норри, зазвучал сигнал, предупреждающий об ускорении. Норри тоже повернула голову. Наши носы оказались в сантиметре друг от друга. Я видел, что она также размышляла над этим всем, но не мог понять, что именно она думает. - Мне кажется, я не слишком против того, чтобы лететь, - сказал я. - Я очень хочу лететь! - пылко сказала она. Я моргнул. - Филипп Нолан был Человеком Без Страны, - сказал я,-и он об этом не беспокоился. Мы с тобой будем Парой Без Планеты. - Это неважно, Чарли. Прозвучало второе предупреждение. - Мне казалось, что для тебя это было важно не так давно, в машине, когда я ругал Землю. - Ты не понимаешь. Эти скоты убили мою сестру. Я хочу выучить их язык так, чтобы проклясть их. В этом был смысл. Но размышление об этом радости не доставляло. Два g застигли нас обоих с головами, повернутыми набок. Наши щеки расплющились о койку, шеи перекрутило. Спустя целую вечность поворот дал нам достаточно времени, чтобы вернуть головы на место, а затем еще на одну вечность настало торможение. Были еще "малые" маневренные ускорения, а затем прозвучал сигнал "ускорение окончено". Мы отстегнули ремни и позаимствовали одежду из шкафа Билла. К этому времени вернулся и сам Билл. Он глянул на синяки и царапины, которые были у нас на противоположных щеках, и фыркнул: - Пташки-голубки. Ладно, все на берег. Время поговорить. Он вынул одежду наших размеров, щетку и расческу. - С кем? - спросил я, торопливо одеваясь. - С Генеральным секретарем Объединенных Наций, - просто сказал он. - Господи Иисусе. - Вроде того, - согласился Билл. - Как с Томом? - спросила Норри. - Он в порядке? - Я говорил с Пэнзеллой, - ответил Билл. - С Мак-Джилликади все нормально. Он некоторое время будет похож на клубничный йогурт, но никаких серьезных повреждений... - Слава Богу. - Пэнзелла привезет его сюда вместе с остальными через... - он сверился со своим хронометром, - ...через пять часов. - Нас всех? - вскричал я. - Какой же величины этот корабль? Я скользнул в ботинки. - Все, что я знаю, это мои приказы, - сказал Билл и повернулся, чтобы идти. - Я должен проследить, чтобы вы, все шестеро, были доставлены на Скайфэк как можно скорее. Еще я должен - надеюсь, вы помните, держать рот на замке. - Почему Скайфэк? - снова поинтересовался я. - А что, если остальные не захотят быть добровольцами? - спросила Норри. Билл обернулся, искренне изумленный. - Что? - Ну, у них нет таких личных мотивов, как у нас с Норри. - У них есть гражданский долг. - Но они штатские. Он все еще не мог понять. - Разве они не люди?! Норри сдалась. - Ведите нас к Генеральному секретарю. В тот момент никто из нас не понял, что Билл задал действительно хороший вопрос.
Токугава был в Токио. Тем лучше; в его кабинете для него все равно места не было. Семеро штатских, шесть военных офицеров. Трое из последних принадлежали к Космической Команде, другие трое были национальными военными. Все тринадцать имели высокий ранг. Это было бы очевидно, даже если бы они были голыми. Все до одного держались спокойно, сдержанно, ни один не сказал лишнего слова. В этой комнате ощущалось достаточно власти, чтобы протрезвить и последнего алкаша. И это была взволнованная власть, нервная власть, столкнувшаяся не с формальным случаем, а с подлинным кризисом, слишком хорошо сознающая, что делает историю. Те, кто не выглядел свирепыми, выглядели чрезвычайно серьезными. Шут, который оказался бы перед владыками, настроенными таким образом, принял бы яд. А потом я заметил, что все военные и один штатский героически старались наблюдать одновременно за всеми в комнате и при этом не выглядеть подозрительно. Я упер руки в боки и расхохотался. Человек в кресле Кэррингтона - простите, Токугавы, - явно удивился. Не оскорбился, не рассердился даже - именно удивился. Нет смысла описывать внешность или перечислять достижения Зигберта Вертхеймера. К моменту написания этих строк он все еще Генеральный секретарь Объединенных Наций, и его фотографии в средствах массовой информации, как и список его действий, говорят сами за себя. Добавлю только, что он оказался (неизбежно) ниже ростом, чем я ждал, и плотнее. И еще одно, совершенно субъективное и аполитичное впечатление: в те первые секунды оценки я решил, что его знаменитое мрачноватое достоинство, столь излюбленное политическими тележурналистами, есть черта скорее присущая изначально, чем приобретенная. Она была причиной его внушительной карьеры, а не результатом. Он вовсе не казался человеком, лишенным чувства юмора, но был искренне удивлен тем, что кто-то нашел смешную сторону во всей этой суматохе. Он выглядел невероятно усталым. - Над чем высмеетесь? - вежливо спросил он. Он говорил с едва заметным акцентом. Я покачал головой, продолжая безудержно хихикать. - Не уверен, что смогу вам это объяснить, господин Генеральный секретарь. - Что-то в выражении его губ заставило меня попытаться. - С моей точки зрения, я только что вошел в фильм Хичкока. Он задумался над моими словами, на мгновение представил, каково это быть обычным человеком, брошенным в компанию возбужденных львов, и только усмехнулся. - Тогда по крайней мере мы можем попытаться сделать диалог живым, сказал он. Большая часть его усталости была результатом плохой переносимости низкой гравитации - неудобства от того, что жидкость приливает к верхней части тела, чувства переполнения в голове и головокружения. Но это сказывалось только на его теле. - Давайте продолжим. На меня произвели большое впечатление ваши фильмы, мистер... Он глянул вниз, но нужной ему бумаги там не оказалось. Она была в руках у американского военного, а русский заглядывал ему через плечо. Прежде чем я успел ему подсказать, он закрыл глаза, подтолкнул свою память и, продолжил: - ...Армстед. У меня есть три копии "Звездного танца", и первые две истерты до дыр. Я недавно посмотрел ваши собственные выступления и поговорил с несколькими вашими бывшими учениками. Есть работа, которую необходимо сделать, и я полагаю, что вы с вашей труппой - именно те люди которые на это способны. Я не хотел навлекать на Билла неприятности, поэтому я изобразил на лице непонимание и ждал. - Чужаки, с которыми столкнулись вы с Шерой Драммон, были замечены снова. Они, похоже, обращаются по стационарной орбите вокруг Сатурна уже около трех недель. Мы не заметили ничего, что свидетельствовало бы об их намерении переместиться ближе к нам или, наоборот, уйти в космос. Были посланы радиосигналы, но нам ничего не ответили. Будьте добры, скажите мне, когда я перейду к новой для вас информации. Я знал, что он застал меня врасплох, но не сдался сразу. При низкой гравитации, если вы разливаете молоко, у вас часто есть шанс его поймать. - Новой для меня? О Господи, да все это... Он снова усмехнулся. - Мистер Армстед, у нас в Объединенных Нациях есть поговорка: "В космосе нет секретов". Это правда, что между всеми людьми, которые выбрали местом своего обитания космос, существует особенная и более крепкая связь, чем между любым из них и кем-то, кто провел всю жизнь на Земле. Несмотря на всю свою ширь, в смысле человеческих отношений космос всегда был теснее провинциального городка. Но я не ожидал, что Генеральному секретарю это известно. Я все еще взвешивал и оценивал, а Норри уже ответила: - Мы знаем, что должны направиться к Сатурну, господин Генеральный секретарь. Мы не знаем, как это осуществится и что будет, когда мы доберемся туда. - И, кстати сказать, - добавил я, - не знаем, почему это совещание проходит в Скайфэке. Но мы понимаем, каковы последствия столь долгого путешествия для нас лично - вы, должно быть, знаете, что мы это понимаем; и мы знаем, что лететь - наш долг. - Я на это и надеялся, - с уважением закончил он.-Я не стану унижать вашу храбрость словами. Лучше я отвечу на ваши вопросы. - Один момент, - вмешался я. - Мы понимаем так, что вам нужна вся наша труппа. А нас с Норри вдвоем недостаточно? Мы лучшие из танцоров. Зачем вам увеличивать груз? - Величина груза для нас не главное, - сказал Вертхеймер. - Вашим коллегам будет предоставлена возможность сделать свободный выбор. Но если есть такая возможность, чтобы они к нам присоединились, я бы хотел, чтобы было так. - Зачем? - Там будут четыре дипломата, - сказал Вертхеймер. - Требуются четыре переводчика. Господин Штайн владеет бесценным опытом экспертизы, он уникальный специалист. Господин Бриндл может помочь нам выяснить ответ чужих на визуальные сообщения, разработанные компьютером на основе записей "Звездного танца" - та же самая разновидность расширенного словаря, который он сейчас делает для вас. Он будет также служить нам мирным предлогом, чтобы проверить реакцию чужаков на лазерные лучи. Его ответ вызвал у меня несколько серьезных возражений, но я решил оставить их на потом. - Продолжайте. - Что касается других ваших вопросов, мы - гости "Скайфэк Инкорпорейтед" из-за ряда совпадений, которые почти склоняют меня к мистицизму. Необходим некоторый баллистический переход, чтобы доставить экспедицию к Сатурну целесообразным образом. Этот переход, называемый переходом Фрайзена, лучше всего начинать со второй резонансной орбиты. Скайфэк имеет такую орбиту. Это - удобная база снабжения оборудованием, подобных которой в космосе больше нет. И по случайности "Зигфрид", запущенный к Сатурну зонд, который как раз приближался к завершению задания, находится точно на такой эллиптической орбите, которая привела бы его в пределы Скайфэка в нужный момент. Невероятное совпадение. Того же порядка, что и открывшееся окно для старта на Сатурн параллельное появлением там чужаков. Я не верю в счастливый случай таких масштабов. Лично я подозреваю, что это некоторая разновидность теста на интеллект и способности. Но у меня нет тому никаких доказательств, кроме соображений, которые я вам изложил. Мои предположения имеют столь же мало ценности, как предположения кого угодно. Нужно иметь больше информации. - Как долго останется открытым это окно старта? - спросил я. Часы Вертхеймера были такими же швейцарскими, как он сам, изящными и дорогими, но такими старомодными, что ему пришлось взглянуть на них, чтобы узнать время. - Возможно, двадцать часов. Уфф. Теперь болезненный вопрос. - Сколько продлится полет туда и обратно? - Принимая в расчет нулевое время, три года. Примерно год полета туда и два обратно. Сначала я был приятно удивлен: провести три года вместо двенадцати закупоренным в одной консервной банке с дипломатами. Но затем до меня дошло, какое в этом случае подразумевается ускорение - в непроверенном корабле, построенном для правительства по низкооплачиваемым контрактам. И это по-прежнему было более чем достаточным временем, чтобы мы все навсегда адаптировались к отсутствию гравитации. Однако у них явно было нечто специальное и экстраординарное в запасе. Я снова усмехнулся. - А вы летите? Человек меньшего масштаба ответил бы что-то вроде: "Очень жаль, но я не могу", или что-нибудь столь же самоограничивающее, и мог бы быть в этом совершенно честен. Генеральные секретари не бросаются очертя голову на Сатурн, даже если им этого очень хочется. Но он сказал только: -Нет. И мне стало стыдно, что я это спросил. - Что касается компенсации, - спокойно продолжал он, - то, разумеется, ничто не может быть достаточным вознаграждением за вашу жертву. Тем не менее, если вы по возвращении решите продолжать выступления, все ваши производственные расходы будут впредь покрываться Объединенными Нациями. Если же вы откажетесь от продолжения вашей карьеры, вам всем будут гарантированы пожизненно прекрасные условия и транспорт в любое место в пределах юрисдикции Объединенных Наций. Нам предлагали пожизненный оплаченный билет куда угодно в принадлежащем человеку космосе. Если мы выживем, чтобы его получить. - Это никоим образом не следует рассматривать как плату. Любая попытка заплатить была бы смешной и глупой. Но вы выбрали служение человечеству, и человечество вам благодарно. Вы довольны? Я подумал об этом и повернулся к Норри. Мы обменялись парой фраз по мимическому телеграфу. - Мы принимаем пустой чек, - сказала она. - Мы не обещаем получить выплату по нему. Он кивнул. - Возможно, единственный разумный ответ. Хорошо, давайте... - Сэр, - быстро сказал я. - Я должен сначала кое-что сказать. - Да? Он оказал мне честь, всем своим обликом выразив терпение. - Мы с Норри хотим лететь, у нас есть на то свои причины. Мы не можем говорить за других. Но я обязан сказать, что не слишком верю в то, что ктолибо из нас может проделать эту работу. Я приложу все возможные усилия но, честно говоря, я жду неудачи. На мне остановился взгляд китайского генерала. - Почему? - рявкнул он. Я продолжал смотреть на Вертхеймера. - Вы полагаете, что, поскольку мы Звездные танцоры, мы сможем переводить для вас. Я не могу этого гарантировать. Я рискую сказать, что знаю записи "Звездного танца", даже частные версии, лучше, чем кто бы то ни было. Я их снимал. Я канителился со скоростью и полем образа, пока не выучил каждый рисунок наизусть. Но черт меня побери, если я понимаю их язык. Ну, у меня были моменты прозрения, вдохновения, но... Шера их поняла - грубо, интуитивно, с большим усилием. Я даже наполовину не такой хороший хореограф, как была она, даже наполовину не такой танцор. И никто из нас. Вообще никто из всех, кто мне известен. Она сама сказала мне, что в их общении телепатии было больше, чем хореографии. Я понятия не имею, сможет ли кто-то из нас установить такую телепатическую связь во время танца. Я не был ТАМ. Я был здесь, за четырьмя переборками от этого кабинета, снимал на пленку представление. Я взволновался. Вся тяжесть последних переживаний искала выхода. Прошу прощения, генерал, - сказал я китайцу, - но это то, чего вы не можете приказать сделать. Вертхеймер не был расстроен. - Вы использовали компьютеры? - Нет, - признался я. - Я всегда намеревался это сделать, когда будет время. - Неужели вы решили, что мы не прибегнем к этому средству? Наш словарь для перевода между чужими и людьми не больше, чем ваш, но мы многое знаем. Вы можете заниматься хореографией с помощью компьютера? - Конечно. - В памяти компьютера нашего корабля заложено столько сведений, что вы будете их изучать весь год полета туда. Они обеспечат вас по крайней мере достаточным "словарем", чтобы начинать процесс приобретения больших знаний. И они будут обеспечивать обширные, пусть даже гипотетические, предложения по разработке всего этого. Проводились исследования. Вы и ваша труппа - вероятно, единственные люди из ныне живущих, кто способен получить доступ к этим данным и использовать их. Я видел записи ваших выступлений. И я верю, что если кто-то вообще способен это сделать, то это сделаете вы. Вы все - уникальные люди, по крайней мере в вашей работе. Вы мыслите так же хорошо, как люди... но не похоже на людей. Это была самая экстраординарная вещь, которую кто-либо когда-либо мне говорил. Это оглушило меня больше, чем все остальное, что было сказано в этот день. - Это явно относится к каждому из вас, - продолжал он. - Возможно, вас ждет неудача. В этом случае вы - лучшие из вообразимых преподавателей для группы дипломатов, из которых только один человек имеет хотя бы минимальный опыт знакомства с невесомостью. Они будут нуждаться в людях, кто чувствует себя в космосе как дома, чтобы те помогли им - что бы ни случилось. Он взял сигарету, и американец-штатский ненавязчиво включил для него пепельницу. Вертхеймер сам зажег сигарету спичкой. Сигаретный дымок был странного цвета: чистый табак. - Я верю, что все вы сделаете максимум того, что в ваших силах. Все те из вас, кто решит лететь. Надеюсь, что такой шаг сделают все до единого. Но мы не можем ждать прибытия ваших друзей, мистер Армстед. Мы все связаны огромными ограничениями. Если знакомить вас с дипломатическим заданием до старта, то именно сейчас. "Ой-ей-ей. Включить полную боевую готовность. Ты смотришь сейчас на тех, с кем тебе придется жить в течение следующих двух лет. Подпишешь арендный договор - потом будет поздно. Присмотрись повнимательнее; Гарри и остальным будет интересно обо всем узнать". Я взял Норри за руку. Она сильно сжала мои пальцы. "Подумать только: я мог быть никому не известным алкашом видеооператором в Нью-Брунсвике". - Говорите, сэр, - твердо сказал я.
- Вы надо мной потешаетесь! - воскликнул Рауль. - Богом клянусь, - заверил я его. - Выглядит как шутка Милтона Берля, - настаивал он. - Ты слишком молод, чтобы помнить Милтона Берля, - сказала Норри. Она лежала тут же на койке, кивая головой и сама того не замечая. - Так что, у меня не может быть библиотеки записей? - Я с тобой согласен, - сказал я, - но факт остается фактом. Наша группа дипломатов состоит из испанца, русского, китайца и еврея. - Боже мой, - сказал Том из своей позиции полулежа на другой кушетке, где он находился с тех пор, как прибыл. Он в самом деле напоминал клубничный йогурт, слегка взболтанный, и жаловался на неустойчивость зрения и боль в ушах. Но его по самую макушку накачали болеутолителями и стимуляторами, Линда не выпускала его руки из своих, а голос у него был сильный и ясный. - В этом даже есть смысл. - Несомненно, - согласился я. - Если только он не собирается посылать по одному делегату от каждой нации, у Вертхеймера остается единственная возможность: придерживаться большой тройки. Это единственное ограничение, которое способно стерпеть большинство. А команда непременно должна быть многонациональной. Ну, все эти штуки насчет человечества, объединяющегося перед лицом угрозы со стороны чужих. - С пресловутым рыцарем без страха и упрека во главе, - подчеркнула Линда. - Сам Вертхеймер отлично бы справлялся с этой ролью, - вставил Рауль. - Еще бы, - сухо согласился я.-Но у него есть некоторые неотложные обязанности в другом месте. - Иезекииль Де Ла Торре тоже прекрасно подойдет, - задумчиво сказал Том. Я кивнул. - Даже я о нем слышал. Ладно, я вам сообщил все, что знаем мы сами. Комментарии? Вопросы? - Я бы хотел выяснить насчет этой поездки "туда и домой" за один год, произнес Том. - Насколько я знаю, это невозможно. - Я тоже, - согласился я. - Я уже давно в космосе. Я не знаю, понимают ли они, какое небольшое на самом деле ускорение мы можем выдерживать длительное время. Что вы скажете по этому поводу, Гарри? Рауль? Это реально? - Не думаю, - сказал Гарри. - Почему нет? Ты можешь объяснить? Привилегии гостя на борту Скайфэка включают доступ к компьютеру. Гарри подошел к терминалу и запросил ссылку. На экране появилось:
- Это - простейшее выражение для времени перелета от планеты к планете, - сказал он. - О Господи. - Но эта формула слишком примитивна и не решит вашей проблемы. - Ээ... они сказали что-то относительно перехода Фрай... ээ... - Понятно,- сказал Рауль. - Переход Фрайзена. Так я и думал. Конечно! Это сработает. - Как? - спросили все одновременно. - В детстве я, бывало, штудировал все материалы по колонизации космоса, - проговорил Рауль. - Даже когда стало очевидно, что L-5 не оторвется от Земли, я не терял надежды - это казалось мне единственной возможностью когда-либо попасть в космос. Лоуренс Фрайзен однажды читал доклад в Принстоне... помнится, в 80-м году или немного раньше. Подождите минутку. Он забарабанил по клавиатуре, как кролик, используя компьютер в качестве калькулятора. Гарри считал на своем собственном калькуляторе, который был пристегнут у него к поясу. - Как вы собираетесь получить характеристическую скорость 28 километров в секунду? - спросил он скептически. - Ядерный разгон? - предположил Том. Это было то, чего я боялся. Я читал, что встречаются люди, которые серьезно предлагают запустить их в глубокий космос, разгоняя, грубо говоря, при помощи водородных бомб. Меня в такой проект не заманишь. - О черт - нет, конечно, - сказал Рауль, к моему облегчению. - Для перехода Фрайзена такой тип ускорения не нужен. Смотрите. Он установил терминал на демонстрацию чертежей и начал набрасывать рисунок, поясняющий его мысль. - Стартовать нужно примерно с такой орбиты.
- Резонансная орбита 2:1? - спросил я. - Верно, - подтвердил он. - Как у Скайфэка? - спросил я. - Ага, конечно. Как раз... эй! Ну да, точно! Мы находимся как раз там, где нужно. Ух ты, забавное совпадение, а? Я понял, что Гарри почуял запах той же самой крысы, которую вынюхал Вертхеймер. Может быть, Том тоже - по нему трудно было судить из-за его йогуртной внешности. - Что дальше? - спросил я. Рауль очистил экран и проделал еще какие-то вычисления. - Ну, нужно, чтобы корабль покинул орбиту со скоростью, сейчас прикинем, немного меньше километра в секунду. Это будет... мм, примерно две минуты ускорения при одном g. Хмм. Или при одной десятой g - около семнадцати минут разгона. Ерунда. В результате мы начнем падать к Земле. Нам нужно обогнуть ее по касательной. Так что мы задействуем дополнительно... 5,44 километра в секунду, в точно рассчитанный момент. Примерно девять минут при одном g, но это нужно сделать очень быстро, так что один g не пойдет. Сейчас глянем... возможно, 4,6 минуты при двух g, или же 2,3 минуты при четырех. - Прекрасно, - весело сказал я. - всего лишь пара минут при четырех g. Наши лица сползут на затылки, и мы будем единственными животными в этой планетной системе, которые ходят лицом назад. Продолжайте. - Вот что получается, - сказал Рауль, снова переключив дисплей на показ чертежей.
- Это дает нам год невесомости, в течение которого мы занимаемся хореографией, бросаем это, прислушиваемся к тому, как рассыпаются наши кости, приканчиваем дипломатов и делаем из них шашлык, обсуждаем влияние Хайнлайна на Пруста и спешно зубрим разговорный язык чужаков. Тут мы прибываем на Сатурн. Ух ты, еще одно удачное совпадение: стартовое окно для одногодичного перехода Фрайзена открыто... - Ага, - прервал его Гарри, оторвавшись от своего калькулятора, - это доставит нас к Сатурну за год - на относительной скорости двенадцать километров в секунду. Это больше, чем вторая космическая скорость. - Мы позволим кораблю быть захваченным Титаном, - торжествующе сказал Рауль. - О, - сказал Гарри. - Восемь или девять километров в секунду... - Конечно, - продолжал Рауль, нажимая клавиши. - Запросто. Одна десятая g в течение двух с половиной часов. Или, чтобы сделать это легче для нас, одна сотая g в течение чуть больше, чем дня. Хмм... двадцать пять с половиной часов. Одной сотой g не хватит, чтобы написать себе на ногу сверху вниз, даже если вы привыкли к невесомости. Мне действительно удалось понять большинство ключевых пунктов. Компьютерный дисплей - дивная помощь невеждам. - Хорошо, - резко сказал я своим тоном "внимание всем, вот сейчас-то все и начнется". В силу длительной привычки общее внимание сосредоточилось на мне. - Хорошо. Это все можно проделать. Мы обсуждали это все два часа до того, как прибыл ваш шаттл. Я рассказал вам, чего они от нас хотят и почему. Я бы хотел сказать вам, чтобы вы приняли решение к следующей осени. Но автобус отправляется сейчас. Из-за этого окна старта, которое ты упомянул, Рауль. В глазах Гарри сверкнуло подозрение. И я был прав, Том тоже высчитал малую вероятность такого случайного совпадения. - Поэтому, - упорно продолжал я, - я должен просить, чтобы вы дали окончательные ответы в пределах часа. Я понимаю, что это нелепо, но выбора нет. - Я вздохнул. - Советую вам использовать этот час с толком. - Черт побери, Чарли, - сказал Том в неподдельном гневе. - Мы семья или нет? -Я... - Что еще за дерьмо в самом деле? - согласился Рауль. - Человек не должен оскорблять своих друзей. Линда и Гарри тоже выглядели оскорбленными. - Послушайте, вы, идиоты, - сказал я, вложив в свои слова всю силу убеждения. - Это навсегда. Вы никогда больше не сможете кататься на лыжах, плавать, никогда не сможете ходить даже при тяготении Луны. Ни черта вы больше никогда не сможете без технологической поддержки. - А какого черта мы можем без технологической поддержки сейчас? спросила Линда. - Не надо! - рявкнул я. - Не надо меня передразнивать. Задумайтесь над этим хорошенько. Я что, непременно должен перейти на личности? Гарри, Рауль, скольким женщинам вы сможете назначить свидание в космосе? Сколько женщин согласятся бросить целый мир, чтобы остаться с вами? Давайте будем серьезны. Линда, Том, есть ли у вас хоть какие-то свидетельства в пользу того, что в невесомости возможно родить ребенка? Вы что, готовы в один прекрасный день рискнуть двумя жизнями? Или вы решили подвергнуться стерилизации? Так что перестаньте рассуждать, как герои комиксов, вы четверо, и выслушайте меня, черт побери! К своему искреннему удивлению, я обнаружил, что по-настоящему взбесился. Мое напряжение воспользовалось первым же подходящим случаем, чтобы разрядиться в гнев. Я впервые осознал, что небольшое театральное представление на тему гнева чревато опасностью. - У нас нет никакого способа выяснить, удастся ли нам вступить в разговоре проклятыми светляками. В игре с такими высокими ставками и такими скверными шансами достаточно рискнуть двумя жизнями. Мы с Норри обойдемся без вас!!! - заорал я и только тогда остановился. - Нет, - наконец продолжил я, - это неправда. Я не могу на этом настаивать. Но мы действительно можем сделать это сами - если это вообще осуществимо. У Норри и у меня есть личные мотивы, чтобы лететь. Но ради чего вы должны отречься от родной планеты? Повисла липкая тишина. Я сделал все, что мог. Норри было нечего добавить. Я смотрел на четыре пустых, лишенных выражения лица и ждал. Наконец Линда пошевелилась. - Как-нибудь разберемся с родами в невесомости, - сказала она с безмятежным спокойствием и секундой позже добавила: - Когда настанет время. Том забыл о своих сиюминутных неприятностях. Он долго смотрел на Линду, улыбаясь распухшими губами посреди красного от лопнувших капилляров лица, а потом обратился к ней: - Я вырос в Нью-Йорке. Я всю жизнь жил в городах. Я никогда не понимал, сколько напряжения в городской жизни, пока не прожил неделю в доме твоей семьи. И никогда не понимал, как я на самом деле ненавижу это напряжение, пока не стал замечать, до какой степени мне не хочется возвращаться на Землю. Бэту грязь. Начинаешь понимать, как сильно у тебя онемели шея и плечи, только когда кто-то их тебе разотрет. - Он коснулся ее щеки пальцами с запекшейся под ногтями кровью. - Пройдет очень много времени, прежде чем на воздушные шлюзы придется навешивать замки. Ну конечно, у нас когда-нибудь будет ребенок - и нам не придется учить его, как выживать в человеческих джунглях. Она улыбнулась и взяла его лиловые руки в свои. - Нам даже не придется учить его ходить. - При нулевой гравитации, - задумчиво сказал Рауль, - я выше ростом. Я решил, что он имеет в виду те несколько сантиметров, на которые в невесомости распрямляется позвоночник, но он добавил: - При нулевой гравитации малорослых не бывает. Ей-богу, он был прав! "На уровне глаз" - бессмысленный термин в космосе; следовательно, нет смысла и в понятии роста. Но рассуждения его были умозрительными; он еще не решился. Гарри потянул пиво из груши, рыгнул и уставился в потолок. - Я уже давно думал над этим. В смысле над адаптацией. Я 6ы смог работать весь год целиком вместо половины. Следующий шаг, только и всего. Я думал так поступить в любом случае. - Он посмотрел на Рауля. - Не думаю, что мне будет не хватать женщин. Рауль твердо встретил его взгляд. - И мне, - сказал он, и на этот раз в его голосе прозвучала решимость. В моем мозгу загорелась лампочка. У меня отвисла челюсть. - Господи Иисусе, в р-костюме! - Всего лишь куриная слепота, Чарли. Не переживай так, - сочувственно произнесла Линда. Она была права. Это не имеет ничего общего с мудростью, наблюдательностью или тем, насколько я взрослый человек. Всего лишь личный недостаток, дефект зрения: люди влюбляются у меня на глазах, а я никогда не замечаю. - Норри, - обвиняюще сказал я. - Ты же знаешь, что я идиот. Так почему ты мне не сказала? Норри? Она крепко спала. Все четверо принялись хохотать надо мной, как сумасшедшие, и мне ничего не оставалось, как при соединиться к ним. Любой, кто не согласен признать себя дураком, - дурак вдвойне. Любой, кто пытается это скрыть, - еще больший дурак, потому что остается в одиночестве. Мы хохотали все вместе, мы поделили мою глупость на всех и стерли ее, и Норри пошевелилась и улыбнулась во сне. - Ладно, - сказал я, когда отдышался, -один за всех и все за одного. Я не могу бороться со стихией. Я люблю вас всех и буду рад вашему обществу. Том, ляг поудобнее и поспи. Мы вчетвером смотаемся за вещами и вернемся за тобой и Норри. Мы заберем твои комиксы и вторую рубашку. Ты попрежнему весишь примерно семьдесят два? Я наклонился и поцеловал Норри в лоб. - Давайте двигаться.
ЗВЕЗДНЫЕ СЕЯТЕЛИ
С этого дня прошла неделя, прежде чем у нас появилась возможность поговорить всем вместе - и мы провели первые полтора часа, по существу, в молчании. Неделя заточения в консервной банке с большим количеством посторонних людей оказалась еще менее приятной, чем сравнимый период времени с таким же количеством учеников. Большинство этих посторонних были нашими работодателями, еще двое - нашими хозяевами из Космической Команды. Никто из них не был нашим подчиненным и почти все они по темпераменту не подходили, чтобы жить вместе с артистами. Если учесть все это, мы выдерживали тесноту и напряжение гораздо лучше, чем в первое время существования Студии - что меня удивило. Но как только у нас появилась такая возможность, мы вышли прогуляться все вместе. И обнаружили, что прежде всего должны заняться гораздо более важными вещами, чем сверка наших персональных дневников.
Расстояние уменьшило могучий "Зигфрид", но отказалось превратить его в модель, которую нам показывали в Космической Команде. Он сохранил тяжеловесное достоинство, даже когда мы рассматривали его с подлинно олимпийской перспективы. Я почувствовал необычный прилив гордости тем, что принадлежу к биологическому виду, который создал эту вещь и зашвырнул ее в небо. Это просветлило мои мысли, как глоток кислорода. Я висел на буксире на трехкилометровом тросе, который связывал меня с огромным кораблем. Трос извивался, как змея, от моих движений, что, в свою очередь, бросало меня в медленный и долгий нырок - бесконечная "ласточка". Космос повернулся вокруг меня. В поле зрения появились Том и Линда. Я не позвал их: звук их дыхания сообщил мне, что они находятся в глубоком медитативном трансе. А мои глаза сообщили мне, как они этого достигли. Возьмите самую древнюю и вечную, вне конкуренции, детскую игрушку, резиновую гусеницу. Прикрепите к ее обоим концам плоские тонкие пластины. Получится что-то вроде аккордеона. Поместите его в невесомость. Сложите пластины вместе, так что гусеница образует круг. И отпустите. Понаблюдайте за результатом достаточно долго, и вы впадете в глубокий транс. Червь Уроборос, бесконечно совокупляющийся сам с собой. Том и Линда услышали бы, если бы я позвал их по имени. Ко всему остальному они были глухи. Следующим в поле зрения попал Рауль. Он был ко мне боком. С непоколебимой деловитой точностью они с Гарри перебрасывались еще одной из самых долговечных игрушек - тарелочкой (с неоновым ободком, чтобы ее было видно) - через пару километров пустоты. Их занятие тоже больше было упражнением в медитации, нежели чем-либо другим. Умения для этого практически не нужно. Как выясняется, летающая тарелочка действительно самая динамически стабильная форма для/космического корабля. (Возьмите ракету такой формы, как описанные в старой научной фантастике космические корабли, остроконечную и все такое прочее, бросьте ее куда угодно - применяя вращение "нарезной винтовки"; рано или поздно ее движение станет хаотичным. Другое дело сфера. Но если она сделана не в невесомости, она несовершенна. Она будет раскачиваться, чем дальше, тем хуже.) Рауль и Гарри много практиковались в этом занятии. Они почти не пользовались реактивными двигателями. Норри двигалась по тросу при помощи бухты своей страховочной веревки. Конечно, она при этом вращалась в противоположном направлении. Это было потрясающе красивое зрелище. Я остановил свое собственное вращение, чтобы наблюдать за Норри. Возможно, лениво подумал я, когданибудь мы включим это в танец. Динамическое равновесие, инь и янь, столь же просто и столь же сложно, как атом водорода. "Разве атомы не танцуют, Чарли?" Я похолодел, но тут же усмехнулся над собой и расслабился. "Ты не можешь преследовать меня, Шера, - сказал я слуховой галлюцинации. Мы в мире с тобой. Без меня ты бы никогда не сделала того, что сделала. Без тебя я бы никогда не стал собой. Покойся с миром". Я еще немного понаблюдал за Норри, в странно отвлеченном состоянии мыслей. Рассматривая объективно, моя жена и близко не была столь .ошеломляюще красивой, какой была ее покойная сестра. Она была всего лишь очень красивой. И ни единого раза за все десятилетия нашей причудливой связи я не чувствовал к Норри ничего похожего на необоримую, всепоглощающую страсть, на это бездумное обожание, когда видишь след на полу комнаты и говоришь себе: "Здесь ступала она", когда видишь заряженную камеру и говоришь себе: "Этим я ее снимал". Бессонные ночи, море виски, тяжкие сны и ужасные пробуждения; и среди всего этого непрестанное желание, которое ничем нельзя умерить, и которое способно утолить только присутствие любимого существа. Моя страсть к Шере умерла, исчезла навсегда почти в тот самый момент, когда не стало Шеры. Норри была права тогда, два года назад в "Ле Мэнтнан": такую страсть можно питать только к тому, кого вы считаете для себя недостижимым. И самое худшее для вас - ошибиться. Шера была ко мне очень добра. Любовь, которую я теперь делил с Норри, была гораздо спокойнее, во всяком случае, моя нервная система была в порядке. Странно, я много лет умудрялся не замечать этой любви. Но в конце концов эта разновидность любви была богаче. Послушайте, какой метафорой я пользовался: еще до того, как мне вообще пришло в голову, что я могу оказаться в космосе. И она до сих пор хороша. Представьте, что мы все находимся в невесомости, все ныне живущие люди. Буквальным образом свободно падаем при одном g вниз, в трубе такой невообразимой длины, что ее дна нельзя разглядеть. Широкая труба усыпана случайными препятствиями - и закон больших чисел говорит, что через некоторое конечное время вы врежетесь в одно из них: вы умрете. Нас в трубе буквально миллиарды, все падают, все знают, что однажды врежутся в препятствие. Мы все время ударяемся друг о друга, нас более или менее случайно швыряет в чьи-то жизни и группы жизней и вышвыривает из них. Большинство из нас создают себе сложные конструкции убеждений, которые отрицают существование падения или существование препятствий, и помещают эти конструкции под ногами, как доску скейта. Тот, кто хорошо умеет кататься на скейте, может продержаться на нем всю жизнь. Иногда вы протягиваете руку, берете за руку постороннего человека и падаете вместе некоторое время. Тогда это все кажется не таким плохим. Иногда, если вы действительно впали в отчаяние от страха, вы хватаетесь за кого-нибудь, как утопающий за соломинку. Или безнадежно пытаетесь дотянуться до кого-то, кто летит по другой траектории, до кого вам все равно не добраться - просто чтобы сделать что-то и забыть, что ваша смерть стремительно несется навстречу вам. К Шере я испытывал чувства именно такого рода. Но я научился другим желаниям. Меня научили она сама, космос и наше с Норри смертельное путешествие неделю назад. Я примирился с падением. Теперь мы с Норри падали сквозь жизнь с изрядной безмятежностью, наслаждаясь картиной с позиций истинно объемного зрения. - Приходило ли в голову кому-нибудь из вас, - лениво спросил я, - что благодаря жизни в космосе мы повзрослели примерно до раннего детства? Норри хихикнула и остановила раскачивание. - Что ты хочешь этим сказать, любимый? Рауль рассмеялся. - Это очевидно. Посмотрите на нас. Резиновая гусеница, тарелочка и раскачивание на веревке. Вершина современной культуры. Дети на самой большой игровой площадке, которую когда-либо создавал Господь. - На привязи, - сказала Норри. - Как деревенские дети, чтобы не залезли в сад. - Мне это нравится, - вставил Гарри. Линда выходила из медитации; ее голос был тягучим, мягким. - Чарли прав. Мы повзрослели достаточно, чтобы стать, как дети. - Это ближе к тому, что я подразумевал, - одобрительно сказал я. Игра есть игра - не важно, теннисная ракетка у вас в руках или погремушка. Я говорю не о том, какие игрушки мы выбираем. Это больше похоже на... Я замолчал, чтобы подумать. Они ждали. - Послушайте, мне кажется, что я чувствовал себя старым-старым с тех самых пор, как мне исполнилось лет девять. Последние годы были для меня зрелым возрастом, которого до тех пор у меня не было, а теперь я счастлив как ребенок. Линда запела.